Хорошо, подумал Ли, до вечера им как раз хватит времени обогнуть остров. Но если они решат разведать сопки...
Тогда ему придётся взять топор и пулемёт и с криками, имитирующими диалог двух ничего не подозревающих дровосеков, спуститься в Южное ущелье, производя как можно больше шума, и вынудить патруль преследовать его до самого Розового ручья. В самом худшем случае он обеспечит полтора-два часа для окончания работы Тохиро и Кадзуо.
Что будет с ним потом? Разве это важно? — он будет счастлив исполнить свою часть миссии, — обязанности таинника защиты.
Сдержанно радуясь про себя, брат Ли запетлял по едва намеченной тропке вниз, к хранилищу. Ещё издали ему бросилось в глаза, как ловко мастер Тохиро подтянулся на двойном канате и уцепился за только что уложенные первые два бревна перекрытия. Кадзуо, подбадривая себя короткими криками, подкатывал к разверстой дыре хранилища очередное неотёсанное бревно.
— Две группы пошли вокруг побережья, — сообщил мастеру Ли. — Пара часов у нас есть, если, конечно, они не решатся идти наверх...
— Всё благополучно, брат Ли, — тяжело выдохнул Тохиро. — Через час- полтора настил будет окончен. Кадзуо замаскирует его листвой и хвоей.
— Хорошо, — сказал Ли. — Но я должен идти наверх.
— Иди же, — сказали в один голос мастер и послушник.
Ли и Тохиро ступили на свежее бревно перекрытия, коротко поклонились и коснулись поочерёдно лба и груди друг друга.
— Приветствую тебя, мастер, — сказал Ли.
— Приветствую тебя, брат, — сказал Тохиро.
Тот же ритуал повторился в паре Ли — Кадзуо, только послушник произнёс своё приветствие, преклонив колени.
Потом Ли спустился по канатам в хранилище проститься с покровителем Ёшитан. Эту минуту Тохиро и Кадзуо провели в почтительном молчании, закрыв глаза.
Вновь поднявшись к подножию Дозорного Яку, брат Ли поклонился на восток и совершил «малый треугольник» дзюдзюцу, — тренировочную серию дыхательных и разогревающих упражнений, — после чего сел в молитвенную позу, вытянув левую ногу, а правую поджав под себя.
Испроси у природы соизволения принять тебя своей малой частью,
слиться с ветром, землёй, травой и камнем,
быть безупречным в готовности, наблюдении и недеянии,
избегать насилия во исполнение миссии.
Приступай!
Тень Дозорного Яку ощутимо сдвинулась влево, острым изогнутым концом достигнув спуска в ущелье. Ли безостановочно шевелил губами, раз за разом твердя неизменные девять слогов ученической мантры, которая поддерживала его в состоянии бодрой сосредоточенности и привычно-приятно ощущалась на теле как некая светящаяся броня. Он не отрывал взгляда от линии побережья и лишь иногда приникал к окулярам бинокля. Время от времени он ящерицей взбирался на скалу, — убедиться в том, что патрули не теряются из виду и, видимо, действительно не имеют намерения углубляться в сопки.
Как там Тохиро и Кадзуо? — подумал Ли — скорее по обязанности, чем с беспокойством — и прищурился на оранжевое клонящееся солнышко. Темнеть начнёт ещё не скоро, и, может быть, им удастся без помех закончить работу и в послеполуночный отлив отчалить на шлюпке, подтопленной и замаскированной на прибрежной отмели, у выхода к морю Южного ущелья.
Выход к секретной гавани (откуда ранней весной он выводил в Саппоро своё любимое детище, бывшую краболовную шхуну «Тан-мару») не был виден даже с вершины Дозорного, однако Ли пристально обозрел в бинокль мутный с бурунными проседями аквамарин отмели, прихотливую лоцию которой знал безошибочно лишь он один. И, фокусируя окуляр бинокля, вдруг выхватил случайным взглядом одинокую фигуру человека в светлом хаки, редкими бамбуковыми зарослями медленно восходящего на сопку.
Конечно, это один из американцев, но Ли не мог разглядеть — был ли он вооружён. На плече — квадратный патронный ранец. Вот становится различимо очень молодое незагорелое лицо, — каска с сеточкой сдвинута на затылок, ворот распущен. На разведчика не похож, держится свободно и окрестности оглядывает неспешно, будто бы даже слегка улыбаясь. Похоже, он пребывает в полной уверенности, что остров безлюден. Вот он остановился под кривой сосной метрах в двухстах ниже по склону, бросил под ноги каску, присел на камень, любуясь морем, и вдруг начал доставать что-то из рюкзака и раскладывать на земле среди ярко-салатового майского бамбука.
Наблюдая за странным десантником, Ли старался не строить никаких догадок. Чужак сохраняет покой, занимаясь чем-то своим, — какое дело таиннику разорённого буддийского монастыря до его занятий?
Сколь бы невинны ни были занятия американца, Ли до сумерек должен был только предотвратить его появление вблизи хранилища. Поэтому он, без времени повторяя мантру, терпеливо стерёг чужака, — пока тот не поднялся, — и взору брата Ли открылся самодельный мольберт из бамбуковых планок, крест-накрест перетянутых медной проволокой, и на нём — маленький яркий прямоугольник картины.
Американец немного постоял перед картиной, потом повернулся и не спеша направился вверх, по направлению к Дозорному, прямо на укрытие брата Ли.
Первым делом Ли отложил в сторону пулемёт и, как всегда в особенно напряжённой ситуации, вспомнил урок Настоятеля Наги:
«Мунэн Мусо» — никаких планов, никаких концепций. Ты должен быть способен действовать спокойно и естественно даже перед лицом смертельной опасности, ибо здесь проявляется высочайшая гармония с бытием воина, отрёкшегося от насилия, когда мысли человека и его действия спонтанно едины».
Потом он встал и повязал через лоб красную повязку — в знак готовности к смерти. Перешагнул через невысокую грядку камней — бруствер своего окопчика — и двинулся навстречу американцу.
В этот момент брат Ли не мог ни о чём думать, всем сердцем проникнувшись пониманием: миссия исполнится, если Ли не станет относиться к этому человеку как к врагу.
Это потом, в течение почти восьми лет, проведённых в русском концентрационном лагере, он сотни раз продумал все возможные варианты своих действий в тот июльский достопамятный вечер, всё более убеждаясь, что, лишив себя выбора, он поступил в полном согласии с природой, ничего не поправ, не сломав и не нарушив. Именно в ту секунду, когда перед американским лейтенантом в наброшенной на плечи куртке выросла плотная приземистая фигура корейца с красной повязкой на лбу, — и он на секунду замешкался, закусив клейкий бамбуковый листик, но тут же заставил себя продолжить путь, — миссия брата Ли была исполнена.
Потому что только таким нелогичным способом он мог, не прибегая к насилию и не привлекая внимания борьбой и выстрелами, не допустить лейтенанта к хранилищу и дать Тохиро и Кадзуо спокойно уйти Южным ущельем к секретной гавани (мастер и послушник ждали его условленные четыре часа, помянули брата и с ночным отливом отплыли на Хоккайдо).
А тогда брат Ли с вежливой полуулыбкой поклонился американцу, приглашающим жестом ладони указал ему на оставшийся внизу мольберт, и тот, не без удивления, но с охотой проводил его к картине, — она, как и ожидалось, достаточно мастеровито изображала кривую сосенку на фоне бутылочно-зелёного моря и ярко-салатовой бамбуковой поросли. Затем Ли знаком попросил художника — не возражает ли он, если смиренный хозяин острова возьмёт в руки тонкую кисть, — американец не возражал, — и тогда белой краской начертал в углу четыре не совсем совершенных, но изумительно красивых иероглифа: «Мунэн Мусо» — никаких планов, никаких концепций.
СЕГМЕНТ СВЕТЛО-СИНИЙ
(XI, главы 96-107)
Наконец перед его взором снова явилась картинка, но уже незнакомая: вдали — туманные горы на фоне молочно-голубой дымки неба, вблизи — подножие холма, поросшего кустами и жёсткой травой, ниже — курчавые островки леса, выше — какие-то строения с башнями за длинной стеной, напоминавшие замок или крепость.
Тела у него не было. Мог ли он теперь двигаться? Он попробовал повернуться, но это не прибавило ему обзора: он по-прежнему видел всё вокруг, как если бы был одним сферическим глазом. Тогда он попробовал переместиться — с трудом, но это получилось — по сторонам и вверх. Последнее движение (если это можно было назвать движением) привело к тому, что он стал видеть пейзаж с довольно-таки большой высоты. Замок теперь виден был лучше: на шпиле развевался треугольный фиолетовый флаг, а во дворе, кажется, происходило какое-то неторопливое движение.
И тут Данила вспомнил предостережения Проводника и не успел испугаться, как в одно мгновение вновь оказался у подножия холма, испытав краткую дурноту падения. Тотчас же картинка стала почти неузнаваемой: он теперь видел всё как бы сразу в несколько труб или биноклей, и ранее полная круговая панорама разделилась на множество объектов. Когда он смог посмотреть вниз, у него появилось тело.
Вокруг было высокогорно-прохладно, ветрено и безлюдно.
И само тело — без помощи мысли или внутренней речи — деловито и просто сообщило ему: ты снова на этой стороне, в пути ты узнал историю капитана Ли и золотого Будды, теперь не о чем беспокоиться, не надо идти в крепость и нет смысла искать напарников и начальников. Когда-то на Земле что-то подобное внушило ему мысль выяснить, куда делся ручей. Но только тогда это было побуждением к действию чего-то неназываемого со стороны, а теперь он ощущал себя так, будто его без слов попросил обо всём этом сам шехр Саджес.
Тогда он, осторожно вдыхая запах солнца и трав, ступил вниз, под горку, по направлению к молодой сосновой рощице. Он совсем отпустил себя, сорвал и жевал травинку.
Сила, покой и благодать. Радость, одним словом.
Он углубился в лесок, откуда потянуло медленной сыроватой прохладой, с интересом обошёл кочку — на макушке её имела место почти совершенно земная пятнисто-сиреневая медуница — и вдруг понял, отчего его потянуло именно в эту сторону. Рядом звонко поплёскивал ручеёк, длинные пряди травы медленно пошевеливались среди струй. Ещё одно — уже третье подряд — напоминание о том, что он видел на Земле.
Он стал на колени и долго пил. Он даже не промочил колен. Хорошо иметь кожаные штаны, непременно подумал бы он, если бы не услышал второй просьбы.
Силы ждали от него молитву.
В ошарашенной задумчивости он бросил рюкзачок, сел, нечувствительно прислонился к сосновому стволу.
Русская молитва — слишком уж мягко-влажно-воздыхательная («...Сыне Божий, помилуй мя»). Не к месту и ильзарская, глуховато-таинственная («Thou, oh my Master!..»). И даже шерское обращение к силам, как бы составленное из грубо обтёсанных камней («Дхар-амн олх, Шедж’м!») не подходит.
Почему?
Потому что это должно быть только твоё, — сказали со стороны...
...Потом он с замершими чувствами какое-то время собирал мелкие белые цветы с острыми лепестками и плотными стеблями, скреплял их между собой, расправлял, прилаживал чашечку к чашечке, согласовывал ряд к ряду, связывал ровной гирляндой.
Получился великолепный венок. Он даже и не предполагал, что может сделать такое. Он сел к знакомому дереву у ручья и стал рассматривать cвоё изделие — с любовью и удивлением.
Этот венок — молитва или просто русское стихотворение?
Полно шарить во лбу,
хватит мямлить мольбу,
и дудеть во трубу, —
время действовать:
не в обход, не в обхват,
до упора, стократ,
не сердиться, не ждать
и не змействовать.
Где ты — в коем из мест?
Кто ты — нынче и здесь?
Что ты — страсть или весть
или проповедь?
Придержи свою прыть
и свяжи свою нить,
чтоб потом, может быть,
и попробовать
навзничь или ничком,
кувырком иль ползком,
кулаком ли, клинком,
строгой вольницей —
улыбнуться врагу,
искрошиться в рагу,
извернуться в дугу,
но исполниться.
Поднимаясь в горку, Данила, увенчанный материальным воплощением своей молитвы, повторял её на разные лады. Неизвестно откуда она взялась в его голове, но не со стороны. Он нашёл её сам. Не сочинил, но нашёл.
Она втемяшилась в его память навечно, как любимое стихотворение Такубоку.
Данила добрался до пологого подъёма холма и одновременно с тремя гулкими ударами гонга издалека, у закрытых ворот замка, увидел улыбку Джо — солнечный блик — и Гинневер, верхом на камне машущую ладошкой.
— Ух ты, какая у тебя диадема! — Гинни легко соскользнула с камня, и Данила рассеянно переместил своё произведение на её смоляную макушку. — Спасибо. Да ты, Данил, изучал икебану...
Данила всё еще не мог прийти в себя, удивительные слова в его голове безостановочно произносили сами себя.
— Ну что, старина, впечатляющее приключение, правда же? — сжал его плечи Джо. — Ты — о’кей?
— Да всё в порядке, — улыбнулся Данила. — Но меня больше поразили слова. Я их сейчас нашёл.
Его друзья понимающе переглянулись.
— Это твои Слова Силы, дзао шедж, — коротко объяснил Джо. — Русские, конечно?
— Ну дык!.. А у вас это стихи?
— У меня танец с речитативом, — сказала Гинневер. — Ритуал поклонения морской сестре.
— А у меня спиричуэл, — сказал Джо. — Духовное песнопение. Жалко, что только для меня. Вообще-то предназначено для хорового исполнения.
— Знаете что? — снова вскочила Гинневер. — Если мы скажем друг другу маленькие кусочки, то... по-моему, слова не перестанут... действовать. Согласны?
Данила, волнуясь, с неожиданной силой и плавностью выпалил последние шесть цветов.
Джо, приложив ладонь к левой стороне груди и по-негритянски ритмично двигаясь плечами и талией, пропел ясным мягким голосом:
Just come in, brother,
to sing,
to smiling
and laughing
for ages!
А Гинневер плавно скользнула перед ними, перебирая руками, словно лентами водорослей, и на одной ноте напела четыре коротких стиха-вздоха:
Yo creо te,
bella Suarte,
la nina eterna
del sol y mer...
Они пообещали друг другу: по возвращению на Землю каждый должен немедленно приняться за изучение двух языков.
Ворота были очень старинные, закованные незатейливо инкрустированными широкими полосами тяжелой клёпаной бронзы; верхушки каменных щербатых столбов по сторонам изогнутой арки Бог знает сколько лет стерегли два зеленоватых медных грифа.
— Всё это забавно, леди-джентльмены, — сказал Джо. — Но я буду невыносимо и феерически благодарен тому, кто знает, как попасть внутрь.
— Интересно это открывается... — полувопросила Гинневер, медленно ведя ладонью в сантиметре от поверхности металла.
— А вот в это надо стучать, я так понял? — указал Данила на бугроватый в светло-зелёных разводах гонг размером с хорошую сковороду, распятый на трёх цепях в нише правого столба.
— Да я уже лупил, — ты, что ли, не слышал? — отмахнулся Джо, следя за исследованиями Гинневер. — Знаете что, братцы, надо бы нам отойти от этой штуки. А ну, как она сверху откроется и ка-ак...
Гинневер легонько похлопала краешек створки, примыкающей к столбу, кивнула удовлетворённо, потом обогнула столб, на ходу побарабанив по гонгу, и прошла вдоль стены, повторяя ладонью выступы каменной кладки.
— Что скажешь, сестрёнка? — спросил Джо.
Гинневер молча вернулась, в задумчивости прислонилась к камню рядом с Данилой. Потом взглядом спросила его: «Можно?» и высвободила его плечо из постромки рюкзака.
Да, правда, а что у меня там? — спохватившись, подумал Данила.
— Может, тут слово Божье надо приложить? — размышлял далее Джо. — Во имя Сил и святых Эксертций... Нет, вот так. Сезам, пожалуйста, будь настолько любезен...
— Оставь свои силохульства, Джошуа: это открывается обычно... как подвесной мост...— с усмешкой обронила Гинневер, в то время, как Данила уже распутывал кожаный узелок. — Я вижу: ворота — это задача Данила.
— Колдуны вы колдуны, горькие ягоды... — насмешливо-укоризненно покачал головой Джо и вдруг крикнул в рупор розовых ладоней: — Э-эй! Достопочтенные шехры!.. Воины принесли силы издалека!
Данила уже копался в своём рюкзаке (почему он не догадался сделать это раньше?): вот старый добрый кинжал князя призраков; вот два замшевых мешочка, стянутых гибкими медными кольцами, внутри что-то сыпучее, посмотрим что это? — отогнул кольцо, высыпал на ладонь несколько мелких чёрно-блестящих крупинок — похоже на бисер, ссыпал обратно, — опять не то; матовый четырёхгранный флакончик увесистого с гладкими выступами стекла, наполненный неизвестной тёмной жидкостью, — он понюхал притёртую витую пробку и обалдел, — пахло Петербургом, а точнее мостиком через речку Смоленку напротив метро «Приморская»: апрель, пронзительный запах моря, который мешается со взявшимся откуда-то теплом свежего хлеба и завершается горечью влажных лип, — это сказочно, но... не сейчас; ага, вот уже что-то похожее: интересный инструмент — связка тоненьких дудочек, вделанных мундштуками в нечто вроде пчеловодческого дымокура с треугольным насосиком-мехом; Данила озадаченно оглядел этот гибрид крохотной волынки и древнего автомобильного гудка, вопросительно взглянул на Гинневер; она пожала плечами и кивнула, неуверенно улыбаясь.
От таковых иследований их отвлекли царапающий каменно-металлический звук и азартный клич, — они совсем забыли о Джо, который, как всегда, не терял времени даром. Метрах в двадцати слева от ворот он забрасывал на стену трёхострый крюк на металлопластовом шнуре (плотно сложенная связка которого была у каждого из них приторочена к нижним ремням, слева от фляжек). Крюк срывался раз за разом.
Данила, напрягши глаза, обернулся посмотреть на Джо, потом поймал полускрытый чёрными прядями взгляд Гинневер и снова уставился на новонайденный инструмент.
— Пускай его забавляется, — сказала Гинневер и двинула бровями в сторону Джо. — Ну... попробуй, не бойся...
— А вдруг он... — начал Данила, — но всё было понятно и без слов: инструмент с равной вероятностью мог воспарить трогательной флейтой, добродушно-сипло загундеть волынкой или — самое страшное — взмычать вообще неизвестно каким кривым бесом...
Джо тем временем продолжал свои попытки одинокого штурмовика крепости, помогая себе экспрессивными английскими и ильзарскими выражениями, но увидев, что героические его усилия замечены, крикнул:
— Корт ам’н, Шедж! (Силы да войдут в моё оружие!) На абордаж! — и тут же Силы, видимо, услышали молитву и были к ней благосклонны: крюк наконец уцепился за внутреннюю поверхность стены.
— Й-яху-уу! — торжествующе возопил Джо, проверяя крепление натягиванием шнура, — вправо-влево-вверх-вниз, а также делая пару пробных шагов по стене.
Данила решился. Выдохнув остатки опасений, он для чего-то двумя пальцами левой руки прикрыл клапан средней дудочки и слегка сжал мех ладонью правой.
В пространстве явился простой и совершенно неизобразимый звук: как будто одновременно три ветра сплелись в ветвях старого дерева — тёплый с надрывцем баритон, изогнутый витиеватым коленцем замирающий альт и даже на слух ровное, прямое и чистое, без примесей, сопрано.
Джо свалился со стены и застыл в полуподъёме.
Гинневер опустила голову и закрыла глаза.
Данила смотрел на чудесный инструмент, едва веря услышанному.
Тогда — с коротким стоном и дробным цепным грохотом — медленно опустилась створка ворот.
Первым, кто встретил их за воротами, на площадке в устье трёх расходящихся ореховых аллей, был старый знакомый Данилы и Джо — здоровенный белый волк Кобольд. Данила, вошедший первым, благоразумно остановился, чувствуя выше локтя прикосновение Гинневер. Тут же подоспел и Джо.
— Не бойся, Ги, это Кобольд, — поспешил предупредить он. — Напарник-помощник (дост’н-радх) Сэдрика О’Ши. Волк. Настоящий.
— Я вижу, — тихо сказала Гинневер. — Если и волк, то — разумный...
Кобольд тем временем не спеша приблизился к гостям, коротко окинул их ясно-жёлтым спокойным взором, чутко дрогнул ноздрями и вдруг повернулся профилем и улёгся, вытянув мощную лапу, — словно приглашая: «Вы идентифицированы, всё в порядке, ребята, проходите».
— Если так, то старик должен быть где-то рядом, — предположил Данила, и, как выяснилось впоследствии, ошибся и угадал одновременно.
Аллеи, разбегающиеся правильным трилистником, вели, в сущности, к трём лестницам одной длинной, утопающей в зелени веранды в основании невысокого тяжелокаменного замка с острыми башенками-шпилями.
— Я так полагаю, для каждого — свой путь, — наконец озвучил Джо общую догадку. — Дэн, загрузи-ка свои эксертции. Гинни, ты что-нибудь видишь?
— Угу, — кивнула небрежно Гинневер и двинулась по центральной аллее.
Данила, сосредоточившись, коротко наморщил лоб. Что-то потянуло его в сторону левой дорожки, — может быть, острый зелёно-розовый камень неподалёку от ступеней? Оглянувшись, он пожал плечами и двинулся к левому крыльцу.
Джо ничего не оставалось, как почтительно-юмористически отсалютовать неподвижной статуе Кобольда, — на что страж только презрительно моргнул ухом, — и двинуться направо.
Следующие абсолютно закономерные странности Данила отметил, уже одолев семь серых шершавых ступенек и войдя в узкий проём вертикальных дверей-жалюзи. Во-первых, компаньоны стояли в двух шагах справа от него (Данила прикинул себе: снаружи расстояние между лестницами было не менее пятидесяти метров, а ведь Гинневер, несомненно, достигла своего крыльца раньше него, Джо — чуть погодя). Во-вторых, позади были вовсе не двери, а сплошной цветастый витраж, в котором отражались блестящие канделябры со свечами по сторонам широкой лестницы, пол же являл собою коротко подстриженный травяной газон.
Данила хотел поймать взгляд Гинневер — страшно хотелось узнать, что она сейчас видит, — и вдруг заметил: она улыбается с закрытыми глазами.
— Тихое утро, маленький жрец, — сказала она тому, кто уже через секунду резвым мячиком скользнул вниз по ступенькам.
С хитренькой гримаской живого сюрприза, преподносящего самого себя, Рэк скатился под ноги юным линкерам и, как мальчишка по забору, провёл им ладошкой по коленкам:
— Мы сегодня уже виделись, но всё равно — здравствуйте! А правда же, занятные у нас фокусы?
— Рэк, старина, мы не в Легенде случайно? — спросил обладевший Данила.
— Внутренний Сад, автономная территория Принихлобья, — гордо ответствовал карлик. — Кстати, Дэниэл, ты зря пренебрёг правилами реинтеграции: тебе же говорили — не делать резких движений. Ты ведь мог грохнуться с тридцати шок’хо высоты...
— Да как-то само собой... — потупился Данила. — Я ведь во сне птицей летал.
— Однако, ты блестяще применил трёхголосец для открытия ворот, — похвалил его Рэк.
Данила совершенно смешался, не зная, что ответить, но Рэк уже церемонно кланялся Гинневер.
— Премного благодарен, дзоц’м, за урок видения.
Гинневер молча ответила коротким восточным кивком.
— А тебе, Джошуа, выговор за неподобающие обращения к Силам и дикие абордажные выходки, — сурово попенял он универсальному солдату. — Возможно, твои штурмовые навыки тебе еще пригодятся, но только не здесь...
— Виноват, сэ... то есть шехр! — вытянулся Джо. — Готов сто раз написать на этой стене: «Линкерам влезать запрещается!»
Покончив с «разбором полётов», Рэк промокнул бугроватый лоб кончиками шейного платка и обдёрнул полы короткого кафтанчика.
— Ну, теперь — к делу, — объявил он. — Представляю вам, о хранители за-гхат орро шедж, ваших наставников. Кха-дзорз, шехр’це!
Тут посреди лестницы прямо перед ними, — разом, словно из воздуха, — торжественно материализовались три совершенно уж несусветные фигуры.
Крайний слева плавно-кошачьей поступью направлялся явно к Даниле, — это был невысокий, изящного гимнастического сложения мужчина; своим нарядом — с многочисленными карманами, клапанами, ремнями, ножнами на запястьях и еще устройствами неизвестного предназначения — он напоминал бы высокогорного охотника или стрелка-егеря, — если бы не был бос; цепкие светлые глаза его с привычным противосолнечным прищуром о чём-то неопределённо напомнили Даниле, но присмотреться внимательнее к чертам было никак: шею и подбородок до рта скрывало что-то вроде шарфа из тонкой полоски персиковой шкуры пумы.
— Дэниэл, твой наставник Кугуар.
Справа — в сторону Джо — шествовал настоящий атлет под семь футов, облачённый в просторный алый комбинезон пилота — без единого шва, с «ошейником»-воротником под гермошлем и карманами на коленях, из которых торчали толстые перчатки-краги; неожиданно узкое и асимметричное лицо его было словно бы сшито из разномастных лоскутков и вдобавок пересечено двумя шрамами: от верхней губы, близоруко прижмуривая глаз, — к левому виску и от переносицы — вверх через лоб; тем не менее, гигант вовсе не выглядел уродом; а квадратный ёжик шевелюры делился неровно на две части: левую — медно-рыжую, и седую правую.
— Джошуа, это Пилот, сегодня вы с ним летите к морю.
Посередине же мелко и осторожно ступал щуплый старец в бесцветно-бесформенной хламиде до пят и в неожиданно туго обтягивающем крупную голову и согбенную шею капюшоне, — на манер водолазного костюма, с круглой прорезью для лица; и лицо это, увядшее и мелкоморщинистое, было бы кротко-мужественным, если бы не вызывало некотороую оторопь: слепые глазницы, чуть вдавленные в пустые орбиты, казалось, взяты были у древней мраморной статуи; старец, однако, двигался уверенно и даже, кажется, слегка улыбался.
— А Гинневер останется здесь, во Внутреннем Саду, у Смотрителя...
Удивительные наставники замерли в двух шагах от учеников.
Пилот скрестил на груди огромные ручищи и, чудесно преобразившись лоскутно-исполосованным лицом, улыбнулся по-детски обаятельно, произнеся какое-то односложное восклицание, — Джо вполне адекватно просиял ему в ответ и ответил, мешая языки: «О ’ кей, шехр’м!».
Наблюдатель протянул руку ладонью вперёд — Гинневер с закрытыми глазами провела руками по своему лицу.
— О-о, — вздохнул старец. — Твои руки — десять глаз...
А Кугуар, мотнув куцей седоватой косичкой, заплетённой кожаным шнуром, повернулся в профиль (Данила в очередной раз опешил: одна его босая ступня — совершенно живая и подвижная — была покрыта коричнево-чешуйчатой древесной корой), и вдруг коротко и остро, по-птичьи взглянул в глаза ученику; Данила тотчас почувствовал, как что-то заставило его сделать гибкий полушаг-полуповорот в сторону, — в следующее мгновение они стали спиной к спине.
— Для начала неплохо, — без интонации бросил из-за плеча Кугуар. — Должно, поладим.
Они снова обернулись друг к другу,
— Встретимся через несколько дней, — сказал Рэк. — А теперь — пока вы открыты в пустоту — время дорого. Ступайте же. Силы да придадут вам внимания и усердия.
Юные линкеры переглянулись и тут только сообразили церемониально поздороваться («Одз-на, шехр’це...»), когда откуда-то из-за их спин снова прорвался дневной свет...
Кажется, Данила что-то упустил или просто забылся в крайней задумчивости, — потому что в следующую секунду он уже поднимался в гору среди высокой влажной травы.
Он оглянулся: позади внизу в окружении каменной стены застыл в безветрии Внутренний Сад, — не было и намёка ни на замок, ни на какое-то иное строение.
А впереди неуловимо-стремительно удалялась широкая кожаная спина Кугуара с притороченным к ней коробом-ранцем.
Данила гнал себя изо всех сил, чтобы не отстать, но почему-то постоянно спотыкался и терял из виду всё удаляющуюся спину наставника. Тот за неизвестное время (в течение которого Данила не заметил ни движения солнца, ни лёгкого ветерка) даже не обернулся, — замедлил спорый шаг только на спуске, у порога чистого ручейка, наискось сползающего по склону пополам со льдом. Данила тогда понял: он не догонит наставника, даже если он будет бежать.
И вдруг до замученного ученика донеслись слова, сказанные по-русски и явно с улыбкой:
— Ну-у, брат, зачем так напрягаться-то? Тут же не ногами надо. А? Как ты мыслишь?
Ну и сэнсэй, сокрушённо подумал Данила, задыхаясь на высоте. Горец, человек привычный, и чего издевается? Да ещё по-нашему... Гад, хоть бы сообразил маленький привал!
— Га-ад! А как же?.. — не дожидаясь окончания мысленного Данилиного обвинения, рассмеялся наставник, помотал кожано-седой косичкой, и тут же — с дальнего низкого берега ручья оказался в десяти шагах от загнанного, упёршегося ладонями в коленки ученика. — Прикладывайся, брат, чего раньше не сказал?
— Так вы — русский? — с невероятным облегчением и ещё большей оторопью спросил Данила, упав на неудобные мшистые камни вместе с рюкзаком (хотя на самом деле это ему было не так уж и интересно, сейчас бы чуть-чуть отдышаться и пристать к наставнику о происхождении его псевдодеревянной ноги, — да уж отвык удивляться, чего там...).
— По-моему, русский — это ты, правда же? — спрятал улыбку Кугуар и стал совсем рядом, метрах в двух, неожиданно жёсток и опасен. — Ты же настоящий русский мужичок тормозной. Ну-ка, встань, будь паинькой, эй, Ванька, встань-ка!