Долорес Руфиланчас разрешили попрощаться с мужем через двойную решетку. Луис Руфиланчас сказал жене: [295]
– Когда меня искали, я попытался найти убежище на английском крейсере, который стоял в Ла-Корунье. Я рассказал им, кто я. Они выслушали, а потом отправили меня на берег.
Долорес Руфиланчас побежала к английскому консулу. Консул спокойно ответил ей:
– Я знаю об этом – мне рассказали офицеры флота. Но, во-первых, нам, англичанам, трудно себе представить, что человека можно убить только за его убеждения…
– Они приговорили мужа к расстрелу.
– Да, я прочел об этом в газетах. Во-вторых, мы, англичане, соблюдаем абсолютный нейтралитет. Я ничем не могу быть вам полезен.
11 июля 1937 года фашисты расстреляли Луиса Руфиланчаса.
В Мадриде они говорили о человеколюбии. Они забыли о человеколюбии, посадив в шлюпку Луиса Руфиланчаса. Они не вспомнили о человеколюбии, увидев женщину с двумя детьми. Это тоже горькая притча: о двух мерах и о лжи слов. Мораль? Она в словах Долорес Руфиланчас:
– Я хочу туда, в Мадрид…
Не словами уничтожить всю ложь слов.
июль 1938
Долорес Ибаррури
Актриса Массалитинова дала мне в Москве маленькую шкатулку: «Это серьги моей бабушки, самое дорогое, что у меня есть. Отвезите их Пасионарии». Большие голубые серьги цвета испанского неба. Долорес на минуту отвернулась, взволнованная, как будто безделушка еще хранила тепло русской любви. Потом она надела серьги и побежала к зеркалу. Все в ней просто, живо, естественно.
Как она умеет говорить! Это было в парижском цирке. Сорок тысяч французов слушали ее, затаив дыхание. Они не понимали испанских слов, но они понимали Пасионарию: до сердца доходил голос, паузы, волнение, чистота. [296]
Незадолго до фашистского мятежа я был в кортесах. Выступал усмиритель Астурии Хиль Роблес. Он говорил уверенно, развязно. Вдруг встала Долорес Ибаррури, депутат Овьедо:
– Убийца!
Хиль Роблес побелел, его губы дрожали, он вытер платком лоб, он долго не мог вымолвить слово.
В детстве Пасионария мечтала стать сельской учительницей. Она была дочкой горняка в нищем поселке. Она стала не учительницей, но служанкой; она вставала до рассвета, ложилась в два часа ночи, стирала, мыла полы, ходила за коровами. Маленькая черноглазая Долорес… Иногда она думала: «Вдруг все переменится, и я стану учительницей…»
Вот Долорес уже не девочка: она жена, мать. В доме нужда. Бывает, нет хлеба. На руках у Долорес умирает ребенок. Долорес пишет статьи для первых подпольных газет. Горняки внимательно ее слушают: «Женщина, а как говорит!..» Теперь ее зовут «Пасионария» – так она подписала свою первую статью. «Пасионария» по-испански страстоцвет – ярко-красный или синий цветок.
Ее посадили в тюрьму вместе с проститутками. Начальник науськивал: «Это коммунистка, чистоплюйка, она вами брезгует». Долорес знала человеческое горе. Ее слушали, ее спрашивали, ей верили. Несколько дней спустя начальник тюрьмы докладывал губернатору: «Это опаснейшая преступница, заключенные ее боготворят».
1932. Снова тюрьма. Долорес вздумали судить. Все на месте: и бюст Фемиды, и тога судьи, и колокольчик.
– Подсудимая…
Долорес встает:
– Скоро вы ответите за все перед народом. Есть правда. Есть совесть…
Напрасно судья схватился за колокольчик: у Долорес звонкий голос. Жандармы выволокли ее из зала.
Все знают, как она освободила заключенных Овьедо. Она прошла одна сквозь строй солдат и скомандовала:
– Вольно!
Потом вышла к народу и показала большой ржавый ключ:
– Тюрьма пуста.
Смеясь, она рассказывает, как весной 1935 года перешла через французскую границу: [297]
– С одним товарищем… Мы пятнадцать часов шли, не останавливаясь.
Ночь, горы, обрывы, речки. За ними гнались пограничники. Долорес слышала лай полицейских собак. Долорес смеется:
– Это смешная история…
– Смешная?
– Ну да, смешная. У товарища был новенький костюм. Мы переходили вброд реки, ползли по колючкам. Костюм его сразу погиб. Но он все время вздыхал: «О, мой костюм!» Он боялся, что собаки порвут брюки…
Долорес хорошо поет народные песни. Она с бойцами на фронте. Товарищ нервно смотрит на часы:
– Заседание… Опоздаем…
– Погоди.
Долорес еще не спела с бойцами одной веселой песни. Она знает, что значит накануне атаки мелодия, знакомая с детства.
В Мадриде она шла впереди женщин. Был холодный пыльный день. Она остановила дружинников, убегавших от марокканцев, – не упреком – глазами. Бойцы клялись ей: «Отстоим Мадрид!»
Один отряд с трудом удерживал позицию. Долорес добралась туда в танке. Бойцы радостно кричали: «Теперь ни за что не уйдем». Коммунисты показывали партийные билеты:
– Долорес, напиши здесь твое имя…
Штурмовые гвардейцы приревновали:
– Мы тоже деремся за республику.
Они вынули свои удостоверения:
– Напиши.
У одного молоденького дружинника ничего не было, кроме фотографии матери. Долорес обняла его и написала: «Долорес».
Мы знаем, что такое для оратора аплодисменты. Я слышал, как речи Долорес прерывали орудийные выстрелы. Среди снарядов привычные слова звучали по-иному. Ее слова обходят мир быстрее, чем песня. Они становятся анонимными, как эпос. Они становятся словами народа. Многие ли знают, кто первый кинул в лицо смерти два чудодейственных слова «?No pasaran!»? Она, Долорес.
Страшный зной арагонского лета. Ни капли воды. Проносят раненых фашистов. Один боец вытащил фляжку: глоток на дне. [298]
– Пей, Долорес!
Раненый шепчет:
– Пить!
Долорес дает ему фляжку:
– Раненый…
Налетела авиация. Одна часть дрогнула. Кто-то кричит:
– Трусы! Не видите, что здесь Пасионария?..
Бойцы тотчас остановились, пристыженные.
В Бельчите к Долорес привели трех священников. Они дрожат от страха. Один, самый хитрый, говорит:
– Я лично всегда любил бедных. Я толковал папскую энциклику «Рерум новарум», посвященную социальному вопросу, в духе снисхождения к низшим классам…
Он запнулся и вдруг стонет:
– Мы два дня ничего не пили…
Воды нет. Долорес ушла и вернулась с кувшином, с лимонами.
– О, святой Иисусе из Сео! О, святая дева пиларская! Благословите эту добрую сеньору!
Один боец, смеясь, спрашивает:
– А ты знаешь, кто эта сеньора?
– Наверно, супруга старшего командира.
Бойцы хохочут:
– Это Пасионария.
Три священника всплеснули руками:
– Святая дева пиларская! Нам говорили, что Пасионария злая женщина, которая любит кровь, а она дала нам воду и лимоны.
Вечером три священника выступили по радио:
– Неправда, что красные убивают пленных. Неправда, что Пасионария злая женщина. Неправда, что республиканцы враги Испании.
Командир Модесто кричит:
– Долорес, сейчас же уходи!.. Убьют!..
Она улыбается. Бойцы весело говорят один другому:
– Долорес с нами…
Два года войны. Она на своем посту; работает с раннего утра до поздней ночи. Душные ночи. Грохот зениток. Тревожные телеграммы. За сколько лет сойдут эти недели?.. По-прежнему Долорес смеется, ободряет других.
– После победы выспимся… [299]
В маленьком андалусском домике я увидел портрет Долорес рядом с изображением святой Терезы. Я спросил крестьянку:
– Ты знаешь, кто это?
– Пасионария. Бедная женщина, как я. Только у нее большое сердце. Ее все слушают – министры, генералы. А я смотрю на нее, и мне легче плакать: у меня все трое там…
июнь 1938
В фашистской Испании
Генерал Франко, подражая Муссолини, ввел новое летосчисление. 18 июля начался «3-й триумфальный год». Как живет фашистская Испания после двух «триумфальных» лет? Фашистские газеты ограничиваются описанием военных побед, восхвалениями каудильо Франко, отчетами о молебнах и светской хроникой. Английские и американские журналисты, находящиеся в фашистской Испании, немногим разговорчивей своих испанских собратьев. Конечно, приезжая в Сен-Жан-де-Люз или в Андай, за стаканом виски они рассказывают много любопытного, но в газеты они посылают только благонамеренные корреспонденции: они дорожат своим местом. Таким образом, по печатным материалам трудно составить представление о жизни фашистской Испании. Зато рассказы людей, которые приезжают оттуда, весьма поучительны. Каждый день через границу переходят несколько смельчаков. В Сен-Жан-де-Люз, в Биарриц, в Байонну приезжают англичане, американцы, французы, проживающие в фашистской Испании. Наконец, среди сотни шпионов, которых генерал Франко ежедневно направляет во Францию, попадается один безобидный обыватель, благодаря личным связям получивший заграничный паспорт и приехавший во Францию, чтобы купить костюм или вставить золотой зуб. Я разговаривал со многими людьми, приехавшими оттуда, с испанцами и с иностранцами, с левыми и с фашистами, с крестьянами и с докторами. Я тщательно проверял рассказы каждого. Я попытаюсь обрисовать жизнь фашистской Испании, точнее, ее северных провинций, воздерживаясь от личных суждений. [300]
В руках фашистов находятся сельскохозяйственные провинции. В фашистской Испании много хлеба, растительного масла, сахара, рыбы, табака. Из продуктов питания сказывается недостаток в мясе, рисе и кофе. Мясо продается два или три раза в неделю. Цены на продовольствие возросли. Крестьяне, не доверяя бумажным песетам, вкладывают деньги в скот. В Наварре свинья стоила до войны 2 песеты 10 сантимов за кило, теперь она стоит 4 песеты 25 сантимов. Поросенок стоил 40-50 песет, теперь продается за 200-225 песет. На ряд продуктов установлены твердые цены, однако крестьяне отказываются продавать мясо или овощи по этим ценам. Так, например, цена на картошку в Наварре равняется 17 сантимам за кило. Обходя постановления, интендантство платит крестьянам по 30 сантимов за кило. Кочан капусты в Бургосе стоит 3 песеты, десяток апельсинов 4 песеты 50 сантимов.
Мало кожи: обувь вздорожала втрое. Особенно остро чувствуется недостаток в одежде: нет больше каталонских фабрикантов – приходится довольствоваться незначительным итальянским импортом и продукцией второстепенных фабрик. Самая что ни на есть скверная рубашка стоит 20-25 песет, плохие чулки – 9 песет. Тапочек нет: нет ниток. Все текстильные товары вздорожали в 5-6 раз.
Коммерсанты боятся продавать дорого – установлены контрольные комиссии. Они не хотят продавать дешево – покупательная сила песеты все время понижается. Они предпочитают вовсе не продавать, но закрыть магазины они не могут: за это полагается крупный штраф. Витрины полны товарами (коммерсант обязан содержать витрины в должном виде), но внутри магазины пусты.
Впрочем, и покупателей немного: фашисты снизили заработную плату. Металлист Бискайи, который прежде получал 12 песет 50 сантимов, теперь получает 9 песет 60 сантимов. Батрак в Кастилии, прежде получавший 6 песет, получает теперь 4 песеты 50 сантимов. Рабочие обязаны работать бесплатно один или два добавочных часа: «На войну».
Рабочих на севере Испании почти что не осталось: их заменили каторжники, и владельцы шахт в Бискайе перешли на даровой труд. Франко образовал из военнопленных «трудовые батальоны» – нечто вроде арестантских [301] рот: рабочие получают 30 сантимов в день, они живут в лагерях и за нарушение дисциплины подвергаются дисциплинарным наказаниям. В шахтах Бискайи работают 3000 пленных. На автомобильном заводе «Сароса» в Бильбао работают исключительно военнопленные. В Астурии только 15 процентов горняков работают по вольному найму, остальные – каторжники из «трудовых батальонов».
Население разорено принудительными сборами. Вот перечень этих налогов: «День одного блюда», «День без сладкого», «На крейсер «Эспанья», «На памятник погибшим», «Подарки солдату», «Дом раненого», «Солдатский очаг», «Поход против холода», «Национальная помощь», «Солдатский табак», «Социальное вспомоществование», «Оболо католико», «Голубая карточка». Служащий, который зарабатывает в месяц 200 песет, всегда ел не три блюда, но одно. Теперь он должен вносить 2 песеты в неделю – это предполагаемая разница между обедом в три блюда и обедом в одно блюдо. Он платит за «День без сладкого» 4 песеты в месяц. Он подписался на «Голубую карточку» – 3 песеты. С него требуют 5 песет на «Социальное вспомоществование». Каждый месяц он отдает правительству 55 песет, больше чем четверть своего заработка. Для казны Франко эти сборы – находка: например, «День одного блюда» приносит в Бильбао ежемесячно 300 тысяч песет.
Крестьяне также должны платить за «День одного блюда», за «День без сладкого» и за многое другое. Наваррские крестьяне говорили мне, что в прошлом году у них отобрали треть доходов. Крестьянам досаждают реквизициями. Происходит это так: в Наварре раз или два в год крестьяне приезжают на ярмарки; туда они гонят скот для продажи, и там фашисты этот скот реквизируют. В ряде северных городов, в Элисондо, в Вильяфранке, в Ируне, военные власти недавно забрали на ярмарках весь рабочий скот. В Наварре реквизирована «на корню» вся шерсть. За реквизированное добро крестьянам ничего не платят.
Население не верит песете Франко, оно прячет не только серебро, но даже медяки. В фашистских газетах можно найти длинные списки людей, оштрафованных «за укрывание звонкой монеты».
Синдикаты, которые согласно программе фашистов должны быть базой государства, ничем себя не проявляют. [302] В Бискайе не было случая, чтобы рабочий синдикат вступился за рабочих. Во главе синдикатов стоят фашистские чиновники. Недавно в Сан-Себастьяне состоялось собрание крестьянского синдиката. Крестьяне надеялись, что на собрании будет поставлен вопрос о твердых ценах. Вместо этого председатель, отнюдь не крестьянин, но адвокат сеньор Хуан Пуэнте, прочитал длинный доклад «О преимуществе вертикальных синдикатов».
Для передвижения по железной дороге или по шоссе требуются особые пропуска. Эти пропуска выдаются при наличии двух поручителей, отвечающих за политическую благонадежность. Крестьянин, чтобы съездить на базар, должен получить такой пропуск.
За передвижение без пропуска взимают крупный штраф. Вообще штрафы наравне с различными «добровольными» сборами – основа финансовой политики Франко. За одну неделю губернатор Гипускоа ухитрился набрать штрафами 136250 песет. Штрафы взимаются также за «недоброжелательство к установленному строю». За такое «недоброжелательство» пастух Хуан Ласа оштрафован на 25 песет, а Хосе Сарасола в Бильбао – на 50 тысяч: сколько с кого могут, столько и берут.
Конечно, военные поставщики зарабатывают неплохо. Помещики, получившие назад свои земли, тоже довольны жизнью. В Сан-Себастьяне собралось несколько тысяч людей, которые умеют тратить деньги. Открыто много новых кабаре, домов свиданий. В католической газете «Ла-Вердад» один рекете пишет: «Недавно я побывал в Сан-Себастьяне. Перед этим я был там в 1935 году. Какая перемена в нравах! Конечно, не к лучшему… Это подлинный скандал. В Сан-Себастьяне собрались аристократы, укрывшиеся от мобилизации, которые прожигают жизнь».
Другой моралист в журнале «Дестино» утверждает, что молодые буржуа явно предпочитают биллиард фронту. Он говорит, что буржуазию занимают только доходы, и, когда какой-то фабрикант швейных машин, выбравшись из Барселоны, приехал в Сан-Себастьян, другой фабрикант швейных машин донес на него, как на «красного шпиона».
Доносят, впрочем, не только фабриканты швейных машин, доносят все, кому не лень: сводят старые счеты или подрабатывают. Губернатор Алавы заявил, что его канцелярия не может справиться с работой ввиду огромного [303] количества «писем патриотов, предупреждающих о врагах Испании». Многие заняты одним: они выслеживают, кто из обладателей радиоаппаратов слушает передачи Барселоны. За каждого «любопытного», указанного полиции, выдают премию – 25 песет.
Люди боятся говорить, боятся писать письма. Все письма вскрываются. Рекете и фалангисты тыловой службы сидят в почтовых отделениях – это цензоры. Заказное письмо из Бильбао в Сан-Себастьян надо сдавать открытым «для облегчения работы цензуры».
О терроре в фашистской Испании писали не раз. Я все же приведу некоторые данные. Среди городов северных провинций по количеству расстрелов первое место занимает Наварра – 11 тысяч; за ней следует Овьедо – 10 тысяч. В тюрьмах Бильбао сейчас находится 700 приговоренных к казни. Каждый раз, когда население проявляет «недоброжелательство к установленному строю», власти расстреливают 25-30 осужденных. Списки расстрелянных вывешивают на тюремных воротах. Республиканцы называют сторонников Франко «Пятой колонной», фашисты в Бильбао называют сторонников республики «90 процентов». Это показывает, как, при некотором наличии юмора, они сами расценивают свою популярность.
Один благочестивый рекете по имени Мануэль Делорме недавно опубликовал статью «Крах снисходительности». Он пишет: «Какая-либо снисходительность по отношению к врагу несовместима с нашим пониманием культуры». Надо сказать, что фашисты не грешат «снисходительностью». В тюрьмах Бильбао до сих пор пытают заключенных. Недавно в тюрьме Адоратрисес фашисты засекли насмерть плотника Мартина. В Сан-Себастьяне в тюрьме Ондарета сидят женщины с маленькими детьми. Весной там началась эпидемия дифтерита. Фашисты отказались вызвать в тюрьму врача, и шесть детей умерли на глазах у матерей.
Несмотря на «трудовые батальоны» и на ежедневные расстрелы, все тюрьмы переполнены. Фашисты хотят их разгрузить. Они решили использовать политических заключенных для работы на плантациях в Западной Африке. В июне из Витории была отправлена первая партия каторжан.
Особое рвение фашисты проявили в деле истребления национальной культуры басков. Запрещены баскские слова [304] на вывесках. Представительство Франко во Франции помещается в «Натчо Энея», – будь это не в Сен-Жан-де-Люзе, а в Сан-Себастьяне, владелец дома уплатил бы штраф: «Натчо Энея» – баскское имя. Запрещены книги на баскском языке, больше того – на этом языке запрещено разговаривать. Запрещено давать детям баскские имена. Яростные католики, рекете убили семнадцать священников басков. Люди Франко, на которых папа призывает теперь благословение бога, зверски убили 63-летнего священника Хосе Пеньягаригано только за то, что он говорил проповеди на родном языке.
Хозяевами в стране являются интервенты. Одна испанка рассказала мне, что она ехала с двумя детьми из Вальядолида в Бургос. Ночью ее выкинули из вагона первого класса на перрон. «В чем дело?» – «Первый класс приказано очистить». Женщину испанские солдаты впустили в переполненный третий класс, а вагон первого класса заняли немцы. Они были одеты в штатское, все в одинаковые новенькие костюмы, и оказались артиллеристами, только что прибывшими из Германии. В больших городах лучшие гостиницы заняты немцами: в Сан-Себастьяне – «Мария Кристина», в Бургосе – «Мария Исабель», в Бильбао – «Карльтон», в Сарагосе – «Гран отель». В свои гостиницы, рестораны, клубы, кафе немцы неохотно впускают испанцев. Они живут, как европейские колонизаторы где-нибудь в Центральной Африке, стараясь избегать сношений с туземцами.
За пушки и снаряды генерал Франко расплачивается натурой. Крестьяне Наварры знают, куда идет реквизированный скот: в порт Пасахес, а оттуда в Германию. В Германию фашисты отправляют шерсть, растительное масло, вино. Горняки, каторжники «трудовых батальонов» работают также на Германию: руда Бискайи и Сантандера грузится на немецкие суда. С января по май из Бильбао прошло в Германию грузов на 14 миллионов марок. Во главе шахт и металлургических предприятий стоят немецкие инженеры.
Итальянцы раздражают население чванливостью («это мы вас спасли от красных») и вымогательствами. Каждый день жалобы: итальянцы не платят в ресторанах, ездят без билетов в автобусах, грабят базарных торговок. В Вальядолиде выходит газета на итальянском языке «Иль леджионарио». В Паленсии находится итальянский госпиталь. Ввиду этого охрану порядка в Паленсии [305] итальянцы взяли на себя: они проверяют документы проезжающих через этот город. Один испанский лейтенант жаловался мне, что итальянцы заполняют все публичные дома: «Мы получаем только жалованье, а им дают еще диетас (суточные)…» В Сан-Себастьяне на улице Гарибай открыт роскошный «Дом фашио». Лекционный зал пустует, зато в баре всегда дым коромыслом. Послу Италии графу Виола да Кампальто пришлось выступить с педагогической речью: «Все итальянцы, находящиеся теперь в Испании, наравне с легионерами сражаются за дело фашизма и должны соответствующе себя вести».
После мобилизации многие добровольцы – рекете, которые находились в отпуску, отказались вернуться на фронт. Население защищало их, и дело дошло до кровавых стычек с гражданской гвардией. Наварра была испанской Вандеей. Но не прошли даром ни террор, особенно свирепствовавший в этой провинции, ни потери, понесенные наваррскими дивизиями. О том, какое опустошение произвела война в Наварре, можно судить по следующему примеру: в деревне Леиса 1800 жителей, из них 46 убиты на фронте. Каждый день поезда привозят в Наварру раненых. Улицы Памшюны полны инвалидами. Наваррцы спрашивают: «Когда это кончится?»
На границе с Францией стоит бригада мобилизованных басков. Среди них почти нет фашистов. «Почему не уходите во Францию?» Ответы однообразны: «Они расстреляют отца» или «Они убьют жену».
Кто правит фашистской Испанией? Немцы, итальянцы и кучка политиканов старой монархической Испании: католическая СЕДА – друзья Хиля Роблеса, каталонская «Лига» Камбо, Мартинес Анидо, его приятель министр внутренних дел Серрано Суньер. Это – правительство помещиков, иезуитов и банкиров.
Рекете считают, что их надули. Они возмущены насильственным слиянием с фалангой. Наваррский капеллан Иларио Ябен в «Диарио де Наварра» упрекает фалангистов за безбожие. Фалангисты отвечают ему в «Эральдо де Арагон»: «Мы признаем религию, но без исповедей, без икон и без глупых попов». Рекете считают законным королем Испании дона Хавьера, а в Бургосе «англоманы» теперь поговаривают о возвращении на престол сына Альфонса XIII дона Хуана. Это, разумеется, весьма огорчает рекете, которые вот уже целый век дерутся, чтобы посадить на престол представителя династии [306] Бурбонов Пармских. 2 июля в Памплоне состоялось тайное совещание рекете «Ла хунта карлиста де герра». Было произнесено немало горьких речей: «Рекете несут самые большие жертвы. После Биельсы их сразу послали в Левант. Пора взять то, что принадлежит нам по праву». Генерал Франко, однако, не уступает. Недавно он сместил памплонского председателя «Объединенной фаланги» рекете Хуана Ортигоса. Муниципальный совет Памплоны в виде протеста подал в отставку.
Каждый день происходят столкновения между рекете и фалангистами. Я видал подпольные листовки, изданные так называемыми «старыми рубашками», то есть фалангистами первой формации. Они обвиняют генерала Франко в измене «священным принципам Отсутствующего» (так фалангисты называют расстрелянного основателя фаланги Антонио Примо де вивера127) Газета «Арриба Эспанья» в одном из последних номеров пишет: «Фаланга ждет, когда придет ее час, и этот час должен прийти скоро». Некоторым неохота ждать. Всем памятна речь генерала Ягуэ. Генерал-фалангист был арестован, потом выпущен на свободу; по слухам, он находится теперь под домашним арестом. Начальник штаба генерала Москардо полковник Гасапо взял сторону генерала Ягуэ. Генерал Москардо – друг рекете, и он уволил начальника своего штаба. Многие видные фалангисты сидят за решеткой: бунт в Сан-Кристобале не сего дня-завтра может повториться.
Конечно, до поры до времени раздоры в лагере фашистов носят характер семейных сцен: их останавливает страх перед республикой. Худой мир сможет стать доброй ссорой только в том случае, если фашистская армия потерпит крупное поражение или одержит крупную победу.
В горах Астурии, Галисии, Леона бродят небольшие отряды партизан. Для армии Франко они не представляют военной опасности: они плохо вооружены и разрозненны. Однако то, что они существуют, что население их кормит и предупреждает об опасности, показывает, насколько ненадежен фашистский тыл. Мигель Унамуно [307] накануне смерти сказал фашистам: «Вы можете победить, но не убедить». При помощи интервентов фашисты захватили две трети Испании, но, победив, они никого не убедили. В «недоброжелательности к установленному строю» можно действительно обвинить «90 процентов» испанского народа. Никогда, кажется, не было в Испании столь мало популярного правительства, и по сравнению с генералом Франко даже диктатор Примо де Ривера может быть назван народным любимцем. Гражданская война уступила место иностранному нашествию: речь идет не столько о политических воззрениях, сколько о национальном самолюбии. Если «3-й триумфальный год» не принесет генералу Франко решительной военной победы, он может оказаться последним годом эфемерного летосчисления.
Андай – Тарб, август 1938
Эбро
Эбро – Волга Испании. В стране, где мало рек, Эбро – настоящая полноводная река. Об Эбро издавна поют песни. Но никогда еще испанский народ так часто не поминал свою любимую реку, как теперь: Эбро стала смертью и славой.
Горы рыжие и розовые, на них серебристо-пепельные камни. Деревни без зелени, с домами цвета камня, уходящие вверх. Внизу быстрая ярко-желтая река.
Это было в ночь на 25 июля в два часа с четвертью: армия переправилась на вражеский берег. Застигнутые врасплох, фашисты открыли беспорядочный огонь. Лодка за лодкой причаливали к правому берегу. Переправа была нелегкой: быстрое течение, мало лодок. Одна бригада переправилась на семи лодках.
Правый берег был прекрасно укреплен. (Возле деревни Флис можно полюбоваться работой германских инженеров.) Проволочные заграждения опутывали берег. Республиканцы прорвались через проволоку, выбили фашистов из укреплений, с боем пошли брать высоты. Кое-где фашисты сразу сдавались; в других местах они оказывали сопротивление. Иногда они попадали впросак. Один боец крикнул фашистам: [308]
– Вы что здесь делаете?
– Мы в карауле.
– Идите вниз.
– Нельзя. Смены нет.
Боец рассмеялся.
– Теперь мы всех сменим. Понятно?
Надо было перебросить артиллерию. Работали паромы. Понтонеры начали наводить мосты. По какому мосту я проехал вчера? По двадцатому? По тридцатому? На следующий день, после того как республиканцы перешли реку, в два часа пополудни «хейнкели» начали бомбить мосты. Фашисты и по нынешний день не отказались от своей мечты – уничтожить переправы через Эбро. Вот привычное гудение, облака зениток, грохот. А по мосту идут грузовики со снарядами, с рыбой, с газетами. Понтонеры поют частушку:
Они их тысячу раз разрушат,
А мы их тысячу раз построим.
Мы – упрямые черти,
Мы – понтонеры Эбро.
Раненный осколком бомбы понтонер Сантьяго Альфонсо крикнул санитарам:
– Какая там к черту перевязка, когда надо делать мост!
«Хейнкели» прилетали по десяти, по двадцати раз в день. Один день был – двадцать шесть залетов. Тысячи и тысячи бомб. А по мосту идут бойцы, машины. Работают зенитки. В рыжих скалах динамит вырыл убежища для понтонеров.
Фашисты открыли шлюзы возле Тремпа, чтобы повысить воды Эбро. Четыре метра глубины, двести тридцать метров ширины. Быстрота течения – двенадцать метров в секунду. Водовороты. Но Эбро не остановила республиканцев.
Во время переправы в воду упали девять автоматических ружей. Один капитан решил спасти добро. Девять раз он нырял, а в том месте водоворот, но вытащил: ружья.
Республиканцы освободили одиннадцать сел. Все помнят первую сводку фашистов; успехи республиканской армии они объясняли содействием «марксистских элементов, оставшихся в деревнях». Я видел эти «марксистские элементы» – женщины, дети, старики. Фашисты захватили окраину Каталонии во время весеннего выступления. [309] Они старались подкупить население: привезли сахар, треску, табак. Однако крестьяне с радостными криками встретили республиканцев. Сахар сахаром, сердце сердцем. На стене одного дома я видел изображение Муссолини в каске среди стрел фаланги. Крестьянка, плача (ее дом распотрошила фашистская бомба), сказала мне, показав на республиканцев:
– Это – наши…
Она не знает «тринадцати пунктов Негрина»128. Она даже не знает, кто такой Муссолини, хотя фашисты нарисовали его портрет на соседнем доме. Она знает одно: республиканцы это – «наши».
В деревне Аско на дверях записка: «Товарищи! Охраняйте этот дом. Хозяин у шел в горы, потому что стреляют. Да здравствует республика!».
Крестьяне мало-помалу возвращаются в деревни. В деревне Миравет бойцы недавно устроили для крестьян праздник. Но немецкие бомбовозы не простили «марксистским элементам» простодушной радостной встречи со своими. Мора-де-Эбро, Аско, Фатарела – в каждой деревне десятки разрушенных домов. Среди развалин играют ребятишки; по улицам, загроможденным мусором и обломками мебели, осторожно ступают ослики. Они везут оливковое масло или хворост. Девушки весело беседуют с бойцами.
Бойцы армии Эбро знали, зачем в ясную июльскую ночь они форсировали реку: они не только возвратили республике десяток каталонских деревень – своим наступлением они защитили Валенсию. Фашисты, уже подступившие к окрестностям Сагунто, принуждены были остановиться. Когда показывались двадцать немецких бомбардировщиков, бойцы говорили: «Двадцатью бомбардировщиками меньше на Леванте».
Наступление республиканцев представляло угрозу коммуникациям фашистских частей, которые весной вышли к Средиземному морю. Кроме того, переход через Эбро поколебал престиж генерала Франко. Генерал Гарсиа Валиньо как-то заявил иностранным журналистам: «Красные, разрезанные на два куска, не смогут продержаться дольше двух недель». Это было в конце апреля, а [310] три месяца спустя «красные» нанесли тяжелый удар фашистам, освободили восемьсот квадратных километров территории и захватили около пяти тысяч пленных. Как мог снести генерал Франко такой афронт? Фашисты стали подтягивать новые дивизии. Они перебросили на фронт Эбро почти всю боевую авиацию, подвезли большое количество артиллерии, пулеметов, минометов и 4 августа перешли в контрнаступление.