Горняки по двенадцать часов остаются под землей. Республика вывозит не только миндаль или апельсины, но свинец, ртуть, ткани, даже изразцы.
Народ спасает страну от разрухи. Мало бумаги, но газеты выходят вовремя, без опоздания; книги прекрасно напечатаны; иллюстрированные издания могут посоперничать с парижскими. Мало кожи, но все обуты пристойно, и чистильщики сапог no-прежнему яростно трут ботинки. В народных столовых подают тарелку с бобами, но на столе чистая скатерть, официанты улыбаются, улыбаются и посетители, как будто они едят индюшку. Это – заговор народа против смерти: отстаивать каждый клок земли, каждое мельчайшее достижение культуры, охранять ту форму жизни, которая связана с ощущением собственного достоинства.
В ближайшие дни откроет двери Барселонский университет; начнутся занятия в средних школах. Растет число библиотек. В книжных магазинах много покупателей. Я видел в убежищах понтонеров Эбро передвижные библиотеки: Сервантес, Гюго, Толстой. Журналы печатают прекрасные сонеты Антонио Мачадо. Бойцы в театре аплодируют пьесам Гарсиа Лорки. [325]
Конечно, в тылу осталась кучка политиканов, для которых мировая история – закулисные интриги и министерские кризисы. Они шепчут на ухо: «Надо все предоставить дипломатии…» Очевидно, им хочется, чтобы Испанию изрубили для нового обеда в Берхтесгадене. Но сколько этих «героев» в отставке? Двадцать, тридцать, будем щедрыми – сто. А миллионы испанцев согласны скорее умереть, нежели сдаться.
Победа на Эбро была подготовлена долгой работой, неудачами, отступлениями, весенним разгромом, двумя годами неравной борьбы. На Эбро сражались хорошо обученные бригады. Впервые республиканская армия показала свое умение защищать позиции летом на Леванте. Укрепления Сьерры-Пандолос и Сьерры-Кабальс – действительно серьезные укрепления. Опыт инженерных частей, занятия стрельбой, организация походных кухонь – все это было необходимыми предпосылками той победы на Эбро, которая удивила мир. Теперь произошло чудо (такое чудо мы наблюдали в Мадриде): бойцы на Эбро поняли, что они не уйдут с позиций, и это сознание является их главной силой. Слова: «Я из армии Эбро» звучат магически, они обязывают к мужеству.
|
|
Третья осень начинается для Испании победой на Эбро и капитуляцией Европы перед фашистскими захватчиками. Бесспорно, ободренные вторым бескровным Седаном, интервенты кинут в Испанию новые корпуса итальянцев, сотни новых самолетов. Бойцы Эбро это знают, и они стойко защищают родную землю. Не раз мы в Испании переживали страшные дни: многим казалось, что все потеряно; из темных углов выползали капитулянты; они шептали: «Кончено!» То, что казалось им концом, было только началом подлинной войны.
В июле 1936 года испанский народ атаковала армия, запуганная или заласканная мятежниками… Фашисты двинули из Африки марокканцев, иностранный легион, Италия и Германия кинули на полуостров свою авиацию. Каждый день в фашистских портах выгружали артиллерию и танки интервентов. Соседняя Португалия при попустительстве Англии стала базой фашистской армии. Французы придумали «Комитет по невмешательству», и, обрадованные этим, итальянцы высадили в Испании свои дивизии. Гибель казалась неизбежной. Но Испания не капитулировала. [326]
|
|
Темно вечером в испанских городах; нет хлеба; в каждой семье кто-нибудь на фронте; в каждом поселке развалины. А рядом, за горами, в счастливой Франции города залиты светом, и в булочных сколько угодно нежного белого хлеба. Но как там людям смотреть друг на друга, да еще при ярком свете, не краснея? А у нежного белого хлеба легкий привкус предательства.
В 1919 году Валерий Брюсов написал стихи о народе, который третью осень голодал, мерз и сражался. Этот народ победил. Среди позора Европы на высотах вокруг Гаэты стоят гордые люди, которые не хотят расстаться с мечтой о победе.
Барселона, сентябрь 1938
Рождение армии
Всякий, кто видел тайгу, а потом большой город, выросший на пустом месте, знает, что такое чудо рождения. Проходя по освещенным улицам между высокими домами, он невольно вспоминает землекопов, экскаваторы, скрип пил, грязь, бараки.
Когда 18 июля 1936 года фашисты подняли мятеж, у народа, защищавшего республику, не было никакого представления о военном деле. Французской революции, воевавшей против шуанов и интервентов, достались не только арсеналы монархии, но и ее старые солдаты. Октябрьская революция разразилась после трех лет империалистической войны, и низший командный состав царской армии обладал большим военным опытом. Испанская республика была застигнута врасплох. Свыше 80 процентов командного состава армии тотчас примкнули к мятежу. Они увлекли за собой почти все полки. Первые победы народа были одержаны только благодаря исключительной отваге, и они были оплачены непомерно дорогой ценой.
В Мадриде рабочие с таранами и револьверами штурмовали казармы. В Барселоне рабочие с ручными бомбами кидались на пулеметные гнезда. В этой уличной войне они победили, но как только война вышла в поле, сказалось преимущество организованной армии над необученными и недисциплинированными дружинами. Война [327] в мадридской сьерре еще напоминала баррикадные бои, небольшие отряды, прикрываясь камнями, отстаивали горную цепь. Фашисты учли это и стали наступать с юга и с юго-запада. Они быстро подошли к Мадриду.
|
|
Дружинники, видя измену генералов, не хотели повиноваться своим командирам. С бесцельным героизмом они кидались под пулеметный огонь, а час спустя, увидев несколько танков, бежали в панике назад. Они не хотели рыть окопы, считая это недостойным делом. Суеверно страшились они самолетов противника. Будучи от природы храбрыми, они каждый день сдавали врагу 10-20 километров и не понимали при этом, что они отступают. Не было связи между отдельными частями. Командиры не умели пользоваться картой. Когда артиллеристы устанавливали батареи, выяснялось, что нет снарядов. Разведка неприятеля работала открыто, пользуясь правительственным телеграфом и телефоном. В сентябре после двух месяцев войны дружинники отправлялись на фронт после 3-5 дней обучения, причем в казармах не было учебных патронов, и половина дружинников вовсе не умела стрелять. Майор Паррита, бывший тореадор, теперь один из лучших командиров Южного фронта, рассказывал мне, что в первый день на фронте он вертел в руках винтовку, стыдясь признаться товарищам, что не умеет стрелять.
Когда коммунисты решили организовать 5-й полк, они надеялись набрать тысячу дисциплинированных бойцов. Генеральный штаб считал эти надежды необоснованными и называл 5-й полк 5-м батальоном. Как известно, 5-й полк дал республиканской армии не 500 и не 1000, но 120 тысяч бойцов. Бывший монастырь в рабочем квартале Мадрида Куатро Каминос был колыбелью республиканской армии. Когда один отряд неожиданно для всех отбил атаку марокканцев, впервые было произнесено слово «армия».
Армии, однако, еще не было. Сражались несколько прекрасных батальонов. Кругом по-прежнему были храбрые, но недисциплинированные люди. Слово «колонны» заменили словом «дивизии», но дивизий еще не было. Родились политические комиссары. Их роль была нелегкой: они строили армию среди военных неудач, среди политических интриг в тылу, встреченные недоверчиво, зачастую недружелюбно. Я помню первые собрания на фронте, горячие, сбивчивые речи, тщетные призывы к [328] дисциплине. Комиссары обращались к гражданской совести каждого бойца, и далеко за полночь затягивались беседы, споры, увещевания. Походные печатни в грузовиках выбивали листовку «Азбука бойца», наставления, как окапываться или как укрываться от авиации. Десятки фронтовых газет расширяли горизонт бойца. Показались кинопередвижки, и в прифронтовых деревнях бойцы переживали драму Чапаева. В его ошибках они узнавали свои. Можно сказать, что в первую зиму войны одним из самых влиятельных комиссаров в республиканской армии был Фурманов. Начались военные занятия. Комиссары родились до армии: они убедили дружинников, что армия необходима.
Армия училась на своих неудачах. Нужно было обеспечить тайну военных операций. Противник был заранее предупрежден о наступлении в Каса-де-Кампо, о наступлении на Уэску, о второй Сарагосской операции. Жизни тысяч бойцов были расплатой за беспечность. Армия насторожилась, и операции под Теруэлем, переход через Эбро застали противника врасплох. Несогласованность действий авиации, артиллерии и пехоты сказались в Брунете, под Уэской. На Эбро эти недочеты оказались устраненными. Страх перед вражеской авиацией, преувеличенные надежды на свою авиацию долго парализовывали республиканскую пехоту. Неудачное наступление возле Балагера весной этого года показало бойцам, что авиация не решает исход боя, и на Эбро они в свою очередь показали это неприятелю. Неподготовленность пехоты сказалась в дни мартовского отступления. Во всех частях начались усиленные занятия, и армия, форсировавшая Эбро, готовилась к этой трудной операции свыше двух месяцев.
Новые полководцы вышли из народа. Модесто был прежде пильщиком, Листер – каменотесом, Кампесино – десятником на строительных работах, Дуран – композитором, Тагуэнья – физиком, Мера – каменщиком. Это все молодые люди – командующему дивизией Дурану двадцать девять лет, а командующему корпусом Тагуэнье – двадцать пять лет.
Командующий армией Эбро Хуан Модесто – сын андалусского рабочего. Он мыл бутылки на винном складе, потом пошел на лесопилку. Он не читал газет, увлекался футболом. Он рассказывает: «Я видел много несправедливого и задумался…» Доктор, работавший на лесопилке, [329] как-то дал ему газету «Пролетарский голос», и Модесто стал коммунистом. В первые дни войны он набрал батальон. Когда он взял в плен первого марокканца, он сам не мог поверить в такую удачу. Он мне говорил теперь на Эбро, что тот день был для него самым радостным в жизни. Он командовал частями на Хараме, у Брунете, под Теруэлем. Дважды был ранен. Это веселый андалусец. В Мерте, когда всеми овладело отчаяние, он шутил, пел песни – он ни на минуту не сомневался в победе. Между двумя боями он сидел над книгами. Его палатка на Эбро – рабочий кабинет. Это уже не тот Модесто, которого я знал в Мадриде и который шумно радовался, взяв в плен одного марокканца. Это командир мощной армии, человек с огромным военным опытом.
Кампесино – это подлинный Чапаев Испании, с лицом араба, страшный, храбрый до безрассудства, хитроумный и наивный. Прекрасный организатор, талантливый стратег. Его жизнь – роман приключений, Он пас овец; служил на флоте; записался в иностранный легион; был анархистом, сражался против марокканцев, а потом помогал им в их борьбе за независимость; сидел в тюрьмах; сочинял коммунистические прокламации. В начале войны он дрался в сьерре. Они сами там мастерили ручные гранаты. Он разбил итальянцев под Бриуэгой. Тогда армия еще жила партизанщиной. Каждая бригада старалась набрать побольше боеприпасов, оружия, грузовиков. Помню, как Кампесино боялся сказать мне, сколько он взял итальянских пулеметов: «Ты в газете пишешь… скажу, а потом отберут пулеметы». Это было давно. Кампесино все тот же: хитрые, горячие глаза, борода, столь неожиданная в Испании, фантастические истории. Но методично, изо дня в день он занимается со своими бойцами, и враг теперь боится имени Кампесино, его части слывут непобедимыми, бойцы его любят трогательной любовью. Один сказал мне: «Это не просто командир, это Кампесино». Он всегда позаботится, чтобы было сало, горох, чтобы бойцов разместили на отдых в спокойные деревни. Война для этого поэта также большое, сложное хозяйство.
Я знал Дурана до войны. Он был одним из лучших композиторов Испании. В двадцать семь лет его жизнь разломалась. На Северном вокзале Мадрида в июльский день он пытался связаться с железнодорожниками Вальядолида и Бургоса. Он стал во главе моторизованной [330] колонны, которая сражалась возле Толедо. В Аранхуэсе, после толедского разгрома, он собрал деморализованных бойцов и вдохнул в них волю к победе. Он забыл о музыке и только на отдыхе, если попадается дом с пианино, два-три часа играет, не отрываясь. Он стал прекрасным командиром и в боях за Валенсию показал свои качества; несмотря на численное превосходство, противник был остановлен.
Я мог бы рассказать о судьбе других командиров, но при всей разности этих людей мы увидели бы одно: за два года люди, весьма далекие от военного искусства, стали настоящими командирами. За ними стоят настоящие бойцы.
На Эбро я не мог отвязаться от невольных сопоставлений: то и дело я вспоминал первые недели войны, ту тайгу, на которой вырос город. Против Испанской республики сражаются две сильные империи. Никогда дотоле фашистская авиация не была столь многочисленной -и активной, как на Эбро. Итальянские моторизованные части обновлены и пополнены. Немцы, командующие фашистскими дивизиями, – люди большого опыта, проделавшие мировую войну. Наконец, у противника вдвое больше пехоты. Однако семь наступательных операций, предпринятых фашистами на Эбро, не дали им решающих успехов. Теперь мы можем с уверенностью сказать, что пехота фашистов сражается хуже республиканской. Никто не станет отрицать боевых качеств, проявленных фашистами в Толедо, возле Мадрида, в Бельчите. Это были солдаты иностранного легиона, офицеры регулярной армии, марокканцы. Это были, наконец, добровольцы – рекете и фалангисты, которые знали, за что они дерутся. Потом на помощь им пришла итальянская пехота, но и она не решила исхода войны. Фашистам пришлось призвать крестьян и рабочих. Конечно, они окружили мобилизованных унтерами, преданными Франко. Немецкие инструкторы обучали новобранцев. Фашисты создали большую хорошо организованную армию. Она обладает всем, кроме духа.
До недавнего времени у республиканцев был только «дух». Древние религии обычно так представляли рождение человека: в глиняного истукана вдувают душу. Фашисты не могут вдохнуть душу в свою армию: вместо политических комиссаров у них фельдфебели, а вместо слова – палка. Тот «дух», о котором я говорил, – [331] сознание, воля к победе у республиканцев постепенно облекались плотью. В одном из последних номеров газеты «Джорнале д'Италиа» помещена корреспонденция с фронта Эбро. Итальянский журналист пишет: «Напрасно некоторые нетерпеливые обозреватели упрекают военное командование. Ликвидировать красных, укрепившихся на правом берегу Эбро, нелегко, ибо мы имеем дело не с оравами дружинников, но с крепкой, превосходно обученной армией».
Сегодня, во вторую годовщину начала обороны Мадрида, мы видим, что не напрасно пролилась кровь лучших сынов испанского народа. Итало-германские бандиты надеются теперь взять Испанию измором. Они сговариваются с «героями» Мюнхена. Но на беду им, на счастье всем честным людям, помимо дипломатов, посредников, лондонского комитета и Лиги наций, на свете еще есть молодая испанская армия.
Париж, 6 ноября 1938
Большое сердце
Тяжело теперь в Европе. Стыдно за людей. Разбойников с большой дороги называют «сторонниками мира». Их тупые кровожадные лица показывают на экранах, и зрители аплодируют. Палачи открывают приюты для сирот. Предатели читают доклады о морали, а трусы гордо дефилируют, осыпаемые цветами.
В этом мире зверства и лжи не все предали и не все сдались. Миллионы людей борются за человеческое достоинство. Есть чувства, которые красят человека, и есть люди, которые красят землю. Я хочу рассказать об этих чувствах, об этих людях.
Люди, которые выше всего ставят деньги, карьеру и честолюбие, не знают, что такое дружба. «Человек человеку – волк», – говорили предки Муссолини. А французские лавочники придумали поговорку: «Маленькие подарки поддерживают большую дружбу».
21 августа 1937 года в Турине была арестована студентка Габриелла Брентани. У нее нашли листовку, которая кончалась словами: «Да здравствует Испанская республика!». Это была девятнадцатилетняя болезненная [332] девушка, изучавшая математику и больше всего на свете любившая симфонические концерты. На допросе она показала, что листовку ей дали накануне и что никогда прежде она не занималась политикой.
– Хорошо, но кто вам дал листовку? Тогда девушка покраснела от гнева.
– Как вы смеете меня об этом спрашивать?
Ей грозили расправой. Четыре дня ее держали без воды. Ей обещали свободу. Она молчала: она не хотела выдать свою подругу. В тюрьме девушка заболела туберкулезом в острой форме. Ее освободили за три недели до ее смерти. Она прожила короткую жизнь, но она успела узнать высокое чувство: дружбу.
Фашисты учат один народ ненавидеть другой. Они натравливают венгров на украинцев, поляков – на чехов, арабов – на евреев. Прежде разбойники, сговариваясь друг с другом, заключали союз. Теперь слово «союз» кажется им чрезмерно человечным, и, когда один.бандит договаривается с другим, это называется «осью». Они жмут друг другу руки, а сами думают, как бы потопить партнера. Германия хочет отбить у Италии Венгрию. Италия хочет отнять у Германии огрызки Чехословакии. В Испании интервенты друг друга ненавидят, и в Саламанке имеется немецкий ресторан, куда не пускают итальянских офицере в. Французское правительство недавно подписало мир с Гитлером и объявило войну французским рабочим. Казалось, эти люди должны быть спаяны общей ненавистью, общим позором, общим страхом. Но что ни день – до нас доходят вести о кознях одного министра против другого. Когда какой-нибудь капиталист накануне банкротства, другие радуются: больше будет наживы. Чешские буржуа не хотят пускать к себе других буржуа, таких же чехов, как они сами, убежавших из областей, занятых немцами: фабриканты посуды или маслобоен боятся конкуренции. Французы написали слово «братство» на всех правительственных зданиях, включая тюрьмы. Но сегодня из Франции выслали двадцать калек – бывших бойцов интернациональных бригад, безруких, безногих. Сражаясь в Испании, они отстаивали французскую границу от Гитлера и Муссолини, а в награду их выкидывают из Франции. Когда они спрашивают: «Куда нам ехать?» – им отвечают: «Не наше дело». Таково их братство. [333]
Тысячи людей из разных стран два года тому назад пришли на помощь испанскому народу. Они не подписывали протестов. Они сражались и умирали. Одни оставили дома любимую работу, другие – любимых людей., Были среди них храбрецы, пробравшиеся в Испанию из! Гамбурга, из Милана, с Балкан, люди, знавшие тюрьму, каторгу, пытки. Были приехавшие из мирных стран, из тихих зажиточных городов Швеции и Дании. Они не знали испанского языка, не знали, что такое рекете или фалангисты. Но они знали, что испанский народ изнемогает, и, не задумываясь, они пришли ему на подмогу. Когда этой осенью они покидали Испанию, в деревушках Каталонии крестьянки их обнимали, плача: сестры – братьев.
Весной в Бремене полиция арестовала 14 грузчиков. Они отказались грузить пушки для генерала Франко. Это была неравная борьба: что могли сделать 14 человек против полиции и армии? Но все же настанет день, когда 14 грузчиков, замученных штурмовиками, будут названы не только героями, но и победителями. Накануне Французской революции Бурбоны перебили тысячи крестьян. Тени этих крестьян брали Бастилию. Тени рабочих, погибших на Лене, были среди отрядов, штурмовавших в Октябре Зимний дворец. 14 бременских грузчиков – это бойцы интернациональной бригады, так и не увидевшие берегов Испании. У них тоже были семьи, уют, жизнь. Они все отдали за братство.
Наши враги не знают, что такое верность, и вероломство они возвели в добродетель. Муссолини гордится тем, что он был социалистом и предал рабочий класс. Когда гитлеровцы захватили власть, нашлись социал-демократы, которые пошли к ним на службу. Гитлеровцы перебили тысячи рабочих, но предатель Носке получает от них пенсию. Гитлеровцы искромсали Чехословакию. Тотчас чешские «социалисты» предали свой народ. Они прикрыли партию, как обанкротившийся лавочник прикрывает лавочку. Иуда всегда почитался нищим, с брезгливостью люди говорили о 30 сребрениках, а теперь Иуда стал мессией капитализма. Его поцелуй – высокая политика, а 30 сребреников – честный доход: гонорары, субсидии, пенсии, премии. Во главе французских фашистов стоит Дорио. Он велик только одним: предательством. Пять лет назад он называл себя коммунистом. Этим летом он поехал на поклон к Франко. [334]
В Саламанке Дорио встретился со своим одноплеменником – французом Жан-Мари Бланшаром. Встреча произошла в тюрьме. Молодой токарь Бланшар поехал в Испанию как доброволец. Вместе с другими бойцами интернациональной бригады он защищал Мадрид. В январе 1937 года Бланшара взяли в плен возле Боадильи. Это было ночью – Бланшар не успел даже выстрелить. Он просидел в тюрьме 17 месяцев. Его били на допросах. Он молчал. Его держали в темной, сырой камере, есть давали гнилой горох. Он грустил об одном: в Аньере (предместье Парижа) у Бланшара осталась мать, и он не мог сообщить ей, что он жив.
В июне в тюрьму, где находился Бланшар, прибыл Дорио. Ему сказали:
– Это француз.
Дорио приветливо улыбнулся, спросил:
– Ты откуда, старина?
Бланшар молчал. Дорио спрашивал его:
– Хочешь что-нибудь передать своим?
Бланшар молчал. Его предупредили:
«Это – Дорио. Если ты будешь с ним полюбезнее, тебя отпустят во Францию».
Дорио протянул руку. Бланшар не пожал ее. Когда Дорио ушел, Бланшара избили. Англичане, которые недавно вырвались из плена, рассказывают, что многих французов после посещения Дорио саламанкской тюрьмы фашисты расстреляли. Может быть, среди них был и Бланшар. А Дорио?.. Иуды теперь не ищут осины, они редактируют газеты. Все же с ужасом я думаю о судьбе такого Дорио. Как все, он был ребенком, играл, рос. Что он должен был почувствовать, выходя из саламанкской тюрьмы? А Бланшар перед смертью дышал одним: верностью. Это тот воздух, который делает людей твердыми и непобедимыми.
Есть еще одна добродетель нашего мира: мужество. Я знаю, что среди фашистов имеются храбрые по природе люди. На сто человек у них всегда приходилось несколько сорвиголов. Я говорю не об этой храбрости, но о том внутреннем напряжении, которое превращает тихих, скромных людей в героев. Чем гордятся фашисты? Они празднуют «взятие Рима». Но они взяли Рим без единого выстрела. Они празднуют также завоевание Абиссинии. Они пустили авиацию и танки против безоружных людей. Германия гордится присоединением Австрии и разделом [335] Чехословакии. Кого они победили? Шушнига129? Английского буржуа с зонтиком? Нет, они еще не узнали настоящих испытаний, войны, блокады, голода. История рабочего класса Европы – это не только история горя: это также история славы – от июльских инсургентов до обороны Флорисдорфа, от баррикад Коммуны до восстания астурийцев.
В Испании против одного республиканского самолета – восемь фашистских; против одного орудия – десять, против одного штыка – три. Сильные державы – Германия и Италия – вот уже два года как ведут войну против Испанской республики. Они подошли к Мадриду и Мадрида не взяли. Они приблизились к Валенсии. Их остановили. Они шли на Барселону. Их отбросили, и республиканцы перешли Эбро. Мужество испанского народа в каждой женщине, которая спокойно переносит страшные ночи Барселоны; в ученых, которые продолжают работать без хлеба, без света, под бомбами; в крестьянах, которые убирают хлеб под пулеметным огнем; в детях, которые учатся натощак и спокойно разглядывают вражеские эскадрильи.
Я помню Фернандо Санчеса. Он служил в Барселоне в бюро спальных вагонов. Это был робкий человек. Товарищи рассказывали, что он научился танцевать, но никогда не танцевал: конфузился. Он был в молодежной дивизии, которой командует юный герой Тагуэнья. 48 человек в сентябре защищали одну из высот Сьерра-Кабальс. Среди них – Фернандо. Их там бомбили 27 «хейнкелей». Высоту закидали снарядами. Холм стал непохожим на то, чем был. Когда фашисты пошли в атаку, республиканцы встретили их гранатами и пулеметным огнем. Фашисты отступили. Из 48 защитников высоты уцелели 17 человек. Раненный в ногу Фернандо кидал ручные гранаты.
Мы видели, как от страха побледнели Париж и Лондон. Мы видели людей, которые радовались тому, что сдались на милость врага. Правда, теперь им невесело. Их мутит, как с перепоя. Человек, который поддался страху, потом презирает себя и злобу вымещает на других, а человек, победивший страх, – весел. Кроме того, [336] он мудр: он понял, что есть на свете то, что дороже жизни.
В мире идет страшный бой. С одной стороны, военная техника фашизма. Эссен, золото Сити, хитроумие дипломатов, предательство мнимых друзей. С другой – только люди, те, что стоят у станков Эссена или стучат на машинках в Сити, те, кто, озираясь, передают друг другу крохотные листовки, и те, что своими телами теперь защищают высоту Эбро, – люди, настоящие люди с тяжелыми, как жизнь, добродетелями.
В Испании есть старая песня:
Победа – это девушка,
Она любит утро в горах,
Она любит горячие ладони,
Она любит большое сердце.
Париж, 6 ноября 1938
Народ Парижа встречает своих героев
Сегодня в Париже летний день. С раннего утра тысячи парижан ждали возле Аустерлицкого вокзала героев интернациональных бригад. Люди, измученные бесчестием и трусостью правящих классов Франции, наконец-то увидели свободных и гордых людей.
Вот они идут по улицам Парижа – герои Харамы и Гвадалахары, Теруэля и Эбро. На некоторых еще шапчонки испанской армии. Над бойцами – испанское трехцветное знамя. Они поют песню, с которой дрались под Мадридом, – «Интернационал».
Работницы принесли тысячи букетов. Это скромные и прекрасные цветы бедняков. Парижане после двух лет разлуки увидели снова родной город. Девушка кричит: «Жан!»
Бойцы проходят по улицам рабочих кварталов. Десятки тысяч рабочих стоят на тротуарах. Из окон кидают цветы. Вот идет полковник Дюмон, командир бригады «Парижская коммуна». Крики «Спасите Испанию!»…
Многих я знаю – я их видел в окопах Испании. Молодой рабочий, красавец. Один рукав пустой – Теруэль. Он поднимает кулак и улыбается. [337]
Вот ведут на веревке ветерана – дворняжку, любимицу батальона.
Проспект Республики запружен толпой. Я не знаю, сколько людей сегодня встречали героев, но я знаю, это все тот же великий бессмертный Париж. Его дети были не в Мюнхене, но в Каса-де-Кампо. Они отдали свою кровь за свободу другого народа. Предали другой народ не они. Все улыбки, все фиалки, все астры им – героям Франции.
Они увидели родину в горькие часы. Им запретили остановиться во французском городе Перпиньяне. Для «героев» сегодняшнего дня – это чуть ли не преступники. Для парижского народа – это герои.
Париж, 13 ноября 1938
Ночь над Европой
У греков был миф о начале Европы. Европой звали прекрасную финикиянку, дочь Агенора. Зевс, влюбившись, ее похитил. Агенор послал своего сына Кадма на розыски Европы. Кадм долго блуждал. Дельфийский оракул сказал ему: «Следуй за коровой и там, где корова ляжет, заложи новый город». Кадм последовал совету и, увидев корову, воскликнул: «Здесь будет Европа!»
Недавно я прочитал в газете «Фелькишер беобахтер» следующие строки: «Наши крестьяне были мудрее наших книжников: они понимали, что такое чистота расы. Если мы справедливо гордимся прусскими коровами, которые во многих отношениях выше фионских и герефордских, то никто у нас не станет гордиться Марксом, Гейне или ублюдком Эйнштейном».
Что же, вспомним Кадма и, взирая на великолепную прусскую корову, скажем: «Здесь была Европа».
7 ноября 1917 года рабочие и крестьяне разоренной, нищей России обратились к Европе со словами братства. На эти слова ответили орудия. По улицам Киева гарцевали германские уланы. Японцы захватили Владивосток. Сторонники самоопределения народов высадились в Архангельске. Присяжные пацифисты кровью залили Одессу.
В те памятные годы они глядели свысока на нашу страну: сколько неграмотных и сколько лаптей! Они заверяли, [338] что для буржуазной Европы наступает эра мира и счастья. Отвоевав, победители и побежденные ночи напролет танцевали – это была эпоха фокстрота. В Вене люди умирали с голоду, но и в Вене не умолкал джаз. Демократы клялись помирить волков и овец. Ученые готовились к новым открытиям. Писатели обещали читателям длинные романы. Восторженно глядели обыватели на самолеты – они еще помнили извозчиков. Как они презирали нашу страну! В Москве голодные люди, устраивая субботники, руками подталкивали вагоны.
Потом Европа оттанцевала. Во всех европейских городах поставили памятники героям войны. Под памятниками валялись люди: дружно, как всходят хлеба, всходило поколение без работы и без хлеба.
Где теперь законники, которые осуждали балтийцев за то, что балтийцы отдали будущему не избирательные бюллетени, но свою кровь? Фашисты убили Ратенау и Эрцбергера, Амадола и Маттеоти. О Веймарской конституции упоминают только учителя истории. В домах Вены, построенных социал-демократами, поселились берлинские штурмовики. Чехословакия поделена между захватчиками, а Бенеш130 изгнан немцами из своей страны.
Детям свойственно играть, подросткам – мечтать. Все люди рождаются для счастья. Новое поколение Европы так и не узнало счастья. Юноши весь день бродят по улицам: они ищут работу – так некогда люди искали клад. В Манчестере закрыты фабрики. Экономисты говорят, что в Англии чересчур много текстиля. Но я видел в том же Манчестере людей без рубашек, они заворачивались в газеты. Во Франции особая комиссия обсуждает, каким способом уничтожить избыток пшеницы, а газеты пишут, что во французских колониях голод. Датчане несчастны потому, что в Дании слишком много коров. Шахтеры Боринажа голодают потому, что в Бельгии чересчур много угля. Зачем люди прокладывали через Европу пути? Все страны наглухо закрыли двери. На чужестранцев устраивают ночные облавы, как на зверей.
На пустыре между Германией и Чехословакией, под открытым небом ютятся триста человек. Германия их выслала, Чехословакия их не впустила. Они обречены на голодную смерть. Несколько дней тому назад одна женщина родила ребенка. Ей никто не помог: врачи были по [339] ту сторону двух границ. Она рожала осенью 1938 года, как в пещерный век.