Декабрь 1917 г. Ростов‑на‑Дону
До Ростова ехали больше недели. По нынешним временам Великой Смуты это немного. На станциях не было угля, воды, дров, сменных машинистов, провианта, окон в графике движения – короче, не было ничего. И купить все это было нельзя ни за какие деньги. Деньги вообще в дни Великой Смуты обесцениваются и теряют свое могущество. На первый план выходят сила и оружие. Поэтому на станциях «делали погоду» размахивающие браунингами уполномоченные, обвешанные пулеметными лентами и бомбами матросы, затянутые в кожу комиссары с маузерами, анархисты, бандиты, «зеленые», дезертиры и прочий вооруженный сброд. Но когда появлялись казаки‑фронтовики из набитого регулярными воинскими подразделениями состава, вся эта пена расступалась, как ледяное крошево под стальным форштевнем крейсера или свора гиен и шакалов перед уверенно шествующими львами. Как правило, даже не приходилось никого убивать, и эшелон, заправившись всем необходимым, двигался дальше.
Латышев с комфортом разместился в отделанном ясеневыми панелями салон‑вагоне, он много спал, а отоспавшись, внимательно изучил документы из планшета немецкого пилота. Собственно, служебная информация его не интересовала: карту он выбросил, а несколько рапортов на немецком языке раздал на самокрутки. А вот содержимое желтого пакета увлекло капитана похлеще, чем авантюрный роман! Часть текстов была на русском языке: записи нескольких людей о перстне с головой льва, держащего в пасти черный камень. О том самом перстне, который он носил на безымянном пальце левой руки!
Записи утверждали, что перстень принадлежал самому Иуде Искариоту, что он обладает сверхъестественной силой и магически воздействует на судьбы его обладателей. Конечно, это здорово походило на сказку, но… Но он на себе испытал тайное могущество перстня! Лев с камнем придавал ему уверенность и силу, благодаря ему он остался в живых, причем не просто спасся от расстрела, но и легко разделался с матерыми палачами! Раньше он бы не сумел выбраться из такой передряги, да еще в упор застрелить двоих вооруженных людей… С того момента, как он надел перстень, в тело и душу влилась недобрая сила, появилась агрессивность и уверенность в успехе любых своих действий. Значит, все, что написано здесь – правда! Он рассматривал перстень и убеждался, что от него исходит скрытая мощь. Только КТО стоит за этой мощью? Судя по записям… Впрочем, он гнал от себя эти мысли.
|
|
Наконец, эшелон прибыл в Ростов. Тускло занимался холодный рассвет, как раненые чудовища кричали паровозы, закутанные в башлыки обходчики звонко простукивали сжавшиеся от мороза рельсы. Латышев в очередной раз отказался вступить в эскадрон Арефьева и тепло распрощался с есаулом. За недолгое путешествие они сблизились и почти подружились. Расставание оставило горький осадок в душе капитана. Не оглядываясь на седлавших коней казаков, он вышел со станции и по обледеневшему крутому спуску начал подниматься к центру.
Всего неделю назад генералы Корнилов и Каледин выбили красных из Ростова. По слухам, генерал Корнилов собирает под свое крыло устремившееся сюда русское офицерство, не желающее мириться с властью большевиков. Латышев приготовился к тому, что столица Дона будет наводнена верными присяге командирами, патриотически настроенными казаками, лучшими представителями интеллигенции. По крайней мере так писали газеты, так шептала молва, на это надеялись все, кто не принял хамскую власть. Латышев даже жалел, что Усков, свято верящий в Корнилова, не захотел окунаться в водоворот событий, а сославшись на усталость, предпочел отправиться на родину, в Тамбов.
|
|
Увы, вопреки молве, политическая жизнь в этом городе отнюдь не бурлила. Ни ярких митингов, ни готовых к самопожертвованию офицеров, ни курьеров с толстыми пакетами планов свержения ненавистного режима. Все также разъезжают на лихих пролетках властные купцы в котелках и при дорогих тростях, работают рестораны, казино, дома терпимости. Озабоченно снуют по засыпанным грязным снегом улицам мещане, студентики, реалисты, степенно вышагивают с портфелями служащие. Бежит на табачную фабрику Асмолова или Парамоновскую крупорушку замордованный жизнью рабочий люд, привычно побираются на перекрестках профессиональные нищие. Словом, идет обычная жизнь обычного провинциального города.
Убедившись, что в самом Ростове делать нечего, Юрий Митрофанович попросился в военный грузовик и направился за двадцать верст в столицу Донского казачества – Новочеркасск. Вот здесь было шумно, людно, вот сюда съехались не только российский генералитет, но и многие политики, снискавшие себе определенную известность: Львов, Федоров, Шульгин, Родзянко, Струве. Здесь часто бывал создатель и Верховный руководитель Добровольческой армии генерал‑адъютант Алексеев.
|
|
Разыскав штаб добровольческой армии, Латышев в поисках капитана Самохвалова начал мучительные хождения по коридорам и ожидания у дверей кабинетов. Какие‑то люди начинали с ним беседовать, изучать документы, потом куда‑то убегали, их меняли другие. Кто‑то знал Самохвалова и обещал тут же его привести, кто‑то напротив – никогда о нем не слышал и утверждал, что такого офицера в штабе нет.
Через два часа уставший и озлобленный Латышев примостился на подоконнике в тупике одного из коридоров и стал разминать последнюю папиросу. Он понимал: вся эта бестолковщина – первый и самый верный признак того, что дела в добровольческой армии обстоят не самым лучшим образом.
«Какого дьявола понесло меня на Юг, – с раздражением думал Латышев. – Надо было попробовать пробраться в Питер к родителям, перехватить у них какую‑нибудь сумму и уехать за границу! Ничего из попыток сбросить большевиков не получится! Пропала Россия!»
– Заскучали, друг мой? Не удается найти нужного человека в этом бедламе? – услышал Юрий Митрофанович чей‑то хрипловатый голос.
Он повернул голову. Рядом стоял невысокий человек в парадном мундире с золотыми капитанскими погонами, перепоясанный портупеей с большой кобурой для смит‑вессона. Круглое лицо, нос картошкой, светлые глаза, ровный пробор в соломенных волосах. Вид у него был простецкий и добродушный.
– А вот и он, то есть я. Капитан Самохвалов Михаил Семенович, – представился он, приклеивая к пухлым розовым губам папиросу. Потом чиркнул спичкой и поднес ее Латышеву.
– Бьюсь об заклад, вы только что с фронта. Как вас зовут, милейший?
– Капитан Латышев, – ответил с едва заметным поклоном Юрий Митрофанович. – Вы правы. Я действительно только прибыл. Но как вы узнали?
– Очень просто. Погоны срезаны, значит, товарищи заставили, а они особенно свирепствуют в действующей армии. И маузер через плечо… Такие вольности позволяют себе только на германском фронте. Тут обычному капитану просто негде взять такую машинку. Да и там, кстати, тоже. Рискну предположить, что вы отличились и получили его в награду!
Латышев изумленно развел руками.
– Точно! У меня к вам рекомендательное письмо…
Он полез за отворот шинели.
– Наверняка от полковника Безбородько, – рассмеялся Самохвалов.
И видя, что капитан окончательно потерял дар речи, пояснил:
– Во‑первых, он любит канитель с такими бумажками. Во‑вторых, обожает дарить оружие со своего плеча. А в‑третьих, не так много людей могут направлять мне рекомендуемых…
– Да вы просто Шерлок Холмс!
– Иногда приходится, – кивнул капитан и принялся читать письмо.
– Все совершенно ясно и предельно понятно! – сказал он через минуту. – И цель, и мотивация, и смысл просьбы не дают повода к вопросам. Сейчас я только продумаю некоторые детали…
Они сделали несколько затяжек, и Латышев из вежливости спросил:
– А вы здесь давно? Наверное, освоились?
– Второй месяц. Уже разобрался, что к чему. Жду, когда все это кончится.
– Простите, не понял… Что кончится?
– Да нет. Это я так… Мысли вслух. Не обращайте внимания. Человек ведь не отвечает за свои мысли. Хотя иногда мы его и заставляем это делать…
– А вы, простите, чем занимаетесь? – поинтересовался Латышев. – Если, конечно, это не секрет…
– Помилуйте, какие тут могут быть секреты? – Самохвалов внимательно, пожалуй, даже изучающе, посмотрел на Юрия Митрофановича.
– Я работаю по линии контрразведывательного обеспечения безопасности фронта и тыла.
Латышева несколько покоробило. Особистов в армии не любили.
– Вижу, вам неприятна моя профессия? – прямо спросил капитан, продолжая изучать вновь прибывшего. – Очевидно, приходилось сталкиваться с контрразведкой?
– Однажды. Год назад. Когда дезертирство только начиналось.
– Я полагаю, теплых чувств от знакомства с моими коллегами у вас не осталось?
– Вы совершенно правы.
– Это издержки, которые есть в любой профессии. На них не стоит обращать внимания. А суть нашей работы – распутывать опаснейшие преступления: заговоры, диверсии, шпионаж… И преступники у нас изощреннейшие! Шерлок Холмс перед ними бы спасовал.
– Неужели?
Контрразведчик снисходительно усмехнулся.
– Конечно! Ну, вспомните профессора Мориарти. Это же просто бесхитростный и неумелый ребенок! Хотя у нас тоже не получается размышлять с умным видом, играя на скрипке. Нашу работу в белых перчатках не сделаешь. Много грязи, много.
Латышев промолчал.
– А вы зачем здесь? – вдруг остро глянул Самохвалов.
– Это допрос? – раздраженно спросил Юрий Митрофанович.
– Зачем же так? – в голосе Самохвалова прозвучала обида. – Обычный человеческий интерес.
– О господи, Михаил Семенович! Я приехал сюда потому, что именно здесь и должен быть русский офицер, если хотите, по зову чести и совести. В конце концов, я надеюсь, и вы – русский патриот.
– О‑о‑о, – протянул Самохвалов. – Говорить о патриотизме я могу лишь за столом и после третьей рюмки. Кстати, уверен, что вы еще не обедали.
– Да. Более того, и не завтракал.
– Прекрасно, есть повод поговорить о патриотизме. Я знаю одно место… Конечно, это не питерский «Ампир», но хозяйка готовит сносно, а у хозяина отличный самогон. Пошли?
Мороз крепчал, под ногами хрустели ледышки. Серый день был хмур и неприветлив. К счастью, идти пришлось недалеко. Через четверть часа они поднимались по ступенькам большого, тщательно выбеленного дома с резными наличниками, распахнутыми зелеными ставнями и яркими, в петушках, занавесками. Над входом висела солидная вывеска «Курень казака».
Хозяин, здоровенный казачина с бородой‑лопатой, в гимнастерке под горло, галифе и сверкающих сапогах, увидев двух офицеров, засветился притворной радостью.
– Извольте сюда, в гостиную, вашбродь. Отобедать изволите?
– Да, Василич. Угости нас, чем богат. Ты же знаешь, я не обижу.
В просторной гостиной было тепло и уютно. Проворно сновала улыбчивая официантка в казачьей одежде. Откуда‑то доносился аромат настоящего борща и еще чего‑то жареного. От этих запахов рот Латышева наполнился слюной, а под ложечкой засосало. Уже несколько лет ему не приходилось есть по‑человечески. Он был готов поклясться, что от Самохвалова его чувства не ускользнули.
– Борща небось давно не едали? – спросил он, улыбаясь. – И сдобных казачьих шанешек не пробовали? Тогда, друг мой, готовьтесь: устроим небольшой пир по случаю вашего возвращения в цивилизованный мир.
Он весело рассмеялся.
– Во как складно вышло! А ведь еще и не пили! Водки настоящей вам не обещаю, но первач у Васильича знатный!
Им подали толсто нарезанное и густо посоленное по краям сало, исходящую жиром толстоспинную селедочку в кольцах фиолетового лука, разваренную картошечку, поджаренные на смальце шкварки, пышный мягчайший хлеб, золотисто‑розовые пышки и большой графин прозрачного самогона, крепостью под шестьдесят градусов.
– За возрождение России! – с пафосом произнес Михаил Семенович, и они опрокинули стопки с обжигающей, пахнущей хлебом жидкостью, а потом жадно набросились на еду.
Через полчаса, покончив с сытными и вкусными закусками и изрядно осоловев, офицеры распустили ремни и откинулись на высокие резные спинки старинных стульев. Самохвалов в очередной раз поднял тяжелую стеклянную стопку:
– Хочу предложить выпить на брудершафт. Не возражаете?
Они сплели правые руки и опрокинули в рот содержимое штофов.
– Ну, лобызаться, думаю, не будем: выпито еще недостаточно много, – усмехнулся Михаил Семенович. – Вот теперь я и о патриотизме готов поговорить. И могу признаться, что я искренний и горячий патриот. Даже если захочу, то не смогу перестать им быть!
– Отчего так? – живо поинтересовался Латышев. Он уже изрядно опьянел, но держал себя в руках.
– В силу профессии. Как вы думаете, сколько минут я проживу, оказавшись в руках товарищей? Мне отступать некуда, кроме как за границу. А там я никогда не был и меня что‑то не тянет ни к французам, ни к немцам. Да и языков я не знаю. Стало быть, остается одно: цепляться за то, что вы называете Родиной, до последнего. Кстати, что такое Родина для вас?
Они вновь выпили, уже под густой наваристый борщ. Юрию Митрофановичу было так хорошо и уютно в этой горнице, что совершенно не хотелось спорить с Самохваловым. Но откровенный цинизм капитана задевал его за живое.
– Да не знаю, как и ответить. Родина – это Россия. Большая наша страна…
– Слишком большая для того, чтобы ее любить. Я от Питера до Воронежской губернии еще поездил. А вот в Сибири, на Дальнем Востоке не был. Как можно любить то, чего даже не видел?
Латышев покрутил головой.
– Так для вас, Михаил Семенович, не существует понятия Родины? И вы не боитесь об этом говорить?
– Все мои слова, действия и поступки будут оцениваться подполковником Брусницовым, моим начальником, которому я неоднократно доказал свою преданность, и коллегами, с коими выпито море водки и проведено много сложных допросов… К тому же говорю все это я вам – своему другу и почти брату. Так чего мне бояться, Юрий Митрофанович? И вообще, я – неприкасаемый!
Несмотря на выпитое, Самохвалов не казался пьяным. Латышеву показалось, что он ведет какую‑то свою, изощренно‑хитрую игру.
– А что, любезный Юрий Митрофанович, не хотите ли к нам в контрразведку? Вы тоже станете неприкасаемым!
Предложение было настолько неожиданным, что Латышев мгновенно протрезвел. Он уже открыл было рот, подбирая слова для вежливого отказа, но тут Самохвалов вновь заговорил:
– Не спешите с ответом, капитан. Вам вновь захотелось в окопы, под пули?
– Михаил Семенович, я что‑то отказываюсь вас понимать…
– Все очень просто. Помните, вы сказали, что уже имели дело с контрразведкой год назад. Так вот, было страшновато? Только честно!
И, не дожидаясь ответа, Самохвалов продолжил:
– Было, было! Я знаю. А теперь подумайте, что лучше: бояться самому или чувствовать, как боятся вас?
Подумав, Латышев стал говорить о том, что можно добросовестно выполнять свои обязанности, свой долг, и тогда не надо будет никого бояться. Говорил еще что‑то в этом же роде. Но все его рассуждения выглядели не очень убедительно и маловразумительно. Самохвалов слушал, не перебивая, и улыбался. Наконец, он заговорил:
– В моей специальности немало изъянов, но есть и много преимуществ. Я всегда информирован лучше других, мне дано прав больше, чем остальным, я мало кого боюсь, меня – все! Подумайте над моими словами, а завтра дадите ответ.
– А сегодня?
– А сегодня будем отдыхать. Уже темнеет. В штабе все равно никого уже нет. А завтра, независимо от вашего решения, я помогу быстрее определиться.
– А где мне посоветуете разместиться?
– Да здесь же. Я квартирую у Васильича, и вы со мной будете жить. Точнее, проживать. Не возражаете, если мы расположимся в одной комнате?
– Конечно, нет, – ответил Латышев. Ему и самому страшно не хотелось выходить на мороз из этого теплого, сытного куреня.
– Тогда я скажу, чтоб нам приготовили теплую воду. Привык, знаете, мыться на ночь.
– На фронте это недосягаемая роскошь, – вздохнул Латышев.
– Вот вам еще один аргумент в пользу моего предложения, – кивнул Самохвалов. И добавил: – Я вам дам погоны, пришейте их на место. А Марфа начистит и выгладит форму. Уж извините, вид у вас, мягко говоря, не штабной. Очень мягко говоря!
Вечером, уже лежа на пуховике и пытаясь избавиться от части жарких подушек, Юрий Митрофанович спросил Самохвалова, почему хозяин так приветлив и любезен с ним?
– А вы‑то как думаете? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Наверное, хорошо платите.
– Вздор! Плачу я ему не больше, чем все остальные. Он меня просто боится.
– Почему? У него есть на то причины?
– Никаких причин для страха у него нет. А боится он меня потому, что знает: я из контрразведки. Вот и все причины его любви ко мне.
Самохвалов расположился за маленьким столом, достал из кожаного портфеля какие‑то бумаги и выдвинул побольше фитиль керосинки:
– Я не помешаю вам? Мне надо еще поработать… А вы спите.
– Конечно, Михаил Семенович. Работайте…
Латышев повернулся к стене и мгновенно забылся глубоким сном.
* * *
Самохвалов разбудил его рано утром. Он был свеж, бодр, выбрит, благоухал одеколоном и напевал сквозь зубы:
– А утром, перед эскадроном,
Я снова буду свеж и прям.
И салютую эспадроном,
Как будто вовсе не был пьян…
– Похоже, что вы не ложились, – сказал Латышев, зевая. – Как поработали вчера?
– Плодотворно. Двоих под расстрел придется, троим – допрос третьей степени…
Латышев хотел спросить, что это за допрос такой, но по выражению лица контрразведчика понял, что третья степень сулит еще больше неприятностей, чем первые две.
– Я еще и с утра работал, – похвастался Михаил Семенович, со значением рассматривая Латышева. – Вестового в штаб послал, чтобы шифротелеграмму отправил… Может, придется еще одного мерзавца расстрелять. А может, он и не мерзавец вовсе, а вполне приличный человек…
Капитан подмигнул.
– У нас ведь так: все на грани. Бывает – или за стол, или в яму! Кстати, пойдемте, откушаем казачьих разносолов. Сегодня у них шанешки со сметаной да свежее заливное из судака!
Самохвалов в радостном предвкушении потер ладони.
Через сорок минут они вышли на стылую, насквозь продуваемую улицу. Но после сытного завтрака мороз уже не казался таким обжигающим. Они шли рядом, и Латышев думал, как тактичнее, чтоб не обидеть капитана, отказаться от его предложения. Все‑таки постоянные расстрелы и допросы трех степеней Юрия Митрофановича решительно не привлекали.
«А может, он уже передумал? – с надеждой думал Латышев. – С одной стороны, хорошо, если так, а с другой – особистов действительно все боятся…»
За несколько шагов до штаба Самохвалов резко остановился и решительно спросил:
– Так что, Юрий Митрофанович, вы со мной или?..
– Совершенно неожиданно для себя Латышев ответил прямо противоположное тому, что собирался:
– С вами, Михаил Семенович! Конечно, с вами!
Контрразведчик чему‑то усмехнулся, бросил острый взгляд.
– Отлично! Я почему‑то так и думал, что вы согласитесь. Тогда пойдемте, надо решить кое‑какие формальности.
«Кое‑какие формальности» заняли почти весь день. Юрию Митрофановичу пришлось заполнять подробные анкеты, писать и переписывать свою биографию, отвечать на многочисленные вопросы. С ним беседовали человека три‑четыре, по часу‑полтора. Эти разговоры больше всего раздражали: приходилось отвечать на множество бестактных, бесстыжих и откровенно глупых вопросов: занимались ли вы онанизмом? Снятся ли вам сексуальные акты с животными? Вы получили задание внедриться в контрразведку? Больше любите подглядывать за женщинами в бане или туалете? Как поддерживаете связь с большевиками?
К вечеру он был разбит, раздражен и проклинал себя за то, что согласился сменить пусть тяжелую, но привычную и достойную жизнь офицера‑строевика на эту непонятную, изощренную работу с двойным дном. На которую еще и попасть не просто – надо обязательно вымазаться в дерьме с ног до головы!
Совершенно неожиданно в комнату, где Латышев ждал решающего собеседования, осторожно заглянул… Арефьев! Капитан бросился ему навстречу с распростертыми объятиями, но есаул поспешил захлопнуть дверь. А через несколько минут за ним зашел сияющий Самохвалов:
– Ну вот, все и разъяснилось! Никакого третьего расстрела сегодня не будет! Сейчас со спокойной совестью зайдем к начальнику КР, он даст санкцию, и вы – наш!
Они шли по длинным коридорам, и Латышев спросил:
– А есаул Арефьев случайно здесь оказался?
Михаил Семенович весело хохотнул.
– Запомните, случайностей в жизни не бывает, – назидательно сказал он. – Есаул вас опознавал. Удостоверил, так сказать, вашу личность!
Латышев споткнулся.
– Зачем? У меня же документы, рекомендация полковника Безбородько?
– Ерунда! Враг хитер и коварен, не только документы подделают, но и двойника подберут! Я с утреца послал запрос в действующую армию, только Безбородько, как нарочно, убит три дня назад! Совпадение? Но в нашей работе и совпадений не бывает! Вот и вырисовалась картинка: некто представил ничего не значащую рекомендацию и рвется в штат особо секретного органа…
– Да я не рвался…
– Это вам так кажется! А нам ведь сразу все ясно… В таком случае можно сразу расстреливать, ну, в крайнем случае под третью степень направить…
– Почему же не направили? – чужим голосом спросил Латышев.
– Слабину дал! Понравился ты мне, да и Безбородько я уважал… Потому стал дальше копать. Пришлось искать, кто знает настоящего Латышева. Вот и нашли есаула…
– Значит, вы во мне сомневались?
Самохвалов снова хохотнул.
– Запомни, контрразведчик всегда сомневается. Пьянка, брудершафт, разговоры о дружбе – все это игра. Спектакль, который ничего не стоит. Главное – факты. Если бы они не сошлись, я бы тебя сейчас по‑дружески шлепнул в нашем подвале.
– За что?!
– За попытку проникновения в КР! Да чего ты куксишься: факты‑то сошлись!
– А если бы не отыскали есаула?
– Да что ты, как баба: если бы да кабы, во рту выросли грибы! Все же хорошо кончилось? Видно, взаправду тебе перстень Иуды помогает!
– Что?!
Латышева будто по голове ударили.
– Откуда вы знаете?!
Но они уже входили в высокую, обитую дерматином дверь с табличкой: «Начальник отдела контрразведки».
Следующие десять минут они с Самохваловым стояли навытяжку перед подполковником Брусницовым, и тот, небрежно листая папку, в которой находились данные Латышева, цедил:
– Это хорошо, что все подтвердилось. И что герой – хорошо! И что аэроплан сбил – очень хорошо! Но у нас другая работа, со своей спецификой. Так что, Михаил Семенович, постарайтесь быстрее ввести вашего протеже в курс дел. Ну, и вы‑то понимаете, что в случае чего… Короче, вы отвечаете за этого человека.
Начальник КР поднял голову, пронзил Латышева холодным взглядом голубых глаз, спросил:
– Хотите у нас работать, капитан?
Сейчас Латышев хотел оказаться как можно дальше от контрразведки и никогда не иметь дел с ее сотрудниками. Но обратного хода уже не было.
– Так точно, господин подполковник!
– Свободны! – Брусницов захлопнул личное дело. – И помните, что я вам сказал.
Затем Самохвалов завел новичка к непосредственному руководителю – начальнику оперативно‑аналитического отдела Козюкову. Толстый лысый майор производил впечатление милейшего и заботливого человека.
– Вначале изучите циркуляры, которыми мы руководствуемся в работе, поработаете с бумагами, войдете в курс дела, – доброжелательно произнес он. – Ну, а там само покатится… Жилье нашли? Сейчас получите подъемные, документы, завтра выдадим новую форму. У нас довольствие – грех жаловаться!
Через час новый сотрудник контрразведки и его покровитель сидели в знакомой зале «Куреня казака», мундир Юрия Митрофановича топорщила толстая пачка ассигнаций, в кармане лежал мандат уполномоченного отдела КР. Естественно, сегодня он угощал своего благодетеля.
Осознав значимость ситуации, а точнее, старательно демонстрируя такое осознавание, заказ принимал лично Васильич.
– Могу предложить свежайшего сома, на пуд потянет, мерзавец! – угодливо улыбнулся он. – И раков, их в декабре ловить тяжело, зато жирок нагуляли, вку‑у‑усные! Только что братишка привез, Степка, он в Нижне‑Гниловской живет, рыбалит там да мне доставляет…
Хозяин показал на кряжистого казака, одетого так же, как он, который переминался с ноги на ногу возле двери.
– Не далеко ли возить с Нижне‑Гниловской? – спросил Самохвалов, пристально рассматривая Степку. – А чего в Ростов на рынок не ездит?
– Отчего далеко‑то? – забеспокоился Васильич. – Привез, переночевал да обратно поехал… В Ростове еще неизвестно: продаст ли да за скоко, а тут с гарантией, и цена хорошая…
– А он действительно в Нижне‑Гниловской живет?
– Ну, а где же еще? Там все наш дом знают – аккурат над лодочным причалом, мазаный, с зелеными ставнями…
– Да и что‑то непохож он на тебя…
– Дык он документы покажет, если сумлеваетесь, – Васильич вытер платком вспотевший лоб.
– Да нет, это я так, – убрал напряжение Самохвалов. – Большевистских связников ищем да агитаторов…
– Помилуй Бог! – Васильич широко перекрестился.
– Знаю, знаю… Ты у нас на хорошем счету, да и ко всей фамилии Дороховых у нас никогда претензий не было. Иди, работай спокойно!
Васильич воспрял духом.
– Сейчас мигом накрою. Раз такое событие, то за счет заведения!
Хозяин исчез. Самохвалов довольно рассмеялся.
– Видите, как можно легко страх навести! Потому что людишки за собой вину чувствуют. Подлинную или мнимую – неважно! Особенно на Руси, тут вина в крови. «У сильного всегда бессильный виноват», – помните?
А Васильич, тем временем, пересказывал состоявшийся разговор брату.
– Знаешь, кто эти офицеры, с кем я гутарил? Они из контрразведки! Тобой интересовались…
– Так мабуть мне не оставаться? Поеду обратно от греха…
– Не боись. Я тебя отговорил….
– К ним лучше не попадать, – опасался Степан. – Живодеры… Не шкуру обдерут, так кишки выпустят!
– Ничо, я с ними дружу, да и сом с раками пригодились, – успокаивал брата хозяин. И весь их разговор полностью подтверждал теорию страха, разработанную капитаном контрразведки Самохваловым.
Зала постепенно заполнялась. В основном, заходили офицеры и прапорщики, но несколько столиков занимали штатские, совершенно неопределенного вида. Четверо хмурых парней сбросили одинаковые новенькие пальто из английского драпа на руки официантке и заняли столик рядом. Тотчас же подскочил Васильич и, согнувшись, зашептал Самохвалову в ухо:
– С этими осторожней, вашбродь, плохой народ, опасный. Может, лучше пересядете от греха?
Но контрразведчик только отмахнулся небрежно.
– Да знаю я всех, – не понижая голоса, ответил он. – Пусть они пересаживаются подальше!
Васильич исчез. Крепкий парень за соседним столиком услышал, глянул испытующе, причмокнул вялыми губами. У него было побитое оспой лицо, квадратная челюсть, косая челка почти закрывала глаза с блатным прищуром. Дорогой новый костюм явно не подходил по размеру, вдобавок Латышеву показалось, что под пиджаком скрыто оружие.
Офицерам тем временем подали гуляш, говяжий студень и самогон.
– За нового контрразведчика! – торжественно провозгласил Самохвалов. – К нам очень нелегко попасть! Говорю же, это ваш волшебный перстень помогает!
Латышев поперхнулся самогоном и закашлялся.
– Да что вы все про какой‑то перстень говорите? Откуда вы его взяли? Ничего понять не могу!
Помолчав немного, Самохвалов без тени улыбки произнес:
– Да что тут понимать‑то, Юрий Митрофанович! Как вы уснули, я вашу котомку перебрал. Планшетку с бумагами нашел. Не скрою, прочитал с большим удовольствием. Презанятная история, надо заметить!
Латышев сидел, не зная, как реагировать на эти слова. У него плохо укладывалось в голове, как можно рыться в чужих вещах, а потом еще так спокойно, без тени смущения говорить об этом.
Словно прочитав его мысли, Самохвалов продолжил:
– Вас, конечно, смущает мое признание. Вы наверняка никогда по чужим вещам не лазали. Верно?
– Можете не сомневаться!..
– А я и не сомневаюсь. Приличная семья, папа майор, питерское воспитание, гувернантка, учитель французского, книжки читать любили. Правильно я излагаю, дорогой Юрий Митрофанович?
Самохвалов смотрел с некоторым превосходством и улыбался.
– Правильно… Но откуда…
– Это же контрразведка, привыкайте… Я позвонил в Питер кое‑кому и разузнал про вас, что успел. Да и письма прочел от вашего батюшки. Конечно, с таким воспитанием вы по чужим сумкам не лазали. Меня ведь тоже ни в семье, ни в юнкерском училище таким гадостям не учили. А жизнь научила. И вы научитесь, никуда не денетесь. Придется. Так сказать, по долгу службы. Вот и мне пришлось. Я ж вас привел сегодня в нашу контору. Коль так, то отвечаю за вас. А вдруг у вас с собой адская машина, иль шифры, иль еще что…
И безо всякого перехода Михаил Семенович попросил:
– Юрий Митрофанович, покажите этот перстень Иуды. Я когда прочитал про него, даже спать не мог: любопытство раздирает. В вещмешке вашем его не оказалось, а шарить по карманам я не стал. Кстати, запишите в мой актив этот благородный поступок.
Латышев сидел совершенно растерянный, не зная, как реагировать на слова своего покровителя, а теперь и коллеги.
– Нет у меня никакого перстня, – невнятно промямлил он.
– Не убедительно врете, капитан! – заявил Михаил Семенович. – Лоб нахмурили, губы поджали, даже носогубные морщины разгладились. Три признака лжи – классика! На вас можно психологию допроса изучать. Придется работать над собой: ведь ложь – разновидность искусства!
Новоиспеченный контрразведчик молчал.
– И с точки зрения логики никуда не годится! Не в поле ж, под березой вы его закопали! У вас он. Поверьте, я на него покушаться не стану. Просто хочу взглянуть. Хоть из ваших рук…
Пришлось Латышеву подрывать подкладку кармана и извлекать из примитивного тайника перстень. Он надел его на мизинец и поднес ближе к керосиновой лампе. Капитан потянулся, но рука его будто наткнулась на преграду и зависла в воздухе.
«Господи, – подумал Латышев, – у него глаза горят, как у кота. Да он вообще удивительно похож на кота Базилио – такой же разбойник. Угораздило меня связаться с ним и его конторой…»
Контрразведчик смотрел на перстень как завороженный. Потом чиркнул зажигалкой, поднес желтоватый огонек к черному камню – с одной стороны, с другой… Наклонившись поближе, разглядывал его под разными углами, сосредоточенно шевелил губами. Вдруг он откинулся на спинку скрипучего стула и громко расхохотался. Сидящие рядом хмурые типы недоброжелательно повернули в их сторону лишенные признаков благородства плебейские лица.
– Чего гогочете, как гуси? – недобро спросил здоровяк. – Или в жаркое проситесь?
Все четверо смотрели вызывающе, явно провоцируя скандал. Судя по манерам, они привыкли внушать страх.
– Отдыхайте, друзья, – спокойно сказал Самохвалов. – Это капитан мне смешной анекдот рассказал. Только и всего.
Михаил Семенович доброжелательно улыбался, но Латышев заметил, что он с привычной ловкостью одним движением отстегнул застежку кобуры.
Хмурые лица отвернулись.
– Мне непонятна причина вашего бурного веселья, капитан, – сдержанно сказал Латышев. – Чем оно вызвано?
– Представьте себе, я когда‑то, в невинной молодости, учился на ювелира… Да, да, не удивляйтесь!
Самохвалов потер виски кончиками пальцев, будто пытаясь собрать мысли в кучу.
– Родительских надежд, правда, не оправдал, благородную профессию не получил, но вершков нахватался. Так вот, извольте мой вывод: колечко серебряное, а этот камень не может иметь столь долгую и волнующую историю…
– Почему? – уже не скрывая раздражения, спросил Латышев.
– Вы знаете, что такое бриллиант? – вопросом на вопрос ответил Самохвалов.
– Увольте! Я никогда не учился на ювелира!
– Это ограненный алмаз. Причем число граней должно быть не менее пятидесяти семи… В огранках «груша», «овал» или «маркиза» как раз столько и есть… Но думаю, здесь даже больше пятидесяти семи – скорей семьдесят три грани – так называемая «цирконовая» огранка…
– Ну, и что?
– А то, что так шлифовать алмазы научились лишь в семнадцатом веке!
Самохвалов усмехнулся.
– Если это вообще алмаз. Цвет черный, радикальный. Для алмазов нехарактерный…. Ну, да вы не расстраивайтесь. Вещица прелюбопытная. И история ее читается, как роман. А камень при случае непременно покажите ювелиру. Он скажет примерно то же самое…
Слова коллеги больно задели самолюбие Латышева.
«Подумаешь, знаток, – возмущался он про себя. – Огранка не та, цвет не такой, алмаз не алмаз… А бумаги? Кому бы их понадобилось подделывать? Зачем?»
При этом он машинально рассматривал перстень, как бы отыскивая аргументы для возражений, и не заметил, что хмурые типы за соседним столиком бросают на него косые взгляды и заинтересованно переговариваются. Внезапно парень с побитым оспой лицом громко отодвинул стул, встал, шагнул вперед и навис над Латышевым. В руке у него тускло отблескивал наган.
– Слышь, капитан, – по‑блатному растягивая слова, произнес он. – Это мое кольцо. Я его у Саньки Косого вчера в буру выиграл. Отдавай лучше по‑хорошему, без крови…
Он, несомненно, был вожаком, и трое остальных уже начали приподниматься, засовывая руки под одежду. Дело принимало плохой оборот.
– Сядь на место, Челюсть! – раздался вдруг холодный голос Самохвалова. – Вчера тебя у Косого не было. Ты мануфактурный лабаз грабил. По‑мокрому, причем. Сторож‑то на тебе… Так что, без крови не обойдется: на луну пойдешь!
– Ты кто?! – ошарашенно вскричал Челюсть, вскидывая наган.
Однако капитан опередил его – всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Смит‑вессон вынырнул из‑под стола. Он был больше нагана, крупнее калибром, а главное – стрелял полуоболочечными пулями, оставляющими ужасные рваные раны. А еще главнее было то, что Самохвалов выстрелил первым и с двух метров угодил Челюсти в левую сторону груди.
– Ба‑бах! – в помещении выстрел мощного патрона грохнул, как орудийный залп. Страшный удар мгновенно выбил жизнь из крепкого тела, отшвырнул его на несколько метров и опрокинул на чистые половицы. По тщательно выскобленным доскам побежала темная струйка.
Его друзья вскочили, один успел вытащить наган, но как‑то нерешительно…
– Сидеть, гады! Бросай оружие! – рявкнул Латышев, вскакивая на ноги и обводя стволом маузера потрясенную тройку бандитов. Те плюхнулись обратно на стулья. Два нагана и браунинг со стуком упали на пол. Они привыкли лить кровь, но не свою, поэтому сейчас каждого колотила крупная дрожь.
С грохотом упал стул, зазвенела разбитая тарелка, отчаянно закричала официантка. Кто‑то бросился к выходу, более смелые и любопытные, отталкивая друг друга, столпились вокруг. Васильич с братом протолкались к столику. Он держал скворчащую сковороду, а Степан – фарфоровое блюдо с отборными красными раками. Но сейчас этот цвет не вызывал аппетита.
– Испортили вечер! – скорбно сказал Самохвалов. – Я уже ни раков не хочу, ни сома… Да и вообще, после такого съезжать отсюда надо. Некрасиво получилось… Насвинячили… Надо было на улицу вывести…
– А с этими что делать? – спросил Латышев, указывая маузером на корешей Челюсти.
– А что с ними делать? – переспросил Михаил Семенович. – Расшлепаем завтра, и дело с концом!
От его простоты и добродушия не осталось и следа.
Глава 3
Искусство допроса