Уэстрей принадлежал к так называемой «Корпорации личных дворецких» – объединению чернокожих буфетчиков Белого дома, которые помогали друг другу находить частные заказы в дни, когда не бывали заняты «в доме». Уэстрей говорит, что они выгодно пользовались растущим спросом. Правительственные чиновники нередко обращались к метрдотелю Белого дома с просьбами предоставить того или иного конкретного буфетчика для обслуживания своих вечеринок, чтобы обеспечить высший уровень обслуживания и возможность лишний раз продемонстрировать свою важность. Так что, помимо своей основной работы на почте (где он дослужился до бригадира) и внештатной работы в Белом доме, Уэстрею довелось обслуживать конгрессменов, послов и прочих важных деятелей Вашингтона на званых ужинах в Джорджтауне[29].
«Они были жутко польщены. Тебя представляли гостям не как какого-нибудь Сэма, Джона или Чарли, а «мистером». Я был у них мистер Уэстрей!»
Уэстрей говорит, что работа официанта или буфетчика традиционно считалась «черной». По его словам, знакомые не отдавали себе отчета в важности его должности, «пока не выяснилось, сколько мы зарабатываем на стороне!». Со связями в Белом доме «буфетчики в этом городе преуспевают», – говорит Уэстрей.
Во время одной из наших первых бесед с Уэстреем я обратила внимание, как потеплел его взгляд, когда в комнату при помощи ходунков вошла Кэй в голубом брючном костюме и с ярко накрашенными губами. Их взаимная привязанность была неотразима, они то и дело подкалывали друг друга. На вопрос, в чем секрет их столь долгого брака, Кэй ответила: «Любили, ругались, а потом поднимались, отряхивались и начинали все заново».
«Труднее всего первые пятьдесят пять лет», – добавил Линвуд, лучезарно улыбаясь.
Кэй скончалась в мае 2013 года, и теперь Уэстрей, проживший в браке с ней шестьдесят пять лет, говорит, что плохо представляет, как будет жить дальше. Он рассказывает, как за мгновение до смерти поцеловал ее в лоб не с грустью, а с неким благоговением. «Смерть – часть нашей жизни», – говорит он. В нагрудном кармане рубашки он хранит заламинированную газетную вырезку с ее некрологом, а урна с ее прахом стоит на каминной полке, с которой свешивается ее рождественсикй чулок – даже сейчас, весной, год спустя после ее смерти. Но Уэстрей очень старается жить дальше. «Учусь быть холостяком. Я готовлю, стираю, убираюсь в доме, короче, делаю дела, которыми раньше никогда не занимался», – печально говорит он. Уэстрей самостоятельно готовит фирменные блюда Кэй, вроде печеных яблок, чтобы доказать своим близким, что он в силах справиться со всем сам. Но о романтических знакомствах и не помышляет – «Я уже слишком стар!».
Первые десять лет Линвуд Уэстрей работал в Белом доме на полставки, чтобы подработать в дополнение к своему основному заработку почтового служащего. Когда в 1972 году он ушел с почты на пенсию, главный швейцар предложил ему стать штатным работником. «Жена не хотела этого из-за графика работы». Но единственная дочь Уэстреев Глория сказала, что работа отца «распахнет перед ними двери». Ей нравилось рассказывать людям, что отец работает в Белом доме, и оказалось, что это положительно влияет на ее самооценку. «Требования ко мне стали высокими – выше, чем у остальных детей. Я больше не могла быть проказницей», – говорит она.
Глория рассказывает об одном случае из своих тинейджерских лет. Вернувшись из школы, она обнаружила, что дома ее ждет агент ФБР. «Мама была в ярости. Оказалось, что парень, с которым я раньше встречалась, он был чуть постарше меня самой, так вот, он был в чем-то замешан. ФБР явилось меня опрашивать, а я: «Честное слово, вообще ничего не знаю». Можете себе представить, что было, когда папа с работы вернулся». Она пообещала отцу больше никогда не видеться с тем человеком – на кону были репутация отца и благосостояние их семьи.
Она говорит, что обычно уже спала, когда отец возврашался с работы, но утром за завтраком старалась выпытать у него подробности гламурного мероприятия, которое он обслуживал накануне. Как правило, ей удавалось вытянуть из него только меню.
На протяжении своей карьеры Уэстрей бдительно хранил секреты, но в старости начал делиться историями, свидетелями которых был. Во время одной из наших бесед он достал из шкафа разнообразные реликвии, в том числе фото, на котором он подает напитки во время пикника на Южной лужайке в 1970 году, свое фото с преподобным Билли Грэмом[30] после одного из воскресных молитвенных собраний в Белом доме, и даже шкатулку с зачерствевшим кусочком свадебного торта Триши Никсон.
Уэстрей с удовольствием вспоминает один необычный случай, который произошел в 1976 году. Действие разворачивалось в Красном зале, богато обставленном резной мебелью и обитом пурпурным шелком, расшитым золотом. Это помещение находится на государственном этаже между Голубым залом и Парадной столовой. В тот вечер гостями Белого дома были королева Елизавета II и принц Филипп, прибывшие на торжества по случаю двухсотлетия американской революции. Поздним вечером облаченные в смокинги Уэстрей и его обычный партнер по смене Сэм Вашингтон случайно натолкнулись на принца Филиппа, сидящего в Красном зале в полном одиночестве.
«Не изволите ли выпить коктейль, Ваше величество?» – спросил Уэстрей, указав принцу на коктейльный поднос.
«Пожалуй, но только если вы позволите мне поухаживать за вами».
Уэстрей с Вашингтоном переглянулись. «Невероятно. Никто нам такого раньше не предлагал». Они приняли предложение, пододвинули кресла и в полном потрясении позволили принцу смешать им по коктейлю. Он не помнит, о чем они говорили и что именно пили, – главное, что в тот вечер герцогу Эдинбургскому захотелось побыть обычным человеком, пусть даже совсем ненадолго.
«Ему хотелось стать своим парнем, вот и все, – говорит Уэстрей и на секунду умолкает. – Меня обслуживала королевская особа. С ума сойти».
В 1994 году, когда с момента его первого прохода через величественные кованые ворота резиденции минуло более трех десятков лет, Уэстрей оставил службу в Белом доме. Он мог бы работать и дальше, но, узнав, что ему требуется операция тройного аортокоронарного шунтирования, он поступил так, как считал лучшим и для резиденции, и для ее обслуживающего персонала. «Если бы я уронил на кого-нибудь поднос, это стало бы позором для всех людей, работающих в Белом доме. Так что мне не стоило там оставаться», – говорит он.
* * *
Уэстрей не единственный, кому довелось увидеть герцога Эдинбургского с менее формальной стороны. Похожую ситуацию описывал Алонсо Филдз, работавший в резиденции буфетчиком и метрдотелем с 1931 по 1953 год. Он обслуживал королевскую чету и ее свиту за завтраком в Блэр-хаусе, где обычно останавливаются первые лица иностранных государств. Усевшись за стол, Елизавета (тогда еще принцесса) и ее окружение не стали дожидаться прихода ее супруга и начали есть. Когда королевская компания «доедала дыню», в столовую со словами «боюсь, что я немного опоздал» влетел герцог.
«Он был без пиджака, в рубашке с расстегнутым воротником и сел за стол сам, не дожидаясь, когда ему подадут стул, – пишет в своих воспоминаниях Филдз, скончавшийся в 1994 году. – Принцесса продолжала есть свою дыню, хотя все остальные встали со своих мест и стояли, пока герцог не сел. Вид герцога в рубашке с расстегнутым воротником создавал ощущение, что передо мной просто человек, который ведет себя не так, как следовало бы ожидать от королевской особы. Его дерзость показалась мне восхитительной – уж я-то знал, как бы мне влетело, появись я без пиджака в гостях в присутствии моей жены… Было приятно увидеть в герцоге обычного человека, которому, разумеется, куда комфортнее без пиджака».
Принц Филипп не единственный член королевской семьи, удивлявший персонал Белого дома подкупающими моментами несоблюдения формальностей. Как-то раз королева Елизавета II шокировала прислугу тем, что самостоятельно разделась после официального приема. Ее алмазная тиара, сногсшибательно дорогое бриллиантовое колье и прочие драгоценности были беспорядочно разбросаны по всей комнате.
* * *
Принадлежащему к более молодому поколению Херману Томпсону было на роду написано работать в Белом доме. Его отец был штатным сотрудником типографии Смитсоновского института[31], но в свободное время подрабатывал «в доме» в качестве буфетчика (он был одним из создателей Корпорации частных дворецких), а дядя работал в резиденции уборщиком. Он хорошо знал живших по соседству метрдотеля Чарлза Фиклина и Юджина Аллена. А стригся он у Престона Брюса, который работал парикмахером в свободное от сопровождения высоких гостей к президенту время. «Все они знали меня еще с младенчества», – говорит Томпсон, имея в виду сплоченную группу буфетчиков-афроамериканцев.
Томпсон вспоминает, что работники обслуживающего персонала были всегда готовы прийти друг другу на выручку, как в профессиональном, так и в личном плане. «Каждый был готов помогать Чарлзу, а впоследствии и Джону, и Юджину. Главной задачей было помогать во всем метрдотелю, поскольку мэтры у нас были чернокожими и нельзя было позволить, чтобы они прокололись хоть в какой-то мелочи». В свою очередь, у каждого метрдотеля была наготове целая картотека проверенных внештатных буфетчиков, готовых безупречно выполнить любую задачу – от сервировки стола до приготовления мартини.
«Их не нужно было ничему учить, им не нужно было рассказывать, что нужно делать», – говорит Томпсон, приступивший к работе в Белом доме в 1960 году и закончивший ее одновременно с окончанием президентства Джорджа Буша-ст. А в наши дни 74-летний Томпсон ежевечерне накрывает стол у себя дома, чтобы поужинать с женой, в браке с которой состоит более полувека.
На государственных обедах Томпсон отвечал за подачу вин – к каждой перемене блюд полагался специально подобранный другой сорт. Нужно было проследить за тем, чтобы все бутылки были открыты и в момент подачи блюд вино можно было наливать. «Казалось бы, элементарно, но не в ситуации, когда у тебя за столом с десяток гостей и надо делать все это на протяжении целого вечера», – говорит он. Томпсон вспоминает, что особенно трудно приходилось на рождественских приемах, отчасти еще и потому, что ему поручали нарезать гостям гигантских размеров ростбиф.
Но Томпсон всегда считал предоставляемую ему работу честью, причем такой, которая может быть отозвана моментально. Если буфетчик чересчур активно общался с гостями (не имея особого представления о том, кто все эти люди) или слишком громко гремел посудой в близлежащем чулане, его могли навсегда вычеркнуть из списка внештатных работников. «Предполагалось, что гостей обслужат на самом высоком уровне, и за этим наблюдали люди со всех концов света», – говорит Томпсон.
* * *
Мэри Принс и самой не верилось, насколько круто изменилась ее судьба. Менее чем через год после того, как ее приговорили к пожизненному заключению за убийство в городке Лампкин, штат Джорджия, эта чернокожая американка в возрасте под тридцать переехала из тюремной камеры в губернаторский особняк, где ее заботам поручили трехлетнюю Эми – дочь губернатора штата Джимми Картера.
«Впервые услыхав о том, что меня вызывают в губернаторскую резиденцию, я не знала, чего и ждать, – рассказывает мне Мэри Принс, – а когда я приехала, мы с Эми подружились в первый же день. Говорю как есть – в первый же день мы действительно сдружились. И с этого самого дня мы с Эми были уже не разлей вода».
Принс была участницей программы опеки над заключенными, в рамках которой они получают возможность работы в губернаторском особняке: кто-то занимается садом, кто-то работает на кухне, а некоторым поручают даже уход за детьми. В то время Принс и представить не могла, что благодаря своей близости к Эми она перенесется в еще более невероятную для себя обстановку и в течение четырех лет будет жить и работать в самом знаменитом доме Америки.
Беды Принс начались одним апрельским вечером 1970 года, когда ее двоюродный брат на выходе из бара затеял драку с каким-то мужчиной и сопровождавшей его женщиной. Со слов Принс, когда она попыталась отобрать у них пистолет, он случайно выстрелил. Но другой свидетель показал, что она схватила пистолет и намеренно застрелила мужчину, чтобы защитить своего кузена. Принс настаивает на своей невиновности. «Я не вовремя оказалась там, где не надо, – утверждает она. – Я влипла в непонятную мне самой ситуацию. Им понадобилось шесть лет и десять месяцев, чтобы восстановить мое доброе имя».
Тогда судебная система сослужила Принс дурную службу. Со своим адвокатом по назначению она познакомилась только в зале суда, где слушалось ее дело. Он сказал, что если она признает себя виновной, он сможет добиться мягкого приговора, но ничего не вышло. Мэри, носившую в то время фамилию Фицпатрик, приговорили к пожизненному тюремному заключению. (Свою девичью фамилию она вернула после официального развода с мужем в 1979 году.)
Однако в самом конце 1970 года Розалин Картер выбрала Мэри на роль няни для своей дочери с проживанием в губернаторской резиденции. Миссис Картер была убеждена в том, что молодая женщина осуждена несправедливо. «Она была совершенно невиновна», – говорит Розалин. Картеры практически приняли няню своей дочери в члены семьи. «Она была совершенно ни при чем», – уверенно говорит Розалин, и по ее голосу чувствуется, что этот вопрос беспокоит ее и сейчас, много десятилетий спустя.
После победы Джимми Картера на президентских выборах 1976 года расконвоирование Принс на время работы утратило силу, и ее вернули в тюрьму. Казалось, что на этом ее везению пришел конец. Но миссис Картер была настолько уверена в невиновности Принс, что написала в совет по условно-досрочному освобождению и добилась для нее отсрочки исполнения приговора, чтобы любимая няня Эми могла работать и в Белом доме. Еще более примечательным было то, что инспектором по надзору за Принс назначил себя сам президент Картер. В конечном итоге, после пересмотра ее дела, Принс была полностью оправдана.
Экс-первая леди, бывшая ближайшей соратницей супруга в его многочисленных гуманитарных инициативах в период после президентства, говорит, что Принс осудили из-за цвета ее кожи. «Это были сложные времена, очень сложные для наших родных мест», – говорит она. После десегрегации армии, осуществленной президентом Трумэном, «мы приехали на наш родной, ныне десегрегированный Юг», но расизм отнюдь не перестал существовать. «О расовом вопросе просто перестали упоминать. Хотя было совершенно понятно, почему прицепились именно к Мэри». Президент Картер, который принял на себя основной заряд критики в связи с решенем взять Мэри в Белый дом, согласен с мнением супруги. «К несчастью, ее история была слишком типичной для чернокожей бедноты во времена, предшествовавшие реализации ряда юридических реформ», – писал президент в своих мемуарах.
Принс говорит, что за первые шесть месяцев пребывания в должности самой известной няни страны она получала около 50 писем ежедневно. А люди, выдававшие себя за давно забытых родственников, звонили и умоляли ее попросить президента оказать им какую-нибудь милость. «Я была мировой сенсацией, – говорит она, явно не испытывая особого раздражения по поводу своей тогдашней известности. – Еще бы – из тюрьмы да прямо в Белый дом». Но СМИ никак не могли поверить, что Картеры поручают свою девочку заботам осужденной за убийство, хотя внимание прессы было доброжелательным далеко не всегда. История приобрела такую популярность, что передача Saturday Night Live[32] посвятила ей скетч, в котором актриса Сисси Спасек изображала юную Эми Картер, а комик Гаррет Моррис изображал Мэри.
Выдержать натиск СМИ было непросто, но Принс находила утешение в своей вере. «Молила Бога вразумить и простить меня, если я сделала что-то дурное. И, наверное, поэтому милостивый Боже наградил меня доброй жизнью, которой я с той поры и живу. Это ведь только по милости Божьей заключенная может попасть из тюрьмы в губернаторскую резиденцию и сблизиться с семьей губернатора».
Но все было не так просто и в самом Белом доме. Принс было трудно обзаводиться друзьями из числа работников резиденции, которые видели в ней постороннего человека, да еще и с сомнительным прошлым. Некоторых возмущало, что ее привел с собой президент и она живет в собственной квартире на третьем этаже. Другие, по всей видимости, завидовали ее неформальным полномочиям – если Принс решала самостоятельно приготовить для президентской семьи ужин в южном стиле, она тут же распускала всех поваров по домам. Если Картеры были довольны, ей не было нужды придерживаться каких-либо правил. А Картеры ее любили. Как-то вечером, проходя мимо бассейна на южной стороне Западного крыла, она увидела в нем плавающую от бортика к бортику первую леди. «Давай сюда!» – крикнула ей миссис Картер. Но на Принс не было купальника. «Да прыгай так, в чем есть!» – веселилась первая леди. Так что Принс скинула туфли и плюхнулась в бассейн прямо в своей накрахмаленной белой униформе няни, после чего продемонстрировала первой леди, чему научилась на уроках плавания. (Эми обожала плавать и тоже стала брать уроки.) Принс говорит, что «тот вечер, когда мы с первой леди вдвоем плавали в бассейне», – ее лучшее воспоминание о времени, проведенном в Белом доме.
Между тем слухи множились и расползались, и некоторые из тогдашних работников всерьез считали Принс виновной в убийстве. «Это отличный способ избавиться от мужа!» – схохмил один из работников, даже не имея представления о том, что в убийстве мужа ее никто никогда не обвинял.
Принс описывает свое пребывание в резиденции несколько иначе. Она говорит, что роскошества жизни в Белом доме никак не влияли на нее. «Меня это нисколько не трогало». На самом деле в центре ее внимания была работа, а кроме того, она была озабочена обустройством жизни своих двоих сыновей после переезда из Атланты в Сьютлэнд – одну из рабочих окраин Вашингтона. Каждый вечер, закончив заниматься с Эми, Принс брала такси и ехала к своим мальчикам, за которыми днем присматривала сестра. Она помогала им делать уроки, приводила в порядок школьную форму и поздней ночью вновь ехала на такси в Белый дом, чтобы быть рядом с Эми утром, когда та проснется. Она никогда не просила Картеров поселить сыновей в резиденции, хотя ужасно скучала по ним.
«Мне и в голову не приходило жить с семьей под одной крышей в Белом доме. Я там работала. И поэтому могла позволить себе снять им отдельную квартиру поблизости». Для нее было важно разграничить свою работу и личную жизнь. «Закончив работу, я всегда могла поехать домой, к сыновьям», – говорит она.
Принс никогда не думала, что расовая принадлежность имеет в Белом доме какое-то серьезное значение, пока швейцар не сообщил ей нечто, заставившее ее возмутиться. «Я всегда следила за тем, чтобы мои дети были одеты опрятно», – говорит она. Но один из ее сыновей подрабатывал в теннисном клубе в Джорджтауне и иногда заходил к Принс в Белый дом прямо в теннисных шортах. В один прекрасный день к Принс обратился один из швейцаров: «Мэри, мне позвонили и сказали, что твои дети приходят сюда в каком-то тряпье. Но не волнуйся, это явная клевета. Я ни разу не видел твоих ребятишек одетыми неопрятно».
Для Принс это было двойное оскорбление – назвать ее чернокожих детишек затрапезно одетыми значило еще и намекнуть на то, что она плохо справляется со своими родительскими обязанностями. «Думаю, меня хотели скомпрометировать», – говорит она. Принс так и не выяснила, от кого именно исходила эта мелочная претензия. «Наверное, от кого-то, кому сильно претила мысль о том, что президент Картер вытащил меня из тюрьмы и привел работать в Белый дом».
Но Принс преодолела все это. Она достойно завершила свою работу в Белом доме и поддерживает теплые отношения с семьей, вызволившей ее из тюрьмы. Сейчас она живет всего в трех кварталах от дома Картеров в городе Плэйнс, штат Джорджия. Когда они в городе, она по-прежнему видится с ними чуть ли не ежедневно и присматривает уже за их внуками.
* * *
Швейцар Нелсон Пирс понимал, что у него проблема и ее надо решить незамедлительно.
Он начал работу в швейцарской в 1961 году, еще совсем молодым, и тогда его обязанности заключались в ведении личных дел работников обслуживающего персонала резиденции. В том числе это означало, что он видит, кто сколько получает. «Я был поражен зарплатами», – говорит он. Афроамериканцы зарабатывали значительно меньше, чем их белые коллеги.
Открытие было сделано как нельзя вовремя. В своем первом послании Конгрессу «О положении в стране» президент Джонсон объявил «безоговорочную войну бедности». В те времена чертой бедности считался годовой доход в 3000 долларов и ниже (примерно 23 350 долларов в современных деньгах). «Наши совместные усилия как на федеральном, так и на местных уровнях должны быть направлены на искоренение бедности, где бы она ни существовала – в трущобах мегаполисов и в небольших городках, в хижинах издольщиков и в лагерях сезонных рабочих, в индейских резервациях, среди белых и среди черных, среди молодых и среди пожилых, в быстрорастущих городах и в депрессивных регионах», – говорил президент, выступая перед обеими палатами Конгресса 8 января 1964 года.
Оказалось, что эта бедность существует прямо под носом у президента. На самых высокооплачиваемых должностях, считавшихся более профессиональными, таких как швейцары, флористы, столяры и сантехники, работали белые. Обычная прислуга, вроде буфетчиков или горничных, состояла в основном из афроамериканцев, которым платили много меньше. (Малоопытный молодой швейцар Пирс получал почти шесть тысяч долларов в год – в два раза больше вновь принимаемых работников из низкооплачиваемых категорий.)
9 января Пирс сказал главному швейцару Дж. Б. Уэсту, что им нужно переговорить. Двоим только что принятым на работу сотрудницам установили зарплаты ниже черты бедности. «Пока журналисты не разнюхали, что бедность присутствует и у нас в Белом доме, надо бы поднять зарплаты этим двум горничным, которых мы взяли на 2900 долларов в год», – сказал Пирс.
Уэст, конечно, знал про эти зарплаты – ведь именно он принимал горничных на работу. Но ему не пришло в голову, что, ухватившись за этот факт, пресса может обвинить президента в лицемерии. И он немедленно повысил зарплату этим горничным.
От Пирса не ускользнуло, что Уэст проявил решительность под страхом реакции со стороны общества. «Меня поражало, что при всей преданности обслуживающего персонала президентам, на которых он работает, этим людям не платят больше».
Смотрительница Бетти Монкман вряд ли удивилась бы несоответствию уровней оплаты труда. Она вспоминает, что в первые же дни работы в 1967 году ощутила в дружелюбной атмосфере Белого дома присутствие некоего расистского душка («таких южных штучек», как она выразилась). Например, ей показалось невероятным, что все называют дворецкого Престона Брюса по фамилии. «Это был очень заслуженный и видный человек, – говорит она. – Сначала, услышав, что все зовут его просто Брюс, я решила, что это его имя. А потом, спустя какое-то время, я сообразила, что это его фамилия. И ужаснулась тому, что и я называю его так же».
* * *
Управляющий кладовыми Билл Хэмилтон настаивает, что первым, кто возмутился неравенством в оплате труда афроамериканской части обслуживающего персонала, был именно он. Это идет вразрез с тем, что показано в фильме Ли Дэниелса «Дворецкий», снятом по мотивам биографии Юджина Аллена. В нем главный герой приходит к главному швейцару требовать повышения жалованья. По мнению большинства, Аллен был слишком скромным человеком и слишком уважал иерархию, чтобы решиться на подобную дерзость.
Этого же, однако, никак не скажешь о Хэмилтоне. Он появился на свет в восьми кварталах от Белого дома. Его мать-домохозяйка растила десятерых детишек. Она говорила Хэмилтону, что, пожив на Капитолийском холме, она в жизни не согласится вновь поселиться в белом районе. Ему было всего двадцать, когда он поступил работать в Белый дом уборщиком. Это было при Эйзенхауэрах, которые управляли хозяйством Белого дома как военным объектом. Он помнит, как пылесосил ковры после окончания экскурсионного дня, стараясь удалить малейшие пятнышки, чтобы их, не дай бог, не заметила Мейми Эйзенхауэр. Если по первому этажу проходил посетитель, уборщику полагалось выключить пылесос и встать лицом к стене. (При виде этого президент Кеннеди спросил кого-то из сотрудников: «Что это с ними?») Чтобы содержать свою семью, в которой было семеро детей (в какой-то момент четверо из них одновременно учились в колледжах), Хэмилтон с девяти до пяти управлял кладовыми, после чего до одиннадцати вечера крутил баранку в такси. «Вкалывал как проклятый. Но по выходным всегда был дома», – говорит он.
По словам Хэмилтона, сотрудники администрации любого нового президента обычно относились к обслуживающему персоналу свысока. «Народ из Западного крыла просто считает себя людьми более высокого сорта. А потом до них доходит, что рулить президентским шоу безо всех нас просто невозможно».
«Никогда не забуду, как мы поднялись к Дж. Б. Уэсту», – вспоминает Хэмилтон. Мы разговариваем с ним у него дома, в тихом поселке для обеспеченных пенсионеров в Эшберне, примерно в часе езды от Вашингтона. Хэмилтон совершил свой шаг в конце 1960-х, примерно тогда же, когда убийство Мартина Лютера Кинга вызвало волну массовых протестов, прокатившуюся и по Вашингтону. Город был в огне: возмущенные убийством Кинга и окружающим их неравноправием манифестанты поджигали магазины коктейлями Молотова[33]. Некоторые подобные события разворачивались буквально в паре кварталов от Белого дома.
Хэмилтон говорит, что был взбешен. Зарплату повысили чуть ли не всем, кроме афроамериканцев из обслуживающего персонала. Вдохновившись действиями борцов за гражданские права, он собрал группу коллег-уборщиков и объявил им: «Сегодня они проводят официальный обед, но мы работать не будем».
Повисла долгая пауза. Коллеги обдумывали услышанное. Они уже дали согласие помочь – обычно к организации таких мероприятий привлекали работников самых разных подразделений, имеющих допуск службы безопасности.
– Что значит – не будем работать? Нас же уволят, – сказал один из них.
– Вот как раз это я и пытаюсь вам втолковать. Если мы все вместе будем твердо стоять на своем, нам ничего не будет. Выбора у них нет. Они же не смогут заменить нас кем попало – для работы на мероприятии нужен допуск, – объяснил Хэмилтон.
В итоге ему удалось убедить сослуживцев, и они отправились к главному швейцару Дж. Б. Уэсту.
Уэст рассвирепел. «Ты выступаешь от лица всей этой компании?» – спросил он Хэмилтона. «Можно сказать, да», – ответил тот. Хэмилтон вспоминает, что Уэст «просто побагровел. Хоть раз в жизни да удалось поставить босса в безвыходное положение», – смеется он.
– То есть вы думаете, что это я нацеплю на себя бабочку, белую рубашку, костюм и буду подбирать за всеми? – обратился Уэст к группе.
Хэмилтон не дрогнул.
– Сэр, мне глубоко плевать, чем вы будете заниматься после моего ухода отсюда.
В отличие от того, что показано в фильме «Дворецкий», вопрос о неравенстве в оплате труда подняли не буфетчики – Хэмилтон говорит, что «они вели себя тише воды ниже травы». На самом деле он был разочарован их пассивностью – из всех работников обслуживающего персонала Белого дома самыми влиятельными были буфетчики, работающие в непосредственном контакте с президентской семьй. Наберись они смелости сказать президенту и первой леди, что им недоплачивают, это было бы тут же исправлено, уверен Хэмилтон.
«Мы не участвовали в движении за гражданские права. Наше дело было обслуживать президента и его семью. Точка», – говорит бывший буфетчик и метрдотель Джордж Хэнни. Хэмилтон говорит, что он был единственным работником резиденции в аудитории, к которой Мартин Лютер Кинг обратился со ступеней Мемориала Линкольну со своей знаменитой речью «У меня есть мечта» во время Марша на Вашингтон[34]. По его словам, он испытал тогда «сильнейшее воодушевление». Но когда по велению совести он призвал коллег к действию, это вызвало у них раздражение. По его словам, «из-за требования повысить зарплату на меня больше разозлились свои же, чернокожие, как и я сам. Но у меня семья. Я должен сделать все, чтобы жизнь моих детей сложилась лучше, чем у меня. В лепешку разбиться, но сделать для этого всё. Как-то пришел домой и говорю жене: «Они меня окончательно достали [о белом руководстве, занижающем зарплаты афроамериканцам]. Пусть увольняют, но я больше не позволю никому из них вешать мне лапшу на уши».
Тем не менее выступление Хэмилтона и его коллег принесло свои плоды и справедливость восторжествовала. Через два дня после устроенного ими бойкота официального обеда всем чернокожим работникам резиденции повысили жалованье. Хэмилтон считает, что Дж. Б. Уэст осознал значение событий за стенами Белого дома. «Он понял, что не может игнорировать то, что происходит на улицах. Я понял, что прижал его, еще во время встречи. Ни разу в этом не сомневался».
Несмотря на свое возмущение явными проявлениями расизма в Белом доме, Хэмилтон восторженно отзывается о своих пятидесяти пяти годах службы одиннадцати президентам. «Когда я пришел в Белый дом на собеседование, мне показалось, что для меня наступает новая жизнь, – говорит он. До этого Хэмилтон никогда не посещал Белый дом, даже с экскурсиями. – Я просто не мог в это поверить, да и мои родители тоже! Так не бывает!»
* * *
Юджин Аллен намного осторожнее относился к возможности нарушить установленный порядок, чем Билл Хэмилтон.
Единственный сын Аллена Чарлз оказался во Вьетнаме и был страшно напуган перспективой участия в наземных боях. «Я просил отца воспользоваться его положением в Белом доме, чтобы помочь мне, единственный раз в жизни. Написал ему, чтобы он попросил президента Джонсона вытащить меня из этого ада».