— Распорядись, чтобы принесли еще один прибор, — обращается Чандреш к Марко, а затем начинает представлять Селию присутствующим.
Она находит странным, что он не помнит, как уже знакомил ее со всеми.
Мадам Падва, как всегда, сама изысканность — в вечернем платье теплого медного цвета осенних листьев, переливающемся при свечах. Сестры Берджес и мистер Баррис явно успели обменяться шутками по поводу того, что все трое, не сговариваясь, пришли в синем, и цвет платья Селии приводится как доказательство, что, видимо, таковы последние модные веяния.
Слышны разговоры об еще одном госте, который не то должен прийти, не то нет, но Селия пропускает его имя мимо ушей.
Она чувствует себя немного не в своей тарелке, оказавшись в компании людей, которые давно друг друга хорошо знают. Но Тсукико удается вовлечь ее в разговор, а мистер Баррис так внимательно ловит каждое сказанное ею слово, что Лейни начинает его поддразнивать.
Несмотря на близкое знакомство с Селией, с которой он неоднократно встречался и вел длительную переписку, мистер Баррис весьма правдоподобно делает вид, что они едва знакомы.
— Вам следовало бы стать актером, — украдкой шепчет она, улучив момент, когда их никто не может услышать.
— Я знаю, — отвечает он, трагически сдвигая брови. — Как жаль, что я упустил свое истинное призвание.
Прежде Селии почти не доводилось беседовать с сестрами Берджес. Поскольку Лейни куда словоохотливее Тары, Селии удается довольно много узнать о том, какую роль они сыграли в формировании облика цирка. В отличие от костюмов мадам Падва и инженерных достижений мистера Барриса, их вклад не столь заметен, хотя и касается почти всех аспектов.
Запахи, музыка, свет. Даже вес бархатной портьеры при входе. Они постарались сделать так, чтобы все было органично и легко.
— Мы хотели, чтобы были задействованы все органы чувств, — говорит Лейни.
— Некоторые чуть больше, чем другие, — добавляет Тара.
— Верно, — соглашается ее сестра. — Люди часто недооценивают запахи, а ведь именно они лучше всего пробуждают воспоминания.
— В том, что касается создания атмосферы, им нет равных, — замечает присоединившийся к беседе Чандреш, забирая у Селии пустой бокал и протягивая ей полный. — Они обе просто гениальны.
— Весь фокус в том, чтобы все было сделано как будто ненароком, — шепчет Лейни. — Чтобы все казалось естественным.
— Чтобы во всем было единство, — подытоживает Тара.
У Селии мелькает мысль, что собравшейся компании они оказывают аналогичную услугу. Она сомневается, что эти встречи продолжались бы так долго уже после открытия цирка, если бы не их заразительный заливистый смех. Они умеют вовремя задать нужный вопрос, чтобы поддержать разговор, заполняя малейшую паузу, стоит ей возникнуть.
Являясь их полной противоположностью, мистер Баррис со своей серьезностью и внимательностью уравновешивает их энергичность.
Заметив легкое движение в коридоре, которое все остальные могли бы принять за отражение в зеркале или списать на дрожащее пламя свечей, Селия сразу понимает, в чем дело.
Незаметно она выскальзывает из гостиной и попадает в расположенную напротив неосвещенную библиотеку. Слабый свет исходит лишь от изображающей закатное солнце витражной панели на стене, окрашивая ближайшие к ней стеллажи в теплый цвет, а остальная часть помещения погружена во тьму.
— Могу я хотя бы один вечер провести в свое удовольствие, чтобы ты не следил за мной? — шепотом обращается Селия в темноту.
— Я считаю, что ты зря тратишь время на светские рауты подобного рода, — отвечает отец.
Тускло-красный луч заходящего солнца выхватывает из темноты часть его лица и кружево рубашки.
— Ты не можешь каждую минуту указывать мне, что делать, папа.
— Ты теряешь концентрацию, — заявляет Гектор.
— Я не могу потерять концентрацию, — возражает она. — Помимо создания новых шатров и аттракционов я активно воздействую на значительную часть цирка. Который, к слову, сейчас закрыт, если ты не заметил. И чем лучше я узнаю этих людей, тем легче мне будет вкладывать свою силу в то, что ими создано. А цирк создан ими.
— Полагаю, это разумная мысль, — признает Гектор, и хотя в комнате слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица, Селия уверена, что, несмотря на эти слова, он сердится. — Однако будет полезно напомнить, что у тебя нет оснований доверять кому бы то ни было в той комнате.
— Папа, оставь меня в покое, — вздыхает Селия.
— Мисс Боуэн? — неожиданно раздается у нее за спиной, и, обернувшись, она обнаруживает, что в дверях, внимательно глядя на нее, стоит секретарь Чандреша. — Ужин сейчас подадут. Возможно, вы захотите присоединиться к остальным гостям.
— Прошу прощения, — извиняется Селия, бросая быстрый взгляд в темноту, но отец уже исчез. — Эта библиотека так огромна, что я потеряла счет времени. Не думала, что мое исчезновение кто-то заметит.
— Уверяю, рано или поздно его бы заметили все, — говорит Марко. — Но я вас понимаю. Я и сам терял здесь счет времени. Неоднократно.
Дружелюбная улыбка, которой он сопровождает свои слова, застает Селию врасплох, поскольку ей редко доводилось видеть на его лице какое-то иное выражение кроме сдержанной заинтересованности и временами некоторой нервозности.
— Спасибо, что потрудились позвать меня, — говорит она в надежде, что она не единственный посетитель особняка Лефевров, который разговаривает сам с собой, в то время как ему полагается увлеченно листать страницы книг при отсутствии достаточного освещения.
— Полагаю, они думают, что вы растворились в воздухе, — замечает Марко, проходя по коридору. — Однако я решил, что вряд ли дело в этом.
Он распахивает перед ней дверь, пропуская в гостиную.
Селию усаживают между Чандрешем и Тсукико.
— Это куда лучше, чем провести вечер в одиночестве, не так ли? — спрашивает Тсукико и расплывается в улыбке, когда Селия кивает в ответ.
Во время перемены блюд, вызывающих ее искреннее восхищение, Селия развлекается тем, что пытается разгадать, какие отношения связывают присутствующих. Она прислушивается к разговорам, подмечает эмоции, скрываемые за смехом и светской беседой, запоминает, на ком задерживаются взгляды.
С каждым выпитым бокалом вина Чандреш все чаще посматривает на своего обаятельного секретаря, и Селия подозревает, что мистер Алисдер, неподвижно стоящий в некотором отдалении, тоже это замечает, хоть и не подает виду.
Три перемены блюд уходит у нее на то, чтобы определить, к какой из сестер Берджес мистер Баррис испытывает большую симпатию, но к тому моменту, когда на столах появляются тарелки с очередным деликатесом, оказавшимся на поверку перепелами, приправленными корицей, ее догадка превращается в уверенность, хотя она все еще не может понять, знает ли Лейни о его чувствах.
Все присутствующие называют мадам Падва Tante, хотя она скорее производит впечатление матери всего семейства, а не тетушки. Когда Селия, обратившись к ней, называет ее Madame, все взгляды удивленно устремляются на нее.
— Слишком благообразно для циркачки, — замечает мадам Падва, блеснув глазами. — Нам придется слегка распустить твой корсет, если мы и впредь собираемся водить с тобой дружбу.
— Я полагала, что до корсета дело дойдет только после ужина, — спокойно возражает Селия, вызывая всеобщий хохот.
— Мы собираемся водить дружбу с мисс Боуэн независимо от состояния ее корсета, — заявляет Чандреш. — Пометь это у себя, — добавляет он, обращаясь к Марко.
— Про корсет мисс Боуэн я все записал, сэр, — отвечает Марко, и за столом раздается новый взрыв смеха.
В его глазах Селия замечает уже знакомую улыбку, но он тут же отводит взгляд и вновь теряется в глубине комнаты, столь же поспешно, как призрак отца в темноте.
Подают следующее блюдо, и Селия продолжает наблюдать и прислушиваться, гадая между делом, ягненок скрывается под слоем воздушного теста и изысканным винным соусом или это что-то более экзотическое.
В Таре есть нечто, будящее в ней смутное беспокойство. Время от времени на ее лице появляется выражение, граничащее с испугом. Она то живо участвует в разговоре, заливаясь хохотом вслед за сестрой, то с отсутствующим видом смотрит на горящие свечи.
И лишь когда в очередном приступе смеха Селии слышится сдерживаемое рыдание, она понимает, что Тара напоминает ей мать.
Когда подают десерт, все разговоры стихают. На тарелках лежат шарики из тончайшей дутой карамели, разбив которые можно добраться до взбитых сливок.
После того как тонкие стенки с треском ломаются, все очень скоро понимают, что начинка в одинаковых на вид шариках совершенно разная.
Ложки так и мелькают над столом, пока гости угощают друг друга. Некоторые вкусы узнаются сразу — например, имбирь с персиком, или кокос с карри, другие же разгадать так и не удается.
Селии явно достался медовый шарик, но какими травами он приправлен, из-за сладости блюда никто не может распробовать.
После ужина гости перемещаются в кабинет, чтобы продолжить беседу за кофе и бренди. В какой-то момент большинство гостей заявляет, что уже очень поздно, и пора расходиться, но Тсукико замечает, что для цирковых артистов вечер только начинается.
Когда все-таки доходит до прощаний, Селию обнимают с тем же радушием, что и всех гостей. Некоторые приглашают ее встретиться за чашкой чая, пока цирк будет в Лондоне.
— Спасибо, — поворачивается она к Тсукико, когда они выходят на улицу. — Я и не ожидала, что мне так понравится.
— Самые приятные удовольствия — те, которых не ждешь, — улыбается Тсукико.
Пока гости расходятся, стоящий у окна Марко успевает бросить последний взгляд на Селию, прежде чем она растворяется в ночи.
Он поочередно обходит гостиную и кабинет, а затем спускается на кухню, чтобы проследить, все ли в порядке. Прислуга уже разошлась. Он задувает последние свечи и поднимается на один из верхних этажей проведать Чандреша.
— Восхитительный был ужин, тебе не кажется? — спрашивает тот, когда Марко появляется в дверях апартаментов, занимающих весь пятый этаж. Каждая из комнат освещена множеством марокканских светильников, отбрасывающих на пышную мебель разноцветные тени.
— Несомненно, сэр, — откликается Марко.
— И на завтра никаких дел. Или уже на сегодня, учитывая, который сейчас час.
— Днем у вас назначено совещание по поводу балетного репертуара в следующем сезоне.
— Ох, да, я и забыл, — морщится Чандреш. — Отмени его, ладно?
— Конечно, сэр, — говорит Марко и делает пометку в блокноте.
— И вот еще, закажи несколько ящиков того бренди, которое привез Итан. Мне ужасно понравилось.
Марко кивает, делая очередную запись.
— Ты же еще не уходишь? — спрашивает Чандреш.
— Нет, сэр, — качает головой Марко. — Я подумал, что уже слишком поздно, чтобы идти домой.
— Домой, — повторяет Чандреш, словно это слово ему кажется чужим. — Это такой же твой дом, как и квартира, которую ты зачем-то продолжаешь снимать. На самом деле, даже в большей степени.
— Я помню об этом, сэр, — откликается Марко.
— Мисс Боуэн очаровательна, согласен? — неожиданно спрашивает Чандреш, оборачиваясь, чтобы посмотреть, какую реакцию вызовет его вопрос.
Пойманный врасплох, Марко с трудом бормочет что-то в ответ, надеясь, что это хотя бы слегка напоминает его обычное безучастное согласие.
— Нужно приглашать ее на ужин всякий раз, когда цирк оказывается в городе. Хотелось бы познакомиться с ней поближе, — многозначительно заявляет Чандреш, сопровождая свои слова довольной ухмылкой.
— Да, сэр, — соглашается Марко, стараясь сохранить невозмутимость. — На этом на сегодня все?
Чандреш со смехом отмахивается от него.
Прежде чем отправиться к себе в апартаменты, втрое превосходящие по площади его собственную квартиру, Марко заглядывает в библиотеку.
Остановившись там, где несколько часов назад он нашел Селию, Марко разглядывает знакомые стеллажи и витраж на стене.
Ему никак не приходит в голову, что она могла здесь делать.
Он не замечает, что из темноты за ним кто-то пристально наблюдает.
Rêveurs
1891–1892 гг.
В почте, которая приходит на имя герра Фридриха Тиссена, среди счетов и деловых писем обнаруживается ничем не примечательный конверт. В него не вложено ни записки, ни письма — только карточка, черная с одной стороны и белая с другой. На черном фоне серебром отпечатано: Le Cirque des Rêves. С обратной стороны на белом фоне черными чернилами от руки сделана приписка: «Двадцать девятое сентября, пригород Дрездена, Саксония».
Герр Тиссен еле сдерживает охватившее его ликование. Он договаривается с клиентами, в рекордные сроки доделывает заказы, над которыми трудился в последнее время, и снимает на несколько недель квартиру в Дрездене.
Он приезжает туда двадцать восьмого сентября, и целый день бродит по городским предместьям, гадая, где остановится цирк. Ничто не выдает его предполагаемого появления, разве воздух как будто слегка наэлектризован, но герр Тиссен подозревает, что он единственный, кто это ощущает. Ему чрезвычайно льстит, что его предупредили заранее.
Двадцать девятого, в преддверии бессонной ночи, он встает поздно. Ближе к обеду он выходит из дома, чтобы перекусить, и обнаруживает, что на улицах уже вовсю обсуждают последнюю новость: ночью на западной окраине города появился странный цирк. «Просто огромный! С кучей полосатых шатров», — доносятся до него разговоры в баре. Никто и никогда не видел ничего подобного. Герр Тиссен не говорит ни слова по этому поводу, наслаждаясь царящим вокруг радостным возбуждением и любопытством.
Ближе к закату герр Тиссен направляется к западному предместью. Отыскать цирк не представляет труда, поскольку вокруг уже собралась толпа. Смешавшись с ней, он стоит в ожидании, гадая, как удалось установить цирк так быстро. Он уверен, что накануне, когда он обходил окрестности, поле еще пустовало. Теперь же повсюду раскинулись шатры, словно они были здесь всегда. Цирк возник из ниоткуда, попросту материализовался. «Как по волшебству», — доносится до него восторженный возглас, и герр Тиссен не может не согласиться.
В конце концов ворота распахиваются, и герр Тиссен входит внутрь с ощущением, что вернулся домой после долгой разлуки.
Почти все ночи он проводит в цирке, а дни коротает, сидя в съемной квартире или в пабе над бокалом вина и раскрытой тетрадью. Он скрупулезно записывает свои наблюдения, страницу за страницей, заново переживая недавние впечатления — главным образом, для того чтобы они не ускользнули из его памяти, но еще и затем, чтобы воплотить на бумаге хотя бы частичку цирка, которую он сможет оставить себе.
Время от времени он перекидывается парой слов о цирке с другими посетителями паба. Один из них оказывается редактором местной газеты, и после долгих уговоров и нескольких бокалов вина ему удается убедить Фридриха показать ему дневник. Еще пара стаканов бурбона уходит на то, чтобы уговорить его дать согласие на публикацию отдельных отрывков.
В конце октября цирк покидает Дрезден, но редактор все равно, как обещал, публикует записки Тиссена.
Читатели принимают их с восторгом. За первой статьей выходит еще одна, потом еще и еще.
Герр Тиссен продолжает писать, и по прошествии нескольких месяцев многие его статьи перепечатывают другие немецкие газеты, а со временем их переводят и публикуют в Швеции, Дании и Франции. Одна статья выходит в лондонской газете — под заголовком «Ночи в цирке».
Именно благодаря этим публикациям герр Фридрих Тиссен незаметно оказывается в роли неофициального предводителя самых рьяных поклонников цирка.
Для кого-то именно его статьи открыли дорогу в Цирк Сновидений, кто-то почувствовал в нем родственную душу — человека, который относится к цирку так же, как они, считая его непревзойденным чудом.
Некоторые начинают искать с ним встречи, и в скором времени их общение, начавшееся с тематических бесед за ужином, превращается в своего рода клуб — общество любителей цирка.
Сновидцами их сперва начинают называть просто в шутку, но прозвище прилипает, поскольку подходит как нельзя лучше.
Герр Тиссен на вершине блаженства: его окружают единомышленники со всех концов Европы, а подчас и из более отдаленных стран. Эти люди готовы говорить о цирке без конца. Он записывает истории других сновидцев, чтобы включить их в свои заметки. Создает для них в подарок небольшие сувенирные часы, изображающие их любимые сцены и выступления. (Например, одни из таких часиков — настоящее чудо в виде воздушных гимнастов на лентах. Тиссен изготовил их для девушки, которая большую часть времени проводила в этом огромном шатре с задранной кверху головой.)
Он даже, хоть и ненамеренно, становится родоначальником нового модного веяния среди сновидцев. Как-то за ужином в Мюнхене (чаще всего единомышленники собираются неподалеку от его дома, но порой такие вечера проводятся и в Лондоне, и в Париже, а также в других городах и странах) он рассказал гостям, что всякий раз, отправляясь в цирк, предпочитает надевать черное пальто, чтобы удачнее вписаться в общую атмосферу и почувствовать сопричастность цирку. Однако при этом он надевает ярко-красный шарф — как некую грань, как напоминание самому себе, что на самом деле он все-таки зритель, сторонний наблюдатель.
В узких кругах новости распространяются быстро, и рождается новая традиция: отправляясь в Цирк Сновидений, сновидцы одеваются в черное, серое или белое, украшая свой наряд единственным ярким аксессуаром: красным шарфом, шляпой или, в жаркие дни, красной розой, воткнутой в петлицу или в волосы. Это становится удобным способом опознать в толпе других сновидцев, простым знаком, понятным лишь избранным.
Те, у кого есть на это средства, и даже те, у кого их нет и кому приходится компенсировать отсутствие денег смекалкой, следуют за цирком из города в город. Цирк не объявляет расписание своих представлений. Он переезжает с места на место раз в несколько недель, иногда между гастролями случаются длительные перерывы, и никто не знает наверняка, где появится цирк в следующий раз — до тех пор, пока скопление полосатых шатров внезапно не обнаруживается посреди поля в каком-нибудь городе, или в предместье, или между городами.
Но среди сновидцев встречаются люди, хорошо изучившие сам цирк и его привычки, успевшие завести знакомства с нужными людьми, которые умеют узнавать о планируемых гастролях. Они, в свою очередь, передают весточку своим единомышленникам в других городах и странах.
Способ обмена информацией довольно изысканный и используется как при личных встречах, так и в почтовой переписке.
Они отправляют друг другу открытки. Небольшие прямоугольные карточки, непременно черные с одной стороны и белые с другой. Некоторые предпочитают готовые открытки, другие делают их вручную. На карточке пишут только «Цирк приезжает…» и название города. Иногда указывают дату, но далеко не всегда. Планы цирка, как правило, довольно расплывчаты. Впрочем, информации о городе обычно бывает достаточно.
Большинство сновидцев стараются не уезжать слишком далеко от дома. Сновидцы из Канады редко выбираются в Россию, зато легко могут сорваться в Бостон или в Чикаго, а их соратники из Марокко охотно едут в различные уголки Европы, но нечасто добираются до Китая или Японии.
Однако есть и те, кто следует за цирком всюду, куда бы он ни отправился, подчас используя для этого средства и помощь собратьев. Но все они — сновидцы, каждый по-своему, включая и тех, кто может позволить себе посещать цирк, только когда он приезжает в их город. Они улыбаются друг другу при встрече. Собираются в пабах, чтобы выпить и поболтать часок-другой, коротая часы до заката.
Именно они — сновидцы, страстные поклонники — подмечают в цирке мельчайшие особенности. Они обращают внимание на детали костюмов, на виньетки вывесок. Покупая цветы из карамели, они не съедают их, а, бережно завернув в бумагу, несут домой. Это настоящие фанаты цирка. Влюбленные, одержимые. Цирк проник им в душу, и разлука с ним отзывается болью в их сердцах.
Они ищут общения друг с другом, с единомышленниками. Делятся рассказами о том, как впервые пришли в цирк, как делали первые шаги, проникаясь его волшебством. Словно попали в сказку под усыпанным звездами небом. Они могут часами обсуждать воздушность попкорна и сладость шоколада, разглагольствовать об игре света и о тепле, исходящем от факела на главной площади. Они сидят, потягивая вино, лица светятся лучезарными детскими улыбками, потому что — пусть на один недолгий вечер — они среди своих. Прощаясь, они пожимают руки и обнимаются, как старые друзья, хотя знают друг друга совсем недолго, и потом, расставшись, чувствуют себя не столь одинокими.
В цирке о них знают и относятся уважительно. Нередко случается, что, когда к кассе подходит человек в черном пальто и алом шарфе, его пропускают без билета или угощают кружкой пунша или попкорном. Артисты, завидев их среди публики, стараются продемонстрировать лучшее из своего арсенала. Одни сновидцы методично обходят весь цирк, не пропуская ни одного шатра, ни одного представления. У других есть излюбленные места, которым они верны. Так кто-то проводит всю ночь в Зверинце или в Зеркальной комнате. Они всегда остаются до самого утра, хотя большинство посетителей уже давно расходятся по домам.
Зачастую в предрассветные часы в Цирке Сновидений не видно никаких цветных пятен, кроме их небольших алых меток.
Герр Тиссен получает сотни писем от сновидцев и ни одно не оставляет без внимания. Случаются единичные послания, и их авторы, удовлетворившись ответом, больше не напоминают о себе, в то время как другие пишут снова и снова, вступая в длительную переписку.
Сегодня он отвечает на особенно заинтересовавшее его письмо. Его автор описывает цирк с необыкновенной скрупулезностью. И вообще пишет довольно откровенно, пускается в рассуждения по поводу статей Тиссена, а часы-фантазию описывает в таких деталях, которые не мог бы заметить, не наблюдай он их в течение долгих часов. Он трижды перечитывает письмо, прежде чем сесть за стол и приступить к обдумыванию ответа.
На конверте стоит почтовый штемпель Нью-Йорка, но оно подписано именем, которое, насколько помнит герр Тиссен, не принадлежит ни одному сновидцу из этого города — или из какого-либо другого.
«Дорогая мисс Боуэн», — выводит он первую строчку.
Он очень надеется получить ответ.
Сотрудничество
Сентябрь — декабрь 1893 г.
Появившись в дверях лондонского бюро Барриса за несколько минут до назначенной встречи, Марко удивленным взглядом окидывает царящий внутри беспорядок, столь не свойственный этому месту: все вокруг завалено полуразобранными ящиками и стоящими друг на друге коробками. Стола не видно, он погребен в недрах этого хаоса. Пройти внутрь не представляется возможным — там просто некуда ступить, поэтому Марко стучит в открытую дверь, желая привлечь к себе внимание.
— Что, уже так поздно? — поднимает голову мистер Баррис. — Пожалуй, нужно было распаковать часы, они где-то здесь. Он машет рукой в сторону больших деревянных ящиков, выстроившихся вдоль стены. Если в одном из них и впрямь скрываются часы, услышать их тиканье невозможно.
— И, естественно, я собирался разгрести проход, — добавляет он, распихивая по сторонам коробки и поднимая с пола ворох чертежей.
— Прошу извинить за вторжение, — обращается к нему Марко. — Я хотел поговорить с вами до вашего отъезда из города. Я бы подождал, пока вы устроитесь, но решил, что некоторые вопросы лучше обсуждать при личной встрече.
— Несомненно, — соглашается мистер Баррис. — К тому же я все равно собирался отдать вам на хранение копии кое-каких чертежей. Они должны быть где-то здесь. — Он начинает перебирать рулоны, проверяя даты и ярлыки.
Дверь в бюро тихо закрывается сама собой.
— Могу я кое о чем спросить вас, мистер Баррис? — интересуется Марко.
— Конечно, — отвечает Баррис, не переставая рыться в бумагах.
— Как много вам известно?
Мистер Баррис кладет на стол чертеж, который держал в руках, и оборачивается, поправляя на переносице очки, чтобы получше разглядеть выражение лица Марко.
— Как много мне известно о чем? — спрашивает он, когда пауза становится нестерпимой.
— Как много рассказала вам мисс Боуэн? — отвечает Марко вопросом на вопрос.
С мгновение мистер Баррис с интересом смотрит на Марко.
— Так вы ее противник, — говорит он и расплывается в улыбке, когда Марко кивает в ответ. — Нипочем не догадался бы.
— Значит, она рассказала вам о состязании, — замечает Марко.
— Только в общих чертах, — откликается Баррис. — Несколько лет назад она пришла ко мне и поинтересовалась, как бы я отреагировал, скажи она мне, что все, что она делает, происходит взаправду. Я ответил, что в этом случае мне либо пришлось бы поверить ей на слово, либо посчитать лгуньей, а я уверен, что такая милая девушка не может лгать. Тогда она спросила, на что я способен замахнуться как инженер, если избавить меня от необходимости беспокоиться, например, о силе тяжести. Этот разговор положил начало созданию карусели, но это, видимо, вам известно и без меня.
— Примерно так я и предполагал, — говорит Марко. — Однако мне не было доподлинно известно, насколько хорошо вы понимаете, во что вовлечены.
— Я считаю так: мое положение обязывает меня быть полезным. Как правило, инженеры нужны иллюзионистам, чтобы сделать их фокусы похожими на волшебство, которого там нет и в помине. В данном случае моя задача ровно противоположная: я помогаю настоящему волшебству казаться хитроумным фокусом. По выражению мисс Боуэн, добавляю обыденности, чтобы сделать невероятное правдоподобным.
— Она вмешивалась в устройство Старгейзера? [6] — спрашивает Марко.
— Нет, Старгейзер — это плод чистой инженерной мысли, — отвечает Баррис. — Я могу показать вам чертежи, если мне удастся отыскать их в этом бедламе. На его создание меня вдохновила Всемирная Колумбийская выставка в Чикаго, на которой я побывал в этом году. Мисс Боуэн уверяла, что он не требовал никаких усовершенствований, но мне все же кажется, что столь безупречно он работает не без ее участия.
— В таком случае вы и сами волшебник, сэр, — признает Марко.
— Возможно, мы просто делаем одно и то же по-разному, — улыбается мистер Баррис. — Зная о существовании таинственного соперника мисс Боуэн, я неоднократно думал, что, кто бы это ни был, помощь ему не нужна. Например, бумажные звери — просто чудо, дух захватывает.
— Благодарю, — кивает Марко. — Мне пришлось помучиться, чтобы научиться создавать шатры без чертежей.
— Вы здесь за этим? — спрашивает Баррис. — Чтобы я сделал для вас чертеж?
— Главным образом, мне хотелось удостовериться, что вам известно о состязании, — отвечает Марко. — Вы же понимаете, я могу сделать так, что вы начисто забудете о нашем разговоре.
— О, в подобной предосторожности нет нужды, — с горячностью восклицает мистер Баррис. — Уверяю вас, я умею соблюдать нейтралитет. Не люблю занимать чью-то сторону. Я стану помогать вам, как и мисс Боуэн, лишь в той мере, в которой каждому из вас это будет нужно, и сохраню в тайне то, что вы или она сообщите мне с глазу на глаз. О поединке я ни словом не обмолвлюсь. Вы можете мне доверять.
Марко поправляет опасно накренившуюся стопку коробок, размышляя об услышанном.
— Ну, хорошо, — говорит он наконец. — Хотя вынужден признать, мистер Баррис, я удивлен, что вы относитесь к этому так спокойно.
Баррис усмехается.
— Я согласен, что из всей компании от меня труднее всего было этого ожидать, — говорит он. — Однако мир оказался куда удивительнее, чем я мог вообразить, когда появился на самой первой Полночной трапезе. Потому ли, что мисс Боуэн может вдохнуть жизнь в деревянную зверушку на карусели, или потому что вы можете стереть мои воспоминания, или потому что еще до того, как я столкнулся с настоящим волшебством, сам цирк раздвинул для меня границы возможного? Я не знаю почему. Но ни на что это не променяю.
— И вы сохраните мое имя втайне от мисс Боуэн?
— Я ничего ей не скажу, — обещает мистер Баррис. — Даю вам слово.
— В таком случае, — говорит Марко, — я хотел бы попросить вас об одной услуге.
Когда от мисс Боуэн приходит письмо, мистер Баррис не спешит вскрывать конверт, опасаясь, что она может быть огорчена неожиданным поворотом событий или начнет выпытывать у него имя противника, поскольку не могла не понять, что теперь оно ему известно.
Однако он находит внутри только короткую записку: «Можно мне тоже что-нибудь добавить?»
В ответ он пишет, что этот шатер специально был задуман таким образом, чтобы оба противника могли использовать его в своих целях, так что она вольна добавлять туда все, что пожелает.
Селия идет по усыпанному снегом коридору, сверкающие снежинки запутываются в ее волосах, оседают на платье. Она ловит их на ладонь и улыбается, глядя, как они тают.
Из коридора ведет множество дверей, и Селия, взметая за собой снежную поземку, направляется к самой дальней. Входя в комнату, она вынуждена наклонить голову, чтобы не наткнуться на целое облако книг, подвешенных к потолку. Белоснежные страницы выгнуты так, словно замерли в тот момент, когда их перелистывал ветер.
Протянув руку, она пробует бумагу на ощупь кончиками пальцев, и от потревоженной страницы движение волнами распространяется по всей комнате.