Переступая порог шатра, он вспоминает постоянные споры о его будущем.
Бейли оказывается в комнате, напоминающей ему гостиную бабушки, разве что запах лаванды ощущается здесь не так остро. Вдоль стены расставлено несколько стульев, но все они пустуют. Взгляд Бейли задерживается на горящей свече, и он не сразу замечает полог из нанизанных на нитку сверкающих бусин.
Бейли никогда не приходилось видеть ничего подобного. Он наблюдает за игрой света в хрустальных шариках, не зная, то ли можно войти, то ли нужно подождать приглашения. Ищет глазами табличку с правилами поведения в этом месте, но ничего не находит. Бейли растерянно топчется в пустом вестибюле, когда из-за хрустального полога раздается голос.
— Входи, прошу тебя, — слышит он. Это голос женщины, тихий, но звучит он так, словно она стоит прямо рядом с ним, хотя Бейли уверен, что он раздается из соседнего помещения. Он робко касается гладких и холодных на ощупь бусин. Рука свободно проскальзывает сквозь завесу, легко уступающую его прикосновению, словно вода или высокая трава. Длинные нити приходят в движение, и бусины, соприкасаясь в темноте, издают звук, напоминающий шелест дождя.
Комната, в которую он попадает, уже не так похожа на бабушкину гостиную. Повсюду горят свечи, а в самом центре за столом сидит женщина с закрытым вуалью лицом, одетая во все черное. На столе колода карт и большой хрустальный шар.
— Прошу садиться, молодой человек, — произносит она, и Бейли делает несколько шагов к стулу напротив нее. Присев, он с удивлением отмечает, что стул весьма удобный и совсем не такой жесткий, как стулья его бабушки, хотя внешне почти ничем от них не отличается. Только сейчас Бейли приходит в голову, что за исключением рыжеволосой девчонки, никто в цирке ни разу с ним не заговорил. На протяжении всего выступления иллюзионистка не проронила ни слова, хотя в тот момент он не обратил на это внимания.
— Боюсь, мы не можем начать, пока не будет внесена плата, — говорит гадалка. Бейли с облегчением думает, что не зря захватил карманные деньги на случай непредвиденных расходов.
— Сколько с меня? — интересуется он.
— Сколько не жалко за то, чтобы заглянуть в свое будущее, — говорит прорицательница. Бейли ненадолго задумывается. Это довольно странно, но справедливо. Он вынимает из кармана несколько монет в надежде, что этого будет достаточно, и кладет на стол. Гадалка не притрагивается к деньгам, лишь простирает над ними руку — и монеты исчезают.
— Скажи, что бы ты хотел узнать? — спрашивает она.
— Про свое будущее, — говорит Бейли. — Бабушка хочет, чтобы я поступал в Гарвард, а отец — чтобы взял на себя управление фермой.
— А чего хочешь ты? — спрашивает прорицательница.
— Я не знаю, — признается Бейли.
В ответ раздается смех, но звучит он по-доброму, и Бейли внезапно становится легко, словно он беседует с самым обычным человеком, а не с таинственной провидицей, а может, даже волшебницей.
— Ничего страшного, — улыбается она. — Давай посмотрим, что об этом говорят карты.
Прорицательница берет со стола колоду и, разделив надвое, начинает тасовать. Карты двумя волнами слетаются в одну стопку, перемешиваясь друг с другом. Стремительным движением она раскладывает их дугой. Пестрый черно-белый рисунок рубашки смотрит вверх.
— Выбери одну карту, — говорит гадалка. — Не торопись. Это будет твоя карта, она будет обозначать тебя.
Бейли морщит лоб, разглядывая карты. Они все выглядят одинаково. Серебряное тиснение, некоторые лежат не так ровно, как другие. Он несколько раз проводит глазами по веренице карт, и наконец его взгляд останавливается на одной из них. Она почти полностью скрыта под картой, лежащей на ней, и потому незаметнее прочих. Виднеется лишь тонкий краешек. Он протягивает руку, но замирает в нерешительности.
— Я могу до нее дотронуться? — спрашивает он, испытывая тот же острый страх, как в тот раз, когда ему впервые позволили расставить на столе парадный сервиз. Как будто ему на самом деле нельзя касаться подобных вещей. Как будто он может что-то нарушить неосторожным прикосновением.
Но прорицательница кивает, и Бейли, прижав карту пальцем, вытягивает ее из общей кучи на середину стола.
— Ты можешь ее перевернуть, — говорит прорицательница, и Бейли послушно переворачивает карту.
Изображение на обратной стороне не похоже ни на одну из игральных карт красных или черных мастей, к которым он привык: бубны, черви, трефы, пики. Рисунок выполнен в черных, белых и серых тонах.
Это сказочный персонаж, рыцарь на коне. Белый конь и серые доспехи на фоне темных облаков. Кажется, что лошадь мчится галопом, рыцарь в седле пригнулся к холке, меч обнажен, словно он собирается вступить в поединок с невидимым врагом. Бейли разглядывает карту, гадая, куда скачет воин и что все это означает. «Рыцарь Мечей», — гласит причудливая надпись под изображением.
— Значит, это я? — спрашивает Бейли.
Гадалка с улыбкой собирает карты в аккуратную стопку.
— Эта карта представляет тебя в нашем гадании, — объясняет она. — Она может означать какое-то движение или путешествие. Смысл карт не всегда одинаков, они могут менять свое значение в зависимости от того, кому гадаешь.
— Непросто, наверное, разобраться во всем этом, — замечает Бейли.
Гадалка снова усмехается.
— Бывает нелегко, — говорит она. — Но мы все-таки попытаемся, верно?
Бейли кивает, и она снова начинает тасовать колоду, перекладывая карты то вниз, то вверх, а затем разделяет их на три стопки и выкладывает на столе над картой с изображением рыцаря.
— Выбери стопку, которая тебе больше нравится, — предлагает она.
Бейли сравнивает стопки. Одна из них немного небрежная, другая больше двух остальных. Его взгляд постоянно возвращается к стопке справа.
— Вот эта, — говорит он, и, хотя выбор был сделан наугад, ему кажется, что он попал в точку.
Кивнув, прорицательница снова собирает все карты, оставляя выбранную Бейли стопку наверху. Она начинает переворачивать карты одну за другой, выкладывая их на столе непонятным узором: одни друг на друга, другие просто в ряд. Наконец на столе оказывается с дюжину карт. Как и та, на которой изображен рыцарь, все картинки черно-белые. Некоторые совсем простые, некоторые посложнее. Часть из них изображает людей в разных ситуациях, часть — животных, на других нарисованы кубки, монеты или мечи. Искажаясь, карты отражаются в лежащем на столе хрустальном шаре.
Какое-то время прорицательница смотрит на карты, и Бейли понимает, что она ждет, что они ей скажут. А еще ему кажется, что она улыбается, но не очень хочет это показывать.
— Как интересно, — говорит прорицательница. Сначала она дотрагивается до карты, изображающей девушку в ниспадающей тоге с весами в руках, потом до другой, и хотя Бейли не успевает разглядеть ее так же хорошо, как первую, ему кажется, что это падающая башня.
— Что интересно? — спрашивает Бейли, все еще не понимая, что происходит. Он не знает никаких девушек в повязках на глазах и ни разу не бывал в падающих башнях. Он вообще не уверен, есть ли в Новой Англии замки.
— Тебя ждет путешествие, — говорит прорицательница. — Я вижу много событий. И большую ответственность.
Она отодвигает одну карту, переворачивает другую вверх ногами и слегка хмурит брови, но Бейли не покидает ощущение, что она просто пытается скрыть улыбку. Его глаза потихоньку привыкают к мерцанию свечей, и ему становится проще следить за выражением ее лица под вуалью.
— Ты являешься частью целого ряда событий, хотя пока что тебе не дано понять, какое значение впоследствии будут иметь твои поступки.
— Я должен сделать что-то важное, но сначала мне нужно куда-то поехать? — уточняет Бейли. Он надеялся, что предсказание будет менее расплывчатым. Упоминание о путешествии, по идее, должно быть засчитано в пользу бабушкиной точки зрения, даже несмотря на то что до Кембриджа не так уж и далеко.
Прорицательница отвечает не сразу. Сначала она переворачивает еще одну карту. На этот раз она не скрывает улыбки.
— Ты ищешь Поппет, — говорит она.
— Что еще за Поппет? — не понимает Бейли. Прорицательница молчит, с любопытством глядя на него и словно забыв о картах. Ее глаза скользят по его лицу, от шарфа поднимаясь к полям шляпы. Бейли кожей ощущает на себе этот оценивающий взгляд, проникающий внутрь, и беспокойно ерзает на стуле.
— Тебя зовут Бейли? — спрашивает она.
Щеки Бейли становятся бледными, и забытые было настороженность и страх тут же возвращаются. Он судорожно сглатывает, прежде чем ответить — тихо, почти шепотом.
— Да, — выдавливает он с вопросительной интонацией, как будто сам не уверен, его ли это имя. Прорицательница улыбается, глядя на него, и по этой улыбке он вдруг догадывается, что она гораздо моложе, чем ему показалось. Пожалуй, всего на несколько лет старше его.
— Интересно, — говорит она.
Ему хочется, чтобы она подобрала другое слово.
— У нас есть общие знакомые, Бейли. — Она бросает взгляд на лежащие на столе карты. — Сдается мне, сегодня вечером ты пришел сюда в надежде встретить ее. Впрочем, мне приятно, что по дороге ты решил заглянуть и в мой шатер.
Бейли только хлопает ресницами, пытаясь осознать все ею сказанное, и гадает, откуда, черт возьми, ей известна истинная причина его сегодняшнего появления в цирке, хотя он не рассказывал об этом ни одной живой душе, да и самому себе боялся признаться.
— Вы знаете девочку с рыжими волосами? — спрашивает он, до конца не веря, что прорицательница имела в виду именно это.
Но она кивает в ответ.
— Я знаю и ее, и ее брата с момента их рождения, — говорит она. — Это совершенно необыкновенная девочка, и волосы у нее чудесные.
— А она… она по-прежнему в цирке? — спрашивает Бейли. — Я встречал ее лишь однажды, когда цирк приезжал в прошлый раз.
— Она здесь, — говорит прорицательница. Она снова начинает передвигать карты по столу, касаясь то одной, то другой, но Бейли уже не обращает внимания, что на них изображено.
— Ты снова встретишь ее, Бейли. В этом нет никаких сомнений.
Бейли ужасно хочется спросить, когда это случится, но вместо этого он ждет, не расскажут ли ей карты еще что-нибудь. Прорицательница поочередно их перемещает. Она берет карту, изображающую рыцаря, и кладет ее поверх падающей башни.
— Бейли, тебе нравится в цирке? — спрашивает она, заглядывая ему в глаза.
— Это место не похоже ни на одно, где я когда-либо бывал, — признается Бейли. — Не то чтобы я много где бывал, — поспешно добавляет он. — Но мне кажется, что цирк прекрасен. Мне очень здесь нравится.
— Что ж, это все упрощает, — заявляет прорицательница.
— Что упрощает? — не понимает Бейли, но прорицательница не уточняет. Она достает из колоды еще одну карту и, перевернув, кладет поверх карты с рыцарем. Это изображение женщины, льющей воду в озеро. Над ее головой ярко сияет звезда.
Разглядеть выражение лица прорицательницы сквозь вуаль непросто, но Бейли уверен, что по нему пробегает тень, когда она кладет карту на стол. Впрочем, ее взгляд по-прежнему ясен, когда она поднимает на него глаза.
— У тебя все будет хорошо, — говорит она. — Тебе предстоит принять важное решение и столкнуться с разными неожиданностями. Жизнь порой оборачивается удивительным образом. Но, запомни, будущее не высечено на каменных скрижалях.
— Запомню, — обещает Бейли.
Глядя, как прорицательница собирает карты и складывает их аккуратной стопкой, он понимает, что она чем-то опечалена. Рыцаря она оставляет напоследок и кладет поверх всей колоды.
— Спасибо, — говорит Бейли. Вопреки своим чаяниям, он так и не получил ясного ответа относительно собственного будущего, но оно почему-то волнует его все меньше и меньше. Он раздумывает, не пора ли уйти, не зная, что предписывает ему в данном случае этикет.
— Не за что, Бейли, — отвечает прорицательница. — Я была рада погадать тебе.
Бейли запускает руку в карман и, вытащив оттуда пакетик с шоколадными мышами, протягивает ей.
— Хотите мышку? — предлагает он.
Еще до того, как он успевает мысленно осыпать себя проклятиями за подобную глупость, прорицательница улыбается, хотя на мгновение в ее улыбке проскальзывает грусть.
— Почему бы нет, — соглашается она, вытаскивая мышь из пакета за лакричный хвостик. Она кладет конфету на хрустальный шар. — Это одно из моих любимых лакомств, — признается она. — Спасибо, Бейли. Желаю тебе хорошо провести время в цирке.
— Я постараюсь, — говорит Бейли.
Он поднимается со стула и направляется в сторону хрустального полога. Протянув было руку, чтобы раздвинуть его и уйти, он внезапно оборачивается.
— Как вас зовут? — спрашивает он прорицательницу.
— Знаешь, мне кажется, что ты первый, кому захотелось это узнать, — говорит она. — Меня зовут Изобель.
— Рад был познакомиться, Изобель, — говорит Бейли.
— И я была рада познакомиться, Бейли, — улыбается Изобель и тут же продолжает: — Кстати, когда ты выйдешь отсюда, возможно, тебе стоит пойти направо.
Кивнув, Бейли поворачивается и выходит в пустой вестибюль. Перестук хрустальных нитей за его спиной быстро сходит на нет, и в наступившей тишине кажется, будто нет рядом никакой другой комнаты, нет сидящей за столом прорицательницы.
У Бейли почему-то легко на душе. Как будто он стал ближе к земле, но при этом выше ростом. Когда он выходит из шатра и сворачивает направо на извилистую дорожку, беспокойство о собственном будущем уже не так сильно его гнетет.
Узник дерева
Барселона, ноябрь 1894 г.
Комнаты, скрытые от посторонних глаз в недрах Цирка Сновидений, разительно отличаются от присущей ему черно-белой гаммы. Жизнь в них пестрит красками, согретая теплым сиянием янтарных абажуров.
Ярче других раскрашено жилище близнецов Мюррей. Это настоящий калейдоскоп оттенков, среди которых преобладают бордовый, алый и желтый цвета, так что кажется, будто вся комната охвачена огнем.
Время от времени в цирке заходит речь о том, что близнецов неплохо бы отправить в интернат, чтобы они могли получить хорошее образование, но их родители уверяют, что, находясь в столь разношерстной среде и путешествуя по миру, они могут узнать куда больше, чем сидя в классе и уткнувшись в учебник.
Близнецам такое положение дел по душе. Изредка для них устраивают уроки по самым разнообразным предметам, в остальное же время они читают — читают все, что попадает к ним в руки, и подчас в кованой колыбельке, из которой они давно уже выросли, но все равно никак не соглашаются с ней расстаться, собираются целые кипы прочитанных книг.
Им знаком каждый уголок цирка, и они без труда находят дорогу в хитросплетениях пронизавших его дорожек, одинаково уверенно чувствуя себя и в разноцветной части, и в черно-белой.
В эту ночь они сидят под полосатым куполом шатра, над которым раскинулись голые черные ветви высокого дерева.
Поскольку час довольно поздний, кроме них в шатре никого нет, и сомнительно, что кто-то из посетителей цирка еще забредет сюда в предрассветные часы.
Близнецы Мюррей сидят, прислонившись спиной к могучему стволу, и потягивают из дымящихся кружек горячий пунш.
С их выступлениями на сегодня уже покончено, и в оставшиеся несколько часов до восхода солнца они вольны делать что вздумается.
— Звезды будешь смотреть? — предлагает Виджет сестре. — Мы могли бы продляться, сегодня вроде не холодно. — Он вынимает из кармана куртки часы и смотрит, который час. — К тому же время еще раннее, — замечает он. Впрочем, их представления о том, что такое «рано», разительно отличаются от общепринятых.
Поппет задумывается, закусив губу.
— Нет, — говорит она наконец. — В прошлый раз все было такое красное и непонятное. Думаю, мне нужно немного подождать, а уж потом попытаться еще разок.
— Красное и непонятное?
Поппет кивает.
— Это была целая вереница образов, — поясняет она. — Огонь, а потом что-то алое. Человек, который не отбрасывает тени. Ощущение, что все летит кувырком, спутывается, словно клубок, с которым поиграли котята, и теперь сам черт не разберет, где начало, а где конец.
— Ты говорила об этом Селии? — спрашивает Виджет.
— Еще нет, — качает головой Поппет. — Я не люблю рассказывать ей о видениях, пока они лишены смысла. В итоге он чаще всего появляется.
— Это точно, — кивает Виджет.
— Ах да, вот еще что, — вспоминает Поппет. — Кто-то должен прийти. Я это тоже видела. Правда, не знаю, было это до всего остального или после. А может, и во время.
— Ты видела, кто это? — спрашивает Виджет.
— Не-а, — коротко бросает Поппет. Виджета это не удивляет.
— А красное — это что было? — продолжает расспрашивать он. — Ты можешь сказать?
Поппет прикрывает глаза, воскрешая в памяти видение.
— Это похоже на краску, — говорит она. Виджет поворачивается, чтобы заглянуть ей в глаза.
— На краску?
— Да. На разлитую по земле краску, — кивает Поппет. Она вновь закрывает глаза, но тут же их открывает. — Очень много красного. Все перепутано, и мне, если честно, эта красная часть не нравится. Когда я это увидела, у меня даже голова заболела. Часть про гостя куда приятнее.
— Гость — это хорошо, — говорит Виджет. — А ты знаешь, когда нам его ждать?
Поппет качает головой.
— Что-то произойдет совсем скоро. До остального еще далеко.
Они ненадолго замолкают, прильнув спинами к дереву и потягивая пунш.
— Расскажи мне что-нибудь, а? — немного погодя просит Поппет.
— Что например? — спрашивает Виджет. Он всегда уточняет, чего она хочет, даже если у него уже есть наготове история. Такой привилегии он удостаивает лишь избранных слушателей.
— Историю про дерево, — говорит Поппет, запрокинув голову и глядя вверх сквозь черные переплетения ветвей.
Выдержав небольшую паузу, Виджет приступает к рассказу. Шатер и дерево над их головами внезапно превращаются в молчаливые декорации. Поппет терпеливо ждет.
— В любой тайне заключена сила, — начинает Виджет. — Раскрытая тайна утрачивает часть своей силы, поэтому надо хорошо ее хранить. Тайна — настоящая тайна, а не какой-нибудь пустяк — может навсегда изменить судьбу посвященного в нее человека. Записывать тайны особенно опасно, потому что, как бы бережно ты их ни хранил, кто знает, кому может открыться тайна, доверенная клочку бумаги. Так что, если у тебя есть какие-то тайны, и для них, и для тебя будет лучше, если они тайнами и останутся. Отчасти именно по этой причине в мире почти не осталось волшебства. Ведь любое волшебство — это тайна, так же как и любая тайна — это волшебство. Люди годами учились ему, делились его секретами, записывали их в толстые книги, страницы которых со временем желтели и покрывались пылью, а потом волшебство почти исчезло, по капле утратило свою силу. Это было не неизбежно, но закономерно. Любой может совершить ошибку.
И вот ошибку совершил величайший волшебник всех времен — поделился своими тайнами. А это были не просто тайны, а секреты волшебства. Так что цена ошибки была высока.
Свои тайны он открыл девушке. Ее отличали молодость, острый ум и непревзойденная красота…
Он прерывает рассказ, потому что Поппет громко фыркает, уткнувшись в кружку.
— Извини, — говорит она. — Пожалуйста, Видж, рассказывай дальше.
— Итак, ее отличали молодость, острый ум и непревзойденная красота, — продолжает Виджет. — Потому что, не будь она столь умна и прекрасна, он не попался бы в ее сети, и не было бы этой истории.
Волшебник был старым и, конечно же, очень мудрым. Долгие-долгие годы он бережно хранил свои тайны, не соглашаясь никого в них посвящать. Но то ли постепенно он забыл, почему так важно, чтобы тайна оставалась тайной, то ли не устоял перед юностью, красотой и хитростью девушки, а может, просто устал или выпил слишком много вина и не понимал, что делает. В общем, не важно, по какой причине, но он открыл девушке свои самые сокровенные тайны, поделился с ней секретами волшебства, и стоило его тайнам перейти к девушке, как они утратили часть своей силы. Так кошка теряет ворсинки меха, если ее почесать за ухом. Впрочем, его чары по-прежнему были сильны и могущественны, и девушка сумела обратить их против самого волшебника. Обманом она завладела всеми его секретами до последнего. Беречь эти секреты она не собиралась. Возможно, даже записала их, чтобы не забыть.
А самого волшебника она заключила в огромный вековой дуб, вроде того, под которым мы сидим. И чары ее были необыкновенно сильны, потому что это были чары самого волшебника, древние и могущественные, и он не мог их разрушить.
Она оставила его в дереве, и ему неоткуда было ждать избавления, потому что никто не знал, где он. Однако волшебник продолжал жить. Если бы это было возможно, девушка обязательно бы его убила, как только овладела его тайнами, но волшебника нельзя было лишить жизни с помощью его собственных чар. А может, на самом деле она и не хотела его убивать. Вероятно, несмотря на то что ее больше влекли его тайны, чем он сам, все-таки она была к нему немного привязана и решила его пощадить. Она подумала, что будет достаточно просто заключить его в дерево.
Впрочем, дела у нее пошли не так хорошо, как она рассчитывала. Она была беспечна по отношению к украденным ею секретам и даже не пыталась хранить их в тайне, выставляя свои новые умения напоказ при всяком удобном случае. В скором времени волшебство утратило силу, а потом и сама девушка исчезла, и все о ней забыли.
А душа волшебника соединилась с духом дерева. Дерево крепло и росло, его ветви тянулись к небу, а корни все глубже проникали в землю. И частички души волшебника прорастали в листьях, в коре, проникали в древесный сок. Белки разносили по округе желуди, которые роняло дерево, и из них вырастали новые деревья, крепли, набирали силу, и в них тоже жила душа волшебника.
Вот так и вышло, что, потеряв свои секреты, волшебник обрел бессмертие. Его дерево продолжало расти, когда коварная юная красавица уже постарела и утратила былую красоту. В каком-то смысле с годами волшебник стал еще сильнее и могущественнее, чем прежде. И все же, несмотря на это, будь у него возможность повернуть время вспять, он бы бережнее хранил свои тайны, — заканчивает рассказ Виджет.
В шатре вновь воцаряется тишина, но теперь дерево кажется Поппет более живым, чем до того, как она услышала эту историю.
— Спасибо, — говорит она. — Это хорошая сказка. Вроде грустная, а в то же время и нет.
— Всегда пожалуйста, — улыбается Виджет. Он делает очередной глоток, но пунш уже скорее теплый, чем горячий. Мальчик поднимает кружку и держит на уровне глаз, сосредоточенно глядя на нее до тех пор, пока над ней не начинает мягко клубиться пар.
— Разогреешь для меня тоже? — просит Поппет, протягивая ему свою кружку. — У меня никогда толком не получается.
— Зато мне левитация не дается, так что мы квиты, — говорит Виджет. Он с готовностью берет кружку и разогревает напиток, пока над поверхностью не начинает виться дымок.
Он поворачивается, чтобы отдать кружку сестре, однако она выскальзывает из руки и легко плывет по воздуху сама собой. Поверхность напитка чуть дрожит, но в остальном кружка движется так плавно, как будто скользит по столу.
— Хвастунишка, — ухмыляется Виджет.
Они продолжают прихлебывать разогретый пунш, разглядывая черное кружево ветвей над головами.
— Видж? — окликает брата Поппет, прерывая затянувшееся молчание.
— Что?
— Получается, не так уж плохо сидеть взаперти? Все зависит от того, где тебя заперли?
— Полагаю, все зависит от того, по душе ли тебе то место, в котором тебя заперли, — говорит Виджет.
— И по душе ли тебе тот, с кем ты там застрял, — добавляет Поппет, пихая ногой в белом сапоге его ногу в черном.
Смех Виджета отдается гулким эхом под куполом шатра и уносится вверх, к ветвям, усыпанным свечами. Над каждой подрагивает ослепительно белый язычок пламени.
Временные пристанища
Лондон, апрель 1895 г.
Только возвратившись в Лондон, Тара Берджес осознает, что на визитке, которую ей дал мистер Баррис, указан адрес «Мидланд Гранд Отеля», а отнюдь не частного дома.
Визитка несколько дней лежит на столике у нее в гостиной, попадаясь на глаза всякий раз, когда она проходит мимо. Временами Тара совсем забывает о ней, но она неизменно снова напоминает о себе.
Лейни собирается пожить в Италии и настойчиво приглашает сестру устроить себе отпуск и поехать с ней, но ее уговоры тщетны. Тара почти ничего не рассказывает о поездке в Вену, упомянув лишь вкратце, что Итан о ней спрашивал и передавал привет.
Лейни заявляет, что им тоже пришла пора задуматься о переезде и что, возможно, стоит обсудить этот вопрос после ее возвращения.
Тара молча кивает и крепко обнимает сестру на прощание.
Оставшись одна, Тара с отсутствующим видом бродит по притихшему дому. Забывает на диванах и столах недочитанные романы.
Отказывается, когда мадам Падва приглашает заглянуть к ней на чай или составить компанию для похода на балет.
Она разворачивает все зеркала в доме лицом к стене, а те, что ей не под силу развернуть, завешивает простынями, так что они напоминают привидения, поселившиеся в опустевших комнатах.
Она плохо спит по ночам.
Долгие месяцы визитка пылится на столе, терпеливо ожидая своего часа, и вот он настает. Тара кладет ее в карман и выходит из дома. Она садится в поезд, даже не успев подумать, правильно ли поступает.
Раньше ей никогда не доводилось бывать в отеле, примыкающем к вокзалу Сент-Панкрас, но она с первого взгляда понимает, что это может быть только временным пристанищем. Вопреки внушительным размерам здания, от него так и веет непостоянством. Поток населяющих его гостей и туристов никогда не иссякает. Они останавливаются на пару дней, чтобы вскоре продолжить путешествие.
Она обращается к портье, но тот утверждает, что такой гость в их отеле не проживает. Тара несколько раз повторяет имя, однако портье никак не может его разобрать. Она пробует несколько вариантов, поскольку буквы на визитке, полученной от Барриса, смазались, а точно вспомнить, как оно должно читаться, ей не удается. С каждой минутой, проведенной в холле отеля, в ней крепнет уверенность, что она вообще ни разу не слышала, чтобы кто-то произносил это имя вслух.
Портье любезно интересуется, не желает ли она оставить записку на тот случай, если интересующий ее джентльмен вдруг объявится в ближайшие дни, но Тара, покачав головой, благодарит его за потраченное время и возвращает визитку в карман.
Остановившись в нерешительности посреди холла, она гадает, как могло случиться, что адрес неверный. Баррису несвойственно давать кому-то непроверенную информацию.
— Добрый день, мисс Берджес, — раздается прямо у нее над ухом.
Она не заметила его приближения, но человек, чье имя она по-прежнему не может воскресить в памяти, стоит рядом с ней в неизменном сером костюме.
— Добрый день, — словно эхо, отзывается она.
— Вы хотели меня видеть? — спрашивает он.
— Вообще-то да, — кивает Тара. Она собирается объяснить, что ее направил к нему мистер Баррис, однако, опустив руку в карман, не находит там карточки и в растерянности замолкает, даже не начав говорить.
— Что-то не так? — интересуется человек в сером костюме.
— Нет-нет, все в порядке, — отвечает Тара, внезапно засомневавшись, не оставила ли она визитку дома.
Возможно, она так и лежит на столике в гостиной.
— Я хотела поговорить о цирке.
— Конечно.
Он ждет, что она заговорит, и на его лице появляется выражение, которое можно истолковать как сдержанную заинтересованность.
Она пытается, как может, объяснить, что ее беспокоит. Что в цирке происходят странные вещи, о которых большинство даже не догадывается. Что многим из них она не находит разумного объяснения. Она приводит несколько примеров, которые они обсуждали с Баррисом. Говорит, как ее пугает собственная неспособность разобраться, где явь, а где сон. Как страшно порой смотреть в зеркало и видеть там одно и то же лицо, ничуть не изменившееся с годами.
Она говорит сбивчиво, с трудом формулируя, что именно она имеет в виду.
В глазах ее собеседника видна сдержанная заинтересованность.
— Мисс Берджес, чего вы от меня хотите? — спрашивает он, когда она замолкает.
— Я хочу объяснений, — говорит она.
Он некоторое время смотрит на нее все с тем же выражением.
— Цирк — это всего лишь цирк, — говорит он. — Зрелищный аттракцион, не более того. Вы не согласны?
Тара кивает, даже не успев обдумать его слова.
— Вы не торопитесь на поезд, мисс Берджес? — интересуется он.
— Тороплюсь, — кивает Тара. Она совершенно забыла про поезд. Она гадает, который нынче час, но не может отыскать часы, чтобы узнать время.
— Я как раз собирался на вокзал, если моя компания вас не смутит.
Они вдвоем проделывают недолгий путь от отеля до вокзала. Он галантно придерживает для нее двери. Заводит дежурный разговор о погоде.
— Полагаю, вам пойдет на пользу, если вы придумаете, чем себя занять, — говорит он, когда они оказываются возле поездов. — Вам нужно чем-то отвлечь себя от мыслей о цирке. Вы согласны?
Тара снова кивает.
— Всего хорошего, мисс Берджес, — говорит он, прикасаясь пальцами к полям шляпы.
— Всего хорошего, — послушно повторяет она.
Он уходит, оставив ее одну. Когда Тара оборачивается, чтобы посмотреть, в какую сторону он направится, серый костюм успевает раствориться в толпе.