Грэм Макнилл
Ангел Экстерминатус
Warhammer 40000 –
Грэм Макнилл
АНГЕЛ ЭКСТЕРМИНАТУС
Плоть и железо
THE HORUS HERESY®
Это легендарное время.
Галактика в огне. Грандиозные замыслы Императора о будущем человечества рухнули. Его возлюбленный сын Хорус отвернулся от отцовского света и обратился к Хаосу. Армии могучих и грозных космических десантников Императора схлестнулись в безжалостной братоубийственной войне. Некогда эти непобедимые воины как братья сражались плечом к плечу во имя покорения Галактики и приведения человечества к свету Императора. Ныне их раздирает вражда. Одни остались верны Императору, другие же присоединились к Воителю. Величайшие из космических десантников, командиры многотысячных легионов – примархи. Величественные сверхчеловеческие существа, они – венец генной инженерии Императора. И теперь, когда они сошлись в бою, никому не известно, кто станет победителем. Миры полыхают. На Исстване‑V предательским ударом Хорус практически уничтожил три верных Императору легиона. Так начался конфликт, ввергнувший человечество в пламя гражданской войны. На смену чести и благородству пришли измена и коварство. В тенях поджидают убийцы. Собираются армии. Каждому предстоит принять чью‑либо сторону или же сгинуть навек.
Хорус создает армаду, и цель его – сама Терра. Император ожидает возвращения блудного сына. Но его настоящий враг – Хаос, изначальная сила, которая жаждет подчинить человечество своим изменчивым прихотям. Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Темных Богов. Если Император проиграет войну, человечеству уготованы страдания и вечное проклятие.
Эпоха разума и прогресса миновала.
Наступила Эпоха Тьмы.
Действующие лица
III ЛЕГИОН, ДЕТИ ИМПЕРАТОРА
Фулгрим ― примарх Детей Императора
Фабий ― апотекарий Детей Императора
Эйдолон Воскресший ― лорд‑коммандер
Юлий Кесорон ― Любимый Сын, первый капитан
Марий Вайросеан ― капитан, 3‑я рота
Люций ― Вечный Мечник
Калимос ― Мастер Кнута, капитан, 17‑я рота
Лономия Руэн ― капитан, 21‑я рота
Бастарне Абранкс ― капитан, 85‑я рота
Крисандр Кинжальный ― капитан, 102‑я рота
IV ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ ВОИНЫ
Пертурабо ― примарх Железных Воинов
Форрикс ― Разрушитель, первый капитан, триарх
Обакс Закайо ― лейтенант, 1‑й гранд‑батальон
Беросс ― кузнец войны, 2‑й гранд‑батальон
Галиан Каррон ― технодесантник, 2‑й гранд‑батальон
Харкор ― кузнец войны, 23‑й гранд‑батальон, триарх
Кроагер ― лейтенант, 23‑й гранд‑батальон
Солтарн Фулл Бронн ― Камнерожденный, 45‑й гранд‑батальон
Барбан Фальк ― кузнец войны, 126‑й гранд‑батальон
Верховный Сюлака ― апотекарий, 235‑й гранд‑батальон
Торамино ― кузнец войны, командующий Стор Безашх
Кадарас Грендель ― легионер
«СИЗИФЕЙ»
Ульрах Брантан ― капитан, 65‑я клановая рота Железных Рук
Кадм Тиро ― советник капитана Брантана
Фратер Таматика ― Железорожденный, ветеран‑морлок
Сабик Велунд ― железный отец
Карааши Бомбаст ― дредноут
Вермана Сайбус ― ветеран‑морлок
Септ Тоик ― ветеран‑морлок
Игнаций Нумен ― боевой брат
Никона Шарроукин ― легион Гвардии Ворона, 66‑я рота
Атеш Тарса ― апотекарий, легион Саламандр, 24‑я рота
ЭБОНИТОВЫЕ АРХИМСТЫ
Каручи Вора ― оват‑провидец Верхних путей
Варучи Вора ― оват‑провидец Нижних путей
VII ЛЕГИОН, ИМПЕРСКИЕ КУЛАКИ
Феликс Кассандр ― капитан, 42‑я рота
Наварра ― легионер, 6‑я рота
Зов смерти – это зов любви. Смерть будет сладостной, если мы ответим ей, если признаем ее одной из великих и вечных форм жизни и преображения. [1] В ней – тот миг, когда человек выходит за пределы своей низменной природы и превращается в существо, способное летать, – богоподобное, лучезарное, эфемерное и прекрасное. В этом будет мое торжество, и тогда я стану сутью бытия, явленной во всем многообразии Империума.
Примарх Фулгрим, «Мое имаго феникса»
Как ржавчина – железо, чувство вины пятнает и разъедает душу, постепенно проникая все глубже, пока не выест самую структуру металла. [2] Однако если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурным, но ты чист перед собственной совестью, ты всегда найдешь друзей. [3]
Примарх Пертурабо, «Жертвовать добровольно»
Истинно говорю вам, дети мои, что недолго осталось до того дня, когда в царство ваше придет безумие, и Ангел Экстерминатус пошлет своих прислужников, демонов в облике человека, дабы калечить и убивать. Это воплощение порочности не пощадит никого, и сердце его породит сонм демонов, ибо врата ада открываются.
Фрагмент из фиренцийского манускрипта «Деление пророчеств»
Книга I
TERRA FIGULA [4]
Теогонии – I
Внизу смерть, наверху неизвестность. Выбор один. Секундная невнимательность, всего один неосторожный шаг – и он погибнет, разобьется на острых как ножи камнях внизу. Его пальцы, цеплявшиеся за мельчайшие выступы в скале, кровоточили. Мышцы ног дрожали, словно натянутые струны, мускулы рук горели от перенапряжения, однако он не помнил, когда успел так устать.
Как он здесь оказался?
Ответа на этот вопрос он не знал. Он вообще мало что знал – лишь то, что неровная поверхность скалы была мокрой и уходила куда‑то вверх, пропадая из вида за пеленой дождя. А что там, наверху утеса? Ответа опять не будет, но дно пропасти он видел достаточно ясно. Правую руку свело судорогой, и он осторожно, палец за пальцем, ослабил хватку, чтобы боль в суставах утихла.
Длинные черные волосы падали на глаза, и он встряхнул головой. Это движение чуть не сбросило его вниз, так что пришлось вцепиться в скалу еще сильнее. Он выплюнул дождевую воду и посмотрел вверх, где клубились серые облака, сочившиеся моросью. Сколько еще до вершины? Что проще – подниматься или спуститься на дно, которое, хоть и на большом расстоянии, могло оказаться все‑таки ближе?
Узнать это было невозможно, но скоро ему придется что‑то решать.
Неверное решение лучше, чем никакого, и он понял, что есть только два варианта: отступить к уже известной участи – или подняться к неведомому будущему. У него не было воспоминаний, но он знал, что отступать не в его характере. Если уж что‑то решил, надо следовать принятому плану, чем бы это ни обернулось. Он не мог сказать, откуда в нем взялась эта уверенность, но как только выбор был сделан, он понял, что не ошибся.
Поднял правую руку, скользнул ладонью по скале в поисках опоры и, обнаружив ее, крепко ухватился. Аккуратно разжал пальцы левой руки и дотянулся до узкого каменного выступа. Надежно держась руками, поднял босую ногу (ступня распорота – поранил где‑то по пути сюда?) и поставил ее в устойчивую позицию. Оттолкнулся, подтянулся и почувствовал пьянящую радость победы от того, что преодолел даже такое малое расстояние.
Он продолжал подъем мучительно медленно, но упорно. Каждое движение несло в себе боль и риск, но он действовал с непреклонной решимостью, запретив себе думать о неудаче. Усилившийся дождь терзал тело ледяными иголками, как будто вознамерился сбросить его со скалы.
И дождь, и усталость, и боль – все было против него, но он только сильнее цеплялся за скалу стихиям наперекор. Перехват за перехватом, шаг за шагом, все выше и выше. Каждый миг этого подъема был рождением заново, каждый новый вдох – откровением. Камни внизу удалялись, но облака наверху, казалось, поднимались вместе с ним, обнажая следующую часть утеса, но не его вершину.
Как знать, может быть, никакой вершины и нет. Может быть, он будет карабкаться, пока не кончатся силы, а потом сорвется навстречу смерти. Эта мысль не вызвала в нем особой тревоги, ведь погибнуть, исчерпав все силы, лучше, чем погибнуть, так и не узнав предела собственной выносливости. Приободрившись, он полез быстрее: теперь гора стала его врагом, препятствием, которое надо преодолеть. Конкретный образ врага придал ему сил, до предела обострив желание победить.
Теперь и вверху, и внизу он видел только каменный откос, эту неумолимую черную стену, которая хотела, чтобы он сдался и умер. Он стиснул зубы, а потом со злостью плюнул в скалу перед собой. Кровь ручейками струилась по рукам из глубоких, до кости, порезов на ладонях, оставшихся от острых выступов, на которые он переносил весь свой вес. Но боль – ничто по сравнению с мыслью, что эта скала окажется сильнее его.
Он не знал, почему вероятность поражения казалась ему столь мучительной, если самой смерти он не боялся. Чего вообще может бояться человек, у которого нет ни памяти, ни будущего? За этой мыслью пришла другая: посмотрев на свои тонкие руки, прикинув в уме собственный рост, он понял, что еще подросток.
У него было тело юноши; крепко сложенное, мускулистое, но все‑таки не тело взрослого мужчины. Может быть, этот подъем – часть какого‑то мальчишеского спора или обряда инициации? Проверка его мужества, ритуал взросления? На границе сознания вспыхнул неясный образ: кто‑то огромный и грозный вкладывает в него железную волю и готовит невозможные испытания, зная, что он их выдержит.
Воспоминание померкло, сменяясь новым смутным ощущением.
Он здесь не один.
Некто – нечто? – следит за ним.
Смехотворная мысль, потому что где найти еще одного такого дурака, который полезет по отвесной скале в дождь? Но возникшее чувство не исчезало. Он нашел подходящий выступ, на котором мог отдохнуть, не разодрав снова израненные ноги, и осторожно развернулся так, чтобы встать спиной к откосу. Спустился туман, и влажная непроницаемая завеса скрыла все вокруг, обнажив, однако, кусочек неба.
Он увидел звезды.
Прекрасный черный холст, на нем россыпь ярких точек – брызги света от невероятно далеких солнц. Он знал, что такое звезды, знал химические законы их жизненных циклов, но источник этого знания оставался такой же тайной, как и путь, который привел его на эту скалу. Созвездия и потоки светящихся частиц вращались у него над головой, словно огромный сияющий диск.
Но что‑то еще было в центре этого диска, оно было там всегда и не отрываясь наблюдало за юношей. Он смутно чувствовал, что это взгляд не благожелательного покровителя, но охотника, который следит за добычей.
Это нечто напоминало океанский водоворот, перенесшийся с земли на небеса, где теперь он вращался вихрем тошнотворных оттенков, изрыгая гнилую пену материи и света. Целая область космоса поглощала время, а потом выплевывала изуродованными кусками; вихрь казался юноше глазом какого‑то огромного чудовища, родившегося недавно, но которому суждено пережить сами звезды.
Это зрелище вызвало в юноше тошноту и головокружение, и он зажмурился, чувствуя, что теряет равновесие. Ноги его задрожали, тело словно перестало слушаться и наклонилось вперед, так что спина больше не прижималась к скале. Впереди был безбрежный провал в ничто, и юноша ошеломленно понял, как узок этот каменный выступ на котором он стоит, и как далеко до земли.
Его рука шарила по поверхности скалы, но не находила опоры. Тело наклонилось еще дальше в пропасть, голос разума кричал, призывая сопротивляться этой слабости. Нащупав тонкую трещину в камне, он с силой вогнал в нее пальцы – и в тот же миг рухнул в пустоту.
Руку, которая удерживала его от окончательного падения, пронзила боль. Чувствуя, что хват соскальзывает, обдирая краями трещины кожу с кисти, он сжал пальцы в кулак и стиснул зубы, стараясь побороть подступающую волну паники. И снова силы ему для этого дал гнев.
Кто‑то бросил его на этом утесе, обрекая тем самым на верную смерть. Он мог сказать это с абсолютной, но в то же время необъяснимой уверенностью. Зачем кому‑то приговаривать к такой смерти подростка, который к тому же ничего не помнит? Какой в этом смысл? Неоправданная жестокость такого крещения огнем вызвала в нем злость, а злость в свою очередь породила ледяное спокойствие. Он глубоко вдохнул и постарался не думать о боли в израненной руке.
А потом из тумана вынырнул какой‑то предмет – веревка, которую спускали по отвесной стене утеса.
– Хватайся, парень, – сказал голос сверху. – Давай же.
Туман рассеялся, и он увидел вершину: густо заросшая дроком и жестким папоротником, она была в каких‑то пятидесяти метрах от него. На фоне ночного неба выделялась группа мужчин в бело‑золотых доспехах. Двое из них держали веревку; третий, в шлеме с красным гребнем, окликнул его еще раз:
– Ну же, мальчишка, думаешь, нам больше нечего делать, кроме как тащить тебя наверх?
В ответ на эту скептическую оценку его шансов добраться до вершины самому юноша презрительно скривился. Потянувшись свободной рукой, он нашел надежный зацеп – и с трудом перевел дыхание, когда напряжение в другой руке ослабло. Ноги через мгновение нашарили опору, и он смог вытащить окровавленные пальцы из трещины.
– Я поднимусь сам, – сказал он. – Помощь мне не нужна.
– Как хочешь, – мужчина пожал плечами. – Поднимайся, падай, мне все равно.
Веревку втянули наверх; видя, что испытание близко к концу, он почувствовал прилив свежих сил. Двигаясь от одной опоры к другой, он все увереннее отвоевывал у скалы метр за метром. Чем ближе к вершине, тем больше зацепов оказывалось на стене, как будто скала наконец смирилась с тем, что не сможет его убить. Он подтянулся в очередной раз, начал нащупывать следующую опору, но вокруг была только пустота – он добрался до вершины.
К нему потянулись руки в латных перчатках, но он оттолкнул их от себя и встал на краю утеса, совершенно измученный. Сердце колотилось в груди, все тело переполнял восторг победы. Чувствуя, что широко улыбается несмотря на боль, он сделал глубокий вдох и сморгнул каменную крошку с ресниц.
И увидел крепость.
Она затмевала горизонт: незыблемая твердыня, словно высеченная из самой вершины горы. За каменными стенами, высокими и неприступными, за башнями, ощерившимися орудиями, сквозь амбразуры в мраморе виднелись только крыши величественных храмов и блистательных дворцов.
Он понятия не имел, что это за место, но знал, что должен быть здесь.
Сделал шаг вперед, к огромным бронзовым воротам – и его сразу же окружили воины в белых доспехах. Они подняли оружие с долами на стволах и с замысловатыми ударными механизмами.
– Ни шагу дальше, – предупредил человек в шлеме с гребнем и достал из кобуры пистолет с длинным и узким стволом, изготовленный из серебристой стали и чеканного золота. В цилиндрическом барабане из стекла плясали молнии.
Юноша посмотрел на пистолет, нацеленный ему в грудь, но страха не почувствовал.
– Вы бросили мне веревку, а теперь собираетесь убить? Сомневаюсь.
– Кто ты такой и почему пробираешься к Лохосу тайком?
– Лохос? – переспросил он. – Это Лохос?
– Да, – ответил воин. Он встретился с юношей взглядом, и рука, державшая пистолет, задрожала.
– Кому он принадлежит? – спросил подросток, и голос его казался гораздо старше, чем можно было предположить по внешнему виду.
– Даммекосу, тирану Лохоса. – Воин, похоже, был удивлен тем, что вообще ответил на вопрос.
– А кто ты?
– Мильтиад… – неохотно представился воин, – младший опцион 97‑й гранд‑роты Лохоса.
– Отведи меня к Даммекосу, младший опцион Мильтиад, – приказал он, и воин кивнул. Юноша посмотрел в глаза остальным солдатам, и они один за другим опустили оружие.
– Да, конечно, – сказал Мильтиад; судя по его тону, он все еще был в замешательстве от собственных слов, но ничего не мог с собой поделать. – Следуй за мной.
Они пошли по неровной земле вдоль каменной гряды, пока впереди не показалась дорога. Ступив на накатанный грунт дороги, юноша обернулся к обрыву и посмотрел в небо, где лучился темным светом противоестественный вихрь. Казалось, он ощутимо приблизился и теперь затмевал своей громадой все небо, расползаясь по нему, словно язва.
– Что это такое? – спросил юноша у Мильтиада.
– На что ты смотришь?
– Вот на это, – он указал на гноящуюся рану в небесах.
– Я вижу только звезды, – пожал плечами Мильтиад.
– А звездный водоворот?
– Какой еще водоворот?
– Вы правда его не видите? – допытывался юноша. – Никто из вас?
Воины покачали головами, даже не догадываясь о существовании того, что, похоже, мог видеть только он. Причина, почему это так, стала еще одной загадкой этой ночи.
– Кто ты? – заговорил Мильтиад. – Мне следовало позволить тебе упасть, но…
Память подсказывала некое число, но нет, он не просто какой‑то номер.
У него есть имя, и теперь, услышав нужный вопрос, он понял, что знает его.
– Кто я? – переспросил юноша. – Я Пертурабо.
Глава 1
КРАСОТА В СМЕРТИ
ВОЗРОЖДЕНИЕ
СТРАЖИ
Маленькая деталь: практически незаметная, но все же имеющая значение. Существо: размером с палец, из клады крылатых, с сегментированным панцирем и хрупким экзоскелетом в красновато‑коричневых разводах. Нитеобразные антенны на голове улавливали миллион разных запахов, которыми был насыщен воздух, но из‑за того что по телу существа распространялось ядовитое оцепенение, они шевелились с необычной медлительностью.
Существо – кордатусский веспид – двигалось неверными шагами по изрытой рыжей грязи, что покрывала склон. От укреплений, выросших у подножия горы словно опухоль, поднимались вихри теплого воздуха, и эти анабатические ветра несли запахи войны – жженое железо, дым от химического топлива, мускусные ароматы масел, смазочных веществ и крови, связанные со сверхлюдьми.
Любому ксеноэнтомологу поведение существа показалось бы по меньшей мере странным. Его жевательные мандибулы щелкали вслепую, а лапки дергались, словно трехчастный мозг не контролировал импульсы, которые посылал по нервным стволам как будто в припадке. Раньше насекомое жило в улье на раскидистых ветвях высокого полеандрового дерева, но артиллерийский огонь уже давно превратил уступы агротеррас в изуродованную воронками пустошь, а от деревьев оставил только расколотые пни.
Пламя опустошило улей и убило его матку, однако остаточные следы феромоновых смол еще чувствовались, и веспид смог найти дорогу к улью. Что двигало им – простой инстинкт или желание умереть в останках того, что было его домом? По какой‑то причине существо карабкалось по глинистым бороздам, но его долгое странствие ввысь окончилось ничем. Тело насекомого больше не могло сопротивляться токсину, введенному с убийственной методичностью, и веспид остановился. Он замер без движения на плоской вершине земляного уступа, над которым возвышалась осыпающаяся терраса из блестящего камня. Из стены во все стороны, словно растопыренные пальцы, торчали прутья ржавой арматуры, опаленные дочерна.
Казалось, что насекомое мертво, но дрожь движения еще пробегала по его брюшку и бокам. Голова раздулась, словно внутренности, заключенные в экзоскелет, взбунтовались в неистовом желании перекроить себя. Панцирь всколыхнулся от волн внутреннего давления, подвижные сегменты выгнулись, как будто хотели улететь прочь от гибнущего хозяина. От тела насекомого отделилась хитиновая пластинка, и под ней показался какой‑то студенистый, извилистый вырост – новорожденный паразит, который утолял голод, пожирая внутренние органы своего носителя.
Организм‑каннибал высвободился из оболочки, в которую превратился его родитель. Под воздействием воздуха его плоть сразу же начала твердеть: в одно мгновение она утратила прозрачность, и быстро растущий панцирь прошел через всю гамму мерцающих оттенков, напоминавших масляные разводы на воде – невероятные и завораживающие. Расколотая шелуха, оставшаяся от веспида, сломалась под весом паразита, который проходил через все этапы морфогенеза с ошеломительной скоростью.
Его плоть разошлась и выпустила наружу прозрачные крылья. По сравнению с телом они были длинные, как у стрекозы, и оканчивались мембранной паутиной подвижных ресничек. Крылья сделали первый взмах, и из‑под тела паразита развернулся черно‑золотой сегментированный хвост. Существо обрело идеальную симметрию.
Хотя его рождение было страшным и излишне мучительным, само создание, безусловно, отличалось красотой. Прекрасный лебедь, вылупившийся из грязных останков, – свидетельство того, что даже из небывалой жестокости может возникнуть невиданная красота.
А потом на новорожденное существо опустился железный ботинок и втоптал его в грязь: циничное свидетельство – как будто кто‑то в этом сомневался – того, что в этом мире нет ни справедливости, ни сострадания.
Владелец ботинка, а также всего громоздкого доспеха терминатора‑катафрактария, смотрел на затянутую дымом гору и золотую цитадель, венчавшую ее вершину. Не подозревая, что он только что оборвал чью‑то короткую жизнь, Форрикс изучал взорванные террасы Кадмейской цитадели и был вынужден с неохотой признать, что фортификации мастерски использовали особенности местной топографии и составляли единое целое с окружающим городом. Военные строители из Имперских Кулаков всегда действовали бесстрастно и эффективно, но их командующий понимал первую заповедь победителя: лучшее завершение кампании – это когда проигравшая сторона не чувствует себя завоеванной.
Железные Воины об этой заповеди редко вспоминали.
– Завоеватель укрепляет стены, и все склоняются перед ним как перед освободителем, – сказал Форрикс, оглянувшись на оставшуюся внизу широкую долину. Вокруг цитадели зубчатыми линиями высились укрепления: стены, оплетенные колючей проволокой, дерзко рассекли нижний уровень города, без всякого почтения вторглись в жилые районы, в сельскохозяйственные и промышленные территории, и с той же наглостью осквернили природные красоты этого места. Редуты, бункеры и высокие донжоны росли, словно сталагмиты в пещере, и пелена дыма накрыла собой красную пыль долины.
Подошва крутого холма в самом центре огромного космопорта уже оделась в металл, и с каждым новым днем стальной каркас поднимался все выше – полз вверх подобно раковой опухоли, которая не остановится, пока не скроет под собой всю красно‑охряную шкуру горы.
За нарастающей железной обшивкой следовали новые участки фуникулерных рельсов большого сечения; по этим путям тяжелые бомбарды и гаубицы поднимут к огневым позициям, устроенным на скальных террасах. До сих пор обстрел вели в основном "Василиски", эти трудяги осадной артиллерии, но еще несколько дней – и более крупные орудия поднимутся достаточно высоко, чтобы посылать тяжелые бризантные заряды в сердце цитадели.
А после этого все будет кончено.
Ни одна крепость не устоит, когда за нее берутся мастера артиллерийского дела. Железные Воины сровняют этот холм Дорна с землей и не оставят и следа от Кадмейской цитадели – и не важно, какие технологические чудеса создали ее стены.
Какое‑то время Форрикс наблюдал, как отряд пленных горожан тянет по склону длинные мотки троса в стальной оплетке. Люди обливались потом от неподъемного груза и кровью – от кнутов Обакса Закайо. За ними шли строительные машины, когтистые и с паучьими лапами: они бурили гору, чтобы установить стяжки и укрепить породу, как того требовали осадные инженеры. В этой работе было неумолимое и успокаивающее постоянство, но только те, кто был хорошо знаком с искусством строительства и разрушения фортификаций, мог оценить сложное взаимодействие логистики, планирования и физической силы. За всей этой жестокостью и рабским трудом, лишениями и насилием, которому подвергалась земля, скрывалось истинное искусство, скрывалась красота – необычная и редко кому заметная.
– Снова любуешься своими шедеврами, триарх? – спросил Барбан Фальк, поднимаясь на защищенный наблюдательный пост. Чуть выше поста располагались первые передовые укрепления, которые Имперские Кулаки возвели на этой планете; теперь они были разрушены.
– Любуюсь, да не своими, – Форрикс кивнул головой в сторону вражеских фортификаций.
Хотя цитадель скрывалась за облаками дыма, марево над ее стенами, которые артобстрел испещрил шрамами и выбоинами, указывало, что древние автоматические механизмы самовосстановления уже приступили к ремонту. В мираже пустотных щитов огромные клубы пыли и слабые солнечные лучи причудливо искажались, и преломленный свет рассыпался осколками радуги.
– А ты всегда любил дразнить судьбу, ведь правда, Форрикс? – заметил Фальк; из‑за их массивных доспехов на маленьком посту теперь было не повернуться.
Форрикс и без уточнений понял, что тот имел в виду.
После катастрофы в системе Фолл о сынах Дорна можно было говорить только с ненавистью, и Железный Владыка нещадно карал за проявление любых других чувств. Если бы на месте Фалька был кто‑то другой, Форрикс бы в такой ситуации промолчал, но он доверял Барбану – насколько один Железный Воин может доверять другому.
– Ты и сам думаешь так же, я знаю.
– Да, но мне хватает ума держать язык за зубами.
– Что ж, ты всегда разбирался в политике лучше меня, – признал Форрикс.
– Зато ты – один из Трезубца, и примарх к тебе прислушивается.
– Очень немногие могут сейчас этим похвастаться, – ответил на это Форрикс с неожиданной для себя прямотой.
Фальк пожал плечами, что в тяжелом терминаторском доспехе было совсем не просто. Пластины исполинской брони были окантованы черно‑золотыми шевронами, и гладкая поверхность цилиндрических наплечников резко контрастировала с броней Форрикса, изношенной в боях. Это снаряжение изначально создавалось для Кузнеца войны Дантиоха из 51‑й Экспедиции, но после того как тот потерпел три поражения подряд на Голгисе, Стратополах и Крак Фиорине, оно перешло к Фальку как более достойному кандидату. О Дантиохе, как и о Фолле, Железные Воины теперь не говорили; о делах его предпочли забыть, а имя стало синонимом для провала поистине колоссальных масштабов.
– Я не рискну утверждать, что понимаю ход мыслей нашего господина, но я действительно вижу, когда в нем поднимается волна гнева. – Фальк пошевелил похожими на зубила пальцами силовой перчатки, словно взвешивал каждое слово, которое собирался сказать. – А волны эти поднимаются все чаще и при этом становятся все сильнее.
– Что с западными апрошами? – спросил Форрикс, не желая отвечать на последнее замечание товарища.
Фальк ответил на это коротким смешком:
– Ты же не думаешь, что я пытаюсь тебя подловить? – Огромный воин провел рукой по черным как смоль волосам и еще больше прищурил тяжелые веки. – Неужели ты подозреваешь, что я хочу спровоцировать тебя на неосторожные слова, которые потом передам примарху? Будь у меня нежная душа, она бы сейчас кровью обливалась от обиды.
Форрикс расщедрился на слабую улыбку:
– Нет, такого я не подозреваю.
– А стоило бы, – сказал Фальк. – Ради места в Трезубце я бы предал тебя не задумываясь – особенно теперь, когда Голг превратился в труп, а Беросс на полпути к тому же и вряд ли пойдет на повышение.
– Закончи западные апроши к завтрашнему вечеру, и твое желание может сбыться.
Фальк кивнул, достал свиток вощеного пергамента из кармана на широком поясе из вываренной кожи и протянул его Форриксу. Тот развернул пергамент и окинул чертежи товарища критическим взглядом.
– Все идет по плану, – Фальк не скрывал хвастливой гордости. – Сегодня к закату бреширующие батареи уже будут на месте. Судя по данным подповерхностных ауспексов, для бреши в стене такой плотности, какая отмечена в полукруглом бастионе, потребуется шестнадцать часов артподготовки.
Форрикс рассматривал переплетение чертежных линий, оценивал углы апрошей и области перекрытия огневых мешков, расположение «мертвых зон» и анфиладных редутов. Жестокая функциональность в замыслах его товарища Кузнеца войны вызывала восхищение.
– Вижу, брешь‑батареям ты предпочитаешь штурмовые бастионы, – отметил Форрикс.
Фальку всегда больше нравилась грубая прямота фронтального натиска, а не математически точная последовательность постепенной атаки. Для Форрикса уничтожение крепости было вопросом скрупулезных расчетов, но его коллеге осада представлялась этаким кулачным боем, где противники лупят друг по другу, пока один из них не упадет.