Хотя Фулгрим и говорил с излишней помпезностью, ему все‑таки удалось пробудить в брате любопытство. Пертурабо отлично понимал, как часто под маской легенды скрывается правда.
– Где это оружие?
– Ты знаешь, где. – Фулгрим, широко улыбаясь, посмотрел на затянутое пылевыми облаками небо. – Ты всегда это знал, брат.
Пертурабо тоже поднял взгляд к небу – и увидел кипящий водоворот варп‑энергии.
Звездный вихрь.
– Расскажи мне эту легенду, – приказал он.
В тени, которую отбрасывали нимфы с чашами‑светильниками, за встречей примархов следили, опустившись на колени, двое. Но если зрители, до предела заполнившие ярусы амфитеатра, наблюдали за сценой с упоенным восторгом, то у этих двоих происходившее не вызывало ничего, кроме ненависти. И покров тени, и слой пыли на доспехах должны были сделать так, чтобы наблюдатели не привлекли подозрительных взглядов, но на самом деле такой опасности не было: на них никто бы не обратил внимания.
Более высокий из этой пары был облачен в темную броню, на которой все знаки отличия и символика легиона были скрыты под стратегически размещенным налетом пыли и кусками ткани, исчерканными ничего не значащими каракулями. На каждой пластине виднелось множество царапин и вмятин, которые техномастера с «Сизифея» так и не выправили. Воин смотрел на Фениксийца с неприкрытым отвращением, содрогаясь от усилий сдержаться и не броситься напролом, чтобы уничтожить убийцу Ферруса Мануса.
Воина звали Сабик Велунд, и он был из легиона Железных Рук.
Его спутник, более стройный, носил броню, чернее которой не было среди Легионес Астартес, причем дополнительно измененную так, чтобы уменьшить ее видимость во всех спектрах и свести к минимуму сигналы на любой длине волны. Его звали Никона Шарроукин – воин из Гвардии Ворона, виртуоз скрытности и палач предателей.
Оба привыкли действовать глубоко в тылу врага, но это проникновение было, пожалуй, самой рискованной операцией в их карьере – по крайней мере со времен Кавор Сарты и Криптоса.
– Меня тошнит от одного его вида, – признался Велунд, имея в виду Фулгрима, вызывавшего в нем омерзение.
Шарроукин, не отвлекаясь, все так же прижимал к окуляру шлема прицел матово‑черного карабина‑игольника; приклад оружия надежно упирался в его плечо. Карабин был модифицирован так, чтобы работать с разными боеприпасами и в разных режимах ведения огня, – компактный инструмент смерти, способный убивать беззвучно как издали, так и с близкого расстояния, поражая цель вихрем сплошных стальных игл.
– А ты не смотри, – посоветовал Шарроукин. – Слушай. Воспользуйся тем параболическим вокс‑вором, что дал тебе Таматика.
– Он фратер Таматика. К тому же, здесь такая акустика, что мы прекрасно услышим все, что говорят эти предатели. Мне не нужен этот… вор, – он практически выплюнул последнее слово.
– Пусть так, но он может записать их слова, – напомнил Шарроукин. – Брантан и остальные тоже захотят послушать.
Велунд подумал, что Шарроукину стоит напомнить, кто такой Брантан и как следует его называть. Он знал, что Ворон вряд ли примет замечание к сведению: все‑таки у их боевых групп, сложившихся случайным образом и разрозненных, была слишком нестандартная организация, так какая разница, у кого какое звание? Но нет, разница была – особенно теперь, когда Ферруса Мануса не стало.
– Он носит звание капитана.
– Ну ладно, – вздохнул Шарроукин. – Капитан Брантан точно захочет услышать запись. У меня сложилось впечатление, что принимать решения на основе косвенных свидетельств – не в его характере. Даже если источником информации будет кто‑то вроде тебя, друг мой.
Велунд кивнул, пристыженный этим напоминанием об одной из целей их миссии. Обычно он рассуждал с холодной четкостью машины, но вид примарха Детей Императора вывел его из себя. Убийца Ферруса Мануса беззаботно смеялся, словно не совершил никакого преступления, и одним своим видом еще больше оскорблял честь Железных Рук, так до сих пор и не отмщенную.
Со дня предательства на Исстване никто из X легиона не видел Фениксийца, и Велунду казалось, что души погибших товарищей, жаждущие мести, возлагают эту тяжелую задачу на него. Он вспомнил, как Фениксиец одним ударом отшвырнул его от Ферруса Мануса, и сердце его заколотилось, а металлические пальцы левой руки сжались в кулак.
– Сабик, сосредоточься, – сказал Шарроукин, заметив состояние товарища. – Моему легиону тоже от них досталось. Делай, что должен, и наш ответный удар станет еще сильнее.
Велунд выдохнул. Он понимал, что Шарроукин прав, но медузианская запальчивость все чаще грозила взять верх. Расстроенный собственным несовершенством, он сосредоточился на том, чтобы вернуть равновесие эмоциям, в которых главными на время должны были стать холерическая энергичность и меланхоличное бесстрастие. В отличие от многих Железных Рук, которые быстро приходили в ярость и потому действовали импульсивно, Велунд давно научился контролировать свой темперамент.
По крайней мере так он думал – пока не увидел на сцене Фулгрима.
Воспоминания о том, что сделал Фениксиец, разрушили его самообладание с той же легкостью, с какой лазерный резак проходит сквозь пластек. Если бы не вмешательство Шарроукина, он мог бы даже выдать их укрытие.
– Ты прав, – согласился Велунд, стараясь выровнять дыхание. – Я позорю себя, проявляя слабость.
– Ненавидеть их – не слабость, – отозвался Шарроукин. – Используй свою ненависть, брат, оттачивай ее как оружие, занесенное для удара, и тогда в нужный момент она станет еще сокрушительнее.
Даже проявляя столь несвойственное ему красноречие, Ворон оставался неподвижным, все так же прижимая к окуляру прицел карабина.
– Неужели ты сможешь отсюда попасть? – спросил Велунд, подготавливая оборудование вокс‑вора и устанавливая ничем не примечательную черную коробку на штатив. Из его наруча вылезло несколько матово‑черных кабелей, которые он и воткнул в заднюю часть устройства, тут же возвестившего о начале работы тихим жужжанием.
– Да, правда, они находятся на пределе эффективной дальности моего иглового карабина, не говоря уже о том, что это примархи.
– Но искушение есть?
– Еще какое, – сказал Шарроукин, продевая тонкий палец в спусковую скобу и слегка надавливая. Дальномер щелкнул, откалибровывая нарезку ствола. – Может, я выстрелю, только чтобы посмотреть, соответствует ли этот твой «Грозовой орел» заявленным качествам.
– Поверь, у этих предателей нет ничего летающего, что могло бы его догнать.
– Я тебе верю, но будем надеяться, что убеждаться на деле не придется.
Вокс‑вор чирикнул, когда Велунд захватил в фокус трех людей в центре амфитеатра, и внутри прибора раздалось щелканье поворачивающихся шестеренок – запись началась. Велунд говорил Шарроукину, что услышать разговор они смогут и без прибора, но Шарроукин был прав: даже несмотря на свое состояние, капитан Брантан захочет сам услышать слова предателей, прежде чем назначать им план действий.
Да, Железные руки оказались разгромлены в результате предательства на черных песках: их ветераны были уничтожены, их богоподобный отец – сражен вероломным братом, но это лишь сделало их еще опаснее. Как оглушенный боец, поднимающийся после каждого падения, Железные Руки вернулись в бой сильнее, чем прежде.
Велунд переключился с мыслей о возмездии на людей, стоящих внизу; примарх Железных Воинов кружил возле худого человека, закутанного в скрывавшие его одежды. Кто был этот человек, признанный достаточно важным, чтобы получить право находиться рядом с двумя примархами, являлось загадкой, но уже сам факт его присутствия здесь говорил о том, что он был достоин внимания.
Слова двух примархов‑предателей взлетали к самым верхним рядам огромного амфитеатра. Шарроукин и Велунд с возрастающим ужасом слушали их разговор, в котором Фениксиец объяснял, зачем явился на Гидру Кордатус.
– Трон… – зарычал Велунд.
– Это еще слабо сказано, – прошептал Шарроукин.
– Думаю, тебе все же следует выстрелить.
Шарроукин щелкнул предохранителем и сказал:
– Думаю, ты прав.
Глава 6
МАЭЛЬША'ЭЙЛЬ АТЕРАКИЯ
ВЫСТРЕЛ ВО ТЬМЕ
Это была легенда расы, к которой принадлежал Каручи Вора, но центральное место на сцене занял Фулгрим. Фениксиец никогда не любил делить с кем‑либо внимание публики, но теперь, как видел Пертурабо, он стал самовлюбленным до эгомании. Его брат театрально мерил шагами сцену – великий артист, прогуливающийся перед тем, как произнести свой величайший монолог. Наконец он принял героическую позу, больше похожий на актера, изображающего Фулгрима, чем на самого Фулгрима.
– Братья и сестры, – начал Фулгрим, низко поклонившись. – Сегодня я поведаю вам легенду о забытых временах, о потерянных империях и о галактике, какой она была до возвышения человечества. Ныне мы правим звездами, когда‑то бывшими во владении древней расы, и хотя сейчас гибель ее близка и неизбежна, в тайных уголках галактики еще сохранились останки когда‑то великого царства. Слушайте внимательно, и я перенесу вас сквозь туманы времен в последние дни этой угасающей расы…
Фулгрим говорил величественно, блестяще играя интонациями, прочно захватывавшими внимание зрителей. Пертурабо же его слова казались излишне вычурными: эту информацию можно было донести в два раза быстрее. Пертурабо не знал, что будет из себя представлять история, но был уверен, что смог бы рассказать ее, не тратя попусту времени и не скрывая смысл за красотами, но Фулгрим, отдавшись странному безумию, казалось, уже не мог обойтись ни без первого, ни без второго.
Он стоял, сложив на груди руки, а Фулгрим крался по сцене, как убийца на охоте, и черные глаза на бледном лице скользили по толпе, словно он высматривал кого‑то.
Фулгрим поднял одну руку к небу.
– Наша история начинается во времена до начала времен, когда человечеству лишь предстояло выползти из первичного океана в грязь на берегу. Мы еще не были достойны надеть короны богов, ибо их носила другая раса, а во вселенной есть место лишь одному пантеону. Были они детьми Азуриана. Он создал их из своей плоти и бросил в галактику, как пахарь бросает в землю семя. Они называли себя эльдар, и их империя протянулась от одного края Кольца Единорога до другого, от рукава Персея до самых дальних краев рукава Центавра. Могущественна и горда была их империя, ибо боги даровали им возможность перемещаться в любое место своих владений в мгновение ока. Цари‑воины, Эльданеш и Ультанеш, повели армии в завоевательные походы, низвергавшие всякого, кто осмеливался противостоять им. Но хотя вся галактика принадлежала им, эгоистичные эльдар не были удовлетворены. Эльданеш тосковал, что ему не с кем играть, и тогда Иша, блудная богиня, из лона которой вышли эльдар, пролила горькие слезы, превратившиеся в новую жизнь. Ее печаль стала созидательным источником, породившим многие удивительные расы. И все это – лишь для развлечения ее детей. Сложно поверить, что можно столь бездумно потворствовать чьим‑то желаниям.
Пока Фулгрим говорил, Пертурабо смотрел на Каручи Вора, и хотя тот до сих пор не сбросил капюшон, было видно, какие чувства вызывает в нем сказание. После каждого уничижительного слова в адрес эльдар на лице Вора дергался мускул. Нервный тик был почти незаметен – только острые глаза примарха могли его увидеть.
Зрителям история Фулгрима, может, и нравилась, но Вора определенно не испытывал восторга.
Фулгрим кружил по сцене, и его голос был словно мед – ласкающая слух звуковая гармония, которая затягивала Пертурабо в мир придуманных персонажей и событий против его воли, пока Фулгрим рассказывал об эльдарских героях и королях, об их великих мыслителях и, разумеется, врагах.
Что за драма без коварного зла, которому надо противостоять?
– Как известно всем вам, сила порождает зависть, и король завоеванной расы Хреш‑селейн, укрываясь в самых дальних уголках галактики, начал строить козни.
Упомянув короля, Фулгрим ссутулился и потер руки, как детский сказочник, изображающий злодея. Это выглядело комично, но толпа, разместившаяся на рядах амфитеатра, отреагировала гневными, возмущенными криками. Подобная реакция на манипулятивные слова брата ошеломила Пертурабо, но даже он был вынужден признать, что разворачивающаяся перед ним мифологическая история вызывала в нем все больший интерес.
– Наконец армии Хреш‑селейн, тайно восстановленные и скрытые в измерениях, куда эльдар проникнуть не могли, собрались и нанесли завоевателям ответный удар. Хреш‑селейн, ведомые своим королем, убивали эльдар десятками тысяч, и после этих битв целые регионы галактики опустевали на тысячелетия. О да, эльдар были могущественны, а их воины – несравненны, но в армиях Хреш‑селейн было больше солдат, чем звезд на небе, и хотя каждая битва уносила миллионы жизней, для их невообразимо огромных воинств эти жизни были как капля в океане.
К этому моменту Фулгрим извлек из ножен меч, и золотой клинок давал новые поводы для восторженных возгласов и одобрительных криков. Фулгрим кружился и подпрыгивал как танцор, но Пертурабо видел, что в каждом его движении скрывалось исключительное мастерство, убийственное изящество, сделавшее его брата непревзойденным мечником, которому ничего не могли противопоставить ни Жиллиман с его техничностью, ни Ангрон с его концентрированной яростью.
– Эльдар были на грани поражения, и их боги со слезами на глазах взирали на своих возлюбленных детей, теперь так униженных. Вновь воззвал Эльданеш к своей богине‑матери, заклиная о помощи, и его мольбы так тронули ее, что она обратилась к своему брату‑мужу, богу войны Каэла‑Менша‑Кхейну, с просьбой прийти эльдар на помощь. Кхейн отказался, ибо потомство Азуриана всегда вызывало в нем зависть, и он наслаждался, смотря, как они страдают. Но когда Иша предложила ему свое когда‑то невинное тело, бог войны уступил и взял ее, не заботясь, останется ли она жива. И едва поместил он в нее свое кровавое семя, как яростный аватар алыми когтями прорвал себе путь из ее лона – охваченный жаждой разрушения, на которое даже бог войны был неспособен.
Пертурабо почувствовал, в какой ужас пришли слушатели при мысли о столь чудовищном создании, однако определить, какие реальные события скрывались за этой аллегорией, было невозможно.
– Последний крик Иши стал первым криком ее дитя войны – боевым кличем, от которого в ужасе замерло сердце самой галактики и который до сих пор звучит в сердцах проливающих кровь. У эльдар существо было известно как Маэльша'эйль Атеракия. Они не произносят это имя, но страх перед ним живет в них, разъедая чахнущие сердца.
– Что его имя значит, брат? – спросил Пертурабо. – Я говорю на языке эльдар, но эти слова слышу впервые.
Фулгрим прервался, и его лицо исказилось в раздражении, готовом перерасти в ярость, из‑за того, что его перебили.
– Это древнее имя, господин, – сказал Каручи Вора. – Его никогда не произносят вслух. Оно означает «прекрасный орел из ада, что несет разрушение всему». Что примерно переводится как…
– Ангел Экстерминатус, – закончил за него Пертурабо.
– Могу я продолжать? – резко спросил Фулгрим, едва сдерживавший агрессию.
Пертурабо кивнул, и Фулгрим вернулся к рассказу, будто его и не перебивали.
– Ангел Экстерминатус присоединился к борьбе против Хреш‑селейн, и невиданные бойни учинил он по всей галактике. Эльданеш с радостью принял его помощь, хотя и понимал, что его трусость повлекла смерть богини‑матери. Ультанеш же пришел в отчаяние от цены, которую им пришлось заплатить за этот новорожденный дух разрушения, за это прекрасное создание, что в равной степени внушало любовь и ужас. Ангел Экстерминатус был воистину полубогом эльдар, и равных ему не было. Он был наделен обольстительнейшим обликом, величайшей силой и великолепнейшим умом. Знания, которыми боги обладали, обладал и он; силы, которые они боялись применять, он с песней в сердце обрушивал на врагов. Мощь Ангела Экстерминатуса пугала Ультанеша, но Эльданеш полюбил смрад крови, вонь обугленной плоти и зрелище падальщиков, пожирающих мертвецов. В нем зародилась зависть к силе, которой Ангел Экстерминатус распоряжался так легко, и он решил низвергнуть его после того, как война с Хреш‑селейн будет окончена. Но когда враги его народа начали отступать перед лицом Ангела Экстерминатуса, стремление Эльданеша уничтожить врагов лишь усилилось, превратившись в наваждение. Только смерть всех их до единого могла утолить эту жажду крови, и он убедил Ангела Экстерминатуса выковать оружие, которое сотрет их миры, не оставив и следа. Ангел Экстерминатус согласился, не видя, как безумен Эльданеш, и сотворил оружие такой силы, что иные, узнав о нем, предпочитали убить себя – но не жить в галактике, где существовали подобные вещи.
Теперь Пертурабо по‑настоящему заинтересовался. Неважно, что это: цветистая аллегория или безумная выдумка. Ради этой части легенды все и затевалось, ради нее он потворствовал прихотям Фулгрима..
– Создать подобное оружие было непросто, – говорил Фулгрим, – и Ангела Экстерминатуса это ослабило, ибо много сил вложил он в его разрушительную сущность. Утомившись, он погрузился в глубокий сон на поле древней битвы, оставив оружие в дар Эльданешу. Но Эльданеш увидел творение Ангела Экстерминатуса, и отчаяние охватило его, ибо теперь он понимал, что подобное оружие гнусно. С него спала пелена безумия, и узрел он, чем стал и что потерял в своей погоне за победой. Он призвал Ультанеша, и вместе они вознесли мольбы к Азуриану, прося изгнать Ангела Экстерминатуса в небытие за пределами пространства и времени, вернуть его в ад, из которого он явился. Почувствовав их намерения, Ангел Экстерминатус пробудился и вступил с ними в бой.
Не прекращая говорить, Фулгрим рубил мечом воздух, и каждый удар был по‑театральному отчаянным, он словно боролся за свою жизнь с незримыми противниками, уже начавшими изматывать его.
Его дыхание сбилось, волосы растрепались, и он рухнул на одно колено, выставив перед собой золотой меч: совершенно воплощенный образ окруженного врагами героя – поверженного на колени, но не сломленного. Пертурабо давно уже не обращал внимания на мифологические элементы истории, пытаясь выделить скрывавшуюся за легендой истину.
Фулгрим с трудом поднялся на ноги – будто ему противостояла невидимая сила, не дававшая встать с колен.
– С начала времен не видел мир такой битвы. Богоподобное создание было атаковано непокорными наследниками, и сердца их не знали пощады, а кровь текла рекой, и сама ткань галактики рвалась, столь жесток был их бой. Никто из ныне живущих не помнит, как долго сражались полубоги, но превозмочь силу Ангела Экстерминатуса Эльданеш и Ультанеш не могли. Обоих он поверг на колени, обоих ждала гибель от существа, которое они же и помогли создать. Но прежде чем Ангел Экстерминатус успел нанести последний удар, сам Азуриан вмешался, дабы спасти своих безрассудных сыновей. Ангел Экстерминатус был богом, но Азуриан правил небесами за эры до того, как тот вышел из окровавленного тела Иши, и мощь его ужасала. Он завершил начатое Эльданешем и Ультанешем, и разорвал ткань галактики, и связал Ангела Экстерминатуса цепями из пространства и времени, и заточил его в тюрьме, откуда не сбежать, где не получить помилования за сотворенные злодеяния.
Пертурабо усмехнулся про себя, так банальна была концовка с божественным вмешательством, но когда Фулгрим поднял глаза к небесам, он внезапно понял, что будет дальше.
– Узрите древнюю тюрьму Ангела Экстерминатуса! – закричал Фулгрим, вскидывая меч к радиоактивным пылевым облакам. Они были многокилометровой толщины, но кольцо света развело их в стороны достаточно широко, чтобы стало видно тьму ночи.
А в этом пятне тьмы – уродливый нарыв звездного вихря.
– Расстояние до цели?
– Пятьсот шесть метров.
Шарроукин настроил фокус прицела кончиком правого большого пальца. Выбранное им место был оптимально для выстрела: вдоль направления ветра, что исключало смещение снаряда и изменение траектории. Термоавгуры на охлаждающем кожухе винтовки измерили окружающую температуру и с миганием провели коррекцию, чтобы компенсировать подъемный эффект, который горячий воздух окажет на толстую стальную иглу. Шарроукин также учел силу планетарного магнитного поля, выбирая угол выстрела.
Любую стандартную цель можно было уже считать мертвой.
Вот только примарх не был стандартной целью.
– Мы уходим, как только я выстрелю, – сказал Шарроукин. – Убираемся отсюда, и быстро. Даже если я промахнусь, понял?
– Понял, – ответил Велунд. – Не беспокойся, я не собираюсь терять голову и бросаться на них в одиночку.
Шарроукин прицелился врагу в голову, замедлил сердечный ритм, выровнял дыхание и едва заметно надавил на спусковой крючок. На визоре шлема высветились подтверждающие иконки, и прерывистая линия прочертила путь, по которому пролетит игла. Прямо через глаз примарха.
– Стреляю, – сказал он.
Толпа выла, глядя на зловещее пятно не‑света и искаженного пространства‑времени в небесах, и Пертурабо презирал их за то, как просто их было удивить. Они представления не имели, какая опасность за этим таилась, какая ужасная язва незаметно проникала в сердце. Вид этого пятна, как изнуряющая душевная болезнь, уничтожал всю радость и волю к жизни в тех, кто смотрел на него, а Пертурабо смотрел на него уже немало времени.
– Великий звездный вихрь! – вскричал Фулгрим, словно пылкий проповедник былых времен. – Рана, которую нанесла галактике раса, не желавшая признать, что ее время подходит к концу, – нанесла, дабы заточить в ней богоподобное существо. Величайшее достижение и величайший позор эльдар лежит здесь, окованный цепями, которые Азуриан запретил снимать до скончания жизни самой вселенной. И было так с незапамятных времен…
Фулгрим замолчал, наслаждаясь прелестью еще не произнесенных слов и позволяя томительному ожиданию нарастать, пока Пертурабо не начал опасаться, что публика взбунтуется, продлись пауза чуть дольше.
– Но Азуриан забыт, его народ разрушен собственными слабостями, а нам нет дела до запретов павшего бога. Путь открыт тем, кто осмелится.
Фулгрим убрал меч в ножны. Глаза его горели, кожа блестела от испарины.
Его грудь тяжело вздымалась, так напрягался он, рассказывая – словно выступал перед духом самой Талии. Пертурабо видел, что его изможденность наигранна, поскольку понимал, что брат старается соответствовать ожиданиям толпы и величественности амфитеатра.
– Ныне Ангел Экстерминатус погружен в сон, и мы возьмем штурмом острог Азуриана! Заберем себе оружие, выкованное в древние времена! – прогрохотал Фулгрим.
Пертурабо увидел брызнувшие из его головы крохотные капли крови за секунду до того, как услышал щелчок выстрела. Черные глаза Фулгрима закатились.
– Нет! – вскрикнул Пертурабо, когда брат рухнул на плиты сцены; его пепельно‑серое лицо заливала кровь.
– Вперед! – крикнул Шарроукин, срываясь с места и на ходу убирая оптический прицел карабина.
Он развернулся и побежал к затененной галерее статуй, что украшала последний ярус амфитеатра, а позади между тем начиналось светопреставление. Под ними гремели испуганные и гневные крики, в десятки раз усиленные великолепной акустикой строения, но ни у Шарроукина, ни у Велунда не было времени оценивать их.
За ними уже наверняка началась погоня.
– Ты убил его? – спросил Велунд, когда они добрались до точки спуска, рядом с которой в тенях были спрятаны мотки высокопрочных тросов.
– Я попал, куда хотел, – сказал Шарроукин, набрасывая трос на шею статуи, изображавшей богиню, и прикрепляя его к металлическому кольцу на броне. – А вот сможет ли это его убить – уже другой вопрос. Прыгай, потом поговорим.
Оба воина повернулись лицом к центру амфитеатра, балансируя на выступе изогнутой каменной стены в сотнях метров над землей.
– Готов? – спросил Шарроукин.
– Готов, – отозвался Велунд.
– Прыгаем.
Шарроукин оттолкнулся от края и полетел по параболе вдоль фасада здания. Он контролировал стремительный спуск, касаясь стены руками в сверхпрочных латных перчатках, и на полпути до земли вновь в нее уперся. Мрамор под подошвами захрустел и осыпался на землю дождем белой крошки. Велунд все еще был над ним – его прыжки были короче. Шарроукин опять прыгнул и в воздухе развернулся лицом к несущейся навстречу земле.
Из амфитеатра уже хлынули паникующие толпы. Возможно, они решили, что их настигло имперское возмездие, что незаметно подобрался военный флот, не тронутый предательством. Жаль, что это не так, подумал Шарроукин.
Раздались выстрелы, из изогнутого барельефа над ним выбило несколько осколков, и он увидел трех воинов в тусклой, неокрашенной броне Железных Воинов, чье оружие было направлено вверх. Шарроукин прервал спуск, сдернув трос с металлического кольца. Последние двадцать метров до земли он пролетел в свободном падении и приземлился с оружием в руках, готовый стрелять. Он опустился на одно колено и выпустил в визор ближайшего Железного Воина очередь игл. Предатель беззвучно упал, Шарроукин направил один токс‑снаряд в решетку шлема второго, после чего перекатился в сторону, уходя от болтерного огня, угодившего в землю в том месте, куда он приземлился. Еще один стремительный заряд игл пробил тонкое сочленение брони на шее третьего Железного Воина, на металлическую грудную пластину хлынула кровь, и его ноги подкосились.
Велунд рухнул рядом, и Шарроукин поморщился, так неуклюже было приземление Железнорукого.
– Корриван‑послушник держится в воздухе лучше тебя, брат, – сказал Шарроукин.
Велунд пробурчал что‑то в ответ и побежал на юг; из амфитеатра продолжали вытекать толпы вражеских последователей и воинов. Шарроукин бросился за ним, следуя по пути, который они запланировали, когда направлялись к своему потайному месту наблюдения за двумя примархами‑предателями. Миссия по добыче информации превратилась в попытку покушения.
Они бежали через груды строительного мусора, оставшегося после сверхбыстрого возведения театра – через целый город из огромных отвалов пород, траншей, складов материалов и высящихся строительных механизмов. По обеим сторонам от них то и дело мелькали опустевшие строительные лагеря и снабженческие базы.
Среди шума испуганных голосов, окружающего амфитеатр, Шарроукин различил так хорошо знакомые звуки погони. Жизнь в тылу врага развила в нем сверхъестественную способность чувствовать, что на него охотятся. И как бы ни сильна была в нем ненависть к предателям и к тому, что они сотворили, он никогда не забывал, что они были легионерами, столь же смертоносными и опытными, как любые другие воины Императора.
Но такой битвы с Вороном и Железноруким они еще не знали.
– Они приближаются, – прокричал он Велунду.
– Подрываю первый заряд.
Земля сотряслась, когда сдетонировала первая из многочисленных бомб, установленных на пути их отхода. Комья грязи и части тел взметнулись в воздух и упали под угасающий гул термического взрыва.
Шарроукин затормозил у перевернутого скипового погрузчика и поставил винтовку на металлический край побитого ковша. Из теней, отбрасываемых горой каменных обломков, вышла толпа мужчин и женщин в одеждах кричащих цветов, и Шарроукин избавился от первых шести из них, истратив равное количество игл. Остальные растеряли часть решительности, но не останавливались – даже после того, как он убил еще пятерых.
– Уходим! – приказал Велунд. Шарроукин подхватил винтовку и побежал.
Стоило ему показаться из‑за укрытия, как воздух наполнили полные ненависти крики и вслед ему полетели очереди плохо нацеленного огня. Толпу прорезал поток глухих болтерных выстрелов, нескольких человек разорвало на куски, а еще большее число лишилось конечностей. В то время как Шарроукин стрелял со смертоносной точностью, грозно ревущий болтер Велунда весьма эффективно усмирял толпы.
Шарроукин присоединился к Велунду за грудой армокаркасов и хлопнул его по плечу, одновременно пригибаясь, когда услышал рев двигателей и топот тяжелых шагов, от которых тряслась земля.
– «Носороги», – сказал он.
– Нет, «Лэнд рейдеры», – ответил Велунд.
– Они хотят окружить нас, – сказал Шарроукин. – Нельзя останавливаться.
– Согласен.
– Вперед, – бросил Шарроукин, вскидывая к плечу винтовку. Огонь между тем усиливался.
Велунд побежал к узкому проходу между двумя пирамидами из каменных обломков и щебня. Снаряды взрывались рядом с Шарроукином, их осколки царапали броню, и уже совсем близко раздавался злобный рев стремительно несущегося транспорта.
– Шарроукин! – воскликнул Велунд, когда посреди преследующей их толпы взорвалась еще одна зарытая бомба.
– Прикрой меня! – прокричал тот в ответ.
Кричащую толпу проредила болтерная стрельба, и Шарроукин помчался к Велунду.
Он позволил себе оглянуться, и именно в этот момент два «Лэнд рейдера» взобрались на металлическую дюну и с железным лязгом скатились вниз. Их корпуса покрывали безумные пурпурные и розовые спирали, сложенные из органических пластин, отчего танки казались облаченными в змеиную кожу. Сверкающие знамена развевались над люками, а дымовые установки оставляли позади клубы радужного тумана. Машины выглядели так причудливо, что Шарроукин невольно замешкался.