Машина медленно двинулась по боковой дороге, по направлению к селу. Горн стал удаляться и звать за собой. Митя поспешно направился в ту же сторону. Теперь бойцы шли им навстречу, а Сергей Николаевич и ребята двигались по обеим сторонам шоссе.
За поворотом ребята бросились к учителю. Шофёр остановил машину и, улыбаясь, смотрел, как, отталкивая друг друга, ребята обнимают учителя, тянутся к нему со всех сторон, наперебой рассказывают, как они узнали про войну, как боялись разминуться с ним на шоссе, как шли и как хорошо было бы в лагере, если б не война…
Митя стоял в стороне, но, встречаясь с ним глазами, учитель кивал ему головой. И, когда наконец они протолкались друг к другу, Сергей Николаевич неожиданно крепко поцеловал Митю и, сжав его плечи, спросил:
– Ну как?
Веснушчатое лицо Мити зарделось, он смущённо улыбнулся:
– Да ничего!
И оба они понимали, что под этим «ничего» скрыта большая, только что пережитая тревога, а теперь им легче, потому что они вместе.
Отойдя в сторону от ребят, Сергей Николаевич крепко сжал руку Мите и серьёзно сказал:
– Ну, теперь всё в порядке. Сейчас вы поедете с ребятами прямо на станцию. Машину набьём до отказа. Кто не сядет, пойдёт со мной пешком…
– Они пойдут со мной! – перебил его Митя.
– Подождите. По приезде на станцию вы сейчас же отправите нам машину навстречу и договоритесь с начальником станции о вагоне.
– Сергей Николаевич, по-моему, вы это лучше сделаете! Время такое… я могу не договориться… Кроме того, большая часть ребят сейчас уедет; значит, останутся только шесть-семь человек. А вдруг поезд как раз подойдёт и я не буду знать, что делать? – решительно запротестовал Митя.
– Поезжайте, поезжайте! – уговаривал его учитель. – Если поезд как раз на станции, вывозите первую партию, а за нами посылайте машину.
Митя спорил. Учитель сердился, доказывал, потом махнул рукой и громко сказал:
– Хорошо! Значит, я возьму столько, сколько смогу, а вы будете ждать в селе возвращения машины.
Ребята одолевали шофёра:
– Вы за нами приехали? А почему на легковой? Лучше бы на грузовике…
– А откуда вы приехали – там есть уже война?
Подошли Сергей Николаевич и Митя. Учитель открыл дверцы машины:
– Ну, ребята, сейчас мы вас тут, как грибов в кузов, наберём! Садитесь так, чтобы как можно больше взять. Первая партия поедет со мною. Другая пойдёт с Митей пешком до села и будет ждать, пока за ней вернётся машина. Кто устал, кому трудно идти, поедет со мной. А ну-ка, девочки! Девочки! Ну, что же?
Ребята застеснялись. Несколько девочек сели в машину. Митя постучал им в окно:
– Поплотней, поплотней садитесь! На колени друг к дружке. Садитесь, садитесь! Глушкова! Белкин! Где Малютин?
Трубачёв подошёл к Севе:
– Ты с Сергеем Николаевичем?
– Нет, я с Митей, пешком. Пусть другие… – Сева спрятался за спиной Мити.
– Синицына Нюра! – кричал Сергей Николаевич, несмотря на то что дверцы машины уже не закрывались. – Синицына!.. Митя, давайте и её как-нибудь посадим, – вытирая платком разгорячённое лицо, говорил учитель. – Ведь я могу уехать. Если попадём на поезд, мы вас ждать не будем… Синицына!.. – Сергей Николаевич понизил голос: – Пожалуй, вам будет трудно с ней. Давайте-ка её в кабинку… Товарищ шофёр, ещё одну там устроить нельзя?
– Да некуда уже, товарищ… Одну девочку я посадил, а ещё и вам где-то надо сесть.
– Ничего, Нюра пойдёт со мной. Она ведёт себя хорошо, – успокоил Сергея Николаевича Митя. – Поезжайте! А мы, как только придёт машина, вслед за вами. Ещё, может, на станции застанем вас.
– Давайте рассчитаем. В село вы придёте к вечеру. Если машина вернётся раньше, она вас будет ждать. Во всяком случае, не медлите. Если кого-нибудь удастся посадить на случайную машину, вслед за нами, – сажайте. Я на станции предупрежу… – Учитель с трудом влез в кабину. – Скажите там, чтобы не наваливались на дверцу, а то вылетят! – кричал он оглядываясь.
– Ребята, держите дверцу, не наваливайтесь!
– Ничего, ничего! Мы друг за дружку держимся! – кричали ребята.
Учитель быстро сосчитал остающихся:
– Трубачёв, Одинцов, Булгаков, Мазин, Русаков, Степанова, Зорина, Синицына, Малютин… Малютин, ты почему не сел?
– Я ничего… Я с Трубачёвым хочу! Я не устал, Сергей Николаевич!
– Ну, смотри! – Учитель махнул рукой и подозвал к себе Митю: – До свиданья, Митя! Помните – не задерживайтесь. Ну, в вагоне обо всём поговорим… Из пионерского имущества берите только самое необходимое – вряд ли мы можем рассчитывать на свободный поезд… Ну, друзья… – обратился он к кучке стоящих на дороге ребят. – Трубачёв! Шагайте к селу! Слушайтесь Митю! На станции увидимся! – Он соединил в своих ладонях протянутые к нему руки: – Будьте молодцами! Не раскисайте в пути!
Машина двинулась. Внутри неё, как в тесном гнезде, плотно прижавшись друг к дружке, сидели ребята; из окошечка высовывались руки, махали в воздухе:
– До свиданья! До свиданья! Догоняйте нас!
Машина загудела и, набирая скорость, помчалась по шоссе.
Митя собрал ребят:
– Ну, пошли!
Маленький отряд бодро зашагал по дороге. Солнце постепенно нагревало камни на шоссе.
Ребята сняли тапки и шли по краю леса, по узенькой утоптанной тропинке. Мимо проехала нагруженная всякой утварью телега. На ней сидела женщина, повязанная тёмным платком; на коленях у неё спал ребёнок; сзади сидело ещё трое, держась за узлы. Девочка лет десяти правила лошадью. Женщина то и дело утирала концом платка набегавшую слезу.
– Ульяна! – окликнула её старая бабка, выходя из лесу с мешком свежей травы. – Куда это?
Ульяна тронула девочку за плечо. Лошадь остановилась.
– В Макаровку. Мирон отправляет… говорит: «Эвакуируйся от меня, пока война», – уныло сказала она, поправляя на голове платок и моргая глазами. – Вот… еду…
Старуха кивнула головой на ребят:
– А як же? Треба мужа слухаты, голубка моя, бо ты не одна, у тебя дети… Ось из-под Лукинок детский дом с малыми детьми тоже эвакуируется. Целую машину их погрузили… И заведущая и воспитателька с ними. – Старуха вытерла двумя пальцами рот и зашептала: – Кажуть люди – вороги страшной силой идут. Бьются наши крепко, а они опять напирают.
Ульяна сердито блеснула глазами:
– Побоялась я их! Як бы не Мирон, сроду не поехала бы никуда от своей хаты!
Девочка, услышав про ворогов, хлестнула лошадь. Ребята с Митей остались позади. Какие-то люди догоняли их на шоссе, другие шли им навстречу. Все говорили о войне. Никто точно не знал, где немцы: близко или далеко. Митя уже слышал от Сергея Николаевича, что пограничная охрана, не ожидавшая вероломного нападения, была смята и фашисты продвинулись на несколько километров. Митя с нетерпением ждал минуты, когда он сам, своими ушами, услышит по радио сводку или, усадив в вагон ребят, обстоятельно расспросит обо всём Сергея Николаевича.
После полудня, когда ребята присели отдохнуть и закусить, в небе снова стало неспокойно. Показались самолёты. Один из бомбардировщиков пролетел так низко над лесом, что казалось, крылья его вот-вот заденут за верхушки деревьев. Митя поднял ребят. Прибавили шагу.
Под вечер стало легче идти. Воздух посвежел, пыль улеглась. Солнце широкими полосами ложилось на поля. Колхозники убирали хлеб.
Навстречу вдруг выехал грузовик. Он был доверху заложен ящиками и покрыт брезентом. Два красноармейца охраняли его, сидя наверху. С ним поравнялся другой грузовик. Он обогнал Митю с ребятами. В нём ехали две женщины с детьми. На дне машины, устланной матрацами и одеялами, тесно сидели малыши в белых фартучках. Обе машины остановились. Красноармеец подошёл к шофёру прикурить. Женщина, ехавшая с детьми, неумело слезла с грузовика.
– Товарищи! Вы от Жуковки едете? Как там – не забито шоссе машинами, проедем мы?
– Ничего, проедете гражданка! – заглядывая в машину с детьми и подмигивая какому-то малышу, ответил красноармеец. – Ишь, стронули вас проклятые гитлеровцы с гнезда! – сочувственно добавил он.
– Что делать! Война. Нам лишь бы до станции добраться, а там в вагоне с людьми веселее как-то. Мы на Киев…
Митя прислушался.
– А ну, подождите, ребята! – Он быстрыми шагами направился к женщине.
Девочки окружили грузовик и, подпрыгивая, заглядывали в машину:
– Нянечка, это дошкольники?
– Валя! Лида! Смотрите, какой медвежонок в белом фартучке!
Девочки протягивали руки. Малыши, что-то лепеча на своём языке, кучкой лезли к краю машины.
– Тётя Катя, девочки к нам пришли! – серьёзно сказал беленький мальчик с большими карими глазами.
Тётя Катя кивнула ему головой и, заметив подходившего к ней Митю, пошла ему навстречу. У неё было доброе лицо и ясные, спокойные глаза. Она выслушала Митю и сразу заговорила с ним так, как говорят с близким знакомым:
– Послушайте! Если ваш учитель поехал с ребятами на станцию, то возможно, что мы попадём с ним на один поезд. Я могу взять с собой девочек и там передать их Сергею Николаевичу, а вы с ребятами поедете следующим поездом – вероятно, уже утром. Я бы с удовольствием взяла всех, но у меня, как видите, полным-полна коробушка, – с улыбкой закончила тётя Катя.
– Ну что вы! И за девочек спасибо… Только вот что… – Митя сморщил лоб, забеспокоился. – Видите ли, я должен быть уверен, что в случае чего… ну, скажем, поезд подали раньше и наш Сергей Николаевич уехал…
Тётя Катя ласково погладила Митю по плечу:
– Я понимаю… Не брошу, не брошу! Довезу до Киева, сдам в детскую комнату, найду вашего учителя и вообще сделаю всё, что нужно. Не беспокойтесь, дорогой! И решайтесь скорее, а то нам нужно ехать. Ну, спросите своих девочек!
Заведующая пошла к машине. Красноармейцы, перекурив с шофёром, осторожно объезжали грузовик с детьми. Митя позвал девочек:
– Ну, девочки, поехали! Вот Екатерина Михайловна обещает нас доставить на станцию. Мы обо всём договорились. Садитесь, живо!
Девочки не спорили: они были рады ехать с малышами, догнать Сергея Николаевича с ребятами.
Митя посадил Валю Степанову, Лиду Зорину и Нюру Синицыну. Нюра, влезая в машину, зацепилась за крюк своей корзиночкой и чуть не расплакалась:
– Митя! Тут нитки у меня… Ой, ножнички, ножнички упали!
Ребята подобрали нитки и ножницы. Екатерина Михайловна потесней усадила своих малышей и освободила уголок:
– Ну, так. Семейство моё прибавилось… До свиданья, товарищ Митя! Не беспокойтесь за ваших девочек!
Машина тронулась.
– До свиданья, девочки! Мы следом за вами! – шагая рядом с машиной, говорил Митя. – А если Сергей Николаевич уже уехал, вы от Екатерины Михайловны ни на шаг! Я вас сам разыщу, понятно? Мы встретимся в Киеве!
– Ладно, ладно, Митя! Не беспокойся! Мы с Екатериной Михайловной будем!.. Ребята, до свиданья!
Мальчики побежали за машиной:
– Лида Зорина! До свиданья! Синицына, Валя!
Девочки долго и неутомимо махали им платками. Когда грузовик скрылся из глаз, Митя вытер рукавом лоб и облегчённо вздохнул:
– Ну, всё в порядке! Остались одни мужчины. Народ мужественный и твёрдый.
* * *
В село пришли поздно вечером. В небе снова зловеще гудели самолёты, глухие удары слышались то впереди, то где-то далеко позади.
На шоссе догнал Генка. Гнедой его был в грязи и в мыле.
– Весь лес объездил. Дядя Степан велел найти вас. Ну я, конечно, на лагерь наехал. Письмо прочитал, да и назад!
Ребята обрадовались Генке. По очереди ехали на Гнедом. Впечатления дня и длинный путь утомили всех. Ноги болели…
Подходя к селу, мальчики изо всех сил старались казаться бодрыми, пели боевые военные песни, выпрямляли усталые плечи; но едва вошли в тёплую хату Степана Ильича, как один за другим повалились на лавку. Баба Ивга с ласковыми причитаниями кормила их варениками. Глаза у ребят закрывались, и, пока Татьяна стелила им на полу, они уже крепко спали, привалившись друг к другу. Митя не ложился долго. Он ждал машину, которая, по его расчётам, должна была скоро вернуться со станции.
Стоя на крыльце, Митя думал о развернувшихся событиях, как о каком-то страшном и неправдоподобном сне, и даже услышанная им по радио сводка не утвердила в нём мысли, что война действительно есть, что, может быть, где-то за пятьдесят – шестьдесят километров уже второй день идут кровопролитные бои… Митя ждал Степана Ильича. Он чувствовал острую необходимость поговорить со взрослым партийным человеком. Быстрое продвижение немецких частей казалось ему тяжёлым недоразумением, а то, что враг осмеливался бомбить наши города, было совершенно невероятно…
Степана Ильича не было. Баба Ивга объяснила, что сейчас всё село на уборке хлеба. Уложив ребят, ушла и Татьяна.
Митя сходил в школу, вместе с дедом Михайлом собрал пионерское имущество, туго набил рюкзаки. Назад он шёл шатаясь, отяжелевшие ноги не слушались его.
Над пустым селом гулял месяц – небо вдруг очистилось. Наступило затишье. На поле мирно гудели тракторы; освещённые месяцем тополя как будто охраняли село… Дорога уходила далеко-далеко, ровная, белая, спокойная…
У Степановой хаты Митя остановился, поглядел на часы: было двенадцать часов ночи. Машина могла бы уже вернуться… Митя вспомнил, что около деревни Жуковки, не доезжая станции, плохая дорога – песок и глина.
Степана Ильича всё ещё не было. На полу крепко спали ребята. На кровати сладко сопел Жорка. Митя лёг около Трубачёва; он представил себе Сергея Николаевича, отъезжающую машину с ребятами, девочек… Потом в его усталой голове всё смешалось задёрнулось туманом… И Митя заснул.
Он не слышал и не видел, как над селом зловеще проплыли бомбардировщики, как где-то около Жуковки вздыбилась дорога от первых сброшенных бомб, как на железнодорожной станции тяжело ухнула земля и белый каменный вокзал, разламываясь надвое, засыпал кирпичом и извёсткой железнодорожные пути…
Глава 18
Клубок ниток
Митю разбудил шум, доносившийся со двора: слышались плачущие голоса женщин, гневные выкрики, проклятья. Среди них выделялся старческий, дребезжащий голос; его прерывал спокойный густой бас Степана Ильича. Митя провёл ладонью по своей колючей бритой голове и сел… В раскрытые двери и окна широким потоком вливалось солнце. Разогревшиеся во сне ребята закрывались от него руками, прятали головы в подушки, не в силах побороть крепкий утренний сон. Ни бабы Ивги, ни Татьяны не было в хате. Машины, видно, тоже ещё не было.
Во дворе вдруг стало совсем тихо. Говорил один Степан Ильич:
– Одним словом, нашего колхозного хлеба фашистам не кушать! Вывезем всё до единой крохи, а не вывезем – так найдём, как с ним поступить.
Митя вышел во двор. Около сельрады собрались колхозники. Они были возбуждены, взволнованы; бабы утирали передниками глаза. Лица у всех были утомлённые – видно, никто не ложился спать в эту ночь. У забора стояла мокрая, вспотевшая лошадь. Ребятишки заботливо вытирали тряпками её запавшие бока. Около хаты на завалинке, окружённый тесной кучкой колхозниц, сидел высокий бородатый дед в пыльной, прокопчённой рубахе, в старом пиджаке. Он поминутно вскакивал и, размахивая руками, кричал срывающимся голосом, перебивая Степана Ильича:
– А як ты его вывезешь? Куда ты пассажиров распределишь? Я кажу – народ давайте! Треба станцию восстанавливать. Красная Армия с Киева подходит – на чём будем подвозить? Ведь он же, проклятый, весь вокзал разворошил! Пути все чисто перебиты, каменюгой завалены! Ой, горе, люди! – Он покрутил головой и ударил себя кулаком в грудь: – Двадцать лет сторожил! Какую новую станцию поставили! Вагоны были як те огурки зелёные. И нема, ничого нема. А людей так уж не касайся – сколько их перебил да покалечил проклятый кат за эту ночь!..
– Ну, слухай, диду! Всё, что потребуется, будет сделано. И пути починим и вагоны пригоним, – спокойно отвечал ему Степан Ильич. – Людей, конечно, убитых не вернёшь… это не в нашей воле. Только ворог наш кровью своей заплатит нам за каждого человека, а за детей наших и крови его не хватит – выклюет ему вороньё поганые очи за детей наших!
Бабы громко заплакали, закричали мужики, потом всё стихло…
Не глядя на людей, Митя шёл прямо к старику. Во рту у него пересохло, но спине пробегал колючий озноб. Женщины зашептались, раздвинулись. Баба Ивга всплеснула руками и, поправляя на голове чёрный очипок, поспешила навстречу Мите.
– Ах ты ж, боже мий! – Она остановила Митю, обняла его за плечи, радостно зашептала: – Поехали ваши, поехали! Успокойся, сынок, успокойся, голубчик, ещё с вечера поехали! Как раз на поезд поспели. И учитель и пионеры твои – всё поехали… Дед Гаврила сам их в вагон сажал, он знает!
Дед Гаврила повернул головой и подвинулся, освобождая место около себя.
– А ты вожатый ихний? – с любопытством спросил он.
– Вожатый. – Голос у Мити был хриплый, чужой, деревянный. – Так уехали они, говорите?
Дед оживился:
– Раз в раз! На последний поезд поспели! Ещё шофёру своему приказывали за вами ехать…
Митя облегчённо вздохнул:
– А где шофёр?
Старик развёл руками:
– Пропал, бедный… И машину его перекорёжило, и ничего от человека не осталось… от бомбёжки пропал…
Митя вспомнил молодое улыбающееся лицо, выглядывающее из кабинки; сердце у него заныло.
– А вы, дедушка, сторож? Там ещё три девочки на грузовике… с малышами были… – От волнения Митя говорил несвязно, глотая слова.
Старик нахмурился, как бы припоминая:
– Так там же и девочки и мальчики, одно слово – пионеры… Ну, так они все и поехали… От який ты пуганый! Я тебе одно, а ты мне другое! А шофёра коло Жуковки разбило… И богато там людей проклятый кат покрошил… Песок там, быстро ехать не можно, а он, кажуть, по-над самой дорогой, як той дьявол, спустился да с пулемёта и давай людей крошить… А то и бомбой действовал… И малых деток не пожалел: як тарарахнет по грузовику, так всех в одну кашу, як тех пташек в гнезде уложил… И заведующую и нянечку, яки там с ними были… Люди говорили – страшно смотреть на это дело…
У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет…
Старик махнул рукой, вытащил кисет:
– Мабуть, и в гражданскую такого не було… Я сам не бачив, но люди говорили…
Митя встал:
– Где это? Около Жуковки?
– Ну да, на шоссе…
Подошёл Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще:
– Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодёжь и кой-кого из стариков пошлём на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди…
Дед продолжал пояснять собравшимся:
– Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются… – Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: – Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться… А ты, Степан, посылай людей сегодня же!
– Зараз пошлю, – откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошёл с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: – Вот где у меня работнички! Богатырская сила!
Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало:
– Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила.
Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощён своими делами и не обращал внимания на Митю.
Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шёпотом спросил:
– А таких, как я, хлопчиков на войну берут?
Отец молча снял его с колен, вытер губы:
– Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать.
– Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, – коротко ответила баба Ивга, убирая со стола.
Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки… Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле.
Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят:
– Я… скоро приду… Пусть они спят.
В селе шла напряжённая жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди – выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах ещё горели ночные огни – видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы.
«Хлеб убирают, торопятся. Помочь бы надо», – думал, проходя по селу, Митя. Но мысли эти были безучастные, поверхностные. Другие, страшные, наполняли ужасом Митино сердце. «Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына… Не может быть! Нет, не может быть!»
Выйдя за околицу, Митя прибавил шагу, потом побежал. Ветер трепал его рубашку, солнце обжигало лицо. Люди останавливались, глядели ему вслед.
– Далеко до Жуковки?..
Кончался лес, начиналось поле, шоссе кружилось, убегало за сосны, за тополя, в неизвестную даль. Лоб покрывался испариной, рубашка прилипала к телу.
– Далеко до Жуковки?..
– Вот как песок начнётся, немощёная дорога будет – там и Жуковка.
В овражке под мостом журчала вода. Митя упал в густую траву и жадно стал глотать воду пересохшим ртом.
Качались ромашки, голубели незабудки, мирно квакали лягушки… Небо было синее-синее. Перед глазами встали весёлые лица девочек…
Митя зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул на лицо, на шею и бросился бежать…
Солнце поднялось высоко, потом перевалило за полдень и медленно начало опускаться. Митя не чувствовал ни голода, ни усталости.
Шоссе кончилось. Ноги тонули в горячем песке. На дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. Тёмной кучей лежала легковая машина, колёса её отлетели на несколько метров и вздутыми шинами торчали на измятой траве. Вблизи дороги валялась перевёрнутая набок телега.
Митя шёл и шёл, замедляя шаг, прислушиваясь. Иногда ему казалось, что кто-то зовёт его по имени, и он снова бросался бежать. Потом вдруг сразу остановился, замер…
Под самым лесом тяжело и бездыханно лежал разбитый грузовик – это была куча железа; вздыбившаяся кабинка с передними колёсами прикрывала разбитое в щепы дно машины. Неподалёку виднелась невысокая свежая насыпь, на ней ещё не успела обсохнуть глина; рядом были заметны следы ног, валялась старая лопата…
Митя остановившимися глазами смотрел на разбитый грузовик, на свежую насыпь. В примятой траве светлела па солнце нежно-жёлтая манная крупа. Под деревом что-то блестело.
Митя машинально нагнулся и поднял маленькие острые ножницы…
Рядом с ними валялся клубок вышивальных ниток…
Глава 19
Первое горе
Васёк потянулся, открыл глаза. Во всём теле было такое ощущение, будто он спал на голых камнях. Ребята тоже кряхтели во сне, вытягивая то руку, то ногу. Васёк вспомнил вчерашний день и удивился, что никто их не будит, не торопит.
«Ведь машина, наверно, уже пришла. А где же Митя? Может, он в школе – собирает вещи? Что ж он никого не разбудил? Неужели ещё так рано?»
Васёк поискал глазами мирно тикающие в углу ходики и вскочил:
– Десятый час! Вот так поспали!
Он потряс за плечо спавшего рядом Сашу. Саша недовольно промычал что-то и повернулся на другой бок.
Васёк вышел во двор. Солнце брызнуло ему в глаза, облило всё тело горячим светом; захотелось побежать на речку искупаться, окунуться с головой в холодную воду. Около крыльца лежала лохматая собака; она лениво вытянула лапы на сухой чёрной земле и шумно вздохнула, покосившись на Васька.
За плетнём, около белой просторной хаты сельрады, было пусто. Васёк прошёл туда, заглянул в окна, думал увидеть Степана Ильича. Но за столом сидели колхозные старики и, торопливо подсчитывая что-то, записывали в толстую клеёнчатую тетрадь.
Васёк прошёлся по двору. Около крытого сарая лежала горка зерна. Там копошились птицы. Сбившись в кучу, кудахтали куры, сердился петух, гоготали гуси.
Жорка, присев на корточки, обеими руками сгребал зерно и насыпал его в торбу.
Куры копошились у него под руками; гусаки, вытягивая длинные шеи, с гоготом нападали на Жорку. Он сердито оборонялся от них, хватал за крылья, выбрасывал из общей кучи и кричал:
– От я вас! Пошли вон! – Увидев Васька, обрадовался: – Московский, иди зерно собирать!
Васёк подошёл, разгоняя кур:
– Что это ты делаешь?
Жорка вытер ладошкой нос; щёки у него были замурзаны, в короткие волосы набилась пыль; чистыми на лице были только голубые, как у отца, глаза. Он объяснил, что с поля свозят хлеб, а один мешок порвался, и баба Ивга велела ему собрать рассыпанное зерно.
Васёк потрепал его по голове и пошёл к воротам. За воротами на зелёной траве колхозные девочки шили мешки. Одна из них что-то бойко рассказывала подружкам, взмахивая иглой с тонкой бечёвкой. При виде Васька она смолкла. Васёк кивнул девочкам головой:
– Здравствуйте!
Они ответили дружно, хором.
Васёк хотел спросить, не видели ли они вожатого Митю и не приходила ли со станции машина. Но спросить было как-то неловко; он с независимым видом постоял у ворот, посвистел… Девочки с любопытством смотрели на него. От их взглядов и от того, что они работают, а он стоит и посвистывает, Ваську стало не по себе; он повернулся и пошёл в хату. Но Жорка снова окликнул его:
– Московский! Что я тебе скажу! – Он, согнувшись, потащил по земле свою сумку. – Иди сюда! У нас фашисты железную дорогу разбили… и станцию… Дед на коняке приезжал… И шофёра вашего убили… бомбой! – вытаращив глаза, кричал он.
– Чего? – Васёк побежал к нему, тряхнул его за плечи: – Врёшь!
Жорка вырвался, обидчиво выпятил губы:
– Я правду кажу!
– А где мать? Где дядя Степан? Где баба Ивга? – Васёк растерянно смотрел в голубые глаза Жорки, тянул его за руку. – Кто тебе сказал?.. Где баба Ивга?
– Баба в коровнике, – испуганно пятился от него Жорка.
Васёк побежал к коровнику, с силой толкнул тяжёлую дверь, застучал кулаками:
– Баба Ивга! Откройте!
Баба Ивга не спеша открыла дверь. Васёк шагнул в темноту сарая. Споткнулся на кучу земли и, задыхаясь, пробормотал:
– Жорка сказал – станцию разбили! Где наши все – ребята, Сергей Николаевич?.. Мити нет!
– От же який хлопець противный! – рассердилась баба Ивга. – Я ему покажу! – Она ласково погладила Васька по голове: – Живы все ваши! Поездом поехали, спокойненько погрузились – нема чего за них волноваться, сынок! И Митя ваш цел, никуда от вас не денется…
– Покормите, мамо, хлопцев. Верно, уже попросыпались они, – тихо сказала из темноты Татьяна. Она стояла по пояс в яме, опираясь на лопату.
– Зараз, зараз… Пойдём, голубчик! Ваши уже в Киеве скоро будут. А станцию разбили – это верно… Разбили, проклятые! Только учитель ваш уже уехал до того времени… – рассказывала баба Ивга, вытирая о передник руки.
– Да когда же это? Как это?
– Ночью, голубчик. Налёт фашисты сделали… Страшное дело… Война, миленький, идёт, война… – Она вывела Васька из сарая, заглянула в хату, взяла коромысло, загремела вёдрами. – Спят ещё хлопцы твои. Я их не побудила утром – пусть спят. И Митя не велел будить. Он к Жуковке пошёл. А чего пошёл – не сказал… Дорога не ближняя – мабуть, к ночи только вернётся… Посиди на солнышке, сынок, я за водой схожу.
Васёк присел на завалинку. Беспорядочные, тревожные мысли толпились у него в голове.
Станция разбита… Значит, где-то близко уже бродит враг… Он бросает бомбы, он убивает людей… Баба Ивга так и сказала: много людей побил… Не в сраженье побил бойцов, а просто на дороге каких-то людей… А по дороге идут женщины и дети… Вот и сейчас к этой самой Жуковке пошёл Митя. И зачем он пошёл? Почему не сказал Ваську, что делать ребятам в его отсутствие?..
Васёк решил разбудить товарищей и поделиться с ними всеми новостями.
Он вошёл в хату, крепко стукнул дверью:
– Вставайте!
Никто не отозвался. Васёк подходил к каждому, дёргал за одеяло, тряс за плечо. Ребята недовольно отмахивались, сонно мычали. Мазин дрыгнул ногой и с угрозой проворчал:
– Брось лучше!
Сева открыл сонные глаза, нежно улыбнулся:
– Сейчас, сейчас, мамочка!
Васёк рассердился:
– Какая я тебе мамочка! Вставайте сейчас же!
Он снял с полки барабан и забил тревогу. Ребята испуганно заёрзали на мягком сене, моргая от яркого света; потянули к себе одежду, вскочили.
– Тревога! Тревога! Вставай! – заорал Мазин, тормоша Петьку.
– Трубачёв, что случилось?
Васёк рассказал товарищам всё, что слышал от бабы Ивги.
– Как же это? Станцию разбили? С воздуха?
– Значит, они в тыл зашли?
– А Сергей Николаевич с нашими ребятами далеко отъехал? Может, и их поезд бомбили? – с тревогой спросил Сева.
– Ну, что ты! Это же не военный поезд, а пассажирский. Они не имеют права невоенных убивать, – уверенно сказал Саша.
– Не имеют права? А около Жуковки дорогу бомбили, а на дороге всяких людей много! – возмущённо сказал Васёк. – Хорошо ещё, что наши девочки с малышами поспели!