Девочки умоляюще взглянули на Мирониху. У Лиды блестели в глазах слёзы.
– Мы и не повидались совсем, – тихо шепнула она Ваську. – Когда теперь придёте?
Валя и Нюра тоже загрустили. Одинцов вдруг с жаром стал доказывать Миронихе, что ей не к чему их провожать, что они дорогу заметили и найдут сами.
– Вам нельзя, вы ещё скорей нас попадётесь. Мы где ползком проползём, где за кустом спрячемся, а вы уже старая всё-таки! – горячо сказал он.
– Старая? – Мирониха засмеялась, на красивом лице её блеснули ровные белые зубы.
Коля покраснел, спрятался за Васька. Девочки засмеялись.
– Ну, добре! Что я старая, так я с этим не согласна. А что опасно мне сейчас выходить, это ты правду сказал… Только и одних вас пускать нельзя: вы нездешние, наших тропок не знаете… – Она глубоко вздохнула, посмотрела на Маруську: – Снаряжайся-ка, доню…
– Тётя Ульяна, я пойду! Я с Лидой! Мы огородами пойдём, – вскочила Валя. – Я там каждый кустик знаю.
– Тётя Ульяна, мы пойдём! – запросилась Лида. – Пусть Маруся останется!
– Ну, добре! Идите, девчатки, только промеж гряд осторожненько… Покажите дорогу, да и назад!
– И я пойду! – сказала Нюра, бросаясь обуваться.
– Куда все? – рассердилась Мирониха. – У меня за двух-то сердце изболит! Сиди, а то никого не пущу!
Лида и Валя, уже одетые, стояли у двери. Прощаясь с мальчиками, Нюра отвернулась, заплакала.
– Не плачь. Мы всё равно все вместе будем, – тихонько утешал её Одинцов.
Васёк вынул из кармана дудочку:
– Вот возьми для Павлика, пусть играет.
Мирониха на прощанье дала ребятам по куску хлеба, насыпала в торбу варёной картошки.
– Дорогие вы гости, а оставить вас не могу – не хозяйка я теперь в своей хате! – с горечью сказала она.
|
|
Рассвет уже боролся с темнотой; смутно вырисовывались очертания кустов и деревьев, белые стены мазанок. Ребята поодиночке перебежали к плетню и, прячась за ним, пошли вдоль улицы. Где-то слышались шаги ночного патруля.
Девочки повели ребят по огородам, через гряды; путаный горох цеплялся за ноги, мокрая трава хлестала по коленкам.
Темнота ночи быстро редела… Захлопал крыльями сонный петух…
Прощались молча.
Расставаться было грустно и страшно. Долго держали друг друга за руки.
Лида дрожала не то от холода, не то от страха.
Васёк заметил, что лицо у Лиды было маленькое и серое. Валя была спокойна, только грустно смотрела то на Васька, то на Колю своими большими близорукими глазами. Когда девочки, взявшись за руки, побежали назад, мальчики поглядели им вслед. Две фигурки то ныряли в густую траву, то снова возникали за огородными грядами.
Выйдя на шоссе, ребята ещё раз оглянулись. Над Макаровкой вставало солнце…
Глава 41
Важные новости
Только на третий день, усталые и голодные, мальчики добрели до своего села. По дороге им всё время встречались гитлеровцы. Боясь попасться им на глаза, ребята шли лесом. Ночью около Жуковки фашисты начали простреливать лес.
Лёжа на сырой земле, мальчики продрогли, но идти не решались.
Добравшись наконец до своего села, они сразу заметили в нём какую-то перемену – на улице появились эсэсовцы. Люди совсем притихли, забились в хаты. На широкой площади, около сельпо, на виселице качались два трупа. Мальчики ещё издали увидели их, ускорили шаг и прошли мимо, не поднимая глаз. У хаты Макитрючки они остановились; им не терпелось поскорей увидеть кого-нибудь из товарищей.
|
|
Радостная весть о девочках, которую они несли ребятам, всю дорогу волновала их; они представляли себе, как примут её товарищи, как будут расспрашивать, удивляться, ликовать.
Но виселица стояла у них в глазах, – тревога и ужас овладели обоими.
Макитрючка была одна. Она сидела на скамье и зашивала старый, стираный мешок, растягивая его на коленях.
– Носит вас по селу! Нет чтобы за печкой сидеть, пока голова цела! – заворчала она на мальчиков. – Людей, как собак, вешают, а вы друг за дружкой бегаете. С самого утра я своих хлопцев не бачила. Где их искать! Вчера иду, а они около школы торчат, в самое пекло лезут!
– А кого повесили? – с испугом спросил Коля.
– Не знаю… Из другого села взяли… Вчера утром на перегоне гитлеровский эшелон взорвался… Там и схватили первых попавшихся, – нехотя рассказывала Макитрючка.
– А в нашем селе никого не взяли?
– Я по селу не бегаю. Может, кого и взяли. Все между жизнью и смертью ходим!
Макитрючка замолчала. Тугие складки на её лице стянулись к упрямому, злому рту, глаза стали зелёными, нос заострился.
– А мы девочек наших видели! – сообщил Одинцов.
Но Макитрючка, погружённая в свои мысли, не ответила. Мальчики вышли… Баба Ивга встретила их ласково. Она стояла на крыльце и качала головой, глядя, как они перелезают через плетень и, шатаясь от усталости, идут по двору.
– Ах вы, голубятки мои, горе моё! Я ж все очи проглядела на дорогу! Як же вы добрались до дому!
Одинцов и Васёк бросились к ней и, забыв про усталость, перебивая друг друга, стали рассказывать про девочек.
|
|
Радостная весть поразила бабу Ивгу. В уголках глаз блеснули крупные слёзы.
– Господи Иисусе, хоть на этом сердце отдохнёт! Радость-то какая! А вы уж и цветы на могилку положили… А тут счастье такое! Да как же это они живы остались? – Она вспомнила Митю. – Хлопец сам не свой ходил… Белый, без кровинки пришёл, всю ночь глаз не закрыл!
Мальчики заволновались.
– А ещё, баба Ивга, что было!.. – Они начали рассказывать про ночное происшествие на шоссе. – Просто мы опомниться не успели, как всё случилось! Вот здорово! Ни один гитлеровец в живых не остался! И пулемёты партизаны с грузовиков взяли, и оружие, и всякое продовольствие! – захлёбываясь, рассказывали мальчики.
Баба Ивга улыбалась, кивала головой, спрашивала, потом снова возвращалась к девочкам:
– Бывает же счастье такое! Они же, бедненькие, напугались до смерти!
Поговорив с бабой Ивгой, ребята решили сбегать в Слепой овражек. Саши нет в хате – может быть, он там.
– Вот бы всех увидеть сейчас!
– Да поешьте хоть, ноги вымойте – ишь как пятки-то растрескались у вас, – уговаривала их баба Ивга.
Но ребята, не слушая её, убежали. Товарищи действительно были в овражке; они сидели на коряге, тесно окружив Малютина. Сева что-то рассказывал таинственным шёпотом. Генка первый увидел Васька и Колю:
– Наши идут!
Мальчики вскочили, бросились навстречу.
Васёк с лёгкостью белки прыгнул на корягу. Румянец заливал его тёмные щёки, глаза ярко синели.
– Мы, ребята, такое сейчас вам скажем! Такое хорошее, какого вы за всю жизнь ещё не слыхали!
Ребята затаили дыхание.
– Война кончилась? – прижимая к груди руки, прошептал Саша.
– Ну, «война кончилась»! Ты уж чересчур хочешь! – недовольно проворчал Коля.
На них зацыкали со всех сторон.
– Говори сразу! – рявкнул Мазин.
– Ну, слушайте! Три, четыре! – скомандовал себе Васёк, предвкушая общее ликование. – Девочки наши живы, вот что!
– Девочки? Нюра, Валя, Лида?
– Те, что были убиты, теперь живы! – торжественно пояснил Васёк.
– И мы их сами видели, своими глазами, вот вам! – крикнул Коля.
Всё смешалось. Васька чуть не стащили с коряги. Мазин схватился за сук и изо всей силы раскачивался. Колю кто-то шлёпал по спине. Саша стучал себя кулаком в грудь, повторяя одно слово:
– Живы, живы, живы!
Осторожный Сева ещё никак не мог поверить в одно хорошее; он боялся, что рядом с этим хорошим есть где-то и плохое.
– Может, ранены? Больны? Без рук, без ног?
– Не ранены, не больны, с руками, с ногами, да ещё двух малышей спасли! Вот какие наши девочки! – кричал Коля.
Васёк посмотрел на него и вдруг расхохотался.
– У Кольки… виденье было, – вспомнил он вдруг. Картина встречи с Нюрой Синицыной предстала перед ним в смешном виде. Одинцов, отшатнувшийся в испуге от окна, он сам с приплюснутым к стеклу носом, Нюра с вытаращенными глазами и какой-то малыш, который лез то к нему, то к Коле целоваться. – Виденье! Виденье! Ха-ха-ха! – захлёбывался Васёк.
Ребята дёргали его, требовали объяснения. Коля Одинцов стал рассказывать всё по порядку. Ночное сражение он нарочно пропустил, чтобы рассказать о нём особо.
Мальчики перебивали, спрашивали. Васёк и Коля терпеливо отвечали на все вопросы, подробно описывали девочек, Мирониху, передавали поклоны и только потом приступили к рассказу о ночном происшествии. Услышав, что боец на коне, по всем приметам, был похож на Митю, ребята пришли в окончательное неистовство. Забыв про фашистов, они боролись, падали и даже невзначай подбили Мазину глаз.
Потом решили обязательно навестить девочек и как-нибудь повидать Митю, чтобы сообщить ему радостную весть.
Наконец, когда все немного успокоились, Малютин сказал:
– У нас тоже важные новости. Нам обязательно надо посоветоваться.
Все стали серьёзны.
Новости действительно были важные.
В отсутствие Трубачёва Степан Ильич запретил ребятам бегать на пасеку. Мазин не поверил Степану Ильичу и всё-таки сбегал к Матвеичу. Матвеич рассердился на него и сказал, что на пасеку уже два раза заходили гитлеровцы. Кого-то искали. Один раз ночью лаял Бобик. Матвеич взял его в хату, чтобы собаку не подстрелили.
И ещё новости – в селе появились эсэсовские части и везде расклеены приказы: за помощь партизанам – расстрел, за укрывательство – расстрел. Так и пестрят все объявления крупными чёрными буквами: «расстрел», «виселица».
Двоих колхозников из какого-то другого села повесили на глазах жителей около сельпо.
А партизаны теперь уже действуют всюду; слышно, что где-то на перегоне взорвали целый эшелон и вчера около бывшей МТС на дороге убили несколько гитлеровцев; а в сёлах стали понемножку расправляться с полицаями – одного в овраге нашли зарубленного топором, с надписью на груди: «Предатель».
Гитлеровцы и полицаи струхнули: в лес ходить боятся, и около самой школы теперь стоят пулемёты.
И ещё самую главную новость рассказали Сева и Генка. Степан Ильич, видимо, совсем продался фашистам. Петро рассказывал на селе, будто Степан Ильич согласился ездить по сёлам и всех бывших кулаков вербовать в полицаи. А вчера Степан Ильич привёл какого-то старика. И Сева слышал, как он сказал переводчику, что это старик, пострадавший от Советской власти, бывший кулак, и теперь хочет послужить гитлеровцам. Старика позвали к генералу; он, видно, боялся, потому что шёл и даже денщику низко кланялся. А сегодня осмелел и взялся какие-то замки в штабе чинить; на деда Михайла кричит и такие штуки выделывает – денщики над ним хохочут.
– Дед мой с ним было подрался вчера. Тот какой-то несгораемый шкаф чинил, а деду дал ящик с инструментами держать. Ну, и чего-то заспорили они там, – хмуро сказал Генка и тут же улыбнулся. – Только не зря дед простачком прикидывается. Хитёр он… Вчера вдруг Севку спрашивает:
«Разберёшь ты немецкие слова так, чтобы переписать, в случае чего?» Севка говорит: «Разберу. А где не разберу, просто скопирую». Дед мой даже языком причмокнул.
– Неспроста тут что-то, – покачал головой Васёк.
Ребята крепко задумались.
На прощанье Сева грустно сказал:
– Теперь уж, наверно, не скоро увидимся… Сегодня и то еле вырвались… За водой только ходим.
Глава 42
Степан Ильич
Степан Ильич ещё не видел мальчиков после их возвращения. Он шумно обрадовался, когда Васёк с товарищами вошёл в хату.
– Дорогой ты хлопец! – притягивая к себе Васька, сказал Степан Ильич.
Ваську захотелось обнять его крепко-накрепко, как, бывало, он обнимал своего отца, но он поборол в себе это желание, осторожно высвободился из объятий Степана Ильича и сел на скамью, избегая его взгляда. Степан Ильич понял, глубоко вздохнул, отвернулся. Молча слушал то, что рассказывали мальчики, без улыбки кивал головой. Потом перестал слушать, ушёл в себя и, ссутулившись, сидел, глядя в окно.
Баба Ивга понимала, что именно мешает Ваську быть приветливым со Степаном Ильичом. Она смотрела то на одного, то на другого с глубокой грустью. Потом подошла к Ваську, нагнулась, поцеловала его в волосы:
– Ну что ж, так тому и быть! Тяжкое время!.. У каждого сейчас свой крест. Один потяжеле несёт, другой полегче.
Васёк не понял её слов, но горячо откликнулся на ласку, прижался головой к её плечу.
Одинцов и Мазин с завистью глядели на него:
– Как маленький…
Баба Ивга подошла и к ним. Одинцов смутился, когда она погладила его по голове, а у Мазина отросшие светлые волосы взъерошились; он напряжённо вытянул шею и держал её так, пока баба Ивга не сняла руки с его головы. Тогда, довольный неожиданной лаской, Мазин размешал пятернёй свои волосы и сказал:
– Спасибо.
* * *
Ночью кто-то тронул Васька за плечо. Васёк встревожился, заморгал глазами, проснулся.
«Не случилось ли чего с Севой?» – почему-то подумал он.
Но над ним склонилось тёмное лицо Степана Ильича.
– Встань, хлопчик…
В окошко глядела полная луна.
Одинцов и Саша крепко спали. Васёк с испугом смотрел в лицо Степану Ильичу и, протянув за спиной руку, дёргал за рубаху Одинцова. Но Одинцов, утомлённый дорогой, не просыпался.
– Встань, хлопчик, – ещё раз сказал Степан Ильич и потянул Васька за собой в сени.
Васёк шёл за ним, не доверяя ему и не смея ослушаться.
Сердце у него билось.
«Что ему надо?» – с тревогой думал он.
В сенях Степан Ильич наклонился к нему и зашептал:
– Беги, сынок, до конюха… огородами беги… осторожненько… Мне нельзя… люди донесут… Скажи конюху, чтобы зараз в лес подавался. Чуешь, сынок?
Васёк кивнул головой, поднял на Степана Ильича глаза и вдруг жарко, порывисто обнял его за шею, прижался головой к его груди.
Степан Ильич обхватил его обеими руками любовно и крепко:
– Боишься?
– Нет, нет!
Васёк выскользнул во двор, пролез под плетнём на огород и, прячась в кукурузе, пополз к хате конюха. Село, облитое лунным светом, казалось пустым; безглазые, слепые окошки с запертыми ставнями не мигали тёплыми огоньками; издалека была видна площадь с чёрной виселицей…
Конюх, его жена Катерина и Грицько спали. Васёк тихонько стукнул в оконце. Подождал, оглянулся. На второй стук чуть-чуть приоткрылась дверь, показалась взлохмаченная голова конюха. Васёк проскользнул в камору. Шёпотом передал поручение Степана Ильича. Конюх заторопился; старая бабка засуетилась; жена в темноте стала собирать вещи.
– Это он, это Петро проклятый! Не миновать ему, дьяволу! – натягивая сапоги, шептал конюх. – Спасибо Степану… Скольких людей спас!..
Васёк бросился к Грицько, крепко обнял его за шею.
– Дядя Степан не предатель! Это он меня послал к вам, Грицько! Он не предатель! – горячо зашептал Васёк товарищу.
Грицько смотрел на Васька сонными, ничего не понимающими глазами.
– Одевайся, сынку, одевайся! – торопила его мать.
Степан Ильич дожидался Васька в сенях. Видимо, он и не уходил оттуда. Он сам уложил мальчика, укрыл его рядном, снова повторив свои слова:
– Дорогой ты хлопчик… цены тебе нет…
Васёк долго держал его руку, прижимая её к горячей щеке.
На рассвете эсэсовцы стучали прикладами в пустую камору конюха, разбивали двери. Старая бабка пряталась у соседей; конюх с женой и сыном ушли в лес.
Глава 43
Страшная ночь
Утром ребята не отходили от Степана Ильича. За столом Одинцов старался сесть с ним рядом. Саша подолгу стоял возле дяди Степана, притулившись к нему боком.
Васёк торжествовал:
– Я ему всегда верил! И Матвеич верил… Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы людей спасать… Только об этом никому нельзя говорить, ни одному человеку!
Одинцов и Саша поклялись молчать.
Мазин и Русаков были заняты другим. С утра Генка передал им, что дед Михайло строго-настрого запретил шататься около школы и ждать у колодца Севу. Это запрещение вызвало особый интерес мальчиков, и они только и делали, что шатались около школы, наблюдая за гитлеровцами. После обеда они принесли Ваську сведения, что из штаба выехал куда-то целый отряд эсэсовцев на мотоциклах. Ребята встревожились, зашептались.
Степан Ильич нахмурился, постучал по столу:
– Чтобы ни один из хаты не вышел! Мало ли куда эсэсовцы поехали! Вас не касается!
Ребята притихли. Степан Ильич большими шагами ходил по хате, хрустел сложенными пальцами, часто поглядывая в окно. Васёк смотрел на его сосредоточенное лицо и старался угадать, чем он взволнован.
«Хорошо бы повидать Севу или Генку, – думал Васёк. – Может, они выйдут к колодцу хоть на минутку…»
Он шепнул Мазину, чтобы тот тихонько вышел во двор, и сам стал пробираться к двери. Но Степан Ильич заметил и вернул обоих.
– Куда? На место! И вы тут оставайтесь, нечего по селу бегать зря! – сказал он Петьке и Мазину.
Солнце садилось. Откуда-то издали вдруг донеслись выстрелы, глухо застучал пулемёт. Степан Ильич поднял брови, насторожился. Баба Ивга вопросительно посмотрела на него:
– На Жуковке, что ли? Или в другой стороне?
Степан Ильич вышел на крыльцо. Ребята тесной кучкой двинулись за ним. Выстрелы были частые, глухие, далёкие.
– За лесом где-то, – определил Степан Ильич.
Из гороха вдруг вынырнула голова Генки; он перепрыгнул через плетень. За ним, задыхаясь от быстрой ходьбы, перелез Сева.
Лицо Степана Ильича побагровело от волнения.
– Пойдём в хату, – тихо сказал он, пропуская вперёд Севу и Генку.
В хате Сева торопливо вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и сунул его Степану Ильичу. Пальцы у Севы были в чернилах, руки дрожали.
– Вот… всё… дед Михайло велел скорей нести!.. – сказал он, с трудом переводя дух.
Генка, возбуждённо блестя глазами, начал сбивчиво рассказывать:
– Как фашисты со двора… так дед и взял. Севка переписывал, а я сторожил… А старик тот ушёл…
Степан Ильич, не слушая Генку, развернул бумагу, пробежал её глазами, спрятал за сапог, взял шапку:
– Я пошёл… Мамо! Ребят никуда не пускайте. Чуть что – на пасеку их. Всех до одного. До Матвеича!
Он схватил за плечо Генку:
– Подложил дед документ обратно?
Генка испуганно замотал головой:
– Не… ещё… Прихитряется сейчас…
Баба Ивга перекрестилась:
– Силы небесные! Господи, помоги!
У Степана Ильича дрогнули брови. Он махнул рукой и пошёл к двери. У порога остановился, подозвал мать, кивнул на ребят:
– Пусть на пасеку идут.
– Иди, иди! Не бойся, сынок! Сам поспешай!
Степан Ильич зашагал по двору и скрылся в сумерках. В хате было темно. Генка в уголке шёпотом рассказывал ребятам, как Сева спешил переписывать какой-то документ, пока он, Генка, сидел на пороге мазанки и сторожил его.
– А что ж это за документ, Севка? Ты понял что-нибудь? – жадно спрашивали ребята.
– Нет… ничего не понял… От страха, наверно, у меня руки тряслись… Я больше копировал слова… Это какой-то военный план, – улучив минуту, шепнул он на ухо Трубачёву.
– Я думаю, это что-нибудь очень нужное. Видал, как дядя Степан схватил эту бумагу и сразу ушёл с ней куда-то? – говорил Петька, прикрывая ладонью рот и поглядывая на бабу Ивгу.
Мазин сузил глаза, улыбнулся:
– А я-то думаю, чего дед Михайло Севку прячет, к школе не велит подходить!.. Эй! – вдруг дёрнул он Васька и даже вскочил с места. – А старик-то этот, что замки чинил, знаешь кто?
– Ну?
– Да тот, с дудками, что в лесу со мной сидел!
Васёк покачал головой:
– Странно всё как-то…
Баба Ивга зажгла лампочку, поставила на стол.
– Собирайтесь, ребята! Матвеича повидаете, на пасеке и заночуете, а там видно будет. Курточки возьмите – свежо сейчас. Да живо, голубята мои!
Ребята обрадовались. Они давно не видели Матвеича и Николая Григорьевича. Ваську не терпелось рассказать на пасеке про девочек, про документ, который собственноручно переписал Сева и доставил Степану Ильичу, про ночное сражение на дороге – событий было много!
– Пошли! Пошли! – торопил он ребят.
– А дед как же? – встревожился вдруг Генка.
– Ну, чего дед! Он уж, наверно, подложил! – уверяли его ребята. – Пойдём!
Но Генка упрямо покачал головой:
– Я к деду пойду!
Баба Ивга вздохнула:
– Деду ты сейчас не помощник. Он один скорей управится. Иди с ребятами, сынок!
Генка нерешительно открыл дверь и остановился на пороге. По двору с непокрытой головой бежала Макитрючка. Не видя ничего перед собой, она оттолкнула от порога Генку, бросилась в хату, упала на скамью.
– Схватили… схватили… Забьют… Ой, лишенько! Забьют старика до смерти… – застонала она, хватаясь за голову.
Генка с криком бросился к двери и попятился назад…
У порога стоял Петро.
– Ты что по селу бегаешь, народ поднимаешь? – закричал он на Макитрючку, тяжело переступая через порог. – В петлю хочешь?
Ребята с ужасом смотрели на его тяжёлую, приземистую фигуру в чёрной форме полицая, на скуластое красное лицо и острый кадык, выступающий из тугого воротника.
Макитрючка, прижавшись к стене, с ненавистью глядела ему в глаза и не двигалась с места.
– Господи помилуй, господи помилуй! – бормотала баба Ивга. – Что ты кричишь, Петро? Что мы тебе сделали?
Петро сбавил тон.
– Я тебя не обижаю. Не про тебя речь. Я за хлопцами пришёл. Полковник требует. А она против власти идёт! Я с ней ещё поквитаюсь! А ну, пошли за мной, хлопцы!
Он схватил Генку за руку. Генка вырвался и отбежал к сбившимся в кучу ребятам. Петро с недоброй усмешкой взглянул на Ивгу:
– Всю шайку у себя хороните? Ничего, там старику язык развяжут! Через внука развяжут да через пионера вашего! – Он кивнул на Севу.
Баба Ивга бросилась к ребятам; раскинув руки, загородила их:
– Не дам детей! Хоть убей на месте, не дам!
Петро отшвырнул её в сторону, шагнул к остолбеневшим от ужаса и неожиданности ребятам и опустил тяжёлую руку на худенькое плечо Севы.
Сева молча рванулся, сбрасывая с плеча его руку. Васёк, загораживая собой товарища, изо всех сил толкнул полицая. Озверевший Петро ударил его кулаком в грудь и с ругательствами схватился за кобуру. Мазин повис на его руке. Петька вцепился зубами в волосатую кисть. С другого боку на полицая навалились Одинцов, Саша и Генка. Баба Ивга бросилась в сени, заложила на крюк дверь. Макитрючка схватила шкворень и ударила Петро по голове. Полицай охнул и осел на пол.
– Уходите, деточки! Уходите, голубята мои! – зашептала баба Ивга. – Господи помилуй, уходите скорей! До Матвеича идите!
Макитрючка трясущимися руками выпроваживала ребят за дверь:
– Уходите, уходите! Мы тоже уйдём! В лес уйдём! Степана упредить надо!..
Не оглядываясь на Петро, Одинцов схватил из-под лавки рюкзак. Васёк по одному пропускал мимо себя ребят. Дрожащие губы плохо повиновались ему, в голове шумело. Он недосчитывался Генки.
– Где Генка? Где Генка?
Мазин и Одинцов вели обессилевшего Севу.
– Генка убежал, – прошептал в темноте Петька.
* * *
Шли с трудом, зорко вглядываясь в каждый бугорок, продираясь через кусты и колючки.
Все молчали; ужас только что пережитого гнал вперёд.
За селом ребята выбились из сил; шатаясь, добрели до копны с сеном и сели под ней, тесно прижавшись друг к другу. Над скошенным полем стояло густое дымное облако. Оно медленно росло, расплывалось по всему небу и заволакивало редкие звёзды.
Петька вдруг сплюнул и с дрожью в голосе сказал:
– Я ему руку насквозь прокусил!
Ребята хмуро молчали. В глазах у всех ещё стояла страшная фигура озверевшего полицая.
– Гадина! – процедил сквозь зубы Мазин.
Одинцов зябко повёл плечами. Васёк вспомнил иссиня-белое лицо Макитрючки, вытер рукавом холодный пот и строго сказал:
– Хватит об этом!
Ребята снова замолчали. В тишине было слышно, как трудно дышит Сева.
– Значит, деду не удалось подложить документ! – вдруг прошептал Петька, глядя на всех испуганными глазами.
Васёк вскочил:
– Да, да, чего же мы сидим? Надо скорей к Матвеичу. Надо ему всё рассказать… Ведь и Генки нет. Где Генка?.. Пойдём скорей!
Ребята поднялись, прибавили шагу.
Шли от копны до копны.
На небе колыхался чёрный столб дыма. Сквозь него вдруг пробились красные языки пламени.
– Пожар!
– В стороне пасеки горит! – тревожно сказал Васёк. – Может, кто копны с сеном поджёг… Бежим скорей, а то ещё полицаи наедут сюда!..
Спотыкаясь и падая, бежали по полю. Зарево разгоралось; запахло гарью. Завиднелись тополя, освещённые огнём.
Оставив далеко позади товарищей, Васёк бежал изо всех сил. В овраге перед пасекой было светло как днём. Васёк взбежал по тропинке и остановился, поражённый страшным зрелищем. Горела пасека…
* * *
Хата Матвеича была охвачена огнём. С треском горели балки, из-под накалённой вздыбленной крыши вырывалось пламя, огонь бушевал в чёрных провалах окон, длинные красные языки лизали сухие стены. Над пасекой стоял зловещий гул – всё трещало, рушилось, разбрасывая далеко вокруг снопы искр. Всё гибло. Развесистый дуб над крыльцом стонал, как человек, качая обгорелой верхушкой; по стволу его змейками пробегали огненные искры, ветки обуглились. На молодых вишнях чёрными узелками скрутились листья; воздух стал накалённым и сухим; в густой траве был виден каждый цветок.
К хате нельзя было подойти. Натянув на голову курточки, ребята бегали вокруг пожарища.
Васёк бросался вперёд, задыхаясь от нестерпимого жара:
– Матвеич! Матвеич! Николай Григорьевич!
Мазин, чёрный от дыма, указывал на бушующее пламя.
На глазах ребят стропила с треском провалились, крыша рухнула, Огонь, получивший новую пищу, забушевал ещё яростней… С шумом вырывались снопы искр, падали горящие головни.
Ребята отбежали к плетню. Мазин подошёл к товарищам.
– Кончено!.. – сказал он и, махнув рукой, отвернулся.
Откуда-то издалека раздался вдруг жалобный вой.
– Бобик! – догадался Васёк.
У всех мелькнула надежда. Вой повторился, но, потерявшись в шуме пожара, затих.
– Бобик! Бобенька! – кричали ребята, бегая по саду.
Обыскали кусты, бросились по тропинке к реке. По пути натыкались на опрокинутые ульи; в одном месте они были беспорядочно нагромождены друг на друга.
Васёк несколькими прыжками достиг берега. Ребята со всех сторон тоже бежали туда. Из кустов выскочил Бобик; он бросался к мальчикам и, взвизгивая, звал их за собой.
Недалеко от воды, за широким пнём, плечом к плечу лежали два товарища. Около них валялись расстрелянные гильзы. Лицо у Матвеича было серое, бескровное. Голова Николая Григорьевича откинулась назад; серебряные волосы с запёкшейся кровью прилипли ко лбу.
Неровный горячий свет пробегал по мёртвым лицам, на короткие мгновения оживляя застывшие черты.
Ребята остановились.
– Матвеич! – позвал Васёк.
Ответа не было. Бобик поднял морду и снова протяжно завыл.
Колени у Васька вдруг подогнулись; он сел на траву и дотронулся до неподвижной, холодной руки Матвеича.
Матвеич был тем человеком, который в памятный солнечный день доверил первое боевое задание пионеру Ваську Трубачёву; Матвеич пригрел и окрылил его мальчишеское сердце.
– Матвеич…
Ребята стояли молча, опустив головы…
Огромное пламя пожара бросало на воду красные отблески.
Ветер, набегавший с реки, знобил плечи.
– Куда мы теперь?.. – тоскливо прошептал Петька.
Ему никто не ответил. Кругом были враги и тяжёлая чернота ночи.
Мазин мрачно и безнадёжно смотрел на воду. Потом повернулся, подошёл к Трубачёву и тихонько тронул его за плечо:
– На мельницу надо… Один раз Игнат не пустил меня туда… Может, там свои…
Васёк взял на руки Бобика, спустился к реке и, не оглядываясь, пошёл по берегу. Ребята гуськом потянулись за ним.
Глава 44
На лесной поляне
– Подожди, подожди, Валечка! Не заплетай волосы, дай ещё поглядеть!
– Ой, какое всё золотое! И цветы и травы! Как будто тоненькой золотой паутинкой перепутаны!
Валя, смеясь, закрывает подружек с головой своими распущенными волосами. Девочки, крепко прижавшись друг к дружке, смотрят сквозь тонкие, пронизанные солнцем пряди Валиных волос на лесную поляну.
Пышно доцветает украинское лето; закраснели на деревьях листья, тяжело свесились с кустов спелые гроздья калины, заплелась хмелем синяя ежевика, осыпалась дикая малина. А на лесной поляне, покрытой белыми крупными ромашками, полевой гвоздикой и колокольчиками, ещё хлопотливо трещат в траве кузнечики, кружатся бабочки.
– Как хорошо жили бы люди, если б не было на земле фашистов! – задумчиво говорит Лида Зорина.
Нюра Синицына вскакивает. Она в широкой Миронихиной кофте, подвязанной ремешком.
– Ой, девочки, смотрите – все коровы разбрелись! Вставайте скорей!
Девочки, подпрыгивая, разбегаются в разные стороны.
– Красавка! Красавка! – заплетая на ходу косы, зовёт Валя.
– Недолька! Бурёнка! – звучат неподалёку голоса её подруг.
Каждый день Лида, Валя и Нюра гонят на поляну десяток коров. В Макаровке только у некоторых хозяек остались старые, тощие коровы.