Три лучших Железных Воина, объединив свои тактические таланты, не смогли удержать Пертурабо. Яркое напоминание о том, что мастер обороны был также и мастером нападения. Под его командованием Дворец стал нерушимой крепостью, под его прицелом он превратился в хрупкую, готовую сломаться вещицу.
Пертурабо закончил симуляцию прежде, чем атакующие красные дивизионы хлынули во внутренние районы дворца. Голографические объекты сражения растворились в воздухе, оставив после себя только широкую поверхность рельефного стола. Пертурабо склонился над развалинами Последних Врат и покачал головой, криво усмехаясь.
– Я лучше тебя, брат, – сказал он, не только окружающим, но и себе. – И я всегда буду лучше тебя. Я знаю, чего ты на самом деле боишься.
Солтарн Фулл Бронн заслуженно носил титул Камнерожденного, ибо, хотя про него и говорили, что он создан из вещества, составляющего миры, он знал, что это в буквальном смысле верно для всех, но предпочитал не указывать на очевидный, казалось бы, факт. Все они были созданы из останков звезд – материи, собранной и преобразованной в результате миллиардов лет внутризвездных процессов и биохимических и электрических реакций.
Он не знал, было ли понимание этого причиной, по которой он умел смотреть в сердце камня, и не старался узнать. Того, что камень говорил с ним и рассказывал о своих тайнах и силах, было ему достаточно. Он видел его строение и состав так же легко, как дышал, и это делало его особенным в таком легионе, как Железные Воины.
Впрочем, определенно недостаточно особенным, чтобы можно было избежать этой обременительной обязанности.
Он и грозный воин по имени Кадарас Грендель, из гранд‑батальона кузнеца войны Беросса, шли по забитым фетишами коридорам «Гордости Императора». Они следовали за ковыляющим лордом‑коммандером Эйдолоном, который был одет в кричаще яркую броню и плащ из бритвенно‑острых крючьев поверх нее, а в руках держал чудовищно огромный молот, сравнимый с тем, который был у Железного Владыки.
|
|
Эйдолон радушно встретил их на посадочной палубе. Его сопровождала почетная стража, составленная из воинов, чья броня представляла собой ураган дисгармонирующих цветов и была покрыта шипами. Горжеты у них выходили за плечи и были оборудованы различными вокс‑приемниками и аугмиттерами. На шлемах выпирали звуковые имплантаты, а вместо болтеров они были вооружены странными пушками, пульсирующими, как генераторы на грани перегрузки.
Эйдолон назвал воинов «какофонами», но не стал объяснять, что они собой представляют.
Фулл Бронн попытался скрыть свое потрясение при виде флагмана, но он был уверен, что Эйдолон заметил его реакцию и ухмыльнулся. От лорда‑коммандера ему становилось не по себе. У него была серая, безжизненная кожа, а глаза сидели глубоко, как у трупа.
«Гордость Императора» была местом света и шума, чудес и нелепостей. Каждый раз, когда Фулл Бронн поворачивал за угол, его глазам открывалось новое и ужасное зрелище. От избытка ощущений кружилась голова, но путешествие в «Ла Фениче» только начиналось.
Среди союзников магистра войны ходили слухи о невероятной оргии, произошедшей здесь, об опере таких немыслимых бесчинств, что она свела Детей Императора с ума. Никто особо не принимал их всерьез, но когда перед Фулл Бронном распахнулись изогнутые двери в огромный театр, он вдруг поверил в самые дикие слухи и осознал, что даже они не передавали ужас того, что здесь произошло.
|
|
– Трон… – прошептал он, и только потом вспомнил, как неуместна теперь эта клятва.
Но никто, судя по всему, не обратил внимания.
Кадарас Грендель пораженно выдохнул.
– Добро пожаловать в «Ла Фениче», – сказал Эйдолон.
Фулл Бронн раньше видел пикты главного легионерского зала торжеств, в том числе те, которые якобы сделала знаменитая Эуфратия Киилер, но это место лишь отдаленно походило на когда‑то величественный театр. Фулл Бронн сощурился, когда в глаза ударили слепящие лучи яркого света, ритмично бьющие из под купольного потолка; ему с трудом удалось разглядеть темные силуэты, двигающиеся в облаках мускусных благовоний, которые дымились в подвешенных курильницах, словно результаты какого‑то провального алхимического эксперимента.
Они пахли приторно сладко, остро и ароматно, но оставляли смутное послевкусие чего‑то гнилого. От запаха у Фулл Бронна запершило в горле, и ему захотелось сплюнуть, чтобы избавиться от этого вкуса, медленно начинающего каким‑то образом воздействовать на его организм. С лож наверху свисали гирлянды лиц и растянутые полотна человеческой кожи, а в подтекающих железных канделябрах стояли букеты из костей. Невидимые барабаны нестройно громыхали, словно аритмичное сердцебиение, то вплетавшееся в ревущую, пронзительную бурю звуков из покачивавшихся вокс‑динамиков, то пропадавшее из нее.
|
|
Талиакрон был величественен и грандиозен, «Ла Фениче» же был совсем иным.
– Что вы с ним сделали? – спросил Фулл Бронн.
– Вознесли его до новых высот чудесного, – рычаще прохрипел Эйдолон, будто его горло и голосовые связки больше не могли согласованно работать.
Фулл Бронн, помня, что он здесь лишь гость, сказал:
– Я никогда не видел ничего подобного.
– Немногие видели, – согласился Эйдолон. – Должно быть, это приятная смена обстановки после утомительной церемониальности Додекатеона. Здесь мы прославляем то, чем стали, вместо копания в прошлом и размышлений о том, как все могло бы быть, но никогда не будет.
– Додекатеон – это совет воинов, – ответил Фулл Бронн, скрыв, как разозлило его оскорбительное замечание Эйдолона. – Мы собираемся, чтобы стать лучше.
– Как и мы, – ответил Эйдолон, ведя его глубже в «Ла Фениче».
Их путь шел через кавалькаду оживших кошмаров, извративших все, ради чего легионы раньше существовали. Перед глазами Фулл Бронна раскрывалась плоть, и блестящие внутренности вынимались для развлечения, из любопытства, ради удовольствия. Смертные и легионеры превращали свои тела в игрушки и вырезали на них символы и узоры, которые невозможно было понять и в которые невозможно было поверить.
От огромных винных бочек отходили похожие на кишки трубки, будто выкачивавшие жизненные соки из огромных органов. Развалившиеся друг на друге люди, с остекленевшими глазами и вялыми конечностями, затягивались из сочащихся дымом кальянов. Грендель остановился и забрал кожаную трубку из рук безразличного легионера, у которого в уголках рта пузырилась кровавая слюна. Он жадно втянул содержимое трубки и скривился от вкуса.
Грендель сплюнул полный рот вязкой жидкости, по виду напоминавшей соскоб с пораженного раком легкого.
– Не олимпийское марочное, но штука сильная, – сказал он.
– Ничего не трогай, – приказал Фулл Бронн, но Грендель проигнорировал его и сделал еще один глоток.
По театру мистическими наблюдателями бродили создания, которые, возможно, когда‑то были людьми, но теперь так далеко ушли от своего первоначального облика, что их можно было назвать новым видом. Тела, составленные из десятков торсов от разных людей, ползали, как рептилии, на конечностях, представлявших собой мешанину рук и ног, рассоединенных, изломанных и собранных заново десятками необычайных и ужасных способов – словно отвергнутые результаты неудачных экспериментов из какого‑то безумного креационистского мифа. На Фулл Бронна уставились сумасшедшие глаза, и он отшатнулся в отвращении, увидев в лицах, вшитых в животы и спины неестественных существ, смесь восторга и ужаса, наслаждения и безумия.
– Из железа рождается сила, – проговорил Фулл Бронн, пытаясь оградиться от этой мерзости, но слова были пусты, словно это царство темных восторгов лишало их силы.
– Нерушимая литания, – засмеялся Эйдолон. – Со временем ты поймешь, что нет ничего нерушимого.
– Что это за создания? – спросил Фулл Бронн, когда ближайший гештальт двинулся в сторону, а за ним вприпрыжку последовали сгорбленные существа, приставшие к нему, как просящие молока детеныши.
– Фабий называет их тератами, – сплюнул Эйдолон, неосознанно подняв руку к шее.
– Тератами?
Эйдолон пренебрежительно махнул рукой в сторону уходящих чудовищ, явно наслаждаясь беспокойством Фулл Бронна.
– Уродливые монстры, которых он создает на «Андронике» с помощью геносемени, вырезанного из мертвых. Он обращается с ними как с детьми.
– Некоторым детям, – сказал Грендель, – со своей матерью лучше бы не встречаться.
Фулл Бронн не стал больше ничего спрашивать о чудовищных тератах, услышав в голове Эйдолона неприязнь и ненависть. Он не знал, какие отношения сложились между безумным апотекарием Фабием и Эйдолоном, но они определенно не очень друг друга любили.
Дым на мгновение рассеялся, словно занавес, поднимаемый перед началом представления. Плотная толпа легионеров и смертных смотрела на воина с татуировкой на щеке, подпрыгивавшего и крутящегося на сцене с двумя серебристыми мечами в руках. От его мастерства захватывало дух, его движения напоминали танец.
– Кто этот мечник? – спросил Грендель, с отвращением вытирая черные капли, попавшие на подбородок, тыльной стороной руки.
– Бастарне Абранкс, – ответил Эйдолон. – Капитан того, что раньше было 85‑й ротой.
– Он весьма искусен, – сказал Фулл Бронн, все еще соблюдая правила этикета, хотя и понимал уже, что здесь до них никому нет дела.
Эйдолон странным образом накренил плечи, и Фулл Бронн понял, что тот ими пожал.
– Он воображает, что является великим дуэлянтом, но он всего лишь умел.
– Он неплох, – сказал Грендель, рассматривая Абранкса оценивающим взглядом, как возможного врага в будущем.
– У нас есть воины и лучше, – несколько неохотно заметил Эйдолон. – Пойдете против нас – и узнаете, насколько лучше.
Наполовину хвастовство, наполовину угроза – Эйдолон неуклюже попытался заявить о превосходстве легиона. Фулл Бронн не стал обращать внимание на колкость. Какое значение имели глупые соперничества в таком месте, как это? Он сглотнул, борясь со странной тошнотой, заскрипел зубами и заморгал, чтобы избавиться от раздражения, которое вызывал струящийся туман соблазнительных мускусных ароматов.
– Звучит сомнительно, – ответил Грендель, смотря, как группа воинов в черном ворвалась на сцену с ревущими мечами в руках и как с ними молниеносно расправились серией великолепных выпадов, парирований и обезглавливающих взмахов.
– В легионе есть воин по имени Люций, рядом с которым Абранкс выглядит калечным ребенком, – произнес Эйдолон так, словно ему приходилось выдавливать из себя слова.
– Я слышал о нем, – сказал Грендель. – Говорят, он хорош.
Грендель исчез в ароматных клубах дыма, чтобы еще понаблюдать за представлением мечника, и Фулл Бронн остался с Эйдолоном. Солдат Беросса был вооружен, так что, возможно, он собирался испытать себя в бою с Абранксом. Фулл Бронн надеялся, что этого не случится, но его уже все меньше и меньше заботило, что будет с Кадарасом Гренделем.
Да и с ним самим, по правде говоря.
Эйдолон повел его в кабинку, которая казалась островком нормальности в калейдоскопическом смешении чудес и восхитительных новых ощущений. Фулл Бронн никогда раньше не испытывал подобного наплыва чувств, и хотя поначалу он противился пучине неизведанного и пугающего, теперь он начал получать от всего этого удовольствие.
Кабинка была завалена подушками из мягких тканей: полубархата, шелка, пестрого дамаста – и грубых материалов наподобие акульей кожи или кальмаровых шкур. Ему было непривычно сидеть на них, но не неприятно, и Фулл Бронн осознал, что несмотря на недавнее отторжение, ему нравилось в «Ла Фениче». Ему стало интересно, какую реакцию вызовут строгие порядки его легиона у представителя Детей Императора на «Железной крови».
В кабинку вошли обнаженные рабы, хирургическим путем получившие дополнительные руки и ставшие напоминать древних синекожих богинь. Они принесли с собой искусно сделанные кальяны, с изогнутыми трубками, покрытыми змеиной чешуей, и наполненные кипящим дымом, неторопливо сворачивавшимся в завитки.
– Что это? – спросил Фулл Бронн, когда перед ним поставили кальян.
– Зелье Фениксийца, – ответил Эйдолон. – Ключ к дверям восприятия[9]и способ найти ответы на все вопросы, про которые ты даже не знал, что задавал их.
– Звучит сильно, – сказал Фулл Бронн, уже предвкушая первый вдох.
– И это действительно так, – ответил Эйдолон, снимая трубку и протягивая ее Фуллу Бронну. – Особенно в первый раз, когда пробуешь. Особенно в Оке Ужаса.
– Оке Ужаса?
Эйдолон выглядел растерянно, словно понятия не имел, откуда возникло это название.
– Варповый шторм, – нерешительно произнес он. – Так он называется.
Фулл Бронн кивнул. Он это знал. Он не помнил откуда, но было такое ощущение, что он всегда это знал. Ему никогда раньше не говорили это название, но правильность его была несомненна.
Он помотал головой и взял трубку из влажного органического материала.
– Кожа? – спросил он.
– Лаэрская, – кивнул Эйдолон, глубоко затягиваясь переливающимся дымом. Его мертвые глаза на секунду перестали быть пустыми, а рот распахнулся шире, чем это было возможно. Из увеличенного горла вырвались струйки дыма, и Фулл Бронн понимал, что это зрелище должно его ужасать, но абсурдность происходящего странным образом очаровывала.
Он вдохнул кальянный дым, и по лицу его расползлась кривая ухмылка, когда мир вокруг словно обрел резкость, словно очертания предметов глубже прорезались в ткани бытия. Движения оставляли эхо, звуки расходились в воздухе, как волны на воде, а на периферии зрения танцевали стремительные силуэты. Все вдруг стало реальнее, словно то, что он считал реальностью, оказалось лишь лаком на истинном мире. Появились еще одни преобразованные рабы, один изувеченнее другого, и хотя раньше они его поражали, он вдруг обнаружил, что любуется новыми уродствами. Они принесли серебряные кувшины, а раб, чей пол невозможно было определить, протянул ему хрустальный кубок со сложной резьбой, бросающий во все стороны ослепительные блики. Фулл Бронн пытался уследить взглядом за мириадами лучей, потянулся к ним, чтобы дотронуться, но сдался, когда еще один раб, лицо которого было будто сплавлено из двух половинок от разных людей, налил прозрачную густую жидкость в кубок, неизвестно как очутившийся в его руке.
Его чувства переполнил опьяняющий соленый аромат, и он осторожно поднял кубок к лицу.
– О, тебе это понравится, – пообещал ему Эйдолон.
– Что это?
– Мы называем его «Лакримоза», – сказал Эйдолон. – Восхитительное вино, полученное из слез рабов.
Фулл Бронн осторожно выпил. Глаза его распахнулись. Вкус, как Эйдолон и обещал, был восхитителен. Страдания тысяч смертных, дистиллированные в один глоток. Во вкусе смешались боль и наслаждение, это была головокружительная симфония ароматов, от возбуждающих до омерзительных. Это был весь спектр эмоций, от высочайших до низменнейших, в жидкой форме. Он запрокинул голову, осушая кубок, и пораженно увидел портрет, висящий высоко над их кабинкой.
Он ахнул, узнав в изображении Фулгрима – в том облике, в котором он его видел, казалось, целую жизнь назад. Пластины его доспехов ярко сияли, изогнутые линии золотого крыла палатинской аквилы на героической фигуре были изображены так реалистично, будто сам Фулгрим взирал на него с высоты. Фулгрим на этом портрете, в своей величественности способном сравниться с картинами во дворцах делхонианского тирана, был таким, каким он был в собственных глазах.
Фулл Бронн посмотрел в глаза на портрете, и Лакримоза свернулась у него во рту.
Его прострелил заряд изысканного удовольствия, затягивая глубже в пучину чистых ощущений. Он пришел сюда, преисполненный возмущения, и слабеющий голос в его голове еще кричал при виде ужасных вещей вокруг. Но та часть его, которая испытывала отвращение, уже уменьшалась, как ядро умирающей звезды.
– Мне не следует быть здесь, – сказал он, но слова будто слетали с чужих губ. – Не таков путь Железных Воинов.
– Мог бы стать, – заметил Эйдолон.
– Железный Владыка никогда на это не согласится, – сказал он, отчаянно пытаясь сохранить ясность мыслей.
– У него не останется выбора, если наслаждения, даруемые Властелинами разврата, проникнут в Додекатеон тайно. Они распространятся по всему четвертому легиону через его орден каменщиков, и Пертурабо будет вынужден принять чувственные высоты Темного Принца.
– Темного Принца? – спросил Фулл Бронн, тут же чувствуя, что вопрос уплывает от него.
– Разве не восхитительна та дрожь, которая охватывает тебя, когда ты преступаешь границы того, что большинство называет моралью, когда наслаждаешься тем, что прочие называют беспутством? – спросил Эйдолон, выдыхая клубы крепкого кальянного дыма ему в лицо. – Все мы нарушили самую священную из своих клятв, так что же с того, если мы нарушим еще одну? Или еще десять?..
Фулл Бронн кивнул; теперь ему было очевидно то, о чем говорил Эйдолон.
– Ты прав, – сказал он, несмотря на то, что внутренний голос кричал об опасности. – Сейчас я понимаю.
– Пей, – сказал Эйдолон, вновь наполняя его кубок. – Скрепи свой договор с Темным Принцем.
Фулл Бронн улыбнулся и поднес кубок к губам.
– Да, пожалуй, я так и сделаю.
Прежде, чем он успел выпить, возникший из дыма силуэт навис над ним и тыльной стороной руки выбил у него кубок. Он в ярости вскочил на ноги и обнаружил, что перед ним стоит Карадас Грендель.
– Железо внутри, Камнерожденный, – сказал Грендель, и слова эти были словно холодный нож, вонзенный в его сердце. – Вам не кажется, что нам пора уходить?
– Я убью тебя за это, – рявкнул Фулл Бронн.
– Нет, – ответил Грендель, бросая на Эйдолона ядовитый взгляд. – Вы мне спасибо скажете.
Бронированный кулак Гренделя обрушился на его лицо.
И из мира пропал весь свет и все удовольствие.
Прошлая неудача с созданием рабочей модели термического направленного дислокатора не отбила у фратера Таматики желание попытаться вновь. Более того, ему только сильнее обычного захотелось узнать, что пошло не так в первый раз. Он вышагивал перед контрольными приборами, наблюдая за стрелками, указывающими на предельные показатели энергии, питающей магнитные подвесы.
– Так‑то лучше, – сказал он, постучав железным пальцем по индикатору, стрелка которого металась сильнее прочих.
Две новые сферы, отлитые из сплавленных остатков первой пары, вращались в концентрических кольцах в дальней стороне лабораториума. Окружавшие их магнитные поля были на порядки сильнее тех, которые он установил, когда Велунд приходил понаблюдать, и, следовательно, больше было расстояние между ними и его контрольным пультом.
Перед ним на трех длинных скамьях сидело тридцать бормочущих Калькулус Логи – словно молельщики перед варварской святыней. Эти автепты, с пустыми лицами и обритыми головами, были параллельно соединены друг с другом пучками разноцветных плоских кабелей, и их и без того поразительная вычислительная мощь была увеличена еще больше благодаря объединенному сознанию, которое он создал для самого впечатляющего своего информационного устройства. Закрыв глаза, чтобы свести к минимуму поступление ненужных сенсорных данных, они работали как единый мозг, обрабатывая гигантские массивы арифметических данных и параметров гексаматематической геометрии, которые были нужны ему, чтобы контролировать возрастающую энергию.
Таматика был уверен, что исключил из эксперимента любую неопределенность. Теперь нужно было лишь контролировать огромную поступающую энергию и соотносить ее с немыслимой требуемой энергией. Теория была выверена, но Таматика знал, что у теорий имелось неприятное свойство расходиться с практикой.
С десяток сервиторов, с которых он снял механические части – насколько это было возможно без потери функциональности – обслуживали задействованное в эксперименте оборудование в опасной близости от двух быстро вращающихся сфер. Сам Таматика не решался подходить к машине: он был слишком сильно аугментирован и не выжил бы в противодействующих магнитных полях. Их силы буквально разорвали бы его на части.
Он проверил потоки данных на многочисленных дисплеях – бегло, но достаточно внимательно, чтобы убедиться, что все идет по плану. Это был чрезвычайно опасный эксперимент, но Таматику подобные проблемы волновали все меньше и меньше после каждой механической аугментации. Сам Феррус Манус не раз говорил с Железным Братством об этой теряющейся человечности, и том, какие опасности это несет и как может лишить их способности сочувствовать, но если Братство когда‑то и собиралось принять эти предупреждения к сведению, после смерти Ферруса Мануса о них забыли.
Мысль об убийстве примарха оставила Таматику странным образом равнодушным, и в некоторые особо тяжелые моменты он начал задаваться вопросом, разумно ли поступил легион, выбрав путь аугментаций. Он видел прямую зависимость между неспособностью воина к сопереживанию и уровнем бионических улучшений в нем. Это могло бы стать увлекательной темой для исследований, но сейчас было неподходящее время для подобных прихотей.
Во времена войны Железное Братство было больше занято созданием оружия, чем философскими вопросами. Последнее было в сфере компетенции библиариума – точнее, должно было быть, если бы у Железных Рук когда‑либо была такая организация.
Он помотал головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, и вернулся к текущим вопросам. Все значения мощности приближались к тому уровню, которые, по вычислениям Калькулус Логи, ему понадобятся, и магнитное поле было стабильно. Поскольку ему, как он и сказал Велунду, нужны были генераторы помощнее, он подсоединил свое экспериментальное оборудование к плазменным двигателям, направив их энергию в свой лабораториум. У него мелькала мысль, что на это следовало получить разрешение у Кадма Тиро, но раздражительный капитан все равно бы его не дал.
Какой смысл просить о чем‑то, если знаешь, что тебе вернее всего откажут?
– Да, – сказал он самому себе. – Да, это сработает. А даже если не сработает, проще просить прощение, чем получать разрешение.[10]
Таматика нажал на кнопку активации на пульте, подводя энергию двигателей к оборудованию, питающему его изобретение. Показатели начали расти, а Таматика фиксировал их все с помощью записывающего оптического устройства в бионическом глазе.
Между двумя сферами проскочили молнии – до слез яркая изогнутая сеть. Троих сервиторов сожгло вырвавшимся электрическим зарядом, прежде чем в остальных заработали протоколы самосохранения, заставив отодвинуться. Используемая энергия могла испарить весь корабль, и Таматика начал переносить эту энергию в экспериментальное оборудование, которое будет проводить квантовую замену между сферами.
Ему оставалось только опустить два переключателя, которые замкнут цепь.
Но вдруг в глубине сознания всколыхнулось сомнение, и его руки замерли над переключателями.
– Что если не получится? – произнес он, поворачиваясь к бормочущим автептам Калькулус Логи.
У них не было для него ответа, лишь выходные данные и балансные показатели.
Поток гексаматематических вычислений был успокаивающим в своей простоте, и Таматика с облегчением выдохнул. Он кивнул и махнул рукой, словно хотел показать, что принял их совет.
– Да, разумеется, вы правы, – сказал он. – К чему эта нерешительность?
Он опустил переключатели, и в ответ на взмывшие значения мощностей прогремел оглушительный взрыв. Реле тут же взорвались, молнии прорезали воздух, наполняя зал вспышками ослепительной энергии и заставляя все трястись, как при сейсмическом ударе.
– Таматика, дурак ты проклятый! – вскрикнул он, когда Калькулус Логи завопили одним голосом и их объединенное сознание угасло от вспышки ответных данных. Все тридцать повалились на пол, истекая кровью, а над их черепами поднимался дым от сожженных мозгов. Невозможно было определить, как сильно оказалась перегружена система: все стрелки и индикаторы расплавились.
Таматика посмотрел на две сферы. Между ними скакал слепящий свет, а сервиторы исчезли, испепеленные в огне расширяющегося электромагнитного поля. О том, почему этот эксперимент пошел не так, он подумает потом; сейчас же Таматика ударил ладонью по аварийному выключателю.
Подача энергии к устройствам вокруг сфер была мгновенно прекращена, и о потенциально катастрофическом скачке энергии напоминало только облако наэлектризованного воздуха. Таматика выдохнул с облегчением и раздражением, глядя на разбитый пульт в надежде получить от этой неудачи хоть какую‑нибудь информацию.
От его самописцев почти ничего не осталось, но один выживший датчик сообщил ему, куда именно ушли огромные потоки энергии, выведенные из системы эксперимента, и как это будет выглядеть для любого другого корабля, который окажется поблизости.
– А, электромагнетический выброс, – сказал он. – Это плохо. Это очень плохо.
Глава 13
ПОДАЛЬШЕ ОТ КРАЯ
МАСКИ СНЯТЫ
ПРИКАЗЫАТАКОВАТЬ
Это было похоже на пробуждение от кошмара, после которого понимаешь, что кошмар продолжается и в реальности. Череп Солтарна Фулл Бронна гудел, словно кипящий паровой котел с перекрытым клапаном для сброса давления. Он застонал. Во рту был сладкий липкий привкус, как будто в него насильно влили целые галлоны сиропной пищевой пасты. Веки слиплись, в горле саднило и было трудно дышать.
Что с ним случилось?
Внутри он ощущал пустоту, словно какие‑то сильные очистительные средства вымыли из тела всю энергию, оставив после себя только озноб. Яркий свет проникал сквозь веки и вонзался в мозг, который и без того болел так, будто его сжимал механический кулак дредноута. Нервы грозились проткнуть кожу, отчего любое прикосновение становилось мукой.
– Он просыпается, – сказал один голос, хриплый и скрипучий.
– Я не был уверен, что это произойдет, – сказал другой.
– Не так уж сильно я его стукнул, – проворчал третий.
Он попытался понять, о чем шла речь. Равнодушный гул приборов, отдававшийся эхом, и едкий запах антисептика и формальдегида указывали на апотекарион, но грубые голоса, скрип пластин брони и запах оружейного масла больше подходили оружейной легионера.
– Где я? – просипел он.
– На борту «Железной крови», – ответил первый голос. – В апотекарионе.
Тут он, по крайней мере, не ошибся.
– Почему? Что случилось?
Он открыл глаза, щурясь от резкого света люменов и отблесков, которые отбрасывали металлические стенки шкафов и стеклянные сосуды, в которых плавали куски ткани и запасные органы.
– Мы надеялись, ты нам расскажешь.
Говоривший склонился над ним, и он узнал Сюлаку. Апотекарий был из гранд‑батальона кузнеца войны Торамино и в настоящее время носил титул Верховного в Додекатеоне – судя по слухам, вполне заслуженно.
Фулл Бронн сел, чувствуя в теле такую же слабость, как и в тот день, когда ему вживили черный панцирь: руки и ноги дрожали, мышцы болели, словно их растянули до невозможного предела. Чьи‑то руки поддержали его.
Кузнец войны Форрикс, стоявший сбоку от упрочненного анатомического стола, на котором сидел Бронн, крепко держал его за предплечье. Хотя и осторожное, это прикосновение вызывало боль, и Бронн высвободился.
У широких дверей апотекариона стоял ничем не примечательный воин, чьи длинные волосы были заплетены в замысловатую косу, перекинутую на правое плечо. Его лицо казалось знакомым, но Бронн никак не мог вспомнить, откуда, – пока не потер болящее место на челюсти.
– Ты ударил меня, – он наконец вспомнил тот сокрушительный удар, который отправил его в нокаут.
– Всегда пожалуйста, – ответил Кадарас Грендель.
– Что? – рявкнул Бронн и поморщился, когда молоты в его голове застучали громче.
– Думаю, в этот раз мы можем обойтись без дисциплинарного взыскания, – сказал Форрикс.
– Он поднял руку на старшего по званию, – возмутился Бронн.
– Вы правда не помните, что там произошло? – спросил этот невыносимый Грендель, широко и нагло ухмыляясь. – Забористую же смесь вам споил Эйдолон.
– Эйдолон? – переспросил Бронн. Память вытолкнула воспоминание, как вода выталкивает на поверхность распухший труп утопленника. – Помню, я что‑то курил. А потом пил. Что‑то, приготовленное из слез.
– Похоже, легионер Грендель спас тебе жизнь, – сказал Сюлака, выдвигая из перчатки‑нартециума шприц для подкожных инъекций. Бронн почувствовал легкий укол в плечо, а затем – волну тепла, распространявшегося от места укола. Почти сразу мысли прояснились, головная боль стала уменьшаться. Благодаря химической стимуляции восстановительные механизмы его тела заработали в полную силу: кожа покраснела и покрылась густым потом, который выводил токсины.
– Я не понимаю, – признался он.
– Кажется, как и все мы. – Форрикс обошел вокруг стола и встал перед Бронном, придирчиво осматривая его, словно решая, что будет правильнее – поздравить его с возвращением в легион или заковать в кандалы. – Не знаю, что они пытались с тобой сделать, Камнерожденный, но, думаю, Грендель помешал тебе стать одним из них.
Встреча в «Ла Фениче» практически полностью стерлась из памяти Бронна, но одна мысль о том, в чем он мог там участвовать, вызывала в нем отвращение. Он с трудом подавил приступ тошноты и вцепился вы край стола, силясь удержать содержимое желудка на месте.
– В Детях Императора завелась какая‑то гниль, – сказал Форрикс. – Мы все поняли это, как только увидели карнавалию Фулгрима на Гидре Кордатус, но все оказалось гораздо хуже.