МЕТОДОЛОГИЯ
БОГ НА ПОЛЕ БИТВЫ
После мрака запустения в «Ла Фениче» вернулось волшебство света. Ее двери широко распахнулись, снова, как воздух в спавшиеся легкие, впуская внутрь благовонное дыхание «Гордости Императора». Сейчас, когда III легион вновь обрел цель, чудо жизни всколыхнуло это забытое место. Яркие люмены прогнали тени, жаркие шандалы источали тепло, чему Фулгрим был безмерно рад.
Фениксиец бродил по оживленному театру, где скульпторы трудились, воссоздавая контуры грациозных и соблазнительных нимф, барельефами украшавших колонны. Они работали по памяти, гравером и долотом вызывая из небытия этих служанок разврата. Получалось у них не очень хорошо, и Фулгрим с трудом удержался от того, чтобы не оттолкнуть каменотесов и не закончить их труд самому.
В длинном пурпурном одеянии с постоянно меняющимся узором из шипов, шелкового шитья и сморщенной кожи цефалоподов, Фулгрим напоминал мастера‑каменщика, который обходит строительную площадку и следит, как исполняют его волю. Из складок ткани выступала рукоять меча, и хотя часть существа, показавшего ему когда‑то самые темные тайны галактики, уже не обитала в этом клинке, Фулгрим все равно ценил его как памятную безделушку.
Подумав об этом, Фулгрим сам удивился своей сентиментальности и запрокинул голову.
Его зеркальное отражение, запертое в искусной раме из золота и холодного железа, взирало на него с неприкрытой ненавистью. Проверить, действительно ли меняется выражение лица на портрете, не удалось даже автоматическими пиктерами; но стоило смотрящему лишь на миг отвести взгляд, и какая‑то новая эмоция появлялась в картине, в ее масляных и акриловых красках и прочих… субстанциях, использованных для создания портрета. Нарисованный Фулгрим, облаченный в доспехи традиционных пурпурного и золотого цветов, казался богоподобным. Воин в расцвете своих сил, в зените своей славы. Харизматичный, вызывающий всеобщую любовь, уверенный и в себе, и в своей цели.
Сплошное вранье.
Фулгрим едва мог вспомнить время, когда был таким же, как этот портрет, едва узнавал этого нарисованного чужака. Да, он мог бы надеть такой же доспех, так же уложить волосы, принять ту же позу и изобразить такое же выражение – но и тогда между ними не было бы ничего общего.
– Все дело во взгляде, – сказал он.
– Милорд?
– Просто мысли вслух, мой Любимый Сын, – ответил Фулгрим, оборачиваясь к остальным своим спутникам – Юлию Кесорону, Марию Вайросеану и Эйдолону, – а потом снова посмотрел вверх. – Восхищаюсь творением кое‑кого, кто раньше был с нами.
– Той художницы? – спросил Кесорон. Из‑за повреждений, полученных как на поле боя, так и в операционной Фабия, он просто обворожительно коверкал слова.
– Серена д’Ангелюс, – шепнул ему на ухо Фулгрим. – Она вложила всю себя в эту картину, причем буквально: и жар крови, и испарину страсти, и слезы страха. Другие тоже добавили свои выделения в эту уникальную смесь, но их вклад был, пожалуй, не таким уж добровольным.
– Мне картина не нравится, – заявил Вайросеан, пробиравшийся через разоренную оркестровую яму, где когда‑то переродился в свой нынешний, истинный облик. Похожее на алебарду устройство, закрепленное у него на спине, издало пульсирующую басовую ноту, как будто вспомнило, что в этом средоточии экстатического безумия произошло и его перерождение в оружие.
– Не нравится? – переспросил Фулгрим. – Но почему?
Марий упорно не поднимал голову, и Фулгрим, взяв его за подбородок, с намеренно излишней силой заставил воина обратить изуродованное лицо к картине. Заостренные ногти примарха рассекли горло командира какофонов, и тот коротко застонал от боли, выкашливая слизь и кровь.
– Это не вы, – вырвался рык из искаженного рта Вайросеана. – Мне не нравится ни один ваш портрет. Они никогда не приблизятся к оригиналу, а потому лишь оскорбляют ваше величие.
– Достойный ответ, – сказал Фулгрим, отпуская воина. – Но, боюсь, неполный. Ты казнишь себя за то ошибочное решение, когда вы попробовали изгнать демона из моего тела. Ты ненавидишь себя за то, что усомнился во мне, Марий, и это хорошо, потому что так и должно быть. Наслаждайся этим чувством, подпитывай его, и пусть оно вгрызается в твое нутро, как голодный червь. Поверь мне, Марий, настоящее чувство вины надо холить и лелеять.
– Как пожелаете, милорд, – ответил Марий, и его оружие издало серию резких диссонирующих звуков.
Фулгрим наблюдал, как легионеры яростными мазками наносят на стены краски и узоры, которые для неподготовленного глаза показались бы невыносимо тошнотворными. Сочетание цветов, хоть и выглядело произвольным, на самом деле подчинялось строгому плану: Фулгрим, организовавший восстановительные работы, продумал каждую деталь, каждый рисунок и каждый оттенок, так что все до последней капли краски оказались строго на своих местах.
Над старым оформлением театра работали летописцы, целая орава художников, поэтов и скульпторов, но из них не осталось никого в живых, чтобы довести дело до конца. Требования Властелинов разврата были слишком суровы для слабой смертной плоти: даже самый малый шаг на пути к чувственности разрушал и тело, и разум. Такого не перенести простому человеку, но легионеров специально создали для бесконечной войны, и они могли выдержать любую пытку, любое наслаждение.
Идеальные последователи Темного принца.
И на просцениуме, и в высоких ложах, где должны были сидеть фавориты примарха, метались расколотые отражения: и в стенах, и в потолке, и в покрытии пола были установлены фрагменты сверкающих кристаллов, которые собрали в хрустальных лесах Призматики.
– И построит он чудесный зеркальный город – город миражей, где будет одновременно и прочность и изменчивость, и воздух и камень.
– Зеркальный город? – Эйдолон постучал по стеклу. – Так вот что это такое?
Фулгрим раздраженно покачал головой.
– Не будь дураком, Эйдолон. Я вернул тебя, чтобы ты построил его для меня, а в этой работе ты разве участвовал?
– Нет, милорд.
– О, как же я мог забыть, – Фулгрим, резко развернувшись, положил руку на плечо Эйдолона. – Ты ведь был мертв, когда я произносил со сцены тот великий монолог. Это было после того, как Юлий и Марий попытались пытками изгнать демона, якобы захватившего мое тело, даже не подозревая, что я сам уже изгнал его.
Фулгрим отпустил Эйдолона и недовольно скривился от того, как неуклюже передвигается лорд‑командор. Хотя за время после воскрешения его координация ощутимо улучшилась, Эйдолон все еще страдал от разнообразных неприятных тиков и затрудненности движений. Фулгриму он напоминал марионетку, которой управляет неумелый кукловод.
– Ты ходишь некрасиво и нелепо. Двигаешься, как зеленокожий. Меня это раздражает, а потому держись сзади, чтобы я тебя не видел до тех пор, пока ты не научишься перемещаться хоть с каким‑то изяществом.
– Да, милорд, – прохрипел Эйдолон, отступая перед гневом примарха.
– Наверно, я затянул с приказом достать твою сморщенную голову из той опустевшей бочки с вином победы. – Фулгрим покачал головой и улыбнулся. – Нет, это Фабий виноват. Его работа оказалась несовершенна, так что напомни, чтобы я наказал его за то, что он сделал тебя глупым и страшным.
– Если это не город зеркал, тогда что же это такое? – спросил Кесорон.
Фулгрим повернулся к своему любимому сыну:
– Всему свое время, Юлий, не надо меня торопить. Я готовлю свой величайший триумф, а ты хочешь, чтобы я просто так рассказал, в чем заключается великолепие моего замысла? Ты – неразумное дитя и ничего не понимаешь в настоящей драме. Сыны мои, я поведаю о грядущем только тогда, когда это будет удобно мне, и не раньше. Я хочу вдоволь насладиться реакцией каждого, когда они узнают, что именно будет создано в центре звездного вихря.
– Прошу прощения, милорд, – сказал Кесорон, но Фулгрим отмахнулся от извинений.
– Ты начинаешь меня утомлять, – сообщил примарх, останавливаясь, чтобы полюбоваться своим отражением в треснувшей грани кристалла. В глубине он разглядел и отражение картины над собой – и улыбнулся тому, какое взбешенное выражение было у его портрета. Фулгрим облизнул полные губы, но в тот же миг улыбка пропала с его лица: он заметил нечто в углу хрустальной грани. Высокая фигура в черных доспехах, чьи глаза и руки сверкали серебром.
Он резко развернулся, вглядываясь во все уголки «Ла Фениче», где мог бы укрыться посторонний.
Ничего – как и следовало ожидать. Феррус Манус мертв, а демон, заточенный в картине, теперь над ним не властен.
– Покажись! – вскричал Фулгрим, обнажая золотой меч. Все потрясенно воззрились на него. – Один раз я уже убил тебя, брат, и могу убить снова!
Он пошел по театру, шатаясь словно пьяный, заглядывая в каждый осколок стекла, в каждую полированную поверхность. Везде, везде он видел громадный силуэт Горгона, эту молчаливую фигуру, что следила за ним, оставаясь в тени. Он разбивал кристалл за кристаллом сокрушительными ударами, и когда ни одного не осталось, кулаки его истекали кровью от раздробленных осколков.
Тогда Фулгрим остановился и судорожно выдохнул. Его воины, удивленные и потрясенные, следили за ним, не решаясь заговорить. Руки болели, но он был рад этим накатывающим волнам боли – они помогали сосредоточиться. Ферруса здесь нет. Феррус мертв. Это все просто игра теней, он просто очень устал и слишком долго терпел рядом с собой тупиц вроде Пертурабо. Голова тоже болела, болела так, словно череп сжимали тиски. Нужно отвлечься, освободиться от мрачных мыслей, которые переполняли разум, как жидкий яд.
– Я ухожу, – сказал он. – Пришлите ко мне трепанатора, мне надо просверлить череп.
– Как пожелаете, милорд, – отозвался Марий. – Что мы еще можем сделать?
Фулгрим моргнул, прогоняя мерцающий послеобраз мертвого брата, а затем кивнул:
– Скажи‑ка, Братство Феникса все еще собирается?
Кесорон отрицательно покачал головой:
– Пепельный орден не собирался со времен Исствана.
– Возобновите собрания, – приказал Фулгрим.
– Милорд?
– Поодиночке вы славите Темного принца лишь слабыми голосами, но вместе вы станете мощным хором, – произнес Фулгрим вдохновенным голосом трагического актера. – Позолотить червонец золотой, и навести на лилию белила, и лоск на лед, и надушить фиалку, и радуге прибавить лишний цвет, и пламенем свечи усилить пламя небесного сияющего ока…[7]Вот верх искусства и пик мастерства, что идеал излишества восславит.
Видя, что его воины в замешательстве, примарх решил один раз снизойти до пояснения:
– «Ла Фениче» возродилась, но ей нужна цель. Наполните театр чувственностью и ритуалами разврата во всех его формах. Пусть никакое извращение и никакая грубая страсть, ни одно желание и ни один порок не останутся без внимания. Проливайте и кровь, и что еще получше, и пусть небеса содрогнутся от пылкости вашего служения.
– Как прикажете, милорд, – сказал Кесорон. – Я об этом позабочусь.
– И я, – добавил Марий.
Фулгрим тяжело выдохнул и вновь поднял взгляд на картину.
– Если ты, брат, все еще прячешься где‑то там, то смотри внимательно, чем мы стали, – смотри и плачь… – прошипел он. – И будь уверен, я получу то, чего хочу.
«Но при этом навсегда утратишь то, что у тебя было», – прошептал голос в его сознании.
«Сизифей» был небольшим, но у него хватило бы вооружения и личного состава, чтобы с легкостью, одним своим присутствием, усмирить даже самый воинственно настроенный мир. Корабль Железных Рук, компактный и смертоносный, все еще нес на своей обшивке шрамы, полученные во время бегства с Исствана и в последовавших за этим сражениях на северной границе. Черный матовый корпус был испещрен следами от попадания осколков: результат обстрела боеприпасами взрывного действия, чтобы более тяжелые крейсеры предателей могли прикончить добычу. Эти раны нисколько не замедлили «Сизифей», он просто проигнорировал повреждения, которые вывели бы из строя корабль любого другого легиона, и раз за разом уходил от преследователей – а все Железные Руки, кто был на борту, старались поддерживать его на ходу.
Каждый воин трудился из всех сил, и ни на каком другом корабле не было команды, столь преданной своему делу. Пробоины заделывались почти мгновенно, пожары на палубах тушили, стоило им только начаться, генераторы поля ремонтировали сразу после перегрузки. «Сизифей» не собирался просто так умереть.
Дополнительная броня и такое количество залатанных повреждений, которое не заложил бы в расчеты даже смелый инженер, лишили корабль и изящества, и стати. Благодаря грубым, резким очертаниям он походил на бойцового пса, который слишком часто дрался с сильными противниками, но все равно всегда давал сдачи.
Уничтожить «Сизифей» старались и Гвардия Смерти, и Сыны Хоруса, и Несущие Слово, и Железные Воины, но каждый раз у него получалось или уклониться от схватки, или продержаться достаточно, чтобы появился шанс вырваться из захлопывавшейся ловушки. Корабль Повелителей Ночи чуть не положил конец этой игре со смертью, но вскоре жертва сама стала охотником, воспользовавшись тактикой, которую никто не ожидал от капитана из Железных Рук. От Гвардейца Ворона – пожалуй, но X легион всегда сражался открыто и беспощадно. Хитрости и уловки – это не их стиль. Разве в глазах сторонников Хоруса Исстван‑V не стал тому прямейшим доказательством?
И все же «Тенебраксис» VIII легиона обнаружил, что цель, которую он должен был за какие‑то минуты превратить в пылающий остов, превзошла его в искусстве маневрировать и, обойдя преследователя с тыла, расстреляла его корму. «Тенебраксис», потерявший ход и беззащитный, был взят на абордаж: отряды Железных Рук сами навязали бой врагу в сумрачных залах и темных коридорах – а потом забрали с корабля противника все, что могло пригодиться при ремонте их собственного.
Бросив подбитого врага догорать среди ледяных обломков исстванского кометного пояса, «Сизифей» нашел ближайшую точку Лагранжа и покинул систему, совершив экстренный варп‑прыжок подальше отсюда. Трофеи позволили укрепить и улучшить корабль, что сделало его еще опаснее.
Как и воины в его экипаже, «Сизифей» с гордостью нес свои боевые шрамы.
Как и эти воины, он был оружием.
Лабораториум фратера Таматики располагался на верхних уровнях «Сизифея» – вместе со всеми остальными помещениями, где работало опасное оборудование и проводились эксперименты, требовавшие высоких уровней энергии. Модульная конструкция этих блоков позволяла в чрезвычайной ситуации выпустить из них воздух, а то и отстрелить их полностью. За время, которое он пробыл Железным отцом, фратер Таматика шесть раз выполнял аварийный отстрел отсеков разных кораблей. Одни бы сказали, что это много; сам же он думал, что это число могло быть гораздо больше.
Данный отсек протянулся почти на четверть длины «Сизифея»: исследовательское помещение было образовано арочными опорами, отходившими под углом от борта корабля к смотровой надстройке, откуда наблюдатели могли следить за испытаниями экспериментального оружия или ядерных реакторов, сами оставаясь в относительной безопасности. Лабораториум заполняли контейнеры с материалами, вывезенными с «Тенебраксиса», которые еще нужно было рассортировать и решить, что и как использовать. Мощные генераторные установки были закреплены болтами на железной палубе; со стен и потолка, словно стебли лиан или спящие змеи, свисали переплетения силовых кабелей. В воздухе чувствовался горький привкус электричества, от напряжения которого ныли зубы и слышалось постоянное гудение, как будто за стеклом билось какое‑то насекомое. Повсюду сновали сервиторы, переносившие ящики с тяжелыми инструментами, детали машин и редкие, несерийные изделия, предназначение которых вряд ли было знакомо кому‑то за пределами Железного Братства.
Таматика переходил от одного гигантского генератора к другому, волоча за собой тяжелые изолированные кабели и раскладывая их в свободные спирали перед подключением. Каждый толстый кабель весил немало, и Таматика кряхтел от напряжения, перетягивая их в нужные места.
– Ты же знаешь, что этим могли бы заняться сервиторы, – сказал Велунд, спускаясь на лифте из смотровой надстройки. Его появление вызвало на бородатом лице Таматики широкую приветственную улыбку.
– Знаю. Но по моему мнению, в том, чтобы самому заниматься иногда грязной работой, есть некий терапевтический эффект. И если что‑то пойдет неправильно, как я пойму, какой из сервиторов в этом виноват? А так я по крайней мере буду уверен, что причина во мне.
– Ты думаешь, что‑то может пойти неправильно?
– Всегда есть такая вероятность, – Таматика пожал плечами. – И от этого только волнительнее, не находишь?
Он закончил присоединять кабель и утер рукой лоб, на котором виднелись три штифта: два золотых и под ними – один красный. Красный штифт был и у самого Велунда в знак того, что он прошел обучение на Марсе, постигая под руководством Механикум кредо машин; однако золотой штифт у него был только один.
Вполне вероятно, что на данный момент фратер Таматика был единственным Железным отцом с таким стажем, кто еще оставался в живых.
– Я стараюсь разделять волнение и науку, – ответил Велунд; собеседник, судя по его виду, этому искренне удивился. Велунд протянул левую руку: – Фратер Таматика, да пребудет с тобой Сила железа.
– Фратер Велунд, – отозвался Таматика, сжимая полированную латную перчатку товарища своей замасленной рукой. – Пусть питает тебя Огонь кузни.
Механические пальцы их железных перчаток переплелись в замысловатый гордиев узел, соединились с помощью выдвинувшихся зондов и фрикционных передач. Такой захват позволял их автоматическим внутренним системам свободно обмениваться данными: не только физический контакт, но и соприкосновение разумов.
– И что на этот раз привело тебя в мою мастерскую? – спросил Таматика, высвобождая руку.
– Профессиональное любопытство, – сказал Велунд.
– Очередная совместная миссия с нашим товарищем из Гвардии Ворона? Не уверен, что смогу предоставить дополнительные стазис‑генераторы. Контейнер капитана Брантана – очень требовательное устройство, к тому же, у вас уже есть мой самый надежный телепортационный маяк.
Велунд покачал головой:
– Я пришел не за снаряжением, а потому что хотел посмотреть на тот термический направленный дислокатор, о котором ты говорил, когда мы зашли повидать капитана Брантана. У тебя найдется время?
– Время, юный Сабик? – воскликнул Таматика. – Да я как раз сейчас работаю над этой штуковиной. Кстати, можешь помочь.
– Почту за честь.
Таматика ухмыльнулся и указал на противоположный конец кабеля, который волочил:
– Подключи его к последнему генератору в ряду, и смотри, чтобы он не соприкоснулся ни с одной из коллимированных спиралей – тут достаточно заряда, чтобы пробить дыру в корпусе корабля. По крайней мере, теоретически.
– Так все уже под напряжением?
– Само собой.
– А не лучше ли было держать генераторы выключенными, пока ты подсоединяешь кабели?
– И потерять целые часы, ожидая, пока накопится заряд? Нет уж. Если все сработает как надо, у нас появится мощное оружие для борьбы с врагом. Время не ждет, да и мятеж ждать не станет.
Вздохнув, Велунд потащил толстый кабель по полу к нужному генератору, который издавал визг внутренних магнитных роторов и щеточных узлов. Микрочастицы, остававшиеся в следах попаданий на его доспехе, поднялись и окутали его мерцающим туманом. Он подключил кабель с некоторым усилием – соединительное устройство было сложным, со множеством штырьков – и, зафиксировав его, с удовлетворением услышал, что зажимы сработали.
– Готово, – окликнул Велунд Таматику, и фратер, угнездившийся среди своих консолей управления, кивнул.
Велунд пошел обратно, стараясь держаться подальше от гудящих кабелей и потрескивающих разрядов электричества, которые вспыхивали неоновыми дугами. Он встал на место, указанное ему фратером, и стал изучать данные, которые потоком высвечивались на экранах, имевших весьма архаичный вид: судя по обрамлению из дерева или мягких металлов, большинство их них подошло бы реликварию какого‑нибудь дворца или Хранилищу теней на Медузе.
– И как это будет работать? – спросил Велунд.
Таматика показал на дальний конец мастерской, где с потолка свисали две сферы, каждая десять метров в диаметре; комплекс из концентрических кардановых подвесов позволял им перемещаться в трех измерениях. Сферы висели на расстоянии тридцати метров друг от друга, хотя и были соединены переплетением тонких кабелей. Одна из них была бронзовой, другая – из железа, обе совершенно гладкие, за исключением калибровочных насечек, только по которым и можно было определить, что сферы медленно вращаются.
– Мы попытаемся произвести перенос материи, соединив две конкретные точки на квантовом уровне потенциальности. При достаточном заряде электроны любого заданного объекта могут получить такое возмущение, что перейдут на другую орбиту, и если у меня получится смодулировать колебательную частоту некоторой части обоих объектов одновременно, я, возможно, заставлю их занять место друг друга в одно и то же время.
– А разве это не чрезвычайно опасно?
– Просто жуть как, – признал Таматика, радостно улыбаясь. – Если эти два объекта не станут вести себя так, как я рассчитываю, может произойти взрыв, который полностью уничтожит корабль.
Увидев, как встревожен Велунд, фратер рассмеялся:
– Не волнуйся, предполагается, что те части, на которые будет оказано воздействие, не смогут одновременно существовать в одном ядерном пространстве. При точном выполнении процедуры они последуют путем наименьшего сопротивления и просто поменяются местами. То, что принадлежало одной сфере, окажется в другой.
– Ты слишком много говоришь в условном наклонении, – заметил Велунд, на что Таматика ухмыльнулся.
– А ты говоришь в точности как Феррус, когда он запретил геомагнитные эксперименты, которые я предлагал, чтобы стабилизировать подвижные массы суши на Медузе.
– Это те самые эксперименты, из‑за которых по всей планете начались бы сильнейшие землетрясения?
– Ну, метод нуждался в дошлифовке, – согласился Таматика, – но сама‑то идея была здравой.
Он потянул за толстый латунный рычаг, и ток от генератора, пульсируя, потек по кабелям. Электрический гул усилился. Железный отец отрегулировал какую‑то неповоротливую шкалу и ввел серию команд на примитивной механической клавиатуре.
Велунд следил за ним со смесью подозрительности и восхищения. В своих экспериментах Таматика действовал в каком‑то смысле наугад, но у него был врожденный дар видеть связь между несопоставимым вещами, благодаря чему он мог приходить к неожиданным логическим заключениям, ставившим других фратеров в тупик. Опасность, которую подразумевали некоторые из этих заключений, была, по словам Таматики, неизбежным злом, о котором история имеет обыкновение умалчивать.
Напряжение стремительно нарастало, и Велунд заметил, что стрелки на измерительных приборах, подергиваясь, переползают в красную часть шкалы. Энергии, генерируемой здесь, хватило бы на целый корабль, но с таким же успехом этот заряд мог снести половину надстройки «Сизифея». И бронзовая, и железная сферы вращались в своих подвесах все быстрее – в соответствии с ростом магнитного поля вокруг них, напряжение которого нарастало по экспоненте. Велунд увидел, что вскоре это напряжение станет слишком большим, чтобы с ним могли справиться концентрические гасители.
– Фратер? – окликнул он. – Магнитные поля слишком сильные.
– Вижу, Сабик, но чтобы все сработало, мне нужно разогнать их до предела.
Обе сферы теперь вращались с такой немыслимой скоростью, что калибровочные насечки на них расплывались, незаметные взгляду и потерявшие всякий смысл.
Электрические дуги оставляли на сетчатке Велунда всполохи послеобразов; гул генераторов то и дело прерывался громом разрядов и выплесками охладителя. Стрелки всех датчиков застряли на пределе красной зоны, и ни один специалист, будь он в здравом уме, не стал бы ждать, задержись они там дольше, чем на долю секунды.
– Нужно все отключить, – сказал Велунд.
– Еще мгновение.
– Нет, выключай питание.
– Уже немного осталось.
Велунд потянулся к рычагу, чтобы перевести его в более благоразумное положение, но не успел: первый генератор разразился громовым ударом электромагнитного поля, и языки пламени охватили места кабельных соединений. От сфер прокатилась взрывная магнитная волна, и Велунда отшвырнуло на переборку под смотровой надстройкой с такой силой, будто его ударил «Контемптор». Магнитная сила пришпилила его к стене, словно насекомое, и лишь когда напряжение в конце концов спало, он соскользнул на палубу. Туда же железным дождем рухнули и незакрепленные инструменты и детали, вес которых оказался слишком велик для слабеющего магнитного поля. Импульс отключил все автоматизированные части доспеха, и теперь, когда жгуты псевдомышц бездействовали, Велунд почувствовал всю неподъемную тяжесть своей брони.
В мастерской царил полный разгром: все электрические приборы вышли из строя, все незакрепленные металлические предметы разлетелись по кругу от эпицентра. Остаточные магнитные волны еще не рассеялись, заставляя отдельные металлические детали крутиться и превращая электрические разряды в миниатюрные вихри синего света.
Таматика поднялся на ноги и осмотрелся, оценивая масштабы разрушения. Несмотря на катастрофические последствия, Железный отец выглядел до смешного довольным – как будто именно таким он и представлял исход эксперимента.
Сферы в середине мастерской сплавились в одну глыбу металла, напоминавшую сплющенную восьмерку. Бронза и железо перемешались, спирали двух материалов переплелись между собой, как будто эти два объекта размягчили и спрессовали вместе. Велунд не сомневался: если бы генератор не перегорел, взаимодействие двух сфер вызвало бы взрыв, который разнес бы корабль на куски.
– Мне понадобятся генераторы помощнее, – сказал Таматика.
Он был гораздо сильнее и выносливее, чем раньше, но не мог почувствовать, как льется кровь, не мог насладиться грубой силой ударов. Беросс шел сквозь полчище боевых сервиторов, круша их направо и налево и с каждым взмахом расширяя себе путь. На его броню сыпался град мелкокалиберных снарядов, но он замечал только поток данных и символов, которые загорались на лобовом экране его панциря.
Он шествовал мимо каркасных зданий, словно грозный бог войны, неся кровавую смерть всем, кто смел встать у него на пути. Тренировочные залы воссоздавали типичный город до приведения к Согласию, который был смоделирован на основе суммарных данных, собранных экспедиционными силами Железных Воинов на завоеванных планетах. По этому искусственному городу рассредоточились воины из 2‑го гранд‑батальона: у них был приказ не дать их кузнецу войны добраться до центра – точки, которую Галион Каррон выбрал для наилучшей оценки того, как Беросс адаптируется к своему новому механическому телу.
Сам кузнец войны считал, что не очень хорошо.
Боли он не чувствовал – но не чувствовал и того неистового желания проливать кровь, которое охватило его на полях смерти Исствана. Попадание более тяжелого снаряда заставило его качнуться назад, но и это было всего лишь реакцией, а не чувством. Развернувшись вокруг оси, он увидел, что из укрытия выходят несколько Железных Воинов, один из которых в спешке перезаряжает еще дымящуюся переносную ракетную установку. Как он и ожидал, они двигались слаженно, но он все равно навел на них роторную автопушку. Тяжелое оружие выплюнуло беглую очередь, и трое из воинов упали. Брызги их крови окрасили воздух алым, но остальные продолжали наступать.
Рыкнув, Беросс затопал им навстречу по обломкам, усеивавшим тренировочный полигон. Шаги выходили короткие, скорость была маленькой, и атака получалась явно без той ярости, которую он когда‑то проявлял в смертной оболочке. В корпус попал еще один снаряд, но броня рассеяла большую часть удара.
А потом он настиг врага.
Сокрушительный взмах молота отбросил двоих воинов, расколов их доспехи. Третий упал на колени от следующего удара, но четвертый умудрился ударить в ответ, и системы дредноута отметили эту атаку как результативную, но для Беросса она значила не больше, чем цифры на инфопланшете. Датчики угрозы подсказывали, что еще несколько противников заходят с тыла, и он повернул верхнюю часть корпуса на сто восемьдесят градусов, чтобы взять их на прицел пушки.
Системы зарегистрировали сильный удар по верхней броне, но едва он успел осознать эти данные, как внутренний дисплей покрылся мелкими трещинами от еще одного мощного толчка. Силовой кулак или громовой молот. Что‑то очень разрушительное и очень опасное. Беросс наклонился в сторону, стараясь стряхнуть с себя врага. Другие продолжали обстреливать его с флангов, но этих противников он игнорировал: важны были только эти гулкие удары по его верхней броне, каждый из которых звучал как раскатистый звон колокола.
Он не мог стрелять под таким углом и потому врезался металлическим корпусом в стену ближайшего строения с такой силой, что на экране высветились индикаторы множественных повреждений, но противник держался цепко и упорно. Беросс шатался из стороны в сторону словно пьяный – или как один из тех несчастных калек, чья нейронная сеть была слишком сильно поражена для того, чтобы выдержать перенос в железное тело. Очередной удар, а затем еще один. Беросс взревел, и его аугмиттеры транслировали крик на десятке частот до тех пор, пока он не понял, что может использовать эту энергию, чтобы пропустить разряд электрического тока по своему корпусу. Мысленным приказом он заставил внутренние генераторы накапливать мощность, но последний удар системы оценили как критический.