Осталось только поблагодарить полицейских за хорошую работу.
— Воры найдены, — позвонил я своему партнеру. — Они отрывали наши ящики автомашиной.
— О, черт, — вздохнул Эйрс. — Не повезло...
Питер Эйрс был истинный делец. Мелкий делец. Человек довольно ограниченный, он получил во время войны некоторую подготовку в области электроники. Когда я познакомился с ним, тот уже успел выбиться в небольшого коммерсанта. До этого несколько лет работал коммивояжером и накопил немного денег. Он и его жена, которая к тому времени была секретарем его же фирмы, отказывали себе во всем и «делали» деньги, что называется, от подъема до отбоя. Никаких других интересов у них не было. Наблюдая за Питером, я вспоминал персонажи Бальзака. Я почему-то был уверен, что писатель несколько сгустил краски, создавая образы людей, охваченных патологической жаждой наживы. Но, глядя на Питера, убедился, что был не прав. В мире гобсеков сколько угодно. Ирония здесь заключается в том, что подавляющее большинство их умирает без гроша, проведя всю жизнь за сизифовым трудом и так и не познав никаких ее радостей.
Как-то я спросил Питера, что движет им в стремлении разбогатеть. К этому времени мы были партнерами, наши фирмы процветали. Вопрос серьезно озадачил Эйрса. По-видимому, ему никогда не приходило в голову задуматься над этим.
— Как зачем? — недоумевающе спросил он. — Каждый хочет разбогатеть.
— Но ведь и теперь ты — далеко не бедняк. И потом — есть предел тому, что можно потратить на жизнь, а ты, по сути, не наслаждаешься своим богатством.
— Видишь ли, — начал после некоторого раздумья Питер, — в сердце каждого порядочного англичанина заложено стремление принять участие в создании Империи. Теперь об этом, естественно, не может быть и речи. Остается строить империю в области коммерции...
|
|
Дальше разговор продолжать не стоило. Было очевидным, что сам Питер не сознавал, на что тратит жизнь.
Хотя коммерческая деятельность и отнимала у меня много сил, это не мешало заниматься основной работой — в лондонском отделении фирмы я был старшим и мог располагать временем по собственному усмотрению, лишь бы торговля шла нормально и клиенты не жаловались. Что касается этой — «главной» моей деятельности, то условно ее можно было разделить на два вида: «регулярную работу» — всевозможные встречи, инструктажи, посещение тайников, систематическое добывание информации из постоянных источников и передача этой информации в Центр. Словом, это была та «серийная продукция», для которой создавалась наша группа. Но была еще и «работа разовая» — отдельные и часто совершенно неожиданные задания Центра.
«Регулярная работа» быстро вошла в привычку и не отнимала слишком много времени. Каждый из группы знал свой маневр, и все вместе действовали, как хорошо отлаженный механизм.
Иное дело, «разовые задания» — тут приходилось поломать голову.
...Текст очередной шифровки был, как всегда, предельно лаконичен. Центр интересовали связи бывших членов профашистской организации «Англо-Германское товарищество» с западногерманскими реваншистами. Это было то самое «Товарищество», которое сумело убедить Гитлера, что Англия ни при каких условиях не станет воевать против Германии. Понятно, после войны никто не стремился рекламировать свои старые пронацистские симпатии. Руководители организации были хорошо известны, большинство давно себя скомпрометировали и, конечно, не представляли интереса для Бонна. Многие уже были в преклонном возрасте, нигде не работали, большая политика их уже не волновала.
|
|
И все же, видимо, у Центра были основания считать, что кое-кто из этих деятелей по-прежнему готов сотрудничать с германскими милитаристами и что возрождавшаяся тогда разведка ФРГ держит их на прицеле.
С чего начать?
Сославшись на какое-то деловое свидание, я пошел в библиотеку. Комплект довоенных газет, который я листал до позднего вечера, ничего интересного не дал, и в тот же день я доложил Центру о первом затруднении. В ответ сообщили, что могут передать полные списки членов «Товарищества» по состоянию на середину 1939 года. Получив списки (а на наиболее активных из членов «Товарищества» — и подробные характеристики), я должен был выяснить, спустя пятнадцать с лишним лет, кто из этих деятелей занимает такой пост в государственном аппарате, который представлял бы интерес для разведки ФРГ. Это была непростая работа — и по объему, и по характеру, — ведь за справками в официальные учреждения никто из нашей группы обратиться не мог.
Наконец «отсев» был закончен, и у меня появился список из нескольких десятков имен. Пришлось досконально изучить всех этих людей, что также отняло много времени и потребовало больших усилий. В конце концов я остановился на трех государственных служащих. Один из них, как удалось выяснить, неплохо владел немецким, я решил начать с него.
|
|
К тому времени мне было известно, что почти каждое воскресенье мой будущий знакомый любит прогуливаться по одному из пригородных парков. А поскольку некогда это был дремучий лес, в котором, по преданию, укрывался Робин Гуд, то парк часто посещали иностранные туристы.
Был разработан план, в соответствии с которым я, одетый как типичный турист из Западной Германии, «случайно» подошел к члену «Товарищества» — худощавому высокому мужчине лет пятидесяти, с лица которого не сходило высокомерное выражение, и на ломаном английском спросил, как пройти в пивную «Робин Гуд». На груди у меня висел немецкий фотоаппарат с огромным объективом, а в руке был путеводитель по Лондону на немецком языке. Увидев, что «турист» не понимает его объяснений, собеседник спросил по-немецки:
— Если не ошибаюсь, вы немец?
— Да, да! — радостно ответил я. — Как вы догадались? Вы очень проницательны!
— Видите ли, — ответил польщенный англичанин, — до войны я год проучился в Гейдельберге и с тех пор легко узнаю немцев.
При этом он забыл упомянуть, что я говорил с немецким акцентом и держал в руках книгу на немецком языке.
На Западе любят говорить, что лесть еще никогда никому не повредила, и поэтому я на всякий случай похвалил его немецкое произношение, которое, как и у большинства англичан, было отвратительным. Тут же спросил, не бывал ли тот в Германии после войны, в частности в Гейдельберге. Англичанин с удовольствием поделился впечатлениями о послевоенной Германии и посочувствовал, что страна разделена на две части. В ответ я дал понять, что далеко не все немцы готовы мириться с этим.
Так мы незаметно добрались до пивной, и я пригласил собеседника зайти в «Робин Гуд». Тот не отказался, и мы выпили несколько кружек пива.
При расставании, как я и рассчитывал, англичанин пригласил меня встретиться еще раз и осмотреть достопримечательности Лондона. Я с удовольствием согласился.
На следующей встрече бывший деятель «Товарищества» повез меня в Виндзорский замок. Дорогой, в замке, в парке мы говорили о политике и особенно о послевоенном положении Западной Германии. Естественно, наши взгляды оказались одинаковыми, и в конце концов англичанин признался, что до войны принадлежал к «Англо-Германскому товариществу».
Это был именно тот момент, которого я ждал.
Ну, вот видите, как совпадают по всем позициям
наши взгляды, — начал я. — Вы, судя по всему, и после войны остались истинным другом Германии. Я рад знакомству с вами. Но не хотел бы, чтобы оно закончилось безрезультатно...
Тут я сделал многозначительную паузу и подчеркнуто церемонно продолжал:
— Видимо, я могу доверить вам, что сотрудничаю с одной из серьезных служб ФРГ и, если вы согласитесь, хотел бы для пользы общего дела познакомить вас со своими друзьями в Западной Германии.
В ответ англичанин хмыкнул и высокомерно отрубил:
— Был убежден, что немцы работают более четко. Что у вас, в ФРГ, как и у нас, развелось слишком много спецслужб?..
Все стало на свое место.
Мне оставалось только многозначительно посмотреть на него и пожелать всего хорошего. На этом мы расстались.
А дел в фирме все прибавлялось.
Жадность Эйрса была неутолимой, и не успевали мы наладить одно дело, как партнер предлагал начать что-то новое. В итоге это позволило расширить штат, и я стал заниматься в основном перепиской и «общим руководством» в лондонском отделении фирмы.
Я был вправе считать, что все идет нормально и «оптимум», обеспечивающий разумное сочетание двух моих «работ», найден. Некоторое время меня это даже радовало, но пришел день, и я почувствовал: нужно создать такое прикрытие, которое, с одной стороны, укрепило бы мое общественное положение и с другой — требовало бы от меня меньше времени и сил. Короче говоря, мне было бы очень полезным ради интересов дела разбогатеть любым законным способом.
Я долго искал подходящего случая и однажды даже заработал несколько сот фунтов на бирже. Вообще-то я никогда не увлекался азартными играми и в Англии ни разу не поставил ни одного шиллинга ни на лошадей, ни на собак, хотя там этим «болеют» почти все. Другое дело — игра на бирже. С биржей у меня произошло вот что: один знакомый обзавелся приятельницей, которая была любовницей крупного биржевика, и я стал заранее узнавать от нее о предстоящем повышении некоторых акций. Покупал, а затем продавал, как только они повышались в цене. Это можно делать в кредит, и, если располагать надежной информацией, риска никакого практически нет. Но все это было не то, что требовалось, во всяком случае, до серьезных денег было далеко. И я продолжал поиски «своего миллиона».
К середине 1959 года в фирме работало уже несколько десятков человек — одних коммивояжеров было пятнадцать. Как-то один из них, молодой парень по имени Томми Рурк, сказал, что у него есть серьезное предложение к мистеру Лонсдейлу. Как истый «бизнесмен» я ответил, что готов рассмотреть любое предложение, сулящее выгоду. «Я хочу познакомить вас со своим отцом, — сказал Томми. — Он изобрел одну стоящую штуку... Не сможете ли сегодня вечером прокатиться к нам?»
Ответив на последний телефонный звонок и прибрав бумаги на столе, я вышел в приемную. Томми уже ждал меня.
— Можем ехать, — я постарался приветливо улыбнуться, жалея в душе, что потеряю вечер.
Мы довольно долго тащились до одного из пригородов Лондона, где жил Рурк-папа.
— Ваш папа неплохо устроился, — заметил я, притормаживая у маленького зеленого коттеджа. — Во всяком случае, воздухом он обеспечен.
— Он честно заслужил себе на старость порцию чистого английского воздуха, — серьезно ответил Томми. — Отец всю жизнь просидел в Бирме и сейчас наверстывает упущенное. Деньги есть, может изобретать вволю.
Старик Рурк оказался занятным человеком, а прибор, который он изобрел, стоящим того, чтобы им заинтересоваться.
Положив передо мной черную металлическую коробочку, он ловко снял с нее крышку и попросил заглянуть внутрь.
Внутри были разноцветные провода, желтые капельки канифольной пайки, транзисторы.
— Это сторож, — с гордостью сказал старик. — Автомобильный сторож. Охраняет машину не хуже своры овчарок, но обходится без конуры и собачьих консервов.
— Не понимаю, — чистосердечно признался я, — как этот транзисторный приемник может караулить автомашину?
— Очень просто. Вот этими клеммами, — палец старика скользнул вдоль коробочки, — вы соединяете прибор с системой зажигания и стартером. Теперь стартер не будет действовать до тех пор, пока вы не наберете вот этим диском несколько цифр — каких, известно только владельцу... Попробовать? Не верите?
Старик вывел из гаража потрепанный «остин» и торжественно предложил завести двигатель.
Я попробовал. Раздался оглушительный рев, заставивший меня вздрогнуть. Судорожно замигали фары «остина».
Папа Рурк, довольный, захихикал:
— Похоже, я был прав... Видите, какой сторож...
— Вы запатентовали свое устройство? — поинтересовался я.
— Конечно. Есть и отзывы специалистов.
— Так в чем же дело?
Вместо ответа старик похлопал себя по карману.
— Понимаю... Дайте мне еще раз посмотреть ваше устройство... Так... А что, если я возьму его с собой?
— Согласен.
— Пока ничего не обещаю. Но попробую заинтересовать партнеров с деньгами. Удастся — создадим фирму для производства и продажи этой вашей штуки.
Старик расцвел и закивал:
— Это было бы великолепно, мистер Лонсдейл. Дело не такое уж сложное и абсолютно выигрышное.
Мне было уже ясно, что дело стоит того, чтобы им всерьез заняться. Было нетрудно убедить четырех знакомых коммерсантов вложить в реализацию идеи папы Рурка деньги. Фирма была создана, и вскоре первые образцы продукции поступили на рынок. Успех пришел не сразу, но все же дело постепенно развивалось, и я стал понемногу отделываться от автоматов.
Наконец, в марте 1960 года наступил «великий перелом». И я, как директор фирмы по сбыту, повез электронного сторожа на международную выставку в Брюссель. К моему искреннему изумлению (которое я всячески пытался скрыть), сторож получил Большую золотую медаль «как лучший британский экспонат»!
У меня сохранилась фотография, на которой изображены изобретатель с медалью в футляре, его партнеры и я сам с дипломом в руке. Случайно два перекрещенных английских флага оказались как раз над моей головой. Прошло много времени, но и сейчас я не могу смотреть на фотографию без улыбки.
После этого дела пошли совсем отлично. Одна солидная автомобильная компания даже пожелала купить нашу фирму за довольно крупную сумму. Мои компаньоны были склонны принять это предложение. Я же отговаривал их, рисуя радужные перспективы на самое недалекое будущее. На самом деле я и думать не хотел, чтобы начинать все сначала. Однако наш бизнес действительно процветал, прибыли росли, «сторож» шел нарасхват, и мы стали мечтать о продаже фирмы примерно за 100 тысяч фунтов, что означало бы по 20 тысяч фунтов каждому компаньону! Но этому не суждено было сбыться, по крайней мере в отношении одного из них.
В начале января 1961 года я был вынужден прервать отнюдь не по зависящим от меня причинам свою коммерческую деятельность.
Диалог с героем книги
— Кажется, мы догадываемся о причинах...
— Увы, но все, что имеет начало, имеет и конец. Пришел день, когда мне стало ясно: работу в Англии придется прервать. Я попал в поле зрения британской контрразведки. Случилось то, чего я постоянно ждал и к чему давно был внутренне подготовлен. В общем, неожиданностью это не было.
— Как это произошло? Если можно — подробнее.
— О том, что контрразведка «вышла» на меня, я понял в конце 1960 года. Два месяца меня не было в Англии. На следующий день после приезда — это было во второй половине октября — я отправился в отделение Мидлендского банка на Грейт-Портленд-Стрит, чтобы забрать хранившийся там портфель с деловыми бумагами. Как только я его открыл, сразу стало ясно: в бумагах кто-то рылся — об этом сообщила нехитрая ловушка, поставленная мною для любителей копаться в чужих вещах.
А надо сказать, что перед этим я нанес традиционный визит управляющему. Тот был необычайно любезен, минут двадцать болтал со мной о всяких пустяках.
— Вы были знакомы с этим банковским деятелем? Когда-то я оказал ему небольшую услугу. Но особой
теплоты в наших отношениях не было. Вот почему меня сразу насторожила любезность управляющего... Очевидно, его попросили задержать меня минут на двадцать, чтобы контрразведчики успели установить слежку. Во время процесса я поручил своему защитнику задать вопрос об этом управляющему — тот выступал как свидетель обвинения.
— Ну, и...
— Управляющий очень неохотно признал, что дело обстояло именно так.
— Так... А что вы сделали, когда заметили, что в ваших бумагах рылись?
— Ничего.
— Ничего?
— В такой ситуации самое важное — не показать, что я «засек» внимание контрразведчиков. Так можно было выиграть еще немного времени. Я в тот день не сразу возвратился домой. Долго ездил по Лондону — проверялся. «Хвост» заметил быстро — контрразведчики работали грубо. Первое побуждение — отделаться от них, оторваться. Но так поступать нельзя: контрразведка знает теперь мой адрес, мои фирмы. Если я дам шпикам понять, что заметил слежку, они начнут действовать более осторожно, и тогда в нужный момент мне будет труднее от них избавиться.
— И вы решили...
— Строго придерживаться обычного для меня рабочего ритма. Следить за действиями противника. И принять меры для обеспечения безопасности товарищей, работавших со мной.
ГЛАВА XXVI
Через некоторое время обыску подверглась моя квартира в «Белом доме». Его, разумеется, производили незаконно, без ордера, а потому инсценировали кражу, причем довольно топорно. «Воры» унесли ручные часы — будильник, но не тронули очень дорогого фотоаппарата — он лежал в том же письменном столе, что и часы. «Воры» явно понимали нелогичность своего поведения, но ничего не могли поделать: фотоаппарату еще предстояло фигурировать в качестве вещественного доказательства на суде. При первых признаках слежки я сообщил об этом Центру. Конечно, я не был уверен, что мной заинтересовалась именно контрразведка. Центр тоже, к сожалению, еще не мог знать причины повышенного интереса ко мне. Тем не менее я получил указание немедленно свернуть работу, хотя ряд заданий носил крайне важный характер и не был еще завершен. Как всегда, в Центре руководствовались стремлением вывести из-под удара людей и свести к минимуму возможные потери. Все другие соображения были отодвинуты на второй план.
Тогда мне особенно пригодилось, что в «Белом доме» было несколько выходов. Возвращаясь домой поздно вечером, я зажигал свет, включал магнитофон с записью своего голоса и выскальзывал из квартиры. Обычно в это время в коридорах не было ни души. Квартира располагалась рядом с лестницей одного из запасных выходов. По ней я переходил на другой этаж и по нему — в противоположное крыло. Спускался вниз в темный переулок позади «Белого дома». Автомашину я умышленно оставлял возле главного входа — пусть наблюдатели болтаются около нее. После этого немного блуждал по наиболее темным и запутанным переулкам и, наконец, выбирался на какую-нибудь магистраль, где можно было поймать такси. Оставив такси, я отправлялся дальше на метро или же звонил нужному человеку из телефона-автомата.
Начал я с радиста. Набрав номер его телефона, я услышал знакомый хрипловатый голос. Тем не менее разговор начался с определенных, для посторонних ничего не значивших фраз, подтверждающих, что беседуют именно те, кто называет себя, и что у них все в порядке.
— У меня плохая новость для тебя, Эдди, — закончив положенный «ритуал», наконец сказал я.
— В чем дело? — голос на другом конце провода был безмятежно спокоен.
— Твоя мама немного нездорова и просит срочно навестить ее. (Мама означала Центр).
— Ну, знаешь, я не могу бросить все, — откровенно выпалил радист. — Может, обойдется? Лучше я пошлю ей телеграмму. Она ведь часто болеет... Так меня могут уволить с работы.
— Я тебя понимаю, — жестко сказал я. — Но ты сам знаешь, что просьба матери — приказ для настоящего сына.
Наконец-то радист понял, что ему приказывают немедленно бросить все и уезжать из страны. Ясно, что он считал себя в безопасности, так как практически никогда не встречался со мной — мы пользовались почти исключительно безличной связью, и ему было трудно согласиться вот так, сразу, без объяснения причин свести на нет свои многолетние усилия.
— Ты меня понял? — переспросил я.
— Да... Когда нужно выехать?
— В течение суток... Передавай привет маме.
— Просьбу выполню. До встречи...
— До встречи.
Встреча состоялась через семь лет. «Эди» — его звали уже иначе — рассказал мне, что ему стоило огромных усилий воли выполнить этот приказ. Но уже через несколько дней он на всю жизнь убедился, что без строжайшей дисциплины разведка работать не может.
Так мне удалось в основном выполнить указание Центра. Были свернуты несколько операций.
Не все мои товарищи признавали нависшую угрозу провала. В ответ на указание немедленно покинуть страну они пытались убедить меня, что лично у них все в порядке и они могут продолжать работать. Каждый подчеркивал, как трудно было ему проникнуть в страну, надежно осесть там.
В эти дни мне пришлось работать как никогда много — дела фирмы требовали моего непременного участия. Ох, как хотелось плюнуть на свое «прикрытие», но этого-то как раз и нельзя было делать: контрразведке полагалось знать, что я по-прежнему ничего не подозреваю. Поэтому я продолжал ходить в свою контору, вел переговоры с клиентами, виделся с друзьями. О том, чтобы уехать самому, не обеспечив полной безопасности товарищей по работе, не могло быть и мысли.
Многочисленные коллеги по бизнесу, знакомые ничего не замечали — я был, как всегда, общительным и жизнерадостным.
Обсудил со своими партнерами план расширения фирм. Весело провел вечер с бывшими сокурсниками. Договорился пойти в театр с приятельницей, которой давно обещал это.
Среди последних операций, которые мне предстояло провести, была назначенная на 7 января 1961 года встреча с Хаутоном. Я должен был сообщить, что уезжаю на время из страны и извещу его по почте о следующей встрече.
Мы условились увидеться на улице Ватерлоо-Роуд, неподалеку от известного английского театра «Олд Вик». В этом районе нет жилых домов, и во второй половине дня по субботам там буквально ни души. Я заранее наметил тихий переулочек километрах в трех от места встречи и, оставив там машину, зашагал в расположенный недалеко кинотеатр, так как до встречи оставался целый час и его надо было где-то убить. Это был последний час моей свободной жизни в Англии.
Программа шла непрерывно, войти в зал можно было в любое время. Как всегда, перед вестерном была хроника, потом мультфильм и рекламный ролик. Едва начался ковбойский фильм и герой, как это положено по канонам «лошадиной оперы» (так называют «вестерн» сами киношники), провел свою первую и непременно неудачную стычку со злодеем, я тихо поднялся — пора было уходить. Прошел по полупустому залу мимо дремавшей у входа билетерши, открыл дверь на улицу.
Там по-прежнему все было тихо и спокойно.
Тот же хмурый, лишенный света и тени день. Набухшее дождем зимнее небо. Скучные лица редких прохожих. Забрызганные грязью автомашины.
Я сел за руль и не спеша двинулся поближе к месту встречи. Припарковался в нескольких кварталах от нужного перекрестка. Снова проверился — слежки не было.
И зашагал на Ватерлоо-Роуд.
Я был на месте за несколько секунд до назначенного времени. Мои часы были выверены по радиосигналу всего лишь за два часа до встречи: я придерживался правила никогда не опаздывать и никогда не приходить раньше времени ни на минуту.
Свернув за угол, я пошел по Ватерлоо-Роуд в южном направлении. Вскоре увидел Хаутона и, к немалому удивлению, Банти Джи, которую на встречу не вызывал.
Они переходили дорогу прямо передо мной.
Еще до выхода на встречу я решил закончить ее как можно быстрее. Поздоровались.
— Хаутон, — сказал я. — Я уезжаю. Об очередной встрече извещу письмом...
Еще две-три фразы, и мы стали прощаться.
Банти Джи сунула мне в руку хозяйственную сумку.
— Тут, — торопливо шепнула она, — все, что вы просили принести Хаутона.
Я заметил в сумке какой-то бумажный сверток.
И вдруг сзади, за самой спиной послышался скрежет автомобильных тормозов.
Я оглянулся.
У обочины остановились три автомобиля — обычные, ничем не примечательные с виду машины. Около десятка мужчин в традиционных для западных детективов макинтошах уже выскакивали из машин и бежали к нам. С пистолетами, торчавшими из-за пояса, они походили на сыщиков из дешевого детективного фильма.
Нет, никто из них не сказал, как это утверждал на суде старший полицейский чин Смит: «Я — офицер полиции. Вы арестованы». Они просто набросились на меня и моих спутников, молча схватили за руки и втолкнули в машины. Меня запихнули на заднее сиденье первого автомобиля, продолжая крепко держать руки, хотя я и не вырывался. Машина сразу же помчалась. Ее водитель передал по радио: «Схватили всех, возвращаемся в Скотленд-Ярд».
Сидя в машине, я думал не о себе и не о том, что провалился, а о том, почему Хаутон привел с собой Джи. Правильно ответить на этот вопрос — сейчас было главное. Джи неохотно выходила на встречи и делала это только по моему настоянию. На этот раз я не просил об этом. Видимо, тут было лишь одно объяснение: контрразведка уговорила Хаутона привести с собой Джи, иначе ее было бы очень трудно осудить. Хаутону, несомненно, обещали смягчить наказание. По наивности он поверил этим посулам...
Машина мчалась, не соблюдая никаких правил. Мы пересекли Вестминстерский мост, пронеслись мимо здания парламента (помню, я тогда подумал: «Вряд ли меня когда-нибудь снова пригласят сюда есть клубнику со сливками...») и повернули в сторону Скотленд-Ярда.
Несколько секунд я лихорадочно перебирал в уме все свои действия в последние дни, пытаясь догадаться, кого еще могла схватить контрразведка. Радист уже благополучно покинул страну. Это же удалось сделать и некоторым другим коллегам, на которых мой арест мог отразиться самым пагубным образом. Я пришел к выводу, что дела обстоят не так уж плохо.
Затем мои мысли обратились к предстоящей борьбе с английской контрразведкой. Условия явно были невыгодны для меня.
Беспорядок, даже суматоха, поднявшиеся в Скотленд-Ярде, когда туда привезли меня, улучшили мое настроение. Я уже догадывался, что следствие будут вести люди, умевшие допрашивать уголовников, но не представлявшие, как обращаться с кадровым разведчиком. Они не могли предполагать, что по образованию я — юрист и, помимо прочего, потратил немало времени на изучение английского законодательства, касающегося моей деятельности.
Меня ввели в комнату для допросов. Я отметил стертые, грязноватые полы — точно такие же, как в коридоре. Прямо напротив двери было большое окно, выходившее на набережную Темзы, слева от окна был стол, справа — второй. Типичный кабинет небольшого начальника.
Несколько минут я стоял посередине комнаты, окруженный молчаливыми сыщиками, которые продолжали крепко держать меня за руки. Все это выглядело достаточно нелепо. Никто не проронил ни слова, пока не появился Смит.
Это была наша первая встреча лицом к лицу.
Мой противник оказался довольно грузным и невысоким человеком. Седые волосы с залысинами, роговые очки в толстой черной оправе придавали ему вид учителя. Я отметил про себя энергичный подбородок Смита и то, что он старается говорить с «правильным» оксфордским акцентом, хотя явно не бывал ни в Оксфорде, ни в частной средней школе. Впечатление, которое производил противник, явно укрепляло мою уверенность в себе.
Вот тут-то я впервые услышал, что арестован по подозрению в шпионаже.
Смит приказал раздеть меня и обыскать. Только тогда сыщики отпустили мои руки. По тому, как Смит ощупывал лацканы моего пиджака, я наконец понял, почему меня все время держали за руки: детективы опасались, что в моей одежде зашита ампула с ядом, как это принято у западных разведок (при аресте разведчик может надкусить уголок лацкана и через несколько секунд умереть. На практике, однако, подобные случаи редки).
Обыск продолжался недолго. Содержимое всех моих карманов высыпали на стол. После этого мне возвратили одежду, за исключением галстука и шнурков. Разрешили одеться. Я понял, что Смит «арестовал» мой галстук и шнурки, чтобы не дать возможности удавиться у него на глазах. Но, как только меня повезли из Скотленд-Ярда, шнурки и галстук были возвращены; никто после этого их уже не отбирал. Когда и почему Смит решил, что я не стану вешаться, видимо, навсегда останется тайной Скотленд-Ярда. Скорее всего «супера» не волновало, что может произойти с арестованным за пределами его епархии.
Смит приказан сложить все, что вынули из моих карманов, в большой пакет и уже собирался унести его, но я остановил полицейского:
— Пожалуйста, составьте опись имущества и посчитайте при мне все деньги...
— Разве вы не знаете, сколько у вас было с собой? — наигранно спросил Смит.
— Конечно, знаю, — ответил я. — Но я хочу, чтобы вы знали, что я знаю это.
Я старался вести себя естественно и спокойно, шутил, с интересом разглядывал новую для меня обстановку Скотленд-Ярда. Было важно не выдать того внутреннего напряжения, в котором я находился. Изредка я как бы поглядывал на себя со стороны, контролируя свои действия — слова, жесты, словно это не я, а какой-то другой человек стоял сейчас перед суперинтендантом Смитом, и всякий раз убеждался, что все идет нормально. Никаких ошибок я, похоже, не допускаю.
Наконец опись имущества составили и показали мне. Я заметил, что одна из моих ручек была записана как «шариковая».
— Минуточку, — воскликнул я. — Это ведь не просто копеечный карандаш. Это дорогая вещь...
И я взял золотой «Паркер» в руки, случайно направив перо в сторону Смита.
— Не трогайте ручку! — крикнул Смит. Он, видимо, считал, что «Паркер» мог стрелять. С трудом удерживаясь от смеха, я сказал Смиту:
— Вы прочитали слишком много детективных романов...
При аресте у меня было с собой что-то около 350 фунтов стерлингов. Мне удалось заставить Смита указать точную сумму в описи изъятого имущества. Тем не менее адвокату пришлось потом потратить немало усилий, чтобы добиться возвращения денег.