Это был отнюдь не последний мой визит в английский парламент.
Как-то мне неожиданно позвонила мисс Пауэлл и возбужденным голосом предложила пойти на прием для членов лиги в палате общин. Я, конечно, с благодарностью принял приглашение.
Прием состоялся в погожий весенний день. Собралось около пятидесяти членов лиги. В основном это были, как всегда, австралийцы и новозеландцы. Их сопровождали в экскурсии по зданию видные члены парламента. Кто-то из них выступал в роли гида. Осмотр был очень интересным, гостей водили по таким уголкам парламента, куда обычных посетителей не пускают. Затем их угостили клубникой со сливками — в Англии это считается редкостным деликатесом, — и между парламентариями и членами лиги завязалась беседа.
В этот момент меня отыскал руководитель группы:
— Господин Лонсдейл, вы — единственный канадец в нашей группе, и я хотел бы познакомить вас с достопочтенным Беверли Бакстером. Он, как и вы, канадец. Однако поселился в Англии и стал теперь видным членом парламента.
До этого я никогда не слыхал о своем знаменитом «соотечественнике», тем не менее с готовностью согласился познакомиться с ним. Мы перешли на террасу. Был отлив, уровень воды в Темзе упал, и обнаружилось илистое дно, издававшее неприятный запах. Господа парламентарии, по-видимому, давно привыкли к нему и спокойно продолжали беседовать с членами лиги. Господин Бакстер любезно расспрашивал меня о житье-бытье в Канаде, планах на будущее. Особенно он интересовался, как идут дела в Британской Колумбии в связи со строительством там крупных гидроэлектростанций и заводов. Взамен он потчевал меня всевозможными занятными историями из своего богатого прошлого. Пожимая на прощание мою руку, полный доверия, он посоветовал:
|
|
— Может быть, и вы решите остаться здесь и заняться политикой? Желаю успеха.
ГЛАВА XXII
— Слушай, Гордон, — как-то обратился ко мне Том Поуп перед лекциями. — Что ты скажешь, если сегодня я приглашу тебя на «парти»?
— Скажу «отлично», если, конечно, ты приглашаешь только меня, а не бутылку виски вместе со мной.
— Ну, этого можешь не опасаться, — несколько загадочно усмехнулся Поуп. — С виски все будет в порядке. Я думаю собрать всех ребят.
— Во сколько?
— Восемь вечера.
— Идет.
— Захвати с собой фотоаппарат. Сделаешь нам снимки на память.
Я видел, как в перерыве между лекциями Поуп старательно обошел всех студентов и некоторых преподавателей, приглашая каждого на «парти» — своеобразный мальчишник.
Канадец жил на широкую ногу и снимал шикарную квартиру в популярном среди дипломатов районе к северу от Кенсингтонского дворца на улице Порчестер террас. Квартира занимала часть первого этажа особняка с садом. Основной ее достопримечательностью был красивый полукруглый зал, выходивший в сад. Он был обставлен белой с золотом старинной мебелью. Белой с золотом была и лепка на потолке и стенах. Щедрые хозяева, получая не менее щедрую арендную плату, оставили Тому концертный «Бехштейн», выдержанный в тех же бело-золотых тонах. Для такой большой комнаты было, как это принято на Западе, сравнительно немного мебели, и это создавало впечатление еще большего простора.
Как дипломат Том мог покупать вино и другие напитки с большой скидкой. И все же я был поражен обилием спиртного. Бутылки стояли не только в баре, но и на полу, загромождая один из углов зала. Рядом возвышался открытый термос в виде небольшого бочонка со льдом. На специальных подставках выстроились бочонки с пивом и крепким сидром. Закуска, если не считать хрустящего картофеля, жареных орешков и соленой «соломки», практически отсутствовала.
|
|
Как водится, мы вначале стояли небольшими группами, разговаривали, потягивая «длинные» напитки — виски и джин, разбавленные содовой водой или апельсиновым соком. Постепенно, по мере поглощения спиртного, в зале стало шумно, а темы разговора более разнообразными — политика, женщины, погода, предстоящие скачки и последний футбольный матч с участием Стенли Метьюза. Но больше всего делились воспоминаниями, ибо все участники «парти» уже успели объехать полсвета.
— Ты помнишь историю с этим старым индусом, который никак не хотел умирать? — слышал я за спиной. — Наши парни устроили маленькую аварию, когда тот полз на своем «додже», а он все еще был жив... И знаете, как его убрали? Чистый смех...
Что ж, это стоило запомнить.
На вечеринке у Тома были и двое преподавателей — Саймонс-младший и господин Лю — единственный китаец на факультете — он преподавал разговорный язык и китайскую философию. Хрупкий, миниатюрный человечек — типичный житель юга Китая.
Господин Лю весьма любил выпить и, дойдя до определенного состояния, петь бесчисленные арии из классических китайских опер. Память его была феноменальной, к тому же он умел петь разными голосами — от сопрано до баритона. «Под занавес» вечера все разместились на ковре у камина и с удовольствием слушали завывания маленького Лю.
|
|
Я чувствовал себя превосходно, все складывалось как нельзя лучше.
— Гордон, — тронул меня за рукав хозяин, — тебе не скучно?
— Нисколько.
— Фотоаппарат взял?
— Да.
— Неси скорее...
Однокурсники уже знали, что фотографирование — мое страстное хобби, и никто не удивился, увидев у меня аппарат и электронную вспышку.
За тот весьма веселый и далеко не последний вечер я сделал несколько десятков снимков, пообещав всем прислать фотографии. А так как было это в последний день семестра, то я записал адреса присутствующих.
Словом, это был тот невероятный случай, когда рыба сама прыгала на сковородку рыбака.
Со временем мои однокурсники все реже и реже придерживались своих легенд, и постепенно удалось узнать их звания, специальные службы, к которым они принадлежали, и даже их предыдущую карьеру, чему во многом способствовал, сам того не подозревая, Том Поуп — он по-прежнему регулярно устраивал вечеринки. Иногда это были «мальчишники», иногда веселые встречи, на которые приходили с женами. Таким образом, в моем альбоме (и, разумеется, в Центре) появились и фотографии некоторых «разведдам».
Среди постоянных гостей Поупа был и капитан ВВС Харпер — пухленький шатен с серыми глазами, медлительный и в речи, и в движениях. Однажды он прихвастнул, что в начале 50-х годов работал помощником военно-воздушного атташе в Москве. Все заинтересовались, стали задавать Харперу вопросы. Я, естественно, с большим интересом слушал его ответы.
— Я хотел бы быть объективным, но на меня Москва не произвела приятного впечатления, — разглагольствовал Харпер. — Большой некрасивый город, где вымощены только центральные улицы. Сами москвичи дурно одеты, кожаной обуви у них нет, носят какую-то самодельную из ткани...
Видимо, Харпер имел в виду валенки.
— Говорят, там интересные музеи, богатая коллекция картин? — задали ему вопрос.
— Не сказал бы. Эрмитаж — так называется главный московский музей — произвел на меня более чем унылое впечатление.
Словом, невежество Харпера было поразительным — он не знал толком даже центра Москвы, ленинградский Эрмитаж «переселил» в столицу, а то, что рассказывал о жизни советских людей, было такой чепухой, что я усомнился в самом факте его пребывания в Советском Союзе и запросил об этом Центр. Как ни странно, оказалось, что Харпер действительно проработал несколько лет в Москве.
Он любил хвастать знанием русского языка и на переменах с важным видом читал русские книги. Я как-то пригляделся к одной из них и с удивлением увидел, что это были адаптированные рассказы Чехова для начинающих изучать русский. А ведь до прихода в университет Харпер преподавал русский язык в разведывательной школе ВВС!
Китайский шел у него исключительно туго.
— Зачем же ты пошел изучать язык, если он тебе не нравится? — как-то спросил я у Харпера.
— Нужно было, иначе я бы умер капитаном!
Как оказалось, работая преподавателем в разведшколе, Харпер не мог получить очередного воинского звания, хотя по сроку службы давно уже должен был стать майором. Вот тогда он и решил пойти учиться — не важно чему — и стать майором, так как во время учебы очередное звание присваивается независимо от должности. Я охотно помогал Харперу на контрольных работах в надежде, что английской армии удастся обогатиться столь блестящим майором.
В конце учебного года Том опять пригласил всех к себе. Один из «чиновников» сказал, что уже позвал знакомого с женой и поэтому не сможет прийти. Гостеприимный Том тут же предложил ему прийти со своим знакомым, что тот и сделал. Познакомившись с этим человеком на вечеринке, я пришел к выводу, что, судя по его поведению и связям, он скорее всего сотрудник какой-либо специальной службы, а посему на всякий случай сфотографировал и записал фамилию. Потом я совсем забыл и об этом случае, и о существовании господина Элтона. Каково же было мое изумление, когда впоследствии я неожиданно узнал, что именно Элтону контрразведка поручила вести дело Лонсдейла. Кстати, как выяснилось, тот даже не запомнил меня...
После выпускных экзаменов — как и все предыдущие, они были письменные — студенты по традиции устроили прощальный вечер. Был выбран большой китайский ресторан, принадлежавший известному в свое время боксеру Фредди Миллсу.
Заведение это помещалось в подвале и было оформлено в том псевдокитайском стиле — с драконами, завитушками и прочими атрибутами, — как представляют себе европейцы китайский интерьер. Кухня была под стать «декору» — весьма посредственной и лишь отдаленно напоминала китайскую. Но что делать — деньги были собраны заранее, ужин заказан. Все пришли с женами.
Маленький метрдотель-китаец, сиявший крахмальной манишкой, пробором и лаком туфель, проводил каждого в отгороженную ширмами заднюю часть зала. Там был накрыт стол в форме буквы Т, во главе его сидел Саймонс-старший.
Ужин был весьма обильным, шумным и пьяным. Всем хотелось говорить и показать себя — виделись мы, во всяком случае многие из нас, надо полагать, в последний раз. То и дело кто-нибудь поднимался, чтобы произнести очередной тост. Особенно длинный и малопонятный монолог в честь присутствующих здесь синологов сказал профессор Саймонс. Тост был явно заготовлен заранее и по идее должен был быть остроумным, но затянулся. Все с трудом дождались его окончания.
Тихо играла музыка, звенели бокалы. Вышколенные официанты-китайцы обносили экзотическими блюдами:
— Медуза...
— Бамбук...
— Акульи плавники...
Все было острое, пряное, вкусное.
— Гордон, ваше здоровье, — поднял рюмку мой сосед Лестер — армейский разведчик, как я установил два года назад.
— Ваше здоровье, капитан.
— Майор.
— О, поздравляю... Теперь в Китай?
— Да, на днях отправлюсь в Пекин...
«Что ж, давай, двигай. Тебя там уже ждут...» И снова тихо звенели бокалы, играла музыка, звучали тосты. А когда пришла пора встать из-за стола и все взаимные дружественные чувства уже были излиты, те, кто уезжал за границу, обменялись адресами с «лондонцами». Большинство не удержалось, чтобы не похвастаться новыми назначениями, поскольку почти все получили повышение.
Несколько человек направлялись в Пекин. Многие ехали в Гонконг. Американец Клейтон Бредт возвращался в США.
— А ты, Гордон? — спросил он меня.
— Пока поживу здесь, потом двинусь в Китай.
— Что ж, может быть, еще увидимся.
— Вполне.
Бредт знал, что как американца его в группе недолюбливали, и поэтому общался главным образом со мной и Поупом — канадцы были как бы двоюродными братьями и англичанам, и американцам.
— Послушай, Гордон. Хочу поделиться с тобой открытием, — начал неожиданно он, чуть покачиваясь и стараясь глядеть мне прямо в глаза. — Только об этом — ни-ни...
— Хорошо... Слушаю тебя, Клейтон.
— Так вот, кроме нас с тобой все тут, в этой группе... Знаешь кто?
Он выдержал паузу, во время которой я старательно придавал своему лицу вопросительное выражение.
— Шпионы! Вот кто!
— Ты уверен в этом?
— Как в том, что сейчас со мной беседуешь ты, а не Мерилин Монро.
И он стал приводить различные, весьма небезынтересные мне доводы в подтверждение своего открытия.
— Повторяю, кроме нас с тобой здесь все из разведки. Гордон, посмотри внимательнее на эти мерзкие рожи...
Бредт, разумеется, был не совсем точен, однако я не мог сказать ему, в чем заключалась его ошибка. Бредт сам узнал об этом много лет спустя из газет. Тем не менее я был доволен, что этот, как оказалось, весьма наблюдательный человек ни в чем не подозревал меня. И уж если американец, который часто сталкивался с канадцами, без колебаний принимал меня за канадского коммерсанта, прожившего много лет в США, то англичан можно было не опасаться.
Акклиматизация была закончена. Я стал истым лондонцем. Через несколько дней вместе с поздравлением по случаю успешного завершения Лондонского университета я получил из Центра новое задание.
Интервью с героем книги:
— Конон Трофимович, а нет ли возможности воспроизвести текст этого задания? Это, наверное, было что-то в таком роде: «Центр — Гордону Лонсдейлу. Вам поручается...»
— Для начала не будем фантазировать. Вы ведь пишете не «шпионскую» книгу и не детектив, поэтому не стоит путать жанры. Как и мне не следует рассказывать о методике, свойственной моей работе.
— Что же мы все-таки пишем?
— Странный вопрос, когда половина работы уже сделана. По-моему, мы ясно уславливались: запись воспоминаний.
— Вы предлагаете «не фантазировать»... Согласны. Но ведь и мы не настолько наивны, чтобы не сообразить, что «вспоминаете» вы порою избирательно. Не так ли?
— Я не говорю только о том, о чем не следует говорить. Вообще у меня есть правило: лучше промолчать, нежели заниматься сочинительством. Но хочу подчеркнуть, что канва событий в целом восстанавливается реалистично.
— Позвольте усомниться... Полковник Молодый улыбнулся:
— Ваше право. Однако советовал бы больше доверять людям. Кстати, без разумного доверия к своим помощникам разведчику работать невозможно. Он долго не выдержит, если станет всех и вся подозревать...
— Еще один вопрос. После окончания учебы вам вы дали диплом, свидетельство, словом, какой-то документ, что образование завершено.
— Естественно. И когда мне его вручали, я вспомнил свой диплом, тот, который получал в Москве...
Диплом
с отличием
Е № 103503
Предъявитель сего тов. Молодый Конон Трофимович в 1946 году поступил и в 1951 году окончил полный курс Института Внешней Торговли по специальности юридической
и решением Государственной экзаменационной Комиссии от 30 июня 1951 года ему присвоена квалификация юриста.
Печать:
Министерство
Внешней
Торговли п/п
СССР.
Институт
Председатель Государственной экзаменационной Комиссии
подпись А. Кейлин
Директор
подпись И. Лебедев
Секретарь
подпись Богдан
город Москва 1951 год
Регистрационный номер 1028
ГЛАВА XXIII
Яростный рев, раздавшийся над самой моей головой, — густой и плотный до боли (были в нем и угроза, и дикая злость), снова заставил меня поморщиться и вздрогнуть. Еще один тяжелый бомбардировщик (третий по счету, интервал меньше двух минут!) прогрохотал над домиком майора Строу и растворился в сыром английском небе, где-то там, за высокой проволочной сеткой, окружавшей американскую базу.
— Э, Гордон, — засмеялся Строу, — привыкай. Теперь эта музыка будет до утра... Сменили старт.
Час назад я прибыл сюда, в Лейкенхит. Майор заранее предупредил дежурных на контрольно-пропускном пункте, и сержант, небрежно кивнувший в ответ на «Я к майору Строу. Вот мои документы» (я впервые переступал порог базы ВВС США), показал мне дорогу к домику летчика.
Строу был парень что надо — именно таких штампует на своих лакированных плакатах управление пропаганды Пентагона: высок, сероглаз, бронзов от загара и до невозможности обаятелен. Стоило мне вчера произнести по телефону: «Дорогой майор, вас приветствует старый друг... Узнаете?», и Строу тут же загрохотал:
— Как же, дорогой Гордон. Рад вас слышать... Вы откуда?
— Из Лондона? Как себя чувствует Мэри?
— Так какого черта вы кисните там, Гордон? Топайте сюда, в Лейкенхит, и вы убедитесь, что она вас не забыла.
И это была не просто фраза. И Реймонд, и его очаровательная Мэри действительно не забыли меня. Последовали неизменные в таких случаях воспоминания о городах, которые мы вместе посетили во время путешествия, о маленьких дорожных происшествиях, оставшихся в памяти.
Потом был обед. За ним — коктейль. И, конечно же, гости — друзья Строу, офицеры базы. Узнав, что я из Канады, американцы тут же приходили к естественному выводу, что меня можно считать «своим», и открыто болтали о служебных делах. Вначале меня удивляла такая беспечность, казалось, мне намеренно «подбрасывают» определенный набор сведений, чтобы проверить, но потом я убедился, что дело просто в служебной недисциплинированности.
— Знаешь, Гордон, оставайся у нас на воскресенье, — предложила Мэри.
Мне тут же постелили в маленькой комнате. Ночью я несколько раз просыпался — над крышей финского домика грохотали, отправляясь в вояж по Европе, бомбардировщики.
До этого мне никогда не приходилось бывать в среде американских офицеров, и, естественно, я с большим интересом присматривался к их быту и нравам.
Небольшой домик Строу, очевидно, славился гостеприимством. В воскресенье и праздничные дни гости шли сюда сплошным потоком. Американцы редко приглашают своих друзей на обед или ужин. И к Строу сослуживцы приходили обычно после восьми вечера. Мэри умело готовила виски или джин, разведенные содовой, соками. Гости неторопливо потягивали из высоких стаканов, закусывая орешками и хрустящим картофелем, и вели такой же неторопливый разговор.
О чем они говорили?
Среди офицеров постарше (не имею в виду возраст, конечно) основной темой было то заманчивое время, когда они выйдут на пенсию и приобретут какое-нибудь «дело». В этом смысле пилот Пауэрс был абсолютно типичен: ведь пределом и его мечтаний было стать владельцем бензоколонки.
Их не тревожило ничто, что выходило за пределы маленького мира чисто служебных отношений и продвижений по службе. Политические бури, проносившиеся над миром в те годы, американских офицеров заботили мало. Казалось, они сознательно уходили от мыслей о невероятно тяжелой ответственности, которая ложилась на каждого из них, — именно с этой базы поднимались в воздух бомбардировщики с термоядерными бомбами на борту... Я присматривался к офицерам, думал: могут ли они, если поступит такой приказ, направить свои бомбардировщики на мирные города? И приходил к выводу: могут. Даже не задумаются.
Итак, бизнес был темой номер один. Тема номер два также не представляла никакого интереса для меня. Она возникала, когда офицерские дамы, собравшись вокруг Мэри, уходили в детскую, оставив мужчин одних. Такой темой были английские девушки.
По субботам у проходной военной базы обычно стояла толпа молоденьких англичанок. Это были удивительно похожие друг на друга девушки. У каждой — маленький чемоданчик в руках. У каждой стандартная прическа, стандартная из универсального магазина одежда. Девушки были неестественно веселы и, судя по всему, хорошо знали друг друга.
У проходной они поджидали своих «дружков». Потом, встретив их, они отправлялись в какую-нибудь дешевую гостиницу — возле каждой американской базы их много. Там они проведут ночь. В чемоданчиках были необходимые на этот случай предметы одежды, косметики.
Иностранец сделал был ошибку, если бы посчитал их за типичных англичанок. Но самое парадоксальное в том именно и заключается, что «главные иностранцы в Англии» — американцы именно по этим девушкам и составляли свое мнение о стране, на территории которой довольно непринужденно и с удобствами расположились.
Между собой гости Строу называли их презрительно «квини» — «королевочки», вкладывая в кличку изрядную долю пренебрежения. Англичан, которые знали об этом, кличка доводила до бешенства, и я бывал свидетелем того, как обычно сдержанные и респектабельные люди буквально выходили из себя при упоминании о «квини».
Доблестные господа офицеры из американских ВВС, наоборот, любили, чтобы в рассказах о похождениях с «квини» преобладали подробности. Такие разговоры велись часами. Исключение составлял майор Строу, который слыл прекрасным отцом семейства.
Я был крайне удивлен, когда узнал, что большинство офицеров и их жены провели несколько лет в Англии, так и не побывав ни разу ни в одной настоящей английской семье. Отношение к английским «хозяевам дома» весьма напоминало отношение части англичан к иностранцам: «черномазые начинаются в Кале», то есть сразу же за Ла-Маншем.
Вечера в домике Строу много дали мне. И дело не только в тех сведениях, которые я почерпнул из бесед с американскими офицерами. У меня появились знакомые в этой, весьма нужной мне сфере. Я лучше понял психологию людей, которые в промежутках между разговорами о бензоколонках и «квини» вдруг бросали напыщенные фразы о великом значении американской цивилизации для Европы и особой миссии США в мире.
Господа офицеры были убежденными антикоммунистами, хотя их знания о коммунизме ограничивались сведениями из пропагандистских солдатских брошюр.
Они не терпели «черных» — уже одно упоминание о негритянских демонстрациях в Америке заставляло их сжимать кулаки.
Господа офицеры твердо верили, что их бомбардировщики охраняют «свободу».
...Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить — Мэри взволнована. Как всегда, она была гостеприимна, как обычно, обрадовалась мне. Но радость ее была не столь шумной и откровенной. И, накрывая на стол, она рассеянно думала о чем-то своем. «У вас что-то случилось, Мэри?» — хотел я спросить. Но решил: захочет — расскажет сама.
Прогрохотал над домиком бомбардировщик, заходя на посадку. Стекла жалобно, тоненько ответили на его вой.
— По-моему, когда-нибудь они вылетят из окон, — заметил я, наблюдая, как огромная серебряная машина несется к посадочной полосе.
— Если б только они, Гордон, — грустно усмехнулась Мэри. — Стекла — это полбеды... На днях у нас случилась катастрофа... Погибли наши друзья... Сгорел самолет.
Фраза за фразой. Слово за словом, и я узнал о том, что произошло.
А это было ужасно.
...Когда прозвучал сигнал боевой атомной тревоги, Мэри вместе с детьми согласно инструкции бросились на пол и укрылись простынями. Так она лежала с ребятишками на полу, каждую секунду ожидая атомного взрыва и не понимая, что случилось там, за окнами ее домика, что с Реймондом?
Война?!
А над базой огненным смерчем уже несся американский бомбардировщик, потерпевший аварию в воздухе.
Он рухнул прямо на подземный склад атомных бомб. И пока бомбардировщик горел, никто — ни командир базы, ни сержант из охраны склада, в панике выскочивший из окна караульного помещения, — ни одна душа не могла сказать: взлетит на воздух склад или нет. Если бы он «взлетел», вместе с ним туда же отправилось бы пол-Англии.
Но ничего этого Мэри Строу в те минуты не знала. Она просто лежала вместе с ребятами под белыми простынями и только со страхом думала, где ее Реймонд и что все это значит.
Конечно, английское население в районе аварии об опасности и ее ужасных последствиях не было предупреждено. И впоследствии от англичан пытались всеми силами скрыть этот случай.
Я спросил:
— Ты не преувеличиваешь, Мэри? Может, самолет упал на склад обычных бомб? Почему ты решила, что там были именно атомные?
— Реймонд сказал об этом.
— Не думаю, что это так. Там наверняка были лишь обычные бомбы. А атомную тревогу объявили в целях тренировки, — успокаивал я взволнованную женщину. — Ведь это очень удачный повод для проверки специальной готовности базы.
— Ничего ты не знаешь, — возразила Мэри, — этот склад особенно тщательно охраняется. Охранное подразделение полностью изолировано от остального личного состава базы.
Мэри подошла к окну.
— Смотри, бомбардировщик упал вот там. Если бы ты только видел, как он горел! Это был какой-то кошмар!
Читатель, вероятно, помнит сообщения газет об авариях американских бомбардировщиков с ядерными боеголовками на борту. Мир должен знать о том, как близок он бывает к катастрофе.
Добыть эти сведения, как правило, нелегко. Мне просто повезло. И Центр вовремя узнал о происшествии на базе американских ВВС в Англии.
Когда семейство Строу бывало в Лондоне, а это случалось нередко, я принимал их у себя. Иногда мы вместе ужинали в клубе американских вооруженных сил, носившем претенциозное название «Колумбия». Этот клуб расположен в центральной части Лондона, напротив Гайд-Парка, в большом старинном особняке. Когда я впервые побывал там, то обратил внимание, что степенная атмосфера огромного викторианского особняка явно действует на его посетителей угнетающе. Те даже разговаривали тут вполголоса. Клуб явно отличался от аналогичных заведений на американских военных базах. Стены его зала были отделаны потемневшим от времени деревом. Бар скорее напоминал солидную английскую пивную, нежели сверкающий хромом, зеркалами и ярким светом обычный американский бар. Барменами были англичане — им можно было платить куда меньше.
Я решил (и справедливо!), что американцы лишь арендуют особняк. Иначе они давно бы переделали его по своему вкусу.
Вместе со Строу мы прошли в ресторан. Ужин был типично американским как по вкусу, так и по манере сервировки. Майор Строу старался быть гостеприимным, щедрым хозяином и заказал «изысканный», по его понятиям, набор блюд: креветок, суп из черепахи, индейку с фаршем и гарниром, мороженое с фруктами. Майору редко приходилось давать званые ужины в фешенебельных ресторанах, и в выборе меню он руководствовался лишь экзотическими названиями.
Рассчитывались специальными бонами, так называемыми «скрипами», которые в тот период платили американским военнослужащим за границей.
Года через два майора Строу перевели на базу в Техас. Я продолжал с ним изредка переписываться. Мне было бы неприятно, если бы я узнал, что принес этим людям огорчение. Вместе мы провели немало веселых и приятных часов. Я искренне дружил с их ребятишками. И иногда, затевая игры с детьми Строу, я невольно думал о своей дочурке, которую так давно не видел...
Полковник Конон Молодый (запись беседы с авторами книги):
Нам придется снова прервать рассказ, чтобы побеседовать с полковником К. Молодым. Мы встретимся с ним тихим и синим весенним вечером и будем стоять у окна в его трехкомнатной квартире и глядеть на дома, на Москву-реку, набережную, зеленый парк напротив.
— Лондон тоже прекрасен, — промолвит он. — Но в сумерки, когда он зажигает огни, меня почему-то всегда сопровождало ощущение зыбкости и нереальности его бытия... Я мечтал о том дне, когда смогу пройтись по Москве. Пусть ноги несут куда угодно. Ужасно хотелось побродить по зимним арбатским переулкам — старые уютные домики, знавшие Пушкина и Герцена, теплый свет из окон на сугробах... Снежок поскрипывает... Красота... А теперь иногда думаю о Лондоне. О его туманах, парках, людях... Шесть лет так вот из жизни не выбросишь...
— Лондон остался только в памяти или и «в сердце»?
— Думаю, что «в сердце» тоже... Город — это прежде всего люди. А там у меня было много друзей.
— Ваша профессия требует абсолютной уверенности в правоте дела, которым занимаешься. Так?
— Конечно. И я хочу совершенно определенно сказать: я никогда не считал, что моя работа направлена против интересов Великобритании. Я не делал и не собирался делать ничего, что могло бы нанести ущерб законным интересам Англии. В равной степени это относится и к людям, помогавшим мне. В своем подавляющем большинстве это — честные, сознательные люди. Он поняли угрозу, которую несет их стране и всему человечеству не только фашизм, но и американский империализм, в какие бы «демократические» одежды он ни рядился.
— Вы могли бы сформулировать в двух словах свою главную работу как разведчика?
— Она была предельно ясной: информировать Центр обо всех агрессивных замыслах США и НАТО в целом. Совершенно ясно, что я не мог быть в курсе всех планов США и НАТО — при современной сложной структуре управления один разведчик не в состоянии добиться этого. Я добывал часть нужной Центру информации, которая дополняла сведения из других источников.
Подобно элементам мозаики, она помогала делать более ясной общую картину.
— А Портон — какое он занимал место в этой «мозаике»?
— Портон как объект внимания представлял исключительный интерес. Что могло быть благороднее задачи — сорвать замыслы бактериологических маньяков? Очень важно учитывать следующее: я всегда был убежден — и совершенно уверен в этом и сейчас, — что моя разведывательная работа в Англии не угрожала безопасности народа этой страны. Возможно, это звучит парадоксально, но это так. Ибо ни один здравомыслящий человек не может утверждать, что Советский Союз и социалистические страны хотят войны. Наоборот, сведения, которые я собирал об агрессивных планах Пентагона и всей организации НАТО, несомненно помогали предотвращать гибельную атомную войну.