Семья Сибири: проблема сохранения русского народа

Фурсова Е.Ф.

В основе духовного и физического существования народа лежит сохранение семьи. Не случайно сбережению семьи, этого союза, основанного на любви мужа, жены и их детей, уделяет пристальное внимание православная церковь, участвуя в организации Всероссийских конференций, киноакций (напр. «Вера, надежда, любовь в российских семьях»), кинодиспутов (напр. «Отец-Отцовство-Отечество»), распространении информационных листков (напр. «Союза православных врачей»), где объясняются духовные основы греха современной контрацепции, прерывания беременности и т.д.

Исследование семейных традиций на протяжении отечественной истории свидетельствует о том, что именно в недрах семейной культуры формируются все основные духовно-нравственные ценности народа, его этнические коды. Верность или игнорирование дедовских традиций веры, семейно-бытового уклада всегда давало основание старшему поколению относить своих потомков к категории «хороших» или, в случае забвения – «плохих». Отказ от традиционных ценностей служил основанием для порицания молодого поколения.

Знание фамильных генеалогий в России до 1917 г. было естественным и неотъемлемым элементом семейного воспитания. Молодая семья после свадьбы являла собою результат объединения двух фамильных кланов. Каждый ребёнок в семье становился наследником четырёх фамилий – двух бабушек и двух дедушек, достойных доброй памяти и уважения во многих поколениях. Именно по этой причине в старообрядческих семьях еще сегодня можно найти рукописные пособия «О родстве и о его определении степеней в коих разрешаются браки, и в коих запрещаются», которым ранее следовала вся православная Русь.

Большой интерес для этнографов представляет обнаруженная автором у крестьян Приобья рукопись “О родстве и о его определении степеней в коих разрешаются браки, и в коих запрещаются”, где не только скопированы правила о заключении браков в зависимости от степеней родства, содержащиеся в “Кормчей книге”, в рассуждениях Матфея Правильного, Севаста Арменопула в зависимости от степеней родства, но также изложены взгляды по поводу правомерности или, наоборот, неправомерности тех или иных брачных союзов. Эта рукописная книга объемом 115 страниц (58 листов) переписана примерно во второй половине XIX в. Актуальность данных «указов» для крестьян, проживавших фамильными “кустами”, несомненна, поскольку при заключении браков всегда вставал вопрос о “допусках брачного сожительства”. Многие положения рукописи свидетельствуют о глубоко осознанном демографическом поведении, нормы которого исключали браки между родственниками в том или ином случае (особо важные положения помечены на полях словом “зри” или прорисованным «указующим перстом») (рис. 1, 1а).

Рис. 1 Страница из рукописи “О родстве и о его определении степеней в коих разрешаются браки…»

В рукописи изложен взгляд на феномен родства, под которым понимается “связь всех членов семьи от одного общего родоначальника...и таковое родство называется единокровным”. Для определения дальности родства использовалось представление о степени родства, т. е. о количестве последовательных родовых связей. Степень родства отсутствует между мужем и женой, которые составляют одну плоть, “в отношении к другим родственникам муж и жена всегда считаются в одной степени, то есть: в отношении к родителям мужа жена всегда считается как родная дочь их, к братьям и сестрам мужа жена его принимается как их родная сестра и наоборот”. Естественно, что подобные традиции сплачивали большие семейные коллективы, способствовали достаточно органичному вливанию в них инородных членов (невесток), гармонизировали отношения внутри семейств.

Рис. 1а Страницы из рукописи “О родстве и о его определении степеней в коих разрешаются браки…»

Распространявшиеся христианской церковью рукописи, таким образом, препятствовали родственным бракам, которые имели последствием гемолитические заболевания новорождённого потомства. Православный христианин должен был знать своё родословное «древо» хотя бы до «седьмого колена», потому что более близкое родство могло быть препятствием для венчания в церкви.

Благодаря системным записям священников и псаломщиков по метрическим книгам можно проследить историю фамилий, и рассмотреть круги брачных связей семейных кланов(рис. 2).Женихи из старожильческих династий, обновляя родовой генокод, искали себе невест в соседних деревнях. Невест-чалдонок родители охотно отдавали замуж за наследников старинных сибирских фамилий, проживающих в близлежащих деревнях и сёлах, переселенческие семьи роднились между собой и со старожильческими (украинцы, белорусы и пр.), в основном, в своих населенных пунках. Духовно-родственным семейным объединениям соседних сёл способствовали постоянные «служебно-дружеские» контакты священников храмов, проводивших совместно службы, крестные ходы и пр. (об этой традиции подробно писала на примере Пророко-Ильинской церкви в с. Локти и Свято-Духовской церкви в с. Барлак Томского уезда и губернии Н.С. Кутафина) [57].

В ходе полевых этнографических экспедиций, проводившихся в 1980-2000-ые годы по НСО, автором были обнаружены традиции избирательного гостевания при проведении престольных праздников, соединяющие села данной местности в виде “кругов”, что было связано с установлением родственных отношений, т.е. брачных союзов [58]. О былой значимости этих обычаев свидетельствовали тот факт, что сибирские старожилы и переселенцы еще в 1980-1990-х гг. помнили, кто к кому и из каких мест ездил на праздники. Приведем высказывания информаторов: “На Миколу Зимнего к нам в Устюжанино ехали с Верх-Алеуса, Пушкарей, Среднего Алеуса, а у кого были сродственники, так и из Строчей ехали. Престольный же праздник. Мы ездили в Средний и Верхний Алеусы, Пушкари” (Спиридонова Е.А., д. Новокузьминка Ордынского р-на). Еще сообщения: “На съезжий праздник Крешшеня, а летом на Троицу - приезжали в Малышеву из Бобровки, Аллаку... Аллакские-то замуж в Бобровку выходили. Родня там. На Аллаке были староверы и в Бобровке были староверы. Они и роднились. У них не церква была, а моленна... Были они кержаки” (Некрасова А.А., с. Малышево Сузунского р-на НСО; Спиридонова Е.А., с. Новокузьминка Ордынского р-на НСО).

На праздниках знакомились молодые люди - которые проживали, в основном, в соседних деревнях: «В Бергуле брали невест из Макаровки. Далеко брали. Съезжались на праздники. Материна родня приезжала к нам из Макаровки на Рожаство. А мы ездили через неделю к Новому году. Потом они приезжали к Троице” (С.Д. и Л.К. Трофимовы, пос. Кыштовка НСО). «На Богородицу (здесь, видимо, Успение Богородицы – Е.Ф.) мы ездили в Бергуль – девчата уже угощают орехом. Как раз там орехи поспевали. Большинство парни ездили приглянуть невесту» (Г.П. Федотов, д. Макаровка Кыштовского р-на НСО). Поддерживала традицию «брачных кругов» обязанность родителей самим подбирать сыновьям невест. По старому русскому обычаю сын высказывал только желание жениться, найти на ком жениться было уже задачей родителей. В период гражданской войны и коллективизации хозяйств, а также в связи с пропагандой атеистических идей круги брачных связей стали постепенно, но далеко не сразу, размываться.

Многие крестьяне православного вероисповедания держались того мнения, что, если по их небрежению пройдет брачный возраст сына или дочери и «случится кому-либо из них соблудить, то грех их на родителях». Именно эта родительская забота, обусловленная боязнью грехопадения, служила поводом самого активного участия родителей в устроении семейной жизни своих детей. Еще в начале ХХ в. и даже в ряде мест в 1920-1930-х гг.было не мыслимо без «родительской воли» жениться или выйти замуж. Анафеме подвергались родители, не научившие детей «страху Божию» и «уклоняться от всякого пути развращенного».

Женщина в крестьянской общине XIX – начала XX вв. являлась хранительницей очага, семейной культуры. Полевые и архивные материалы выявляют тот факт, что в конце XVIII – начале ХХ вв. многодетность в крестьянских семьях Сибири была характерна для большинства семей: на протяжении двадцати и более лет брачной жизни женщины периодически рожали потомство. Однако высокая рождаемость в значительной степени снижалась высокими показателями смертности, особенно детской. Судя по архивным материалам ГАНО, особенно была высокой смертность в сибирских селах в XVIII в. Статистические данные свидетельствуют о гибели детей в раннем возрасте, по причине чего многие семьи не относились к категории многодетных, хотя число рождений было, безусловно, множественным. Обращает на себя внимание факт наличия в семейных списках категории «вновь рожденных детей», которые носили имена ранее умерших (табл. 1).

Таблица 1. В Нижнесузунскую Заводскую контору о заводских подданных дело. Имянной список о имеющихся унижеписанных служителей женах и детях [59]

Если провести параллель с европейскими данными то, например, по данным М.К. Любарт, число детей в семье французского общества в этот период составляло в среднем 5,5 человека [60]. Однако заметим, что в отличие от стран Западной Европы этого времени, в России не получило развитие сознательное ограничение рождаемости, обусловленное ростом индивидуализма, желанием «жить для себя» и пр. [61].

Естественным и главным регулятором детности как для России, так и для Сибири, являлась высокая смертность. Смертность была вызвана, как правило, внешними факторами: эпидемиями, заболеваниями желудочно-кишечного тракта, смертельными исходами от полученных увечий во время работы и по бытовой неосторожности, а также из-за элементарной нехватки медикаментов и медицинского персонала. Во многом причиной высокой смертности была социальная и психологическая инертность населения по отношению к своему здоровью и здоровью своих детей. Наблюдения этнографа И.Я. Неклепаева, осуществленные в среде сибирских крестьян в XIX в., проясняют общую картину, характерную, видимо, также для более раннего периода. Исследователь отмечал довольно индифферентное отношение родителей к детской смертности. Определенное внимание уделялось лишь лечению младенцев от «испугов», «уроков», которые, по мнению русских Западной Сибири (Сургутский край), отражались на последующей жизни ребенка – после смерти. Сложилась ситуация, что, несмотря на массовые заболевания и смерти детей от дизентерии и дифтерита, сургутяне не придавали этим болезням особенного значения. На попытки врачей и полиции принять меры к локализации и профилактики этих болезней, крестьяне ответили так называемыми «дифтеритными беспорядками», то есть столкновениями с властями и отказом от прививок [62]. Инертное отношение к вопросам здоровья, вероятно, коренилось в буквальном понимании крестьянами христианской заповеди, что судьба и вся человеческая жизнь находится в руках Божьих. Этим же можно объяснить внимание к болезням духовного плана, которые в перспективе могли препятствовать детским душам вхождению в царство Божие.

Для XIX в., особенно для конца этого периода, семейные списки выглядели гораздо многочисленнее, а семьи включали значительное количество разновозрастных детей, т.е. семья стала соответствовать своему исконному русскому названию – «Семь – Я». Например, на 1896 г. в крестьянских семьях пос. Друцкого Усть-Тартасской волости Каинского у. у черниговских переселенцев, по нашим подсчетам, в среднем было 5,2 ребенка, в д. Шипицыно Шипицинской волости Каинского у. – 6,8 ребенка на семью и пр., что значительно превышает данные по XVIII в. [63] (табл. 2).

Таблица 2.