Просыпаешься и по‑прежнему остаешься, к несчастью, собой. Весь мятый, смотришь на вдавленный в стул изношенный кокаиновый спортивный костюм, меж тем котелок заполняют критические желудочные мысли. Свалявшееся комковатое лицо с трудом поддается процессу ежедневной ликвидации щетины. Теперь до тебя доходит мрачная правда. Этот порошок был поддельный. Зелень была поддельная. Все поддельное‑переподдельное. Морилка! Это морилка. Не красное дерево.
Пятница
– Но как этот гад разливался, какие фильмы крутил… Ну да, это немного, я вижу, что немного, и не собираюсь скрывать, что немного. Но вот сами увидите, как заберет, тут немного, но штука мощная, по‑настоящему мощная, шесть по одному и три, а один за два. Давай десятку, тогда покажу тебе, нет, ну правда крепкая, правда крепкая, здорово забирает, что я вам врать буду? Вот чтоб мне сдохнуть!
– Ну, – говорит Альфонс, по‑прежнему трезвый, как жопа, – встречу я этого говноеда, весь этот порошок в нос ему вобью, так что у него реладорм из сраки посыплется.
Понедельник, ранним утром
Дважды сильная рвота всухую. С двух часов ночи конвульсии. Несомненные симптомы накачки котелка до границ боли. Какая‑то общая неудовлетворенность и противные телевизионные галлюцинации. Необходима немедленная операция по ликвидации. Все данные в корзину. Резет всей системы. Все нужно будет начинать заново. Загрузить папки. Конфигурировать. Ярлыки. Утренний хлев, наполненный уриной информации. А организм не принимает ничего. Ни жидкостей. Ни твердых веществ. Так что же? Звонить другу?
Глюкоза нужна немедленно. Страшный какой выход. Только, Господи, пусть будет по чему выходить. Но мне плохо становится даже при одном воспоминании о той вечеринке с пасхальным вертепчиком в главной роли.
|
|
Мне не хочется. Ну не хочется. Не хочется так, что ну совсем не хочется.
Вторник
Ух какая сегодня Бася веселая, улыбчивая, сияющая. Она была на совещании.
– Вы даже не представляете, как нас хвалил директор.
В сущности, хвалил он так ее, потому что она менеджер, который руководит лучшим отделением Гамбургер Банка, потому что она выполнила план и благодаря ей мы все получим сейчас премию, да, но только премию, в чем мы, наверное, отдаем себе отчет, получат не все, ведь некоторые предпочли болеть, а за них работать пришлось другим, не так ли?
– Так или нет? – Бася игриво улыбается. – А знаете что? Директор хотел встретиться со мной. Он мне говорит: пани Бася, нам обязательно нужно встретиться, мы должны поговорить, кстати, вы замужем? Я даже не знала, что ему сказать. Почему он меня спросил об этом?
– Ты слышал, что несла эта корявая уродина? – Только в задней комнате Гоха становится собой. – Он спросил, замужем ли она. Корова глупая. Да я бы с нею на одном гектаре, а директор ее клеит. Такую корявую. Ты знаешь, какие у него телки? Я, когда была в Варшаве, видела, он с такой пришел, закачаешься, ты и представить себе такую не можешь, просто в голове не умещается, а она мне рассказывает, что директор клеит ее, Басю косоглазую. Она что, уже совсем придурковатая? Что у нее в ее головенке творится? А уж эти ее ноги, а, кстати, ты знаешь, что она не кончила институт? Не знаешь? Так вот, не кончила. Как попала сюда? Дурацкий вопрос, на каком ты свете живешь? Знакомства, все просто, ее папаша этот, ну, ты знаешь кто. Он знаком с тем шефом, ну, ты знаешь, кого имею я в виду? Дура глупая, думает, что я не знаю, что она, как читают лекции в институте, по телевизору только видела, в каком‑нибудь сериале, наверно. А ты знаешь, где эта стерва еще работала? В Макдональдс я спрашивала тех, кто там работал, говорят, такая сволочь была, тихо… прется сюда, ковыляет.
|
|
Понедельник
– Кшись, ты мне лучше покажи, как и что с этим. Тут? Где? Здесь? Ну, а когда с предохранителя снял, то что? Тут? Тут? Ага… погоди, сперва это, а потом тут, да? Ну, знаю, вижу, и что теперь? Дальше уже само? Ничего больше делать не нужно? Только нажать? Ну, раз ты так говоришь, то, значит, наверно, так и есть.
Война – отец всех вещей. Изобретение – мать потребностей. Потребности же генерируются машинками для производства башлей.
– Старик, придется тебе подкинуть еще две сотни, – говорит Кшись.
– Две? Чего так дорого? – спрашиваю. – За что две?
– Потому что джема нет, ты ведь не хочешь остаться без пальцев? – Кшись смотрит на меня без тени улыбки.
– Без пальцев‑гребальцев, – говорю я, но Кшися это не развеселило, видать, он давно не принимал жратвы и уровень серотонина, который возрастает после каждой, скажем так, трапезы, упал у него до уровня озверения.
– И еще мне полета за хлопоты. – Кшись отдает себе отчет, что результат подобного рода торговых сделок всегда в пользу тех, кто неколебимо стоит за подлинные ценности, правду, красоту, родину и традиционную кухню.
– Ты с меня шкуру сдираешь, – говорю я и вытаскиваю деньги.
|
|
– Было бы с кого сдирать. – Кшись непреклонен.
– Было… – Я протягиваю ему то, чего он так жаждет, а он мне то, что должен отдать.
– Чего, по уткам стрелять будешь? – спрашивает Кшись, пересчитав сумму и сменив модель физии с хари лажанувшегося с порошком альфонса на милую мордашку мальчика, которому мамочка только что бросила из окошка булку с маслом и ветчинкой. У других мальчиков нет таких богатых родителей, и они завидуют его везухе. Ведь ежели у Кшися хотимчик насчет венгерской колбаски, то никаких «отстань» или «подожди до ужина» быть не может.
– Нет, по тыквам, – грустно говорю я, потому что две с половиной сотни – это вам не хвост собачий.
– Не все то тыква, что блестит, – говорит заслюнявившийся Кшись. – Ну скажи, ответь, на хрен это тебе?
– К студню натереть, – горько говорю я. – Чего пристал, надо и все.
– Ты глянь сюда, такой так спроста не найдешь. Ты глянь, глянь, это ж автоматический, щелк и готово. – Кшись целится в плетущуюся с сумками старую тетку. – Таныгулова, – сообщает он и сжимает губы, – вот ей в спину стрельнул, бах.
– Ну, – говорю я, глядя на удаляющуюся тетку.
– Бах, бах, – изображает Кшись стрельбу. – Пушка что надо, просто так бы и поцеловал. Браток, вог я тебе говорю, это не то что пришел и все. Тут нужно понимать, знать, уметь, чуешь?
– Чую, Кшись, чую. Что у тебя из пасти смердит, – но последнюю фразу я предусмотрительно не произношу, поскольку в данный momento mori козырь в его руках и на его стороне правда, честь и красота.
– Пошли, поставлю тебе хот‑дог, – радуется Кшись, так как две с половиной сотни – это две с половиной сотни. – С двойной колбасой.
– Нет, мать приготовила обед, – отказываюсь я и чувствую себя гораздо лучше, сжимая в ладони металлическую рукоять.
– А что? – интересуется Кшись.
– Картошку с цветной капустой, – отвечаю.
– Без яйца? – спрашивает Кшись.
– Без, – говорю.
– А я только с яйцом, – говорит Кшись, – разумеется, жареным.
– А я только с колбасой, – говорю я, – разумеется, вареной.
– Как? – спрашивает Кшись, потому что картина вареной картошки, вареной цветной капусты и вареной колбасы категорически противоречит общепринятому и почитаемому канону блюд в этом засраном спальном микрорайоне города.
– Как накакал, – говорю, – так и съел.
Стоит ли дожидаться пришествия какого‑то необыкновенного воплощения Шивы, которое произведет вселенский смертомучительныи расхерач?
Вторник
Она – олицетворение суки. Эталон внутренней гнили. Источник всяческой неприязненности. Символ извращенных систем. Акт, прерванный неожиданной рекламной паузой.
Ой, Бася, Бася. Почему все устремляется к кровавым финалам чемпионатов мира по футболу? Ведь на самом‑то деле ты обычная молодая женщина. Которой просто хочется иметь шубу известного модельера.
Я знаю, Бася, ты хотела быть гидом автобусных экскурсий. Но со столь креативной внешностью у тебя не было выхода – ты стала менеджером. И все благодаря твоему папе. Потому что папа понимает. Папа умеет. Папа знает. Как подсказать несколько слов. Кому нужно. Как вылизать зад. Как влезть без мыла и дважды повернуться.
Понедельник
Какой день. Антициклон наконец уходит. Ветки задумываются, а не выпустить ли маленькие зелененькие листочки. Кучки, оставленные четвероногими нашими друзьями, скукоживаются и исчезают с тротуаров, как снег под первыми лучами солнца. Травка дешевеет. Солнышко блестит. Порошок без примесей. Еда наконец‑то доставляет удовольствие. В целом неплохо.
А тут Бася возвращается с рекламной кампании в супермаркете, где она заодно очень удачно отоварилась.
– Мирек, чай! – говорит Бася, копаясь в набитых сумках. – Смотри, Госька, что я себе купила, красиво, да?
– Покажи, – говорю я.
– Чай мне и Гоське, – говорит Бася. – Взгляни, Госька, ты даже не поверишь почем.
– Почем? – спрашиваю я.
– Кажется, я тебя о чем‑то просила, – говорит Бася. – Ты что, оглох? Печенье, шампунь, горошек, кукуруза – сегодня все было дешевле.
– А как рекламировала? – интересуется Гоха, щупая блузку.
– Сама, Госька, знаешь, что я тебе буду рассказывать. Я беседовала, показывала, представляла. Посмотрим, что из этого будет. На будущей неделе, может быть, что‑нибудь узнаем, наверно, что‑то получится, но не могу сказать сколько. Увидим. Директор звонил?
– Нет, – отвечает Госька. – Ой какая красивая, дорого стоит?
– В том‑то и дело, что нет. Говорю же тебе, Госька, сходи сама, посмотри, одежда, печенье, масло – все гораздо дешевле, я там полдня провела, но не зря. Не знаю, в чем дело, наверно, какая‑нибудь годовщина магазина.
– О‑ой, – говорит Госька, поскольку хочет получить отпуск. – Бася, все страшно красивое. А что с отпуском?
– С каким отпуском? – Бася ломает дурочку.
– На следующей неделе, – говорит Гоха.
– Ну да, как нет пути, так господи прости, да? Я должна подумать, Госька, заслужила ли ты его, – говорит Бася. – Нет, ты только глянь, этот крем просто страшное везение.
– Сплошь заграничные товары, – говорю я. – Сплошь заграничные.
– Послушай‑ка, – говорит Бася, – я что, сама должна делать себе чай?
Раскрою один секрет. Каждое утро Бася съедает сырок «Дарек» (зарегистрированная торговая марка), содержащий ценную вытяжку из полена. То есть самое лучшее. А «Дарек» – это вещь. Нет, я правду говорю. Тем более что для меня нет никакой корысти врать про «Дарек». Уж я предпочел бы придумать какую‑нибудь чушь позаковыристей.
– Сплошь продукты иностранного происхождения, – говорю я. – Тебе не стыдно?
– Ты идешь или мне самой делать? – говорит Бася. – Идешь или предпочитаешь заняться кассовыми отчетами за последние три месяца?
– Тебе не стыдно? – говорю я.
– Ну что такое? – гневно вздыхает Бася. – Такое я впервые вижу.
– Иди и сделай чай, – говорит Гоха, – или лучше я сделаю.
– Ты чего откалываешь? Знаешь же, что она трехнутая, так чего дурака валяешь? – спрашивает Госька, когда мы оказываемся в задней комнате.
– Я сделаю чай, – говорю я, – и тебе тоже.
– Погоди, я сама сделаю, – говорит Гоха.
– Да нет, я сделаю, а ты хочешь? – говорю я.
– Господи, Мирек, у тебя кровь идет из носа, – говорит Гоха, – иди в туалет и вытри.
– Сперва чай сделаю, – говорю я.
На светлых плитках пола появляются смешанные с соплями рыжие пятна.
– Иди в туалет и умойся. Ты выглядишь, будто у тебя размягчение мозга. Иди умойся. Я залью кипятком, а ты насыплешь сахара и принесешь, только не откалывай номеров. Ну иди, не стой так.
– Если ты по‑прежнему считаешь, – гипнотически говорит журналистка, ведущая программу в зеркале, и под взбитым блондинистым коком угадываются ее рожки, – что твой пенис имеет оптимальный размер, а твоя партнерша полностью удовлетворена вашими совокуплениями, то ты пребываешь в заблуждении и твоя жизнь являет собой ряд не слишком забавных анекдотов с печальным концом.
– Нет, я так не считаю, – говорю я.
– В таком случае чего ты ждешь? – спрашивает она.
– Не знаю, – говорю я.
– Тогда не стой столбом, – говорит она. – Отнеси чай, действуй.
Сегодня что, пятница? Пятница? Неужто, в задницу, пятница? В пятницу я способен многое простить. Способен рассказать Басе о своей эмоциональной жизни.
– Я не удовлетворен размером своего члена, – объявляю я, внося чай.
– Заплати в рассрочку за корзину с покупками, – говорит со смехом Бася, как будто ничего не слышала. – О, вот и чаек.
– Чай, – говорю я.
– Тьфу. Почему такой сладкий? – морщится после первого глотка Бася.
– Я подсластил, – говорю я.
– Но почему он такой сладкий?
– Я как следует подсластил, – говорю я. Как будто она не знает, что я забочусь о ней, как о собственной матери, что хочу, чтобы у нее было все самое лучшее.
– Сколько ты насыпал? Три?
– Девять, – говорю я. Как будто она не знает, что мне для нее ничего не жалко.
– Что? – давится Бася следующим глотком.
– Надо наслаждаться жизнью, – улыбаюсь я ей, потому что твердо знаю, что жизнью надо наслаждаться, и хочу, чтобы она чувствовала то же самое.
– Девять? – переспрашивает Бася, и глаза у нее становятся круглые от удивления.
Ловить каждую минуту, каждый миг. Брать от жизни все. Влечь плуг по сухой, каменистой почве. На каждом шагу выбирать крупные клубни и узловатые корни. Жевать их. Наслаждаться их наваром. Приветствовать каждый новый день с удвоенной силой биоксетина.
– Сахар крепит. Ты веришь в это? – спрашиваю я Басю.
– Что с тобой?
– Ты веришь в это? – спрашиваю я Басю.
– Мирек! – кричит Бася.
– Я не удовлетворен размером своего члена, – говорю я.
– Что??? – давится Бася. – Ты уже планировал отпуск? Так вот можешь больше не планировать.
– Почему ты пренебрегаешь качественными отечественными продуктами? – задаю я вопрос.
– Забудь о повышении, – говорит Бася. – Хотя мы будем говорить сейчас по‑другому. Я представляю твое дело соответствующим инстанциям. Так что не говори потом, что я бросаю слова на ветер. Все, я пишу отношение в дирекцию. С меня хватит твоего присутствия, мне в моем отделении такие сотрудники не нужны.
– Руки вверх, – говорю я и стреляю в нее из пальца, – ты в это веришь?
– Видишь, я отправляю факс в Варшаву, – говорит Бася, но бросает взгляд на сумки, полные замечательных покупок, и сменяет гнев на милость: – Ладно, у меня сегодня хорошее настроение, так что у тебя есть возможность все исправить, ты еще можешь извиниться. Ну?
– Ты веришь во внезапный спуск? – Я хватаю ее за руку. – Веришь в жизнь после жирного?
– Ты что, пугаешь меня? Мне уже надо бояться? Или еще нет? – говорит Бася, выстукивая на пульте незримый номер центрального отделения. Клик. Клик. – Сейчас увидим, кто поверит во внезапное расторжение договора.
– Но чего? Чего бояться? – улыбаюсь я Басе и отпускаю ее руку. – Ни в коем случае, Бася, тебе не надо ничего бояться, стремительный спуск – и ты уже там, а там тебя поджидает все самое лучшее: шведский стол, немецкое качество, французская артистичность, английская благовоспитанность, польское гостеприимство, русская душа, испанская мушка, итальянская пылкость, чешский фильм. Вот я стою у твоих дверей, Бася, и стучусь.
– О чем это ты? – спрашивает Гоха.
– О ней. – Я показываю на Басю. – Я освобожу ее от навязчивой идеи погребения себя заживо.
– Мирек, это уже действительно не смеш… – начинает Гоха.
– Совсем, совсем не смешно, – говорю я. – Вообще не смешно, потому что не должно быть смешно. Это должно быть более чем смешно.
Трупные пятна появляются через пять часов после установления факта смерти. Об ошибке речи не может быть: дозировка того, что мы называем жизнью, должна определяться индивидуально для каждого ожидающего. В случае отравления необходимо вызвать рвоту и сделать промывание желудка, разве не так? Так или нет, гиббона мать? Откуда у меня в руке взялась эта странная металлическая игрушка?
– Боже! – ахает Гоха, взглянув на бледное лицо Баси.
– Разрыв. Если кто‑то из вас нажмет «тревогу», получит дырку в голове. Сидите спокойно, и ничего вам не будет. Я знаю, как это действует. А тебя, сука, ждет путешествие через ад. Поняла? Регламент не до конца разъясняет действия в нетипичных ситуациях. Вы верите в это? Сфинктеры теряют упругость, отсюда возможность выделения мочи, экскрементов, иногда спермы, вы в это верите? Божественный акушер с видами на повышение объявляет временную моральную несостоятельность. Где ключи? Где ключи? Мы закрываем это гребаное отделение. Ключи. Сука, ключи. Ключи, сука. Давай, сука, ключи. Где ключи? Покажи, деточка, что тебе мама дала. Ты показываешь или нет, мать твою сучью?
Станца первая. После того как Бася обнаружила, что на уровне ее лица в нервно вздрагивающей руке зависла неподвижная металлическая штучка, означающая зачастую смертный приговор, с ее рожи осыпалась вся штукатурка.
– Ты классно выглядишь, когда двигаешься в дум‑дум ритме. Танцуй. Танцуй, говорят тебе.
Станца вторая. Бася, на тебя возложена ответственность, а ответственность хороша для зависимых от стресса, знаешь это? Катехизис мудрости Запада? Tao Те Burger King?
– С такой, как ты, я мог бы провести всю жизнь. Целыми ночами заниматься сексом и засыпать с рассветом. Танцуй, я сказал. Танцуй. А не то врежу по морде.
Станца третья. От удара униженная Бася падает на пастельное ковровое покрытие Гамбургер Банка. Изо рта у нее и с виска стекает ржаво‑коричневая жидкость.
Разрыв. В банкомате кто‑то стоит. Я открываю дверь. Дергаю. Лезу в карман и достаю: а) ножнички, б) оружие, в) дискету, г) фрагмент человеческого тела.
– Мы закрываем гребаное отделение, – говорю я перепуганной женщине, которую перед входом ждет ребенок с веткой в руке. – Закрываем гребаное отделение. Так что вы либо входите, либо выходите.
Нет ничего достоверней смерти, и нет ничего недостоверней ее часа. Но это не наш случай. На этот раз все достоверно. Радуемся и веселимся по сему поводу!
Разрыв. Ты, сука, чего ты хочешь? Сейчас я покажу тебе свою пенисоидальную игрушку. Иди сюда, сука, я тебе растолкую кое‑какие вещи. Оружие выстрелило. Что же ты, дрянь такая, наделала? Хочешь испортить приятное настроение, царящее в отделении? Хочешь испортить приятный пастельный интерьер? Смотри мне прямо в глаза. Действуй в соответствии с моим регламентом.
Станца четвертая. Бася ползет в направлении помещения для переговоров. Женщина в банкомате замерла с карточкой в руке. Беги отсюда. Раздается второй выстрел. Живые уже не вполне по эту сторону жизни.
На горизонте острова повышения. Большие, сочные, красивые. Буйная растительность, напоенная нектаром тропических плодов, соком разнузданных девушек и копуляцией с демонами. И как раз освободилась должность касика. Характеристики? Способный, амбициозный, энергичный, красноречивый, умение работать в команде. Это я.
– И куда же ты, падла, хочешь убежать? Что хочешь делать?
Станца пятая. Гоха поможет Басе доползти до заднего служебного помещения. И там Бася начнет выдавать известные фразочки. За что? За что? Господи, за что? За то, что конь без пальто. Так как возникает серьезное подозрение, что ты являешься компьютерно генерированной программой, которой для четкого действия не хватает нескольких необходимых инструкций. Так как уже некоторое время ты не получаешь эсэмэсок, а это значит, что в тебе больше нет необходимости. Так как в данный момент я являюсь решающим фактором, а у меня от ярости перехватывает горло.
Потому что жизнь кормится жизнью. Потому что жизнь кормится смертью.
Почему да почему, перестань ты повторять эти расхожие фразы из фильмов. Твой жалкий фристайл перестал возбуждать меня. Прошу тебя, овладей своим пошатнувшимся рассудком и вытри лицо.
Станца шестая. Бася в безумном порыве падает на колени перед наисвятейшим таинством платиновой кредитной карточки. Платиновая карточка – это престиж. Почему стоит иметь золотую или платиновую карточку Гамбургер Банка? Все очень просто. Теоретически в эксклюзивном магазине всех обслуживают одинаково. На практике (се ля жизнь!) бывает иначе. Платиновая карточка открывает множество дверей и позволяет устраивать дела, для других недоступные. Кроме того, если вы платите золотой или серебряной карточкой, к вам больше доверия. Такая карточка свидетельствует о том, что на основании вашей кредитной истории Гамбургер Банк всецело и полностью вам доверяет.
Станца седьмая. Вдруг – свист! Вдруг – визг! Вдруг – шип! Вдруг – скрип! Опять притворяешься, что тебе больно? И долго ты намереваешься вот так лежать? Станца седьмая с половиной. Пинок возвращает Басю к жизни. Станца седьмая и три четверти. Остальная часть коллектива полностью парализована.
Разрыв. Видение приходит, как конвульсия стебля. Как настоящий мятный вкус. Ступени общественной лестницы прогибаются у меня под ногами, словно они резиновые, сами подкатываются мне под ноги, эй, так это же не ступени, это эскалатор, я стою на нем, а он сам, я ничего, он сам, повышение за повышением, за повышением повышение, а за этим повышением еще одно повышение. Мамочка, у меня видение.
Станца восьмая. Бася, ты дрянная подделка памперса. Отечественный продукт без современной системы, вбирающей жидкость и пропускающей воздух. Более того, ты полностью использована. Ты – использованный памперс. Пропитанный кислой жидкостью. Вывод? Ты уходишь в отставку.
Разрыв. У меня капает из шнобеля.
Станца девятая. Куда, падла? Куда это ты собралась, спрашиваю. Лежать. Слушать. Я хочу, чтоб все по‑хорошему. Однако масс‑медиа в панике ищут новые темы. Секс, смерть, казнь, кровь. Рюхаешь, перед каким вызовом мы стоим? Дадим шанс масс‑медиа. Увеличим вместе рейтинг региональных каналов. Будем истинными христианами. Ты веришь в это? Так куда ж ты, сука, ползешь? Я тебе говорю: ты возвращаешься в ад поджаривать стигматы рахитичного бикини на своем мутировавшем теле. Ты грезила о бага‑ма‑бич? А вместо того чтобы жариться на пляже, будешь жариться на сковороде. Две сосиски на дорогу.
Только ни о чем не беспокойся. Медийная память длится не дольше нескольких недель. Потом никто даже не пукнет.
Станца десятая. Что? Рвота? Невроз пищеварительной системы. Продержись еще минутку. Sursum corda.[11]Бася. Как ответственная за преступления против рабочей силы ты номинирована на выселение из тела. Юдоль эта, переполненная затянувшимися конфликтными ситуациями, уже не властна над тобой. Открываются новые горизонты. Изобилие таблеток, которые позволят тебе есть любые лакомства без опасения набрать вес, а также наслаждаться потенцией двадцать четыре часа в сутки. Пожалуйста, улыбнись.
Станца десятая. Бася открывает дверь в комнату с сейфом. И поворачивается задом к стене. Район промежности у нее окрашивается каким‑то ржаво‑коричневым цветом. Что, внезапно потекло? Фу, как это неприятно, как противно. Не стану скрывать, это омерзительно! Бася, держи фальшивую улыбку до конца сцены, перерыв всего через несколько минут. И сними, ради бога, эти грязные шмотки.
Станца одиннадцатая. Стоит ли ждать второго пришествия Христа путем клонирования? Стоит ли ждать в нескончаемой очереди на квадрат получше? Бася, сколько нам лет, чтобы верить в подобную чушь? Ну так что, стоит? Я задал вполне конкретный вопрос и жду ответа! Что ты там хрипишь? Что нет? Что не хочешь умирать? Ну ты даешь!
Не порти приятной атмосферы, а то я тебе так врежу. Прихлопну. Ах, ты хотела бы увидеть свою семью? С семьей лучше всего выходишь на фотографиях, так что не говори глупостей.
Разрыв. Ты получаешь отлуп от действительности. Дискуссионная группа больше не принимает тебя. Ты не была удовлетворена ролью, которую должна была играть в реалити‑шоу? Я не удивляюсь. Но даю тебе неповторимую возможность преображения и обретения новой свинячьей тождественности. С помощью вот этого logoff устройства я аннулирую все незначащие дружбы, неизъятые флирты и нежелательные обязательства.
Вначале был свет, потом кто‑то влез в систему.
Станца двенадцатая. Спираль желаний, поставленная тебе в матку, привела тебя на ложный путь. На этой станции ты сходишь.
И вот я приношу в жертву себя.
Как копролит[12]казинообразного капитализма приветствуй своего Deo Optimo Extremo[13]нарочитого потребления и новых, помеченных охранной маркой знаков зодиака. Ты возвращаешься в страну неисполненных полуфабрикатов. AltF4.
Разрыв. Небытие. Из небытия в небытие. Ничто. Ничто ни на что. Ни на что это. Ни на что то. Все ничто. Ничто из ничто в ничто через ничто. А теперь глянь. Туннель поощрений. Что чувствуешь? Холодно? Металлическое дилдо, проникающее то туда, то сюда. А ты не мечтаешь об оральном? Не кажется тебе, что сейчас время для теплой кроватки и хорошего, стерильного night show с педрилами в горестной отвычке? Случалось ли тебе принимать орально реладорм? А анально? Нет? Ах, какая жалость, пани менеджер, какая жалость, извините, но у вас не будет оказии попробовать…
Раз. Мечись. Два. Мечись. Три. Проваливаюсь в середку. Четыре. А ты. Пять. Мечись. Шесть. Сразу же после центробежная сила швыряет черную точку, точно пятикилограммовый молот. Семь. Грехов, лишенных всякого смысла. Восемь. Заповедей. Девять. Врат в аду. Десять. В сопровождении утробного вулканического урчания.
Неужели наконец‑то у меня появился шанс опорожнить трубы от циничных объедков и дешевой издевки?
Нет. И возвращаемся к игре. На счет три, дорогая, на раз, два и три.
Прячешься. Или тебя прячут.
Разрыв. Пришел долгожданный вызов на расплату.
Ослепительный белый свет парализует зрение, но через минуту возвращается способность видеть привычные образы.
Мама впускает в комнату лучи утреннего солнца. Как бьет по глазам!
– Вставай, – говорит мама.
Из цветочных горшков, стоящих на мебельной стенке, капает ржавая жидкость. Однако. Чертова параллельная реальность. Добрались‑таки до меня.
– Мама? Уже? Который час?
– Да вставай, пора, – говорит мама.
Пугающая красная жидкость в пугающих землисто‑ржавых горшках.
– Мама, я сегодня на работу не иду.
Не иду. Я сую его в рот. Металлическое дилдо гравирует на нёбе золотой логин предвечной тайны. И – наступает тьма.
[1]В процессе многовекового общения народы что‑то перенимают друг у друга. Среди прочего поляки переняли у нас, разумеется, мат и используют его как в устной речи, так и в литературе, причем табуирование на него не распространяется, так как иноязычная непристойность, как заметил Кундера, таковой, в общем‑то, не воспринимается. Текст этой книги насыщен русским матом и польской вульгарной лексикой (мата в польском языке не существует), и переводчик считал своим профессиональным долгом воспроизводить его либо давать адекватное замещение. (Примеч. пер.)
[2]Коровье бешенстве.
[3]Severe Acute Respiratore Syndrom. – нетипичная пневмония (англ.).
[4]Ужонд охроны паньства – управление охраны государства (пол.).
[5]Заклад убезпечень сполечных – отдел социального обеспечения (пол.).
[6]«Работа делает свободной» (нем.) – надпись на воротах фашистского концлагеря Освенцим.
[7]Ничего нового (лат.).
[8]Район Варшавы на правом берегу Вислы.
[9]Стодневка – вечер в выпускном классе за сто дней до получения аттестата зрелости.
[10]В пробирке (лат.).
[11]Горé сердцá! (лат.)
[12]Каловый камень.
[13]Всенаилучшего Всевышнего Бога (лат.).