Нельзя больше видеться с этой мразью. В тот вечер она готова была на любого залезть. Так уж расстроилась из‑за Никиты, что просто не могла не найти другого утешения. Сергей Крупенин проследил за ней и уже сообщил домашний адрес.
Два посторонних человека знают о случившемся – сама Вика и этот парень с честными голубыми глазами. Сергей не проболтается, Вике тем более выгодно молчать. Но кто знает, как она поведет себя, если Никита, вернувшись, ее бросит? А ведь это вполне возможно: по возвращении он многое пересмотрит в своей жизни.
Позвонил по внутреннему Девятаев, сообщил, что охрана дважды прогоняла какого‑то придурка, который грозился вскрыть себе вены у входа в офис. На третий раз его скрутили и повели разбираться. Если верить этому парню, он хорошо знает Дарью Никитичну и переживает за нее. Боится, что заложников захотят освободить силой, и она может пострадать.
«Еще один верный друг, – подумал Андрей. – Хватит с меня этих друзей и подруг».
– Успокойте, дайте валерьянки, что ли. И пусть катится на все четыре стороны.
– По‑хорошему не хочет. Требует, чтобы мы его привлекли к переговорам. Якобы он сможет найти с похитителями общий язык.
– Ну так пообещайте, что привлечем. Жалко вам?
– Нам он не верит, хочет от вас услышать. Мы, конечно, можем…
– Откуда он вообще меня знает? – удивился Андрей.
Но сразу же вспомнил: многие газеты писали о его «временном исполнении обязанностей».
– Черт с ним, ведите сюда, только заранее предупредите, что я очень занят.
Увидеть такой «экземпляр» Андрей не ожидал. Даже черный цвет майки с портретом Че Гевары не мог скрыть, что она нуждается в стирке. Волосы, спадающие до плеч, тоже выглядели неприятно сальными. Жиденький клок на подбородке лишь с большой натяжкой можно было назвать бородой. Будь у него, Андрея Абросимова, дочка, он никогда не допустил бы, чтобы она якшалась с подобными личностями.
– Это вы? – уточнил с порога молодой человек.
– А вас как величать, уважаемый? – сухо произнес Андрей.
– Илья. Это не суть важно. Вы отдаете себе отчет, в какой опасности сейчас Даша? Ну, и все остальные…
Абросимов‑младший промолчал, считая вопрос риторическим.
– Я не имею в виду бандитов, я имею в виду силовые структуры. Вы ведь смотрите новости, читаете газеты. Да любому дураку понятно, какой теперь у них лозунг на вооружении: пусть тот, кто останется в живых, позавидует мертвым.
– Во‑первых, я с вами не согласен…
Андрей тут же пожалел о своих словах, потому что Илья с наслаждением кинулся в спор.
– Не сомневаюсь. Вам есть что терять. В свое время вы тоже крыли ментов и товарищей с Лубянки. А когда нахватались, поняли, что собственной службой безопасности не обойтись. Надо привлечь серьезные силы, чтобы охранять от народа награбленное. Значит, с этими, в погонах, надо дружить. Это на ваши деньги снимаются сериалы, где менты просто замечательные ребята – умные, душевные, бесстрашные. А эти менты людей в калек превращают! Нашего с Дашей товарища…
– Прекратите! – окончательно разозлился Андрей. – Или вас выведут отсюда.
– Не собираюсь я вам проповеди читать, – внезапно успокоился парень в майке с Че Геварой. – Имеющий уши слышит, имеющий глаза видит. А вам невыгодно смотреть в эту сторону. Было невыгодно до последнего времени. Но теперь все изменилось.
– Вы, наверное, партийный активист? – догадался наконец Андрей.
– У нас не партия, – парень гордо тряхнул своей жиденькой бородой. – Слово «партия» окончательно дискредитировано. У нас организация, и плевать мы хотели на все эти правила политической игры, в том числе на ваши выборы… Но я пришел сюда исключительно ради Даши. Единственный пункт, в котором между нами возможно взаимопонимание… Прошу вас: остерегайтесь людей в погонах. С бандитами можно договориться, но, если менты затеют операцию, какой‑нибудь свой «Вихрь» или «Ураган», мало никому не покажется, и вашим родственникам в том числе.
Андрей почувствовал, что устал – устал настолько, что нет сил приказать выгнать этого юнца.
– У вас есть готовый канал для переговоров с преступниками? Я с удовольствием им воспользуюсь. Может быть, у вас есть и деньги на выкуп – хотя бы одна треть суммы, на одного близкого вам человека?
– С деньгами вы уж как‑нибудь без меня разберетесь, раз получили в свои руки народное богатство. А вот переговоры вести я бы смог.
– Языком молоть? Тут я не сомневаюсь. Вы бы этих ублюдков сагитировали, сделали б товарищами по партии. Они бы у вас стали не простыми бандитами, а идейными… Короче, я уделил вам внимание, принял к сведению ваши речи. В случае нужды обязательно воспользуюсь вашими услугами. А теперь извините, я очень занят.
– Еще бы. В советское время целые министерства управляли тем, чем сейчас распоряжаетесь вы один.
«Провоцирует, – подумал Абросимов‑младший. – Жаждет, чтобы охрана намяла ему бока, спустила с лестницы. Только тогда удовлетворение от визита будет полным. По‑своему он прав: когда еще будет шанс пролезть в такой кабинет и высказать все, что думаешь?»
– Рад был познакомиться. В приемной меня ждут люди, нужно обсудить с ними дела.
– Счастливо оставаться, – с издевательской любезностью поклонился революционер.
Глава тринадцатая
Сотрудники Оперативно‑разыскного бюро не сидели сложа руки. Сотни людей были опрошены в районе, где нашли брошенную «ауди». Опросили соседей Абросимовых по элитному многоквартирному дому и по загородному коттеджному поселку. Составили список немногочисленных друзей и знакомых супругов. Никто из них не заметил у Никиты Анатольевича или его жены признаков угнетенного духа, беспокойства, тревоги.
Конечно, больше всего обрабатывали сотрудников службы безопасности «Сибстали». Требовали полного отчета о работе за последние два года. Как она была организована, какие рассматривались потенциальные угрозы? Кому выносили порицания, кого поощряли? Случались ли ЧП? Возможно, кто‑то докладывал о необычном происшествии, но это сочли ложной тревогой?
Конфиденциальные документы прятать не пришлось – в девятаевском отделе бумаге доверялось немногое. Состав инструктировали устно. Войны компания ни с кем из конкурентов не вела, поэтому показания сотрудников тоже не могли скомпрометировать руководство.
Плохо было другое. Девятаев жаловался Абросимову‑младшему, что деятельность его отдела полностью дезорганизована. Пять‑шесть человек из Оперативно‑разыскного бюро уже третий день являются в отдел с утра пораньше, смотрят на всех как на подозреваемых.
– Ходим по болоту: одну ногу вытащил, другая завязла. Отъехал по делу, тут же звонят – срочно требуется ваше присутствие. Приезжаешь – сущий пустяк, хренотень, которая могла бы подождать. Я уже начинаю думать, что они хотят таким образом отстранить нас от дела.
– Наверное, так и есть, – задумчиво кивнул Андрей.
– Это еще не самое худшее. Откровенно говоря, я и ваше доверие перестал чувствовать. Так очень трудно работать. Может, мне написать заявление, если у вас уже готова кандидатура?
– Понадобятся кадровые решения – я их приму. А насчет доверия… После того, что случилось, я должен рассмотреть все варианты. Выводы будем делать по результатам работы.
– Касательно результатов… Не поспешили мы с таксистом? – Девятаеву не хотелось признавать грубый ляп, способный подорвать его авторитет.
– Я тебя не виню. Не ошибается тот, кто ничего не делает. По самой кассете выводы есть?
– Сами понимаете, эти сволочи постарались не дать никаких зацепок.
– Мне информация нужна, а не оправдания. Мешают тебе работать – уйди на больничный, оформи отпуск. И в отделе оформи всем, кто тебе нужен. Нечего вообще таскаться в офис, работать можно и в полевых условиях.
– Ясно.
– Мобильники свои отключите к чертям. Возьмите на складе новые, их для вас зарегистрируют на другие фамилии, чтобы никто не мог вас никуда вызвать. И по месту жительства не появляйтесь. Дома пусть говорят: уехал отдыхать или лечиться. С вас ведь никто не брал подписку о невыезде.
– С какой стати?
– И работайте, ройте землю. Но так, чтобы с операми не пересекаться.
– Нам бы желательно знать, как у них движется.
– Этим я сам займусь, а вы действуйте. Ясно?
У Девятаева от избытка усердия вытянулась вперед нижняя челюсть, нос как будто удлинился и что‑то собачье промелькнуло в выражении лица.
– Как быть с Сергеем? – спросил он в надежде, что новый хозяин передумает и пожелает оставить Крупенина для обеспечения собственной безопасности.
– Я же ясно сказал: держать при себе, посвящать во все детали.
Абросимов не стал объяснять, откуда он будет получать сведения о текущей деятельности Оперативно‑разыскного бюро. В прошлом году было много проблем в отношениях с государством, и он с братом провели ревизию «своих людей» в разных структурах. Никита мельком упоминал фамилии, должности, давал краткие характеристики, сообщал, во сколько ему обходится дружба с тем или иным человеком.
Он придерживался мнения, что покупать начальников не стоит. Во‑первых, дорого, во‑вторых, в высоких кабинетах люди долго не задерживаются. Правда, на улице они не остаются, пересаживаются в другое мягкое кресло, но с новым человеком разговор нужно начинать заново.
Проще иметь дело с сотрудниками среднего, даже низшего звена. И привязывать их к себе не только деньгами. Например, можно брать на работу родственников. Такими «друзьями» Никита обзавелся в самых разных ведомствах.
Говоря о своем человеке в МВД, брат, как назло, упомянул только звание – капитан и имя – Володя. Отозвался о нем как о человеке грамотном, информированном, высоко себя ценящем.
Разговор между двумя братьями плавно потек дальше, и Андрей теперь проклинал себя: почему не притормозил, не выяснил до конца, не уточнил на всякий случай, кто этот капитан, в каком кабинете сидит.
Теперь он пытался выяснить это окольными путями. Например, потребовал от отдела кадров выдать работникам головного офиса новые анкеты для личных дел, где требовалось бы назвать место работы супруга (супруги). Анкетирование ничего не прояснило – ни у одной из женщин муж не числился в милицейских структурах.
Попытаться через Крупенина разговорить командированных в головной офис сотрудников, упомянуть невзначай «капитана Володю»? Мол, познакомились на чьей‑то свадьбе или в самолете места оказались рядом. Нет, это было бы слишком наивно. Не станут они радостно объяснять, кто такой этот капитан и по какому расписанию работает. Пожмут плечами, а сами намотают на ус.
Андрей ждал, что «друг» сам даст о себе знать в свете последних событий. Но капитан пока молчал. Набивал себе цену?
* * *
Услышав от Глеба о манере съемки, Федор Филиппович предположил:
– А если изнасилование тоже составная часть их стиля? Вообще говоря, заложниц не так уж часто насилуют. А тут сразу трое. Был еще один случай – за год с небольшим до похищения Елены Смелянской. Потом вся семья эмигрировала в Канаду, с ними сейчас поговорить не удастся, а материалы дела не хочу официально запрашивать. Найди у сыскарей капитана Балашова, попытайся его разговорить. Какую легенду придумать, тебе видней.
Глеб никогда не забывал, что не имеет права называть себя сотрудником ФСБ. Он ценен для «службы» именно как человек со стороны, чью связь с Лубянкой практически невозможно доказать.
– Весной вы как‑то упомянули про специальную межведомственную группу психологов.
– Все‑то ты помнишь, молодец. Замучили эти психологи ребят – настырные такие. Культурно послать нельзя, все согласовано на самом верху. Изучают поведение людей в стрессовых ситуациях. Обещают подготовить закрытое исследование для нужд силовых структур.
– Значит, и к сыскарям наведываются?
– Только не говори, что ты решил представиться психологом.
– Почему бы нет? Пусть мой интерес выглядит чисто теоретическим.
Генерал Потапчук редко смотрел на Глеба столь скептически.
– Сумеешь изобразить ученого?
– Психолог все‑таки, не ботаник, – пошутил Глеб.
Перед знакомством с Балашовым он в течение получаса смотрелся в зеркало не менее десяти раз, критически исследуя едва заметные метаморфозы.
В голове происходила активная работа. Из самых дальних уголков всплывали сохранившиеся познания по самым разнообразным предметам.
Звучала музыка. Глеб настраивался перед встречей.
– Ты всегда слушаешь такие печальные арии, что душа переворачивается, – заметила из кухни жена Ирина. – Так и представляется темное небо перед грозой, ветер, свинцовые волны и берега не видать. Сегодня вдруг с утра Вивальди, потом Моцарт.
– Хочется отдохнуть по‑настоящему.
– Я только «за». Так сегодня ты целый день дома?
– Не получается никак.
Сидя в кресле, он снова решил взглянуть на себя – поднес к лицу небольшое зеркальце из бритвенного набора. При каждом очередном «осмотре» корректировалась линия рта, прищур глаз, слегка разглаживалась складка на переносице, чуточку приподнимались вверх брови.
– Что с тобой? – поразилась Ирина, когда он появился на кухне. – Куда ты вообще собираешься?
– Ради чего я могу тебя покинуть? Только ради работы.
– Неужели? А мне показалось… Такие глаза у тебя бывают очень редко, только в те дни, которые мы проводим вдвоем от начала и до конца.
«Думает, намылился к другой, мысленно отметил Глеб. – Даже лучшие женщины на свете склонны искать везде и всюду объяснений».
– Для работы все важно. Даже выражение лица.
* * *
Балашов возился с бумагами, когда в комнату заглянул один из сослуживцев.
– Опять эти «большие ученые». Какой‑то звонил по внутреннему, тебя спрашивал. Я дал номер.
– Пока не перезванивал.
– Может, не понял, внизу дожидается?
Прошло еще минут десять. Капитан не любил неопределенности и спустился к проходной. Здесь он увидел человека в мешковатом сером плаще. Глеб надел эту хламиду, чтобы в глаза не бросалось спортивное телосложение «ученого», и дождь здесь оказался очень кстати. Руки «доктор» держал в карманах и раскачивался с носков на пятки.
– Это вы меня спрашивали? – недовольно спросил капитан.
– Если вы Балашов, тогда… – мягко и неспешно начал Слепой.
– А почему не набрали номер? – прервал сотрудник Оперативно‑разыскного бюро.
– Так надо было звонить? Значит, я не понял, извините. Я психолог.
Капитан только нетерпеливо махнул рукой.
– Знаю уже, общались с вашим братом.
– Я не лечу, я занимаюсь наукой.
– Да и я вроде не пациент.
Глеб объяснил, что его группа отвечает за тему «Синдром жертвы и синдром освободителя».
– Синдром жертвы – еще понятно. Состояние травматической психической инфантильности, когда пленник испытывает нечто вроде благодарности к похитителям за сохранение ему жизни и здоровья, – небрежно щегольнул познаниями офицер. – А что такое синдром освободителя? Ваше собственное ноу‑хау? Кстати, вы не представились.
– Извините, визиткой не обзавелся. Наверное, паспорт нужно было взять.
– А как же? – снисходительно усмехнулся Балашов. – В противном случае провести вас в здание будет очень проблематично.
– Фамилия Гаврилов Петр Никифорович… То есть Гаврилов фамилия, а Петр Никифорович отчество… – огорченный собственной рассеянностью, уточнил визитер. – Синдром освободителя характерен для участника силового освобождения – рано или поздно заложники начинают злить его своим неправильным поведением.
– Характерен? Так вы скоро докажете, что мы первые враги заложников, а бандиты – их лучшие друзья.
Глеб рассчитывал именно на такую реакцию. Он затеял эту провокацию, чтобы с ходу «завести» капитана.
– Тема возникла в результате наших продолжительных контактов с сотрудниками ФСБ. Многие из них делились именно такими эмоциями. Каждый раз заложники будто специально делают все наоборот и сильно осложняют им дело. Наша группа пришла к выводу, что закономерности тут быть не может. Заложники совершают правильные или неправильные действия одинаково часто – пятьдесят на пятьдесят. Значит, имеет место психологическая иллюзия, синдром.
– Эфэсбэшники, – поморщился Балашов. – Трудно мне, конечно, судить. Но у меня даже близко не возникало подобных чувств. Мне не нужно было искать оправданий своим просчетам, не нужны были козлы отпущения. А им, видимо, нужны. Вот и весь синдром. Это не синдром освободителя, а синдром непрофессионала.
Пока все развивалось так, как было нужно Глебу. Вечный конфликт между ведомствами тоже помог ему «подогреть» собеседника.
– Могли бы вы поделиться своим эмоциональным опытом? Где бы нам присесть? – Глеб беспомощно оглянулся вокруг.
– Что там с погодой? Кажется, дождь перестал. Прогуляемся пешочком, если вы не возражаете. Меня в последнее время завалили бумажной работой – сижу сиднем.
О давнем случае он рассказывал совершенно спокойно. С тех пор он не участвовал в освобождении заложников и других примеров привести не мог.
– Нам, конечно, повезло. Не буду говорить, как мы получили информацию, это к делу не относится. Вначале просто узнали про заложницу. Оказалось, ее держат уже полтора месяца, и от нас скрывали сам факт похищения. Мать заправляла всеми делами, отец к тому времени уже умер. Возможно, бандиты считали, что на женщину будет несложно надавить, она легче расстанется с деньгами. Но они крупно просчитались. Оказалось, что материнская любовь вовсе не безгранична. Эта тетка, как потом выяснилось, начала торговаться с ними, как на базаре. Как ей ни угрожали, она тянула в надежде сбросить цену. Хоть бы нам сообщила, чтобы мы параллельно вели поиски. Нет, молчала.
По удовольствию, с каким капитан вспоминал о давнем деле, можно было заранее судить о благополучном финале. Глеб иногда встревал с «психологическими» вопросами. Капитан отвечал на них односложно и снова переходил к внешней канве событий.
– Потом к нам поступил второй сигнал, очень важный. Заложницу могут вот‑вот убить, ее прячут на недостроенном заброшенном комбинате в пятнадцати километрах от Твери. Времени хорошенько спланировать операцию у нас не осталось. Высадились с колес, взяли в охват. На расстоянии километра залегли, стали приближаться ползком. У самых стен ребята обнаружили одну за другой три растяжки. Ребята у меня что надо.
Глеб кивнул, как будто хорошо знал подразделение и мог в качестве психолога подтвердить здоровую внутреннюю атмосферу.
– Лежим, прислушиваемся – мертвая тишина. Я, грешным делом, подумал: опоздали – бандиты успели убить заложницу и слинять. Но в любом случае это не повод давать отбой. Посылаю двоих внутрь, ждем. Пять минут, десять. Один появляется наверху в проеме, знаком показывает: «пока никого». Я запускаю еще одну пару. И вдруг женский крик. Наверное, так можно кричать, когда тебя режут пилой, да и то не уверен.
– Неужели в этот момент вы не почувствовали негативного отношения к такой неосторожной реакции? Она ведь закричала, увидев кого‑то из ваших ребят, и могла тем самым спровоцировать перестрелку, – Слепой высказал свои соображения с видом полного «чайника» по части спецопераций.
– Чувство радости оказалось сильнее, – уверенно заявил Балашов. – Радости, что женщина жива, что мы ее нашли. Я знал, что ребята не подкачают. Если сумели подобраться так близко, то уже не дадут развернуться противнику. Потом оказалось, что на заводе никого нет. Заложница сказала, что часа за три до нашего появления она слышала звук отъезжающей машины. Но не могла предположить, что ее оставили одну. Она сидела внутри трехметрового бетонного кольца. Когда‑то кран разгружал такие кольца и поставил их одно на другое, чтобы много места не занимали. Получилось нечто вроде круглой башни, из которой она никак не могла выбраться. Туда, внутрь, ей забрасывали еду и бутылки с минералкой. И еще дали детский совок, чтобы она свои отходы закапывала.
– И так целый месяц?
– Нет, на завод ее перевели примерно в то время, когда мы получили первую информацию… Так что вот вам, уважаемый товарищ ученый, реальная история. Пусть заложница глупо себя повела, но как можно осуждать человека в таком состоянии, тем более женщину. Я даже про себя ее не выматерил.
– А что она рассказывала про бандитов? Синдром жертвы наверняка успел выработаться за такой долгий срок.
– И тут ваша теория суха, «а древо жизни вечно зеленеет», – процитировал капитан. – Она просто ненавидела этих типов. Особенно одного, который на прежнем месте содержания ее насиловал. Бедняжку всю выворачивало, когда она давала показания. До сих пор помню, как она описывала его пальцы – тонкие, постоянно влажные.
– А другие? Как она к другим относилась? Синдром жертвы не предполагает одинаковой симпатии ко всем похитителям. Обычно жертва выделяет только одного. Именно он кажется добрым, сочувствующим – по контрасту с другими. Опытные похитители иногда этим пользуются и полностью подчиняют себе пленника, – Глеб продолжал разглагольствовать с интонацией человека знающего обо всем исключительно с чужих слов.
– Не было таких. Да она никого толком не видела и не слышала за весь этот срок. В комнате у нее валялся грязный мешок, его нужно было надевать на голову каждый раз, перед тем как кто‑то должен был войти.
Сиверов представил насилие над женщиной, которая собственными руками натянула на голову обычный мешок с запахом цемента или отсырелой картошки. Натянула и боится снять – взглянуть на насильника, запомнить его черты.
– А как потом? У нее не возникало проблем в обычной жизни?
– Без понятия. Это уже вопрос к вашим коллегам. Вы ведь наверняка заметили, насколько женщины живучи. Во всех смыслах. Как кошки. Природа позаботилась о запасе прочности. Наш брат по сравнению с ними слишком чувствительное создание.
Глава четырнадцатая
Номер личного мобильника Андрея Абросимова был известен узкому кругу лиц. Звонки в кабинеты руководства компании основательно фильтровались секретаршами. Но теперь сам Андрей попросил пропускать все звонки, в особенности от людей, которые отказываются представляться.
– Отказывается, Андрей Анатольевич, – почти радостно сообщила секретарша.
Она прекрасно понимала, что такой звонок может принести долгожданную информацию о пленниках, и поэтому волновалась.
– Подсылаете ко мне людей? – послышался в трубке незнакомый голос.
– Пока, извините, ничего не могу сказать. Мы знакомы?
– Владимир, – скупо представился человек на том конце.
Неужели тот самый капитан? Обозначился наконец, объявился!
– Очень рад. Нам с вами о многом нужно поговорить.
– Кто так делает? Не пойму, чего вы хотели добиться. Ваш человек, конечно, мастер перевоплощения, но на что он намекал? Что ему обо мне известно? Мы с вашим братом так не договаривались.
Никаких намеков неизвестному «капитану Володе» Андрей адресовать не мог. Или Девятаеву было известно о капитане, но он решил промолчать и начал свою игру?
Пока что Абросимов‑младший не спешил открещиваться от обвинений. Капитан не должен заподозрить, что собеседник ничего не знает о нем кроме имени.
– С намеками мы разберемся. Лично я в любом случае ничего плохого не подразумевал.
– Если даже вас беспокоило мое молчание, незачем было устраивать цирк.
– Хорошо‑хорошо. Обещаю удовлетворить все ваши претензии.
– Если я молчу, значит, надо потерпеть, – произнес капитан уже гораздо спокойнее.
– Я бы очень хотел встретиться, – гнул свое Андрей. – У нас найдется тема для разговора.
* * *
Плащу было кого послать на рекогносцировку по улицам подмосковного городишка. Поручик – мастер следовать невидимкой, Бубен – перевоплощаться. Один оказался на улице в натуральном своем виде – с прилизанными на пробор волосами и бледным, почти бесцветным лицом, где все возможные краски были приглушены до полной неопределенности. Другой в виде опухшего алкаша‑«хроника», в нелепой, не по возрасту байке с капюшоном и эмблемой группы «Король и Шут» на спине.
Бубну очень нравилось переодеваться в женское, хотя он не был ни трансвеститом, ни «голубым». Женские маски всегда казались ему более интересными, чем мужские. Но в команде его могли неправильно понять, поэтому «менять пол» Бубен не стал.
Плащ выделил обоим два часа времени. Им предстояло независимо друг от друга выяснить, знает ли кто‑нибудь о местопребывании заложников.
От Узбека анонимные «наводчики» не могли узнать про убежище. Он сел за решетку до того, как оно появилось, и после выхода еще не успел туда наведаться. Вне убежища любое упоминание о нем было под запретом – Плащ следил за неуклонным соблюдением этого правила. Он всегда повторял, что молчание – это жизнь и свобода.
Перед тем как организовать захват на федеральной трассе «Балтия», Плащ еще раз проверил своих людей. Он хотел быть уверен, что никто из них не говорил Узбеку об убежище. Результаты проверки убедили его окончательно: адрес не засвечен.
Теперь у Плаща возникло подозрение, что наводчики могли следить за похищением. Они могли следовать по трассе за машинами Абросимова‑старшего и охраны. Потом отследить перемещения банды с «уловом».
Плащ не сомневался, что совершить похищение им в любом случае позволят. Он не боялся ловушки, но слежки опасался. «Хвоста» не заметил, но решил еще раз все тщательно проверить.
Небольшое здание, в котором держали заложников, было выбрано не случайно. В начале пятидесятых годов в ожидании скорой войны против Америки и НАТО на окраине городка была уложена под землю сварная труба одного из резервных стратегических газопроводов, неразличимого с воздуха по всей своей длине.
Газопровод ни разу не использовался. Со временем он перестал соответствовать новым техническим нормативам. В нескольких местах целостность его была нарушена при производстве строительных работ. Оказалось, что газу так и не суждено потечь по этой трубе.
Зато по ней можно было передвигаться. Диаметр позволял, согнув ноги в коленях и спину в три погибели, переступать с ноги на ногу.
Подмосковный городок разросся, давно забытая подземная магистраль уже пересекала городскую черту, окраинные здания оказались совсем рядом. Усилиями членов банды был прокопан лаз длиной чуть больше десяти метров от угла подвального помещения до дыры, вырезанной в трубе автогеном. Выход находился на расстоянии ста с лишним метров.
Именно этим путем проследовали с небольшим интервалом два человека. Теперь Бубен и Поручик кружили возле убежища.
Поручик старался слиться с пейзажем городишка и его населением. Прошел почти час с тех пор, как он покинул своих товарищей, но ни один из жителей не задержал на нем взгляда, не зафиксировал его образ. Поручик привлекал внимание меньше, чем дерево или припаркованный «москвич».
Он мог застыть там, где неподвижность казалась естественной и его видно было только со спины. Мог медленно пройти там, где все проходили медленно и его заслоняли другие фигуры.
Бубен же, наоборот, привлекал к себе внимание. Колоритная личность на самом виду – кто заподозрит в таком типе человека желающего остаться незамеченным и неузнанным? Он так талантливо гримировался, что его можно было долго рассматривать просто из любопытства.
Бубен мылся каждый день даже при отсутствии горячей воды, но потрясающе убедительно принимал облик запаршивевшего бомжа – казалось даже, что от него воняет.
Будучи внешне симпатичным малым, он мог с легкостью перевоплотиться в сутулого плешивого уродца с впалой грудью и кривыми ногами.
Методы наблюдения у Поручика и Бубна тоже были разными. Первый обладал пронзительным зорким взглядом, второй же не столько всматривался, сколько принюхивался, доверяя чутью.
И тому и другому не все вокруг понравилось. Особенно одна из пятиэтажек‑«хрущоб». Жилой дом стоял довольно далеко от места содержания заложников, но при наличии оптики входы и выходы из убежища великолепно просматривались.
Именно это обстоятельство заставило Поручика перебраться поближе к этой «хрущобе». Окна как окна – ничего необычного. Переменив место, он снова застыл возле кучи рыжей земли, вывороченной ради ремонта отопительной магистрали. Краем глаза стал внимательно изучать балконы и стену.
Потом вошел в один из пяти подъездов. Поднялся на плоскую, залитую битумом крышу. Его появления там не заметил никто, а сам он увидел достаточно…
Бубен нашел себе собутыльника – такого же колоритного, как и сам. Скинулись на дешевое вино, не спеша «раздавили» бутылку в замусоренных дворовых кустах.
Потом перебрались на солнечное место, громко разговаривая и оживленно жестикулируя. Сцепились с каким‑то сознательным пенсионером в спортивных штанах, который вздумал их шугануть. Поругавшись вдоволь, отправились за пивом, чтобы промочить натруженное горло…
По возвращении каждый отчитывался по отдельности – Плащу важно было получить независимые версии.
Поручик стал ворчать по поводу «чучмеков»:
– И здесь их до хера. Расплодились, как саранча. Что за дела такие? О чем менты думают, почему бритых не спустят? Одно хорошее дело затеяли и то спустя рукава.
По делу он сообщил следующее. На крыше на одной из телевизионных антенн закреплен миниатюрный «глаз».