ПОЛЕВЫЕ КАЧЕСТВА ОДИНОЧНОЙ ГОНЧЕЙ 2 глава

На самом деле основой всех хитростей зайца является двойка и скидка с неё, а также затаивание на лежке. Всё остальное – от лукавого.

Ведь тот, кто много тропил зайцев в одиночку или вместе с гончей собакой, навряд ли согласится, что тройка – обычный приём у зайца. Тройка – это редкая случайность, и если она не сопровождается скидкой, то в разряд уловок её отнести нельзя. Петля, если её рассматривать в истинном понимании этого термина и не путать с двойкой, встречается чаще чем тройка и не представляет препятствия для собаки, т.к. след при этом не оканчивается тупиком. Петля - это когда возвратный след идет в стороне от приходного и только пересекает его под определенным углом. Обычно собаку не задерживает такой маневр, и часто она просто выбрасывает такие «кривули», выбирая более свежий след. Так что главный приём запутывания следа у зайцев – это двойка, когда он точно повторяет возвратным следом приходной, а затем скидывается под прямым углом серией мощных прыжков за какое-то укрытие, собирая лапы при приземлении и толчке в одну точку. И делает эти двойки перед лежкой практически любой заяц и не одну-две, а всегда не менее трех. Кроме того, делая двойки, заяц, как правило, норовит остановиться на лежку таким образом, чтобы с неё контролировать не только сам концевой след, которым он пришел на лежку, а и предшествующие, даже еще перед первой двойкой, но обычно после неё. Русак ходит за сутки больше беляка - в пределах от двух до пяти километров, но характер его поведения во многом повторяет манеры беляка.

Лисица никогда не прячет свой след, как зайцы, и проработать её след для гончей не представляет затруднений, хотя и у неё встречаются «перекресты», которые практически не затрудняют собаку. Но суточный ход лисицы значительно длиннее, да и режим «работы» у неё иной. Средняя длина суточного нарыска лисицы в лесных угодьях в среднем 6-6,5 км и только в полях достигает 8-15 км. Встает она с лежки значительно раньше зайца, еще по свету, где-то около 15 часов, и задерживается в поиске до 8-9 утра, т.е. и ложится на дневку опять по свету. Днем обычно лежит, но голодная бродит и днем. Если она лежит не в норе, а наверху, то на лежке не задерживается и никогда не таится как заяц, стараясь заблаговременно покинуть беспокойное место.

Как правило, гончая, попав на следы, которые она чует и начинает работать по ним, добирая зверя до его подъёма, чаще всего ведет себя по-разному на следах зайцев и лисицы. По лисице редкая гончая делает эту работу молчком, как по зайцу, а практически всегда со сдержанной отдачей голоса. По следам зайцев большинство собак обычно молчит, хотя в последние годы мы все чаще встречаем гончих, не следующих этому правилу. Иногда при глубоком полазе это качество даже полезно в практической охоте: брехнула где-то вдали собака два-три раза – иди туда, и ты скора будешь в сфере гона, который вот-вот начнется. Но длительная брехня, особенно без заметного продвижения, да еще подчас неотличимым от гона голосом, конечно, крупный недостаток, переходящий в порок.

Добор собакой зверя до его подъёма молчком сейчас уже не называется добором, скорее всего по той причине, что мы обычно его не наблюдаем, – мы редко видим собаку в полазе, если она молчит, и не знаем, что она делает. Добором сейчас принято называть лишь проработку гончей следа со сдержанной отдачей голоса – отдельными взбрехами. Вот тут мы можем подойти и воочию убедиться в том, что и как она делает.

Конечно, не всегда гончая находит в угодьях достаточно свежие следы, которые она в состоянии проследить до лежки зверя. Бывает, что ей мешают забойные дожди или обильный ночной снегопад а также другие неблагоприятные погодные условия, когда зверь не покидает лежки и не даёт следа. Но там, где живет зверь, тем не менее, гончая всегда обнаружит признаки его обитания и тогда только по этим отдельным запаховым точкам, так сказать, маякам, будет искать.

В практике охоты в разных компаниях, а особенно при работе экспертом на полевых испытаниях, где приходится наблюдать много собак разного происхождения, из разных регионов их разведения и разных владельцев, сталкиваешься с удивительным многообразием полаза у разных гончих, описать которое практически невозможно. Крайние пределы этого многообразия: полное отсутствие полаза – с одной стороны, другая крайность – исчезновение гончей сразу же с напуска, когда она скрывается с глаз на первых минутах и бесследно пропадает на час-два, а то и на сутки-двое, по прошествии которых появляется перед владельцем, словно она отбежала на какие-то 5-10 минут.

Правда, когда гончая не показывает полаза при конкретном своем выступлении на полевых испытаниях – это не всегда говорит, что у неё его нет. Возможно, она оказалась больна в данный момент, вполне возможно, что она слишком перенервничала из-за непривычной обстановки, предшествующей её напуску, и у неё попросту нервный срыв, а может быть она вообще работница «по охотке». В этом случае мы сталкиваемся, скорее всего, либо с неустойчивой нервной системой собаки, либо вообще с недостаточным развитием в этой собаке её охотничьего инстинкта, что одинаково неприемлемо.

Другая крайность еще более загадочна. У меня была такая собака под кличкой Докука. Так вот, эта Докука пропала в первый же выход с ней в угодья. Прогуляли они со своей однопометницей всё утро по весенней пестрой тропе, ничего не подняли, хотя стали уже интересоваться заячьими «орешками», а к обеду, когда мы собрались уезжать, её при нас не оказалось. До ночи мы трубили и кричали, а появилась она только на рассвете следующего дня. Со временем она начала вполне сносно работать, но эти исчезновения повторялись с фатальной периодичностью. Более того, она могла в смычке повозиться на жировке и еще до подъёма пропасть или сделать это после того, как этот заяц будет добыт. После её исчезновения мы крайне редко слыхали её голос где-то вдали. Как правило, она просто пропадала. Я с этой выжловкой промучился две осени и единственно, что сумел установить: она на махах во времена своего умопомрачения обходит огромную территорию (один раз её наблюдали в 8 км от места наброса), нигде не задерживаясь и игнорируя все попадающиеся на её пути следы. Утомившись - к ночи, а то через сутки - двое эта дурь проходила, и она являлась на место, где была, наброшена.

Встретился я с таким же придурком и на крупных межобластных состязаниях в Кировской области в 1973 году. Самое удивительное, что такой номер «отмочил» полевой чемпион, до этого получивший 2 диплома I и 3 диплома II степени по зайцу-беляку, ч. Зажигай II 1699/рг Н.М.Назарова (г. Москва). Он был наброшен 27 сентября в 10.41, показался за час на глаза два раза и пропал, появившись точно на месте наброса лишь через двое суток в 11.40 29 сентября.

На мой взгляд, это примеры явного психоза, когда внутреннее побуждение к бегу, к движению, полностью поглощает охотничий инстинкт, превращая полаз в бездумную механическую скачку до предела физических сил.

Так что, и неторопливая прогулка гончей под ногами охотника и фанатичный активный ход в неведомые дали без попыток розыска зверя, полазом называться не могут – это физкультура, физические упражнения под открытым небом, но не полаз. Полазом может назы­ваться только розыск зверя, и хорошую гончую в полазе видно сразу.

Прежде всего об этом говорят огромная сосредоточенность, азарт и весь напряженный её ход, постоянная готовность к встрече со следом и с самим зверем и страстное желание этого добиться. Нам всем известно выражение «чутьё по ногам», но у гончей с хорошим полазом всё подчинено чутью, и она действует по противоположному принципу: «ноги по чутью». Так что быстрота полаза, прежде всего, зависит от чутья собаки и ежеминутно контролируется его возможностями. В принципе гончая не может себе позволить вольности отвлекаться от задачи найти зверя, для чего она должна всё время идти с «включенным» чутьём, если можно так сказать. Еще большего напряжения требует проработка найденного утреннего следа, будь то зайца или лисицы.

Утренний лисий след для гончей, если он доступен для её чутья, – работа простая. Сытый зверь, не торопясь, прорисовал аккуратную цепочку своих следов. Расстояния между отпечатками лап незначительны и удивительно равномерны, а сам рисунок вьётся пологой змейкой без резких поворотов и углов.

Совсем другое дело в случае с зайцем. Предутренний след после ночного перерыва, который доступен для чутья гончей, и, большинство которых чует его примерно полдня, начинается с жировки. Это или утолоченное место у упавшей осины, или хаотичные запутанные кружева практически сплошного следа в бору, где наползал беляк, скусывая побеги и почки черничника, или такого же характера след на поляне или просеке в ельнике, куда он пришел полакомиться побегами малины. Во всяком случае, след на жировке – это сплошной след с крайне незначительными расстояниями между отдельными отпечатками лап. И даже прерывая кормежку и переходя на новое место, чтобы продолжить её, его следы спокойны и расстояния между ними короткие. Но стоит зайцу закончить жировку и отправиться на лежку, – след сразу же становится более собранным, прыжки энергичными, длинными, а расстояния между отпечатками лап разве только в полтора раза короче его гонного следа, когда он спасается от опасности. Уходя с жировки, беляк редко откажется пройти своими тропами, которыми он с одинаковым успехом пользуется как зимой так и по чернотропу. И свою первую скидку, как правило, он делает с тропы. Далее идут двойки и скидки с них уже вне троп, а это уже серия тупиков.

Зайцы, конечно, уникальные животные, и так заложить свой след, от простого к сложному не дано практически никому, за исключением лишь медведя, который, вне сомнения, умнее всех зверей в лесу. Заячьи уловки все-таки стереотипны, в основе наследственные, и исполняются, скорее всего, не от великого ума, а автоматически, хотя какое-то соображение отрицать нельзя. Медведь же настоящий интеллектуал и, кроме того что он несоизмеримо сложнее, запутывая след, использует тропы, дороги, неоднократные проходы своим следом, лазания по валежнику и замысловатые скидки, он иногда и пятится задом с дороги, что никакой другой зверь сделать еще не догадался.

Но наш разговор о лисице и зайцах, поднять которых главная задача гончей в полазе. Подъём зверя – это окончательный его этап, а вот как он исполняется, говорить, на мой взгляд, следует в другом разделе её полевых достоинств – добычливости.

ДОБЫЧЛИВОСТЬ

Действующие правила полевых испытаний гончих излагают требования к этому качеству следующими словами: «Добычливость – умение гончей быстро находить зверя, оценивают с учётом времени между напуском и помычкой. При оценке добычливости учитывают также характер местности, плотность зверя, сезон и время дня. Наманивание гончих на шумового зверя допускается в исключитель­ных случаях и только по разрешению экспертной комиссии ». Как видите, изложение достаточно громоздкое, если сравнивать с текстом правил 1925 года, когда впервые было выделено это свойство как отдельный элемент работы. Тогда характеристика

была очень краткой: «Добычливость определяется скоростью и уменьем найти зверя ». Сама разница этих двух характеристик является лишь иллюстрацией того, что со временем как сами правила, так и формулировки отдельных требований к ним, изменялись и уточнялись. Здесь как раз мы наблюдаем всю пророческую глубину смысла § I Правил полевой пробы гончих от 7 марта 1901 года, где, в определении задачи этой пробы, буквально было записано: «Полевая проба имеет ближайшей целью выяснение природных (рабочих) качеств гончих собак и, во­обще, разработку установленных и устойчивых понятий о полевом досуге гончих ». А вот эта разработка «установленных и устойчивых понятий» и породила как выделение добычливости из понятия полаза в самостоятельное качество, так и последнюю её характеристику. Конечно, было бы слишком наивным думать, что добычливость, как полевое качество гончих, не привлекала внимание гончатников до 1925 года. Но этот год действительно явился переломным по одной простой причине. Дело в том, что при охоте со стаей добычиливость не представляется столь важным качеством, да и практически всегда трудно определить какая из стаи собака побудила зверя – всё равно какая-то его столкнет, и гон начнется. Но у одиночной собаки знать это качество очень существенно, поскольку если она не добудет зверя, то вообще ничего не будет, и охота превратится в бесцельное шатание по лесам и полям. Вот почему впервые, принимая правила испытаний одиночной гончей, а приняты они были именно в этом году, пришлось выделить из понятия полаза, как отдельное свойство его, – добычливость.

Если мы немного отвлечемся от гончих, то, строго говоря, добычливость, как элемент работы, присуща любой охотничьей собаке по любому зверю или птице. В любом случае зверя или птицу собака, прежде всего, должна найти, т.е. добыть, и лишь потом наступают следующие действия по специфике каждой охоты. То же самое и на любых полевых испытаниях. Даже на испытаниях по привязанному медведю лайка должна дойти до него по следу и обнаружить его. Но ни в одних правилах испытаний, кроме как для гончих, это качество не выделено и отдельно не учитывается. Более того, если мы внимательно прочитаем правила испытания лаек по белке, то увидим, что уровень оценки собаки по этому зверьку определяется в основном по её добычливости. И степени присуждаемых дипломов напрямую зависят от количества найденных белок в единицу времени, хотя сам термин «добычливость» упоминается в тексте правил всего один раз, да и то в приложении.

Уникальность правил полевых испытаний гончих со своей отдельной графой «добычливость» в общем ряду правил полевых испытаний всех охотничьих собак, конечно, не случайность и объективно отражает особое своеобразие самого поиска зверя, по которому работают гончие. А главные «виновники» в этом, вне сомнения, наши зайцы со своими хитро-мудрыми следами перед лежкой и удивительной тайкостью на ней. Ведь слишком наглядно мы можем наблюдать иногда полную беспомощность собаки на уже найденных следах: и гончая показывает, что чует наброды, и заяц явно где-то здесь, но ничего не получается – поднять она ничего не может. А, с другой стороны, поражаешься, с какой сноровкой и сметкой, едва прихватив жировку, и словно играючи, в какие-то минуты собака зальётся по зрячему и поведет этого мудреца. Вот эта разнокачественность результатов заключительного этапа полаза – подъёма зверя – и заставила выделить добычливость в отдельное качество полевого досуга гончей, поддающееся оценке.

В начале раздела о полазе гончих я уже приводил высказывания наших классиков об идентичности полаза с поиском легавой, но в то же время отметил и отличие их в части связи охотника и собаки в процессе самого этого действия. Но взаимодействие визуальное с легавой и на слуху в случае с гончей – это только первое отличие. А второе и главное заключается в том, что легавая проходит полосу своего поиска «частым гребнем», практически не оставляя не обысканных мест, в то время как гончая за то же примерно время должна обыскать значительно большее пространство и, конечно, не в состоянии обследовать его в деталях. И тем не менее, как легавой, так и гончей, вменяется в обязанность не оставлять не найденными в полосе своего розыска ни дичи, ни зверей. Казалось бы тут явное противоречие – где же гончей найти всех зверей в километровой полосе, когда она проходит своим поиском только часть её и притом – меньшую, в то время как легавая при правильном поиске исследует свою 150-метровую полосу вдоль и поперек.

Но противоречие тут кажущееся, поскольку, как легавая, так и гончая, разыскивают объекты своей страсти преимущественно разными путями: легавая ищет непосредственно птицу, а гончая, прежде всего след и только по нему уже зверя. Гончая, игнорирующая следы и ищущая зайца только верхним чутьём на лежке, неважная гончая, и добычливой быть она не может: слишком долго и много ей надо проскакать в полазе, чтобы очутиться в непосредственной близости от лежки зайца и «схватить» его самого на чутьё. А вот найти место обитания каждого зверя в полосе своего полаза, обнаружив его следы, и добраться до него – это и есть основная задача любой гончей, и она выполнима, если гончая обладает удовлетворительной добычливостью.

Поднять зайца можно и без помощи собаки, что сплошь и рядом случается с нами на охоте. Более того, среди нас иногда бывают особо удачливые, из-под которых зайцы выскакивают постоянно. К примеру, мой покойный друг из Богородска Нижегородской области Михаил Анатольевич Курепанов, кстати сказать, первый владелец Варнака К.А.Орлова – отца знаменитого ч. Набата 1235/рг, оставившего очень полезный след в породе русской гончей, являлся одним из таких. В период безвременья в предзимнюю пору по жесткой промороженной тропе, когда жалко бить ноги гончим, он самозабвенно шатался по полям за русаками, как он любил выра­жаться, «на выскочку», и очень успешно. Конечно, таким мастерам помогают огромный опыт, знания и «железные» ноги. Но прежде всего, вне сомнения, знание, где может лежать заяц, а где его нет.

Опытную гончую также ведут по угодьям в полазе её знания, приобретенные в результате индивидуального опыта. Она также выборочно ведет поиск, как опытный охотник, и проверяет только места возможного нахождения зверя, выбрасывая пустые. Но у гончей по сравнению с охотником неоспоримое преимущество – у неё есть чутьё, и она не только предполагает, но, используя своё обоняние, в большинстве случаев и знает, где его искать. Ведь одно дело топтаться по всем возможным местам для лежек зверя и совсем другое – подойти следом к конкретному участку и проверить только его.

Огромное значение играет также и знание гончей угодий, где ей приходится работать. В знакомом месте собака смелее и активнее идет в полаз, а главное – она, прежде всего, старается проверить все участки, где ей удавалось поднимать зверя, почему сплошь и рядом, в общем-то, средних достоинств гончая в своих привычных угодьях проявляет чудеса добычливости.

Когда гончая добирает лисицу, след прост и без затей доведет до лежки, так что тут работать по месту и не приходится. На мой взгляд, добрать лисицу по заревому следу для гончей не требует и никаких умственных усилий. Тут действуют только её наследственные безусловные рефлексы: двигайся в направлении усиления запаха, и успех обеспечен. Конечно, надо при этом, прежде всего определить направление следа, чтобы не отправиться в пяту, но сам механизм движения в принятом направлении по следу, безусловно, наследственный акт.

Однако роль опыта гончей и способности применить его на практике несоизмеримо возрастают на заячьем следу. Тут мало наследственного инстинкта двигаться по следу зверя в его направлении, а надо работать и головой, что в науке принято называть рассудочной деятельностью.

В связи с этим суждением следует несколько отвлечься и затро­нуть недавно еще очень щекотливую тему. Как христианская религия, так и марксизм-ленинизм, который мы совсем недавно исповедова­ли, полностью отрицают наличие рассудка в животном мире, кроме как у человека. Последняя доктрина оставляла им лишь инстинкты: безусловные и условные, сложные и простые, но никак не рассудок, даже в его зачаточной стадии. Но наука не стоит на месте, и за последние полстолетия уже накоплен и опубликован огромный объём информации о том, что животные, особенно высшие, способны и рассуждать. Они способны экстраполировать, т.е. не только оценивать события, но и предвидеть, сопоставлять их и принимать на основе своего предвидения правильные решения. Исследования способностей человекообразных обезьян, дельфинов, ластоногих, псовых, врановых и других животных совершенно по-новому поставили эту задачу, и дали поразительные результаты. Основоположником изучения рассудочной деятельности у собак в нашей стране явилась группа учёных во главе с профессором Московского университета Л. В. Крушинским, работа которых «Экстраполяционный рефлекс и его роль в эволюции поведения животных» (27) является и для нас фундаментальной. Вот главные заключения этой работы: «Мы считаем, что существенной чертой поведения, выполняемого на основе элементарной рассудочной деятель­ности, является то, что животное способно... улавливать простейшие законы статистических и динамических связей, существующих между явлениями среды, и, оперируя ими, составлять программу своего адаптивного поведения... Способность животных к экстраполяции позволяет им, на основе уловленной закономерности изменения определенного процесса, предусматривать закономерность его последующего изменения… При этом используется информация, которая унаследована от предков, приобретена прошлым индивидуальным опытом и может приобретаться в каждый момент настоящего».