– Дядюшка Майлз, – громко сказала он. – Дядюшка Майлз, зачем мы здесь?
– Все к лучшему, – был ответ. – К лучшему. – Его голос казался незнакомым. Слабый и монотонный, он напоминал голос лунатика.
– Я знаю это место! – Фейт мучительно пыталась понять, но испытала при этом не облегчение, а неловкость. – Нам нельзя здесь быть! Зачем ты привел нас сюда? – Уголком глаза она углядела лилового цвета пальто дядюшки. В неверном свете луны он был виден лишь урывками.
– Они обещали мне… – пробормотал дядюшка Майлз.
– Кто? Что они тебе обещали? – Фейт повернулась лицом к дяде и обнаружила, что не может его рассмотреть. Он был плоским, абсолютно плоским, и сбоку было видно, что он тонкий, как лист бумаги.
– Коллеги из Королевской академии смеются надо мной, – простонала плоская фигура. – Я слышу их. В клубах. «Старина Майлз, про него никогда не напишут в газетах, он никогда не прочитает лекцию, в его честь никогда не назовут образец. Следует за своим шурином, как пес». Мне нужно было привезти его сюда. Они попросили меня…
– Что ты имеешь в виду? – Охваченная дурными предчувствиями, Фейт взяла дядюшку за рукав и повернула лицом к себе.
Его глаза были неровными пятнами, нарисованными черной тушью, рот – улыбающимся мазком. Неверный лунный свет поблескивал на его неуклюжих пальцах‑сосисках и грубых узорах, украшавших его жилет. С ног до головы это был оживший детский рисунок, который вдруг наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Им нужен был Эразмус, – проговорил изгибающийся чернильный рот. – Вечно им нужен только Эразмус…
– Им? Кого ты имеешь в виду? – Фейт крепче сжала руку дяди и, к своему ужасу, почувствовала, как та сминается под ее ладонью.
Она отпустила его и отступила на шаг, и тут ее дядя зашипел. Его длинные тонкие руки потянулись к ней, одна из них теперь была мятой и деформированной.
– Скажи мне! – Фейт ударила его с яростью, порожденной страхом. Удар пришелся по плечу. К ней наклонилась огромная бумажная голова, и она хлестнула по ней, проделав дыру от глаза до щеки.
– Вечно Эразмус, – прошипел он. – Вот я и привез его к ним.
Жуткий и бесформенный, дядюшка качался перед ней, и Фейт наносила удары снова и снова, разрывая его на части. Фрагменты дядюшки Майлза летали в воздухе, как снежинки. В конце концов остался только бумажный рот, порхавший, словно бабочка, продолжая издавать унылые звуки. Она поймала его, сильно зажала пальцами и растянула в тонкую линию, чуть не порвав.
– Что ты наделал? – спросила она.
– Они обещали, что я смогу принять участие в раскопках, – заныл рот. – Мое имя напечатают в газете. Наконец‑то я получу признание! Но только если смогу убедить Эразмуса приехать. До этого он уже отказал им. Уговорить его было трудно… но потом разразился скандал. Я узрел свой шанс. Вейн – мой шанс.
– Ты нас использовал! – воскликнула Фейт. – Ты привез нас сюда в корыстных целях! Ты просто хотел попасть на раскопки! Почему они настаивали, чтобы отец приехал? Почему?
Но она слишком сильно тянула гримасничающий рот, и он порвался. В отчаянии поглядев по сторонам, Фейт в отдалении увидела еще один знакомый силуэт, наполнивший ее горячей пульсирующей болью, но она не могла вспомнить почему.
– Отец! – позвала она и побежала по бумажному лесу вдогонку за ускользающим силуэтом.
Но он двигался быстрее, чем она. Он как будто скользил, и у нее возникло странное чувство, будто его ноги вообще не двигаются.
– Отец, подожди! Что‑то не так! Мы не должны здесь находиться!
Она подумала, что он замедлит бег. Она ждала, что он обернется. Но нет. Вместо этого в листве послышался какой‑то шум, листья начали падать, а потом лес накрылся тенью от огромной ладони. Фейт закричала. Ее крик звенел и звенел, даже когда у нее перехватило дыхание и она замолкла. Большой и указательный пальцы ладони раздавили голову отца. На секунду она увидела, как он спотыкается, половина головы превратилась в кашу. Потом ладонь сомкнулась вокруг него и утащила куда‑то вверх.
– Нет! – Фейт бросилась вперед. – Верните его! – А потом до нее донеслись звуки, как будто что‑то разрывали на части. – Я убью тебя! Убью!
Повисла пауза. Запрокинув голову, Фейт рассмотрела огромный темный силуэт среди крон деревьев, вырисовывающийся на фоне звездного неба. Листва шуршала над головой, ветки трещали. На ее поднятое вверх лицо падали сухие белые листья. Рука снова начала опускаться. И только теперь Фейт охватил дикий ужас. Она взглянула вниз и впервые как следует рассмотрела себя: изорванный по краям контур женского платья, исписанный черными каракулями. Она была бумагой. Ее легко можно порвать. Фейт упала на темную землю и заползла под белый папоротник, морщась и чувствуя, что ее тело сминается и рвется. Лежала совершенно неподвижно, пока огромная ладонь наугад ощупывала деревья. Искала источник крика. Искала ее.
Секунды тянулись бесконечно. Сердцебиение Фейт тоже замедлилось, но стало громче, заставляя вибрировать землю. Белые деревья дрожали и исчезали, наступала тень. Потом где‑то сверху потухла луна, и воцарился мрак.
Глава 21
Спонтанное возгорание
Грохот и шипение. Грохот и шипение. Фейт не понимала, где она, и только чувствовала, что ей холодно и больно. Все тело ныло. Она приоткрыла веки и заморгала при виде расплывающегося перед глазами камня. Через несколько секунд бледные пятна превратились в сталагмиты, а темные полосы оказались входами в соседние пещеры. Фейт сидела, прислонившись к колонне, привязанная за талию веревкой. Ее била дрожь. Каждое движение отдавалось болью. Рот пересох, и она чувствовала привкус извести и желчи. Когда она моргала, было ощущение, словно в глаза песок насыпали. Но она выжила. Видение осталось тенью в ее мозгу, мысли путались. Она пыталась отделить фантазии от реальности.
Фейт вспомнила, как разорвала дядюшку Майлза на части… и с невыразимым облегчением осознала, что на самом деле ничего такого не случилось. Она не находится в бумажном лесу, и ее не ищет гигантская рука. Она не видела смерть отца. Потом она вспомнила, что он действительно мертв, и на нее обрушилась боль утраты. Она оперлась на руки, прижав кулаки к вискам и пытаясь вытянуть мысли из онемевшего мозга. Огромная рука, тянущаяся к белому лесу… в этом образе было что‑то знакомое… и сверхъестественное, потому что безобидное видение должно было успокаивать и забавлять..
– Театр Говарда, – прошептала она пораженно. – Это был лес из кукольного театра Говарда.
Лампа догорела и погасла, но она еще могла различать пространство: сквозь вход пещеры, ведущий к морю, просачивался бледный свет. Нашарив рукой часы, она с ужасом поняла, что уже пять утра. Ей надо бежать! Если она не вернется как можно скорее, ее начнут искать, завалив тысячей вопросов, на которые она вряд ли сможет ответить. Потом она вспомнила о дереве. Она не может уйти, пока не накормит его еще одной ложью.
Дрожавшими и онемевшими руками она ухитрилась развязать узлы на веревке и освободиться. Встала на ноги, и ей показалось, что пещера завертелась вокруг нее в хороводе. Опираясь о стену, Фейт медленно подошла ко входу в большую пещеру и всмотрелась во мрак. Чернильные очертания дерева едва угадывались. Что ей придумать? Видение не выдало ей убийцу отца. Что она выяснила? До этого момента она была уверена, что убийца – кто‑то, кого отец рассердил по приезде на Вейн: неудачливый собиратель моллюсков, друг или родственник мальчика, попавшего в капкан, или кто‑то недовольный обращением с Жанной. Но если видение не обмануло, значит, кто‑то планировал убить ее отца задолго до приезда семейства Сандерли на остров. Кто бы то ни был, они уговорили дядюшку Майлза заманить шурина на Вейн, в ловушку. Сыграли на амбициях дядюшки Майлза, и он проглотил наживку.
Если это правда, одно известно наверняка. Убийца связан с раскопками. Кто еще мог подкупить дядюшку Майлза, пригласив его туда? Возможно, происшествие с оборвавшейся корзиной вовсе не было случайным. В конце концов, кто мог предположить, что в нее сядут Фейт и Говард, а не их достопочтенный отец? На раскопках присутствовало три страстных естествоиспытателя: Ламбент, Клэй и доктор Джеклерс. Фейт задумалась о каждом из них. Ламбент был слишком несдержанным и импульсивным для столь хладнокровного убийства. Но вдруг она вспомнила его кабинет с коллекцией курьезов природы, аккуратно подписанные этикетки – явный признак педанта. В нем крылось больше, чем было заметно на первый взгляд. Его шумное поведение могло маскировать опасный клинок. Доктор Джеклерс был кристально честным человеком, но в нем таилась бездна горечи. Фейт заподозрила, что он из тех, кто копит злобу и не прощает обид. И если убийца – он, ему не найти более подходящей роли, чем роль коронера и медэксперта, расследующего смерть при подозрительных обстоятельствах. Клэй всегда казался мягким, вежливым и сдержанным. Нет, не всегда. Фейт вспомнила, с каким пылом и категоричностью он говорил о Библии, об ископаемых и о возрасте Земли. Как бы он поступил, узнай он о грандиозном обмане преподобного? Фанатизм – словно газ: опаснее всего, когда его не замечаешь. Одна искра – и будет взрыв.
Ни у кого из них не было очевидного повода для убийства ее отца. Но мошенничество и непонятные дела преподобного с деревом лжи могли нажить ему много врагов. Какая‑нибудь ложь, возможно, причинила кому‑то серьезный вред. Естествоиспытатели, поручившиеся за подлинность его открытий, теперь оказались в глупом положении, их репутация пострадала. Может быть, одно из видений открыло ему чей‑то опасный секрет, и этот человек пытался заставить его замолчать. Нужно узнать побольше об этой троице. Дерево лжи раскроет ей все, если она придумает подходящую ложь. Ложь о тех, кто ведет раскопки. Ложь, которой с легкостью поверят жители острова. Фейт вспомнила старые истории о золоте контрабандистов и наклонилась к дереву.
– На самом деле на раскопках ищут не старые кости, – прошептала она. – Организаторы раскопок лгут. Они ищут сокровище контрабандистов и хотят присвоить его.
В пещере сиплым эхом отразился рев волны, как будто дерево всосало слова Фейт одним вдохом.
Пока она была без сознания, море поднялось, и, подойдя к лодке, Фейт обнаружила, что лодка на плаву и нетерпеливо дергается на привязи. Когда девочка кое‑как выгребла из пещеры, ранний утренний свет резанул ей глаза, так что ей пришлось зажмуриться. Снова открыв глаза, она обнаружила, что горит. Какая‑то крупинка на ее рукаве жадно зашипела под лучами солнца, вспыхнув, и тотчас сморщилась. Ткань в этом месте загорелась, и крошечный огонек начал проедать в ней дыру. Фейт, опешив, смотрела на происходящее до тех пор, пока боль в руке не дала понять, что огонь настоящий. Она отпустила весла, зачерпнула воду и плеснула ее на огонь. В тот же миг она заметила, что платье начало дымиться еще в четырех местах – на корсаже и в трех местах на юбке.
Фейт решила было, что загорелась сама по себе. Она слышала, что такое бывает. Мужчины и женщины, в то время как они занимались своими делами, внезапно начинали пылать и сгорали до пепла за несколько секунд, причем иногда одежда оставалась целой. В панике она начала плескать воду себе на лицо, юбку, рукава и корсаж. И продолжала обливать себя, даже когда горящие участки потухли и превратились в обугленные дыры. Только когда она убедилась, что больше не горит, ее сердце перестало колотиться как бешеное. Она не понимала, что произошло, но была рада, что все кончилось.
Грести к берегу было тяжело, и Фейт пришлось несколько раз прильнуть к борту лодки, когда ее тошнило. К тому времени, когда она вернулась в их владения, давно рассвело. Залитая солнцем зелень лужайки обжигала глаза, когда она из последних сил брела к дому, стараясь остаться незамеченной. Опаленная, полуослепшая, оглушенная и промокшая от морской воды, девочка с трудом взобралась по ступенькам в сад на крыше и оказалась в благословенной темноте своей комнаты. Она упала в кресло и напилась воды прямо из кувшина, содрогаясь с каждым глотком. Потом открыла ставни и раздвинула занавески, чтобы впустить немного солнечного света. Расстегнула пуговицы и расшнуровала платье. Она едва успела снять выдававший ее траурный наряд и скользнуть в ночную рубашку, когда вежливый стук в дверь заставил ее подскочить.
– Одну секунду!
Комната была полна улик, свидетельствовавших о ее ночной вылазке. Торопливо убирая разбросанную одежду, Фейт случайно задела полевой чемоданчик отца, лежавший открытым на полу. Из него выкатилась бутылочка, внутри которой лежало несколько листьев, срезанных с дерева. Едва их коснулся утренний свет, как они почернели и свернулись, а потом вспыхнули белым пламенем. Послышалось «пуффф». Стекло почернело и треснуло с резким звуком.
– Мисс Сандерли? – донесся озабоченный голос миссис Веллет. – Что‑то случилось?
– Нет! – отозвалась Фейт, поспешно схватив горячую бутылочку, но та тут же развалилась на две части. Ногой девочка затолкала осколки под комод и распахнула окно, тщетно пытаясь избавиться от щипавшего глаза дыма. – Я… секунду!
Как только улики были спрятаны, Фейт открыла дверь, с ужасом размышляя, были ли слышны за дверью скрипы, шорохи и грохот, когда она обо что‑то спотыкалась.
– Прошу прощения, что побеспокоила вас, мисс Сандерли. – Миссис Веллет была, как обычно, невозмутима, но на ее лице читался вопрос.
Фейт удивилась, с какой стати экономка встала так рано и зачем пришла в ее комнату. Пауза затягивалась.
– Я хотела узнать, будете ли вы завтракать в обычное время или пожелаете встать попозже. Если вы… плохо спали, мисс.
Фейт уставилась на экономку, пытаясь разгадать выражение ее лица. Миссис Веллет явно что‑то знала. Что‑то слышала. Возможно, что‑то видела. Пока Фейт не поймет, что именно известно экономке, она не сможет придумать подходящее оправдание. Она знала, что выглядит растрепанной и невыспавшейся.
– Благодарю, – осторожно ответила Фейт. – Я и правда предпочла бы позавтракать попозже, если можно. – Она не могла устоять перед возможностью лишний час поспать.
– Очень хорошо, мисс. – Шли секунды, но экономка не уходила. – Мисс Сандерли, – снова заговорила она, к удивлению Фейт, понизив голос, – простите меня за эти слова… но ваш отец не захотел бы, чтобы вы так делали.
Лицо Фейт напряглось, а желудок будто сжался в кулак.
– Если вам непременно нужно спускаться туда ночью, – продолжила миссис Веллет, – в холле есть накидка, в ней вам будет теплее. Но до церкви идти далеко, ночи сейчас холодные, да и бдения над мертвым обычно прекращают, когда его тело покидает дом. Ваш отец любил вас. Если вы умрете от простуды, это было бы с вашей стороны неблагодарно.
Фейт потребовалась секунда, чтобы осмыслить слова миссис Веллет. Экономка не знала, где была Фейт, но поняла, что та уходила куда‑то. Она сделала вывод, что Фейт продолжает ночные бдения и ходит в церковь, чтобы посидеть рядом с гробом отца, как собака не сходит с могилы хозяина. С огромным облегчением Фейт поникла головой, чтобы взгляд не выдал ее чувства, и слегка кивнула. Из‑под ресниц она заметила, что экономка сделала формальный книксен и ушла. Фейт закрыла дверь и сомкнула глаза.
Она оказалась опасно близка к разоблачению. Миссис Веллет может доложить о том, что Фейт выходила ночью, но девочка сомневалась, что она так поступит. Нет, если бы миссис Веллет хотела доложить, она отправилась бы прямиком к Миртл, а не вела бы тайные беседы с Фейт. Наверно, она просто добрая. При этой мысли Фейт почувствовала боль опустошения. Когда‑то она нуждалась в доброте, но не находила ее. Теперь уже слишком поздно, и она не знает, что с ней делать.
Проснувшись, Фейт с ужасом обнаружила, что уже полдень. Но, когда она на слабых ногах вышла из комнаты, беспокойство уступило место досадному открытию: ее никто не искал. Миртл примеряла новые вуаль и шаль. Их прислали в качестве «жеста сочувствия» доктор Джеклерс и мистер Клэй. Их соперничество, судя по всему, продолжалось. В глубине души Фейт напряглась при виде полушерстяной шали высокого качества. Она заподозрила, что это были весьма существенные расходы для низкооплачиваемого викария. Интересно, что думает об этом Пол. Фейт сжалась при воспоминании об их странном разговоре и его возмутительном вызове.
Как оказалось, кроме шали Клэй отправил им первый отпечаток семейной фотографии. Рука Фейт задрожала, когда она взяла карточку. Вот они, преподобный Эразмус Сандерли в кресле, в расслабленной позе и преисполненный достоинства, и Фейт на шаг позади. Он выглядел чересчур безупречным, в нарисованных глазах читался холодный вопрос.
– Можно взять эту фотографию? – Фейт рефлекторно прижала снимок к груди. – Пожалуйста!
Миртл вздохнула:
– Хорошо.
Фейт предстояло найти способ проникнуть на место раскопок, если она хотела распространить новую ложь и продолжить расследование. Но в данный момент она находилась в ловушке Булл‑Коув, а участники раскопок были от нее удручающе далеки. В отличие от дядюшки Майлза. После обеда Фейт выследила его, найдя в библиотеке с книгой «Доисторические времена». Она вздрогнула, увидев его в кресле, где совсем недавно сидел отец. Вот он, круглолицый и добродушный, сидит у огня и курит трубку – дядюшка Майлз, который всегда был на заднем плане и чья приятная компания напоминала общество кошки, безобидно свернувшейся на подоконнике. Дядюшка Майлз, заманивший всю семью на Вейн из эгоистических соображений, марионетка в руках убийцы. Фейт не могла забыть галлюцинацию и его нелепое нарисованное лицо, разорвавшееся под ее пальцами.
– Добрый вечер, – сказала она как можно более беспечно.
– А вот и ты, Фейт. – Дядюшка Майлз сложил газету и улыбнулся ей. – Как приятно встретить разумного, трезвого человека!
– Все остальные пьяны и неразумны? – Фейт устроилась на краешке стула.
– В некотором роде. – Дядюшка Майлз вздохнул. – Все сошли с ума из‑за привидений! Надо сказать, это очень удобно. Если что‑то сломалось или пролилось, это дело рук привидений. Если что‑то пропало, виноваты тоже они.
Фейт, кукловод местного призрака, скрестила руки.
– И многое пропало? – спросила она, задумавшись, заметили ли пропажу вещей, взятых ею.
– Боюсь, что да.
И дядюшка Майлз пустился перечислять исчезнувшие предметы. Некоторые из них действительно взяла Фейт, например походные инструменты отца и его часы. Но из дома также исчезло несколько растений, пара шелковых галстуков, табакерка и еще кое‑какие мелочи. Фейт явно была не единственным человеком, воспользовавшимся всеобщим беспорядком, чтобы завладеть желанными предметами.
– Суть в том, что нам надо составить точную опись вещей твоего отца.
Фейт ничего не ответила, но про себя разозлилась. Составление «точной описи» наверняка повлечет за собой обыск в доме. Дядюшка Майлз побарабанил пальцами по газете.
– Фейт, ты… ты теперь большая девочка. Могу я поговорить с тобой как со взрослой?
Фейт кивнула. Как ни странно, его слова заставили ее почувствовать обратное – как будто с ней обращаются как с ребенком.
– Что ж, видимо, мне понадобится твоя помощь. Твоя мать… чувствует себя не очень хорошо, она не в себе…
– Переволновалась? – подсказала Фейт, сохраняя невозмутимое выражение лица.
– Именно. И кое‑какие важные дела ушли из‑под нашего внимания. Фейт, я уверен, что ты с удовольствием облегчишь матери жизнь. У тебя есть предположения, куда она могла деть личные бумаги твоего отца?
– Нет, – Фейт поколебалась, сохраняя невинное выражение лица, – но, думаю, я могла бы поискать. – Она с восхищением наблюдала за дядей. Какой же он, оказывается, расчетливый! Почему она никогда этого не замечала? Но она тоже расчетлива, и прямо сейчас ее расчетливость подсказала, что наступил подходящий момент для расспросов, потому что дядя хочет сделать из нее свою союзницу.
– Ты не думаешь, что отец взял их с собой, когда отправился знакомиться с местным обществом? – спросила она. – Может, надо расспросить людей на раскопках? Они могут знать.
– Нет, я… э‑э… на самом деле я уже с ними поговорил. – Дядюшка Майлз закашлялся и слегка смутился. – Я несколько раз ходил на раскопки. Хотел… построить крепкий мост дружбы с братьями‑учеными, успокоить умы… Знаешь, они оказались не такими уж страшными.
– Они заставили отца проделать весь этот путь по морю, а потом отвернулись от него. – Каждое произносимое ею слово было тщательно взвешено, но голос выдал ее истинные чувства.
Дядюшку Майлза встревожил ее тон. Фейт быстро опустила глаза.
– Я понимаю, – продолжила она обычным голосом, – почему они так поступили. Я знаю о слухах и об «Информере».
– Сожалею, что тебе пришлось об этом услышать. – Дядюшка Майлз вздохнул. – Постарайся посмотреть на это с их точки зрения! Если бы они продолжили общаться с твоим отцом после такого скандала, они бы дискредитировали себя! Никто бы не отнесся всерьез к их открытиям!
– Да, – ответила Фейт, – понимаю. Это было бы ужасно. – Каким‑то образом ей удалось удержаться от саркастичного тона. – В любом случае, это не твоя вина, дядя Майлз. Ты просто хотел помочь. – Из‑под ресниц она видела, что он принял более расслабленную позу. – Чья это была идея – пригласить отца? Полагаю, мистера Ламбента.
– Никто не помнит, – ответил дядюшка Майлз мягко, но насторожившись. – Такое ощущение, что она возникла случайно за ужином, и все ее подхватили. А теперь, конечно же, никто не хочет признаваться.
«Кто присутствовал на этом ужине?» Фейт не могла задать этот вопрос. Он прозвучал бы странно, да и вряд ли дядюшка Майлз знает ответ.
– Наверное, ты прав, дядя Майлз. – Плечи Фейт бессильно опустились. – Надо налаживать мосты. Могу я тебе помочь? Когда ты в следующий раз отправишься на раскопки, возьмешь меня с собой?
– На раскопки? – Дядюшку Майлза явно застали врасплох. – Что ж, я не против, но… надо будет спросить разрешения у джентльменов, которые ими руководят. Фамилия Сандерли может послужить препятствием, видишь ли… и я не уверен, что твоя мать это одобрит…
Теперь, когда Фейт узнала дядю Майлза получше, ей было трудно смотреть на него прежним взглядом. Она почти видела, как за его безмятежным лицом кишат черные мысли, словно черви в банке. Он оценивал ее, прикидывая, не запретят ли ему из‑за Фейт участвовать в раскопках, доступ к которым он добыл с таким трудом. Убийца сыграл на тщеславии дядюшки Майлза, но, возможно, Фейт тоже удастся этот трюк. К тому же она начала понимать, что руководители раскопок отнюдь не единодушны. Под внешней оболочкой дружелюбия бурлили соперничество, недоверие и взаимные обиды – трещины, которые только и ждут, когда она вобьет в них клин.
– Дядюшка Майлз, – сказала она, – если ты увидишь доктора Джеклерса, передашь ему письмо от меня? Я… хочу поблагодарить его за попытку помочь отцу.
– Письмо? Конечно, с радостью.
Фейт ухитрилась сдержаться и не поморщиться, когда дядя похлопал ее по руке. Она вспомнила его бумажную гримасу, и ее пальцы стали зудеть.
Глава 22
Клин в трещине
Дорогой доктор Джеклерс!
Мне очень жаль, что я повела себя так глупо и рассказала вам о своих фантазиях. Благодарю вас, что успокоили меня. Если вы снова навестите нас, я с радостью извинюсь перед вами лично.
Фейт прищурилась и добавила постскриптум:
P. S. Может быть, вы также захотите измерить мой череп. Я бы хотела помочь вам внести свой вклад в дело науки.
Письмо доставили на следующее утро, и в тот же день явился доктор Джеклерс. Целый час он разговаривал с Миртл, а потом присоединился к Фейт, чтобы выпить чаю в гостиной.
– Мисс Сандерли, какая отличная идея! – Доктор восхищенно разглядывал макушку Фейт, видимо, пытаясь оценить ее череп. – Всегда рад возможности измерить череп должным образом! Обычно все боятся моих инструментов. Ваш случай, мисс Сандерли, особый, ведь гениальность, говорят, передается из поколения в поколение, а ваш отец был человеком выдающимся.
Фейт обратила внимание, что он принес несколько коробок и ящиков с широкими ремешками. Она ожидала увидеть рулетку, и упоминание каких‑то инструментов ее несколько встревожило.
– Не волнуйтесь, – энергично продолжал доктор доставая из одного чемодана хитроумные приспособления. – Это всего лишь измерительные приборы, они не причиняют боли. Даю слово! Так редко мне выпадала возможность ими воспользоваться!
Сначала он достал сверкающий штангенциркуль с настолько большими губками, что между ними мог бы поместиться арбуз. Потом прямоугольную деревянную рамку с ремнями, явно предназначенную для того чтобы крепить ее к голове. Пока доктор раскладывав эти предметы, Фейт заметила внутри чемодана маленький рисованный портрет. На нем была изображена темноволосая женщина с тонкими чертами лица в бледно‑желтом платье. Забавно, но кто‑то нанес поверх рисунке грубые линии, отмечая измерения ее черепа, лицевой угол и так далее.
– Похоже на мисс Хантер, – задумчиво произнесла Фейт.
– Не знаю, кто это, – угрюмо ответил доктор Джеклерс. – Старинный портрет неизвестной леди. Хотя… как и мисс Хантер, она – обладательница короткого черепа, а в таких людях можно обнаружить много дурных черт характера. Неблагодарность. Мелочность. Недальновидность.
Такая вспышка в адрес бедной незнакомки на портрете явно была неслучайной. Фейт заподозрила, что, возможно, мисс Хантер, проявив неблагодарность, мелочность и недальновидность, отказалась стать миссис Джеклерс.
– Куда мне сесть? – спросила Фейт, желая сменить тему.
– М‑м‑м… Да не важно, главное, чтобы спинка стула была не слишком высокая.
Фейт устроилась на деревянном стуле и через секунду почувствовала захват штангенциркуля: одна металлическая губка легла на ее затылок, вторая – на переносицу.
– Долихоцефальный[20]череп, как у отца, – пробормотал доктор, успокаиваясь.
Его слова не удивили Фейт, мало того, она поняла их значение. Ей уже приходило в голову, что, выполняя обязанности коронера, доктор не преминет воспользоваться подвернувшейся возможностью и снимет измерения с головы ее отца. Она стиснула зубы, но сохранила невозмутимое выражение лица. Штангенциркуль убрали, и теперь на голову Фейт опустилась деревянная рамка, крестовина которой оказалась на ее макушке. От рамки отходили четыре вертикальные ручки, и доктор Джеклерс подкручивал винты, пока ручки не зафиксировались спереди, сзади и по бокам ее головы.
– Моей маме очень понравилась вуаль, – застенчиво произнесла она. – А шаль просто прекрасна!
– Шаль? – Доктор замолк на секунду. – Какая шаль?
– Ой! – Фейт моргнула. – Прошу прощения! Теперь я припоминаю, шаль прислал мистер Клэй.
– Мистер Клэй подарил вашей матери шаль? – переспросил доктор подозрительным, даже оскорбленным тоном.
Фейт знала, что наживает врага мистеру Клэю, но ей было не до того, чтобы щадить чужие чувства. Поделом ему, будет знать, как ухаживать за новоиспеченной вдовой, а еще священнослужитель!
– Да, – заикаясь, промолвила она. – Ее доставили вчера.
Повисла долгая пауза.
– Этот показатель кажется слишком большим, – наконец пробормотал доктор. – У вас напряжены мышцы лица? Пожалуйста, постарайтесь не напрягать лоб. – Он затянул винты потуже, и Фейт усомнилась, действительно ли он измеряет ее голову или пытается сжать ее до должных размеров.
– Доктор, слишком туго! – воскликнула Фейт, почувствовав боль. Не опрометчиво ли она поступила, предоставив в его распоряжение свой череп? Доктор был в числе подозреваемых.
– Я всего лишь пытаюсь снять достоверные показания, – нелюбезно проворчал доктор. – Конечно, идеальный вариант – наполнить ваш череп зерном, как я обычно делаю с пустыми черепами, но вряд ли вы поблагодарите меня за это!
В тот момент, когда она уже было решила, что ей суждено прожить жизнь с прямоугольным черепом, винты ослабили и устройство сняли с ее головы. Пока Фейт осторожно ощупывала лоб и виски, доктор Джеклерс записал несколько цифр в свою тетрадь. Бросив взгляд в том направлении, Фейт заметила колонки, озаглавленные «лицевой угол», «черепной индекс», «окружность» и «длина».
– Как мои дела? – поинтересовалась она.
– Ваша голова длиннее, чем я ожидал, – признался доктор. – Без сомнения, этим вы пошли в вашего покойного отца. – Он снова нахмурился, изучая цифры, и Фейт увидела, как он записывает что‑то еще.
– Доктор Джеклерс, – робко произнесла она, – могу ли я обратиться к вам за советом? – Она потянулась за своим альбомом и начала перелистывать его перед глазами доктора. – Я хотела поблагодарить вас и помочь вам и другим джентльменам. Я знаю, что чертежник мистера Ламбента сломал руку. Как думаете, могла бы я заменить его?
Доктор смотрел, как Фейт перелистывает эскизы птиц и зарисовки оленьих рогов, и вдруг поднял руку, останавливая ее. На странице был изображен холм в разрезе, аккуратно разделенный линиями на слои, подписанные «осколки средневековой керамики», «фрагмент римской стены», «глиняная почва» и «кости карликового гиппопотама и тура».
– Это зарисовка с места раскопок?
– Да, отец научил меня. – Это была ложь. Фейт видела такие рисунки прежде и немного разбиралась в них, но именно этот она тщательно скопировала утром из книги отца. – Он может пригодиться?