– Хороший человек. – Он указал на самого себя. – Хороший человек. – Он указал на меня. – Не надо бояться.
Девушка смотрела на него свирепо. Они были похожи на двух диких птиц.
– Зачем же она со мной поехала, если я ей не нравлюсь? – спросил Аймо. – Я их только поманил, а они сейчас же влезли в машину. – Он обернулся к девушке. – Не бойся, – сказал он. – Никто тебя не… – Он употребил грубое слово. – Тут негде… – Я видел, что она поняла слово, но больше ничего. В се глазах, смотревших на него, был смертельный испуг. Она еще плотнее закуталась в свою шаль. – Машина полна, – сказал Аймо. – Никто тебя не… Тут негде…
Каждый раз, когда он произносил это слово, девушка съеживалась. Потом, вся съежившись и по‑прежнему глядя на него, она заплакала. Я увидел, как у нее затряслись губы и слезы покатились по ее круглым щекам. Сестра, не поднимая глаз, взяла ее за руку, и так они сидели рядом. Старшая, такая свирепая раньше, теперь громко всхлипывала.
– Испугалась, видно, – сказал Аймо. – Я вовсе не хотел пугать ее.
Он вытащил свой мешок и отрезал два куска сыру.
– Вот тебе, – сказал он. – Не плачь.
Старшая девушка покачала головой и продолжала плакать, но младшая взяла сыр и стала есть. Немного погодя младшая дала сестре второй кусок сыру, и они обе ели молча. Старшая все еще изредка всхлипывала.
– Ничего, скоро успокоится, – сказал Аймо.
Ему пришла в голову мысль.
– Девушка? – спросил он ту, которая сидела с ним рядом. Она усердно закивала головой. – Тоже девушка? – он указал на сестру. Обе закивали, и старшая сказала что‑то на диалекте.
– Ну, ну, ладно, – сказал Бартоломео. – Ладно.
Обе как будто приободрились.
Я оставил их в машине с Аймо, который сидел, откинувшись в угол, а сам вернулся к Пиани. Колонна транспорта стояла неподвижно, но мимо нее все время шли войска. Дождь все еще лил, и я подумал, что остановки в движении колонны иногда происходят из‑за того, что у машин намокает проводка. Скорее, впрочем, от того, что лошади или люди засыпают на ходу. Но ведь случаются заторы и в городах, когда никто не засыпает на ходу. Все дело в том, что тут и автотранспорт и гужевой вместе. От такой комбинации толку мало. От крестьянских повозок вообще мало толку. Славные эти девушки у Барто. Невинным девушкам не место в отступающей армии. Две невинные девушки. Еще и религиозные, наверно. Не будь войны, мы бы, наверно, все сейчас лежали в постели. В постель свою ложусь опять. Кэтрин сейчас в постели, у нее две простыни, одна под ней, другая сверху. На каком боку она спит? Может быть, она не спит. Может быть, она лежит сейчас и думает обо мне. Вей, западный ветер, вей. Вот он и повеял, и не дождиком, а сильным дождем туча пролилась. Всю ночь льет дождь. Ты знал, что всю ночь будет лить дождь, которым туча пролилась. Смотри, как он льет. Когда бы милая моя со мной в постели здесь была. Когда бы милая моя Кэтрин. Когда бы милая моя с попутной тучей принеслась. Принеси ко мне мою Кэтрин, ветер. Что ж, вот и мы попались. Все на свете попались, и дождику не потушить огня.
|
|
– Спокойной ночи, Кэтрин, – сказал я громко. – Спи крепко. Если тебе очень неудобно, дорогая, ляг на другой бок, – сказал я. – Я принесу тебе холодной воды. Скоро наступит утро, и тебе будет легче. Меня огорчает, что тебе из‑за него так неудобно. Постарайся уснуть, моя хорошая.
|
|
Я все время спала, сказала она. Ты разговаривал во сне. Ты нездоров?
Ты правда здесь?
Ну конечно, я здесь. И никуда не уйду. Это все для нас с тобой не имеет значения.
Ты такая красивая и хорошая. Ты от меня не уйдешь ночью?
Ну конечно, я не уйду. Я всегда здесь. Я с тобой, когда бы ты меня ни позвал.
– Ах ты,……! – сказал Пиани. – Поехали!
– Я задремал, – сказал я. Я посмотрел на часы. Было три часа утра. Я перегнулся через сиденье, чтобы достать бутылку барбера.
– Вы разговаривали во сне, – сказал Пиани.
– Мне снился сон по‑английски, – сказал я. Дождь немного утих, и мы двигались вперед. Перед рассветом мы опять остановились, и когда совсем рассвело, оказалось, что мы стоим на небольшой возвышенности, и я увидел весь путь отступления, простиравшийся далеко вперед, шоссе, забитое неподвижным транспортом, сквозь который просеивалась только пехота. Мы тронулись снова, но при дневном свете видно было, с какой скоростью мы подвигаемся, и я понял, что если мы хотим когда‑нибудь добраться до Удине, нам придется свернуть с шоссе и ехать прямиком.
За ночь к колонне пристало много крестьян с проселочных дорог, и теперь в колонне ехали повозки, нагруженные домашним скарбом; зеркала торчали между матрацами, к задкам были привязаны куры и утки. Швейная машина стояла под дождем на повозке, ехавшей впереди нас. Каждый спасал, что у него было ценного. Кое‑где женщины сидели на повозках, закутавшись, чтобы укрыться от дождя, другие шли рядом, стараясь держаться как можно ближе. В колонне были теперь и собаки, они бежали, прячась под днищами повозок. Шоссе было покрыто грязью, в канавах доверху стояла вода, и земля в полях задеревьями, окаймлявшими шоссе, казалась слишком мокрой и слишком вязкой, чтобы можно было отважиться ехать прямиком. Я вышел из машины и прошел немного вперед, отыскивая удобное место, чтобы осмотреться и выбрать поворот на проселок. Проселочных дорог было много, но я опасался попасть на такую, которая никуда не приведет. Я все их видел не раз, когда мы проезжали в машине по шоссе, но ни одной не запомнил, потому что машина шла быстро, и все они были похожи одна на другую. Я только знал, что от правильного выбора дороги будет зависеть, доберемся ли мы до места. Неизвестно было, где теперь австрийцы и как обстоят дела, но я был уверен, что, если дождь перестанет и над колонной появятся самолеты, все пропало. Пусть хоть несколько машин останется без водителей или несколько лошадей падет, – и движение на дороге окончательно застопорится.
|
|
Дождь теперь лил не так сильно, и я подумал, что скоро может проясниться. Я прошел еще немного вперед, и, дойдя до узкой дороги с живой изгородью по сторонам, меж двух полей уходившей на север, решил, что по ней мы и поедем, и поспешил назад, к машинам. Я сказал Пиани, где свернуть, и пошел предупредить Аймо и Бонелло.
– Если она нас никуда не выведет, мы можем вернуться и снова примкнуть к колонне, – сказал я.
– А что же мне с этими делать? – спросил Бонелло. Его сержанты по‑прежнему сидели рядом с ним. Они были небриты, но выглядели по‑военному даже в этот ранний утренний час.
– Пригодятся, если нужно будет подталкивать машину, – сказал я. Я подошел к Аймо и сказал, что мы попытаемся проехать прямиком.
– А мне что делать с моим девичьим выводком? – спросил Аймо. Обе девушки спали.
– От них мало пользы, – сказал я. – Лучше бы вам взять кого‑нибудь на подмогу, чтобы толкать машину.
– Они могут пересесть в кузов, – сказал Аймо. – В кузове есть место.
– Ну пожалуйста, если вам так хочется, – сказал я. – Но возьмите кого‑нибудь с широкими плечами на подмогу.
– Берсальера, – улыбнулся Аймо. – Самые широкие плечи у берсальеров. Им измеряют плечи. Как вы себя чувствуете, tenente?
– Прекрасно. А вы?
– Прекрасно. Только очень есть хочется.
– Куда‑нибудь мы доберемся этой дорогой, тогда остановимся и поедим.
– Как ваша нога, tenente?
– Прекрасно, – сказал я.
Стоя на подножке и глядя вперед, я видел, как машина Пиани отделилась от колонны и свернула на узкий проселок, мелькая в просветах голых ветвей изгороди. Бонелло повернул вслед за ним, а потом и Аймо сделал то же, и мы поехали за двумя передними машинами узкой проселочной дорогой с изгородью по сторонам. Дорога вела к ферме. Мы застали машины Пиани и Бонелло уже во дворе фермы. Дом был низкий и длинный, с увитым виноградом навесом над дверью. Во дворе был колодец, и Пиани уже доставал воду, чтобы наполнить свой радиатор. От долгой езды с небольшой скоростью вода вся выкипела. Ферма была брошена. Я оглянулся на дорогу. Ферма стояла на пригорке, и оттуда видно было далеко кругом, и мы увидели дорогу, изгородь, поля и ряд деревьев вдоль шоссе, по которому шло отступление. Сержанты шарили в доме. Девушки проснулись и разглядывали дом, колодец, два больших санитарных автомобиля перед домом и трех шоферов у колодца. Один из сержантов вышел из дома со стенными часами в руках.
– Отнесите на место, – сказал я. Он посмотрел на меня, вошел в дом и вернулся без часов.
– Где ваш товарищ? – спросил я.
– Пошел в отхожее место. – Он взобрался на сиденье машины. Он боялся, что мы не возьмем его с собой.
– Как быть с завтраком, tenente? – спросил Бонелло. – Может, поедим чего‑нибудь? Это не займет много времени.
– Как вы думаете, дорога, которая идет в ту сторону, приведет нас куда‑нибудь?
– Понятно, приведет.
– Хорошо. Давайте поедим.
Пиани и Бонелло вошли в дом.
– Идем, – сказал Аймо девушкам. Он протянул руку, чтоб помочь им вылезть. Старшая из сестер покачала головой. Они не станут входить в пустой брошенный дом. Они смотрели нам вслед.
– Упрямые, – сказал Аймо.
Мы вместе вошли в дом. В нем было темно и просторно и чувствовалась покинутость. Бонелло и Пиани были на кухне.
– Есть тут особенно нечего, – сказал Пиани. – Все подобрали дочиста.
Бонелло резал большой белый сыр на кухонном столе.
– Откуда сыр?
– Из погреба. Пиани нашел еще вино и яблоки.
– Что ж, вот и завтрак.
Пиани вытащил деревянную затычку из большой, оплетенной соломой бутылки. Он наклонил ее и наполнил медный ковшик.
– Пахнет недурно, – сказал он. – Поищи какой‑нибудь посуды, Барто.
Вошли оба сержанта.
– Берите сыру, сержанты, – сказал Бонелло.
– Пора бы ехать, – сказал один из сержантов, прожевывая сыр и запивая его вином.
– Поедем. Не беспокойтесь, – сказал Бонелло.
– Брюхо армии – ее ноги, – сказал я.
– Что? – спросил сержант.
– Поесть нужно.
– Да. Но время дорого.
– Наверно, сучьи дети, уже наелись, – сказал Пиани. Сержанты посмотрели на него. Они нас всех ненавидели.
– Вы знаете дорогу? – спросил меня один из них.
– Нет, – сказал я. Они посмотрели друг на друга.
– Лучше всего, если мы тронемся сейчас же, – сказал первый.
– Мы сейчас и тронемся, – сказал я.
Я выпил еще чашку красного вина. Оно казалось очень вкусным после сыра и яблок.
– Захватите сыр, – сказал я и вышел. Бонелло вышел вслед за мной с большой бутылью вина.
– Это слишком громоздко, – сказал я. Он посмотрел на вино с сожалением.
– Пожалуй, что так, – сказал он. – Дайте‑ка мне фляги.
Он наполнил фляги, и немного вина пролилось на каменный пол. Потом он поднял бутыль и поставил ее у самой двери.
– Австрийцам не нужно будет выламывать дверь, чтобы найти вино, – сказал он.
– Надо двигать, – сказал я. – Мы с Пиани отправляемся вперед.
Оба сержанта уже сидели рядом с Бонелло. Девушки ели яблоки и сыр. Аймо курил. Мы поехали по узкой дороге. Я оглянулся на две другие машины и на фермерский дом. Это был хороший, низкий, прочный дом, и колодец был обнесен красивыми железными перилами. Впереди была дорога, узкая и грязная, и по сторонам ее шла высокая изгородь. Сзади, один за другим, следовали наши автомобили.
Глава двадцать девятая
В полдень мы увязли на топкой дороге, по нашим расчетам километрах в десяти от Удине. Дождь перестал еще утром, и уже три раза мы слышали приближение самолетов, видели, как они пролетали в небе над нами, следили, как они забирали далеко влево, и слышали грохот бомбежки на главном шоссе. Мы путались в сети проселочных дорог и не раз попадали на такие, которые кончались тупиком, но неизменно, возвращаясь назад и находя другие дороги, приближались к Удине. Но вот машина Аймо, давая задний ход, чтоб выбраться из тупика, застряла в рыхлой земле у обочины, и колеса, буксуя, зарывались все глубже и глубже до тех пор, пока машина не уперлась в землю дифференциалом. Теперь нужно было подкопаться под колеса спереди, подложить прутья, чтобы могли работать цепи, и толкать сзади до тех пор, пока машина не выберется на дорогу. Мы все стояли на дороге вокруг машины. Оба сержанта подошли к машине и осмотрели колеса. Потом они повернулись и пошли по дороге, не говоря ни слова. Я пошел за ними.
– Эй, вы! – сказал я. – Наломайте‑ка прутьев.
– Нам нужно идти, – сказал один.
– Ну, живо, – сказал я. – Наломайте прутьев.
– Нам нужно идти, – сказал один. Другой не говорил ничего. Они торопились уйти. Они не смотрели на меня.
– Я вам приказываю вернуться к машине и наломать прутьев, – сказал я. Первый сержант обернулся.
– Нам нужно идти. Через час вы будете отрезаны. Вы не имеете права приказывать нам. Вы нам не начальство.
– Я вам приказываю наломать прутьев, – сказал я. Они повернулись и пошли по дороге.
– Стой! – сказал я. Они продолжали идти по топкой дороге с изгородью по сторонам. – Стой, говорю! – крикнул я. Они прибавили шагу. Я расстегнул кобуру, вынул пистолет, прицелился в того, который больше разговаривал, и спустил курок. Я промахнулся, и они оба бросились бежать. Я выстрелил еще три раза, и один упал. Другой пролез сквозь изгородь и скрылся из виду. Я выстрелил в него сквозь изгородь, когда он побежал по полю. Пистолет дал осечку, и я вставил новую обойму. Я увидел, что второй сержант уже так далеко, что стрелять в него бессмысленно. Он был на другом конце поля и бежал, низко пригнув голову. Я стал заряжать пустую обойму. Подошел Бонелло.
– Дайте я его прикончу, – сказал он. Я передал ему пистолет, и он пошел туда, где поперек дороги лежал ничком сержант инженерной части. Бонелло наклонился, приставил дуло к его голове и нажал спуск. Выстрела не было.
– Надо оттянуть затвор, – сказал я. Он оттянул затвор и выстрелил дважды. Он взял сержанта за ноги и оттащил его на край дороги, так что он лежал теперь у самой изгороди. Он вернулся и отдал мне пистолет.
– Сволочь! – сказал он. Он смотрел на сержанта. – Вы видели, как я его застрелил, tenente?
– Нужно скорей наломать прутьев, – сказал я. – А что, в другого я так и не попал?
– Вероятно, нет, – сказал Аймо. – Так далеко из пистолета не попасть.
– Скотина! – сказал Пиани. Мы ломали прутья и ветки. Из машины все выгрузили. Бонелло копал перед колесами. Когда все было готово, Аймо завел мотор и включил передачу. Колеса стали буксовать, разбрасывая грязь и прутья. Бонелло и я толкали изо всех сил, пока у нас не затрещали суставы. Машина не двигалась с места.
– Раскачайте ее, Барто, – сказал я.
Он дал задний ход, потом снова передний. Колеса только глубже зарывались. Потом машина опять уперлась дифференциалом, и колеса свободно вертелись в вырытых ими ямах. Я выпрямился.
– Попробуем веревкой, – сказал я.
– Я думаю, ничего не выйдет, tenente. Здесь не встать на одной линии.
– Нужно попробовать, – сказал я. – Иначе ее не вытащишь.
Машины Пиани и Бонелло могли встать на одной линии только по длине узкой дороги. Мы привязали одну машину к другой и стали тянуть. Колеса только вертелись на месте в колее.
– Ничего не получается, – закричал я. – Бросьте.
Пиани и Бонелло вышли из своих машин и вернулись к нам. Аймо вылез. Девушки сидели на камне, ярдах в двадцати от нас.
– Что вы скажете, tenente? – спросил Бонелло.
– Попробуем еще раз с прутьями, – сказал я. Я смотрел на дорогу. Вина была моя. Я завел их сюда. Солнце почти совсем вышло из‑за туч, и тело сержанта лежало у изгороди.
– Подстелим его френч и плащ, – сказал я. Бонелло пошел за ними. Я ломал прутья, а Пиани и Аймо копали впереди и между колес. Я надрезал плащ, потом разорвал его надвое и разложил в грязи под колесами, потом навалил прутьев. Мы приготовились, и Аймо взобрался на сиденье и включил мотор. Колеса буксовали, мы толкали изо всех сил. Но все было напрасно.
– Ну его к …! – сказал я. – Есть тут у вас что‑нибудь нужное, Барто?
Аймо влез в машину к Бонелло, захватив с собой сыр, две бутылки вина и плащ. Бонелло, сидя за рулем, осматривал карманы френча сержанта.
– Выбросьте‑ка этот френч, – сказал я. – А что будет с выводком Барто?
– Пусть садятся в кузов, – сказал Пиани. – Вряд ли мы далеко уедем.
Я отворил заднюю дверцу машины.
– Ну, – сказал я. – Садитесь.
Обе девушки влезли внутрь и уселись в уголке. Они как будто и не слыхали выстрелов. Я оглянулся назад. Сержант лежал на дороге в грязной фуфайке с длинными рукавами. Я сел рядом с Пиани, и мы тронулись. Мы хотели проехать через поле. Когда машины свернули на поле, я слез и пошел вперед. Если б нам удалось проехать через поле, мы бы выехали на дорогу. Нам не удалось проехать. Земля была слишком рыхлая и топкая. Когда машины застряли окончательно и безнадежно, наполовину уйдя колесами в грязь, мы бросили их среди поля и пошли к Удине пешком.
Когда мы вышли на дорогу, которая вела назад, к главному шоссе, я указал на нее девушкам.
– Идите туда, – сказал я. – Там люди.
Они смотрели на меня. Я вынул бумажник и дал каждой по десять лир.
– Идите туда, – сказал я, указывая пальцем. – Там друзья! Родные!
Они не поняли, но крепко зажали в руке деньги и пошли по дороге. Они оглядывались, словно боясь, что я отниму у них деньги. Я смотрел, как они шли по дороге, плотно закутавшись в шали, боязливо оглядываясь на нас. Все три шофера смеялись.
– Сколько вы дадите мне, если я пойду в ту сторону, tenente? – спросил Бонелло.
– Если уж они попадутся, так пусть лучше в толпе, чем одни, – сказал я.
– Дайте мне две сотни лир, и я пойду назад, прямо в Австрию, – сказал Бонелло.
– Там их у тебя отберут, – сказал Пиани.
– Может быть, война кончится, – сказал Аймо.
Мы шли по дороге так быстро, как только могли. Солнце пробивалось сквозь тучи. Вдоль дороги росли тутовые деревья. Из‑за деревьев мне видны были наши машины, точно два больших мебельных фургона, торчавшие среди поля. Пиани тоже оглянулся.
– Придется построить дорогу, чтоб вытащить их оттуда, – сказал он.
– Эх, черт, были бы у нас велосипеды! – сказал Бонелло.
– В Америке ездят на велосипедах? – спросил Аймо.
– Прежде ездили.
– Хорошая вещь, – сказал Аймо. – Прекрасная вещь велосипед.
– Эх, черт, были бы у нас велосипеды! – сказал Еонелло. – Я плохой ходок.
– Что это, стреляют? – спросил я. Мне показалось, что я слышу выстрелы где‑то вдалеке.
– Не знаю, – сказал Аймо. Он прислушался.
– Кажется, да, – сказал я.
– Раньше всего мы увидим кавалерию, – сказал Пиани.
– По‑моему, у них нет кавалерии.
– Тем лучше, черт возьми, – сказал Бонелло. – Я вовсе не желаю, чтобы какая‑нибудь кавалерийская сволочь проткнула меня пикой.
– Ловко вы того сержанта прихлопнули, tenente, – сказал Пиани. Мы шли очень быстро.
– Я его застрелил, – сказал Бонелло. – Я за эту войну еще никого не застрелил, и я всю жизнь мечтал застрелить сержанта.
– Застрелил курицу на насесте, – сказал Пиани. – Не очень‑то быстро он летел, когда ты в него стрелял.
– Все равно. Я теперь всегда буду помнить об этом. Я убил эту сволочь, сержанта.
– А что ты скажешь на исповеди? – спросил Аймо.
– Скажу так: благословите меня, отец мой, я убил сержанта.
Все трое засмеялись.
– Он анархист, – сказал Пиани. – Он не ходит в церковь.
– Пиани тоже анархист, – сказал Бонелло.
– Вы действительно анархисты? – спросил я.
– Нет, tenente. Мы социалисты. Мы все из Имолы.
– Вы там никогда не бывали?
– Нет.
– Эх, черт! Славное это местечко, tenente. Приезжайте туда к нам после войны, там есть что посмотреть.
– И там все социалисты?
– Все до единого.
– Это хороший город?
– Еще бы. Вы такого и не видели.
– Как вы стали социалистами?
– Мы все социалисты. Там все до единого – социалисты. Мы всегда были социалистами.
– Приезжайте, tenente. Мы из вас тоже социалиста сделаем.
Впереди дорога сворачивала влево и взбиралась на невысокий холм мимо фруктового сада, обнесенного каменной стеной. Когда дорога пошла в гору, они перестали разговаривать. Мы шли все четверо в ряд, стараясь не замедлять шага.
Глава тридцатая
Позднее мы вышли на дорогу, которая вела к реке. Длинная вереница брошенных грузовиков и повозок тянулась по дороге до самого моста. Никого не было видно. Вода в реке стояла высоко, и мост был взорван посередине; каменный свод провалился в реку, и бурая вода текла над ним. Мы пошли по берегу, выискивая место для переправы. Я знал, что немного дальше есть железнодорожный мост, и я думал, что, может быть, нам удастся переправиться там. Тропинка была мокрая и грязная. Людей не было видно, только брошенное имущество и машины. На самом берегу не было никого и ничего, кроме мокрого кустарника и грязной земли. Мы шли вдоль берега и наконец увидели железнодорожный мост.
– Какой красивый мост! – сказал Аймо. Это был длинный железный мост через реку, которая обычно высыхала до дна.
– Давайте скорее переходить на ту сторону, пока его не взорвали, – сказал я.
– Некому взрывать, – сказал Пиани. – Все ушли.
– Он, вероятно, минирован, – сказал Бонелло. – Идите вы первый, tenente.
– Каков анархист, а? – сказал Аймо. – Пусть он сам идет первый.
– Я пойду, – сказал я. – Вряд ли он так минирован, чтобы взорваться от шагов одного человека.
– Видишь, – сказал Пиани. – Вот что значит умный человек. Не то что ты, анархист.
– Был бы я умный, так не был бы здесь, – сказал Бонелло.
– А ведь неплохо сказано, tenente, – сказал Аймо.
– Неплохо, – сказал я. Мы были уже у самого моста. Небо опять заволокло тучами, и накрапывал дождь. Мост казался очень длинным и прочным. Мы вскарабкались на железнодорожную насыпь.
– Давайте по одному, – сказал я и вступил на мост. Я оглядывал шпалы и рельсы, ища проволочных силков или признаков мины, но ничего не мог заметить. Внизу, в просветах между шпалами, видна была река, грязная и быстрая. Впереди, за мокрыми полями, можно было разглядеть под дождем Удине. Перейдя мост, я огляделся. Чуть выше по течению на реке был еще мост. Пока я стоял и смотрел, по этому мосту проехала желтая, забрызганная грязью легковая машина. Парапет был высокий, и кузов машины, как только она въехала на мост, скрылся из виду. Но я видел головы шофера, человека, который сидел рядом с ним, и еще двоих на заднем сиденье. Все четверо были в немецких касках. Машина достигла берега и скрылась из виду за деревьями и транспортом, брошенным на дороге. Я оглянулся на Аймо, который в это время переходил, и сделал ему и остальным знак двигаться быстрее. Я спустился вниз и присел под железнодорожной насыпью. Аймо спустился вслед sa мной.
– Вы видели машину? – спросил я.
– Нет. Мы смотрели на вас.
– Немецкая штабная машина проехала по верхнему мосту.
– Штабная машина?
– Да.
– Пресвятая дева!
Подошли остальные, и мы все присели в грязи под насыпью, глядя поверх нее на ряды деревьев, канаву и дорогу.
– Вы думаете, мы отрезаны, tenente?
– Не знаю. Я знаю только, что немецкая штабная машина поехала по этой дороге.
– Вы вполне здоровы, tenente? У вас не кружится голова?
– Не острите, Бонелло.
– А не выпить ли нам? – спросил Пиани. – Если уж мы отрезаны, так хотя бы выпьем. – Он отцепил свою фляжку от пояса и отвинтил пробку.
– Смотрите! Смотрите! – сказал Аймо, указывая на дорогу. Над каменным парапетом моста двигались немецкие каски. Они были наклонены вперед и подвигались плавно, с почти сверхъестественной быстротой. Когда они достигли берега, мы увидели тех, на ком они были надеты. Это была велосипедная рота. Я хорошо разглядел двух передовых. У них были здоровые, обветренные лица. Их каски низко спускались на лоб и закрывали часть щек. Карабины были пристегнуты к раме велосипеда. Ручные гранаты ручкой вниз висели у них на поясе. Их каски и серые мундиры были мокры, и они ехали неторопливо, глядя вперед и по сторонам. Впереди ехало двое, потом четверо в ряд, потом двое, потом сразу десять или двенадцать, потом снова десять, потом один, отдельно. Они не разговаривали, но мы бы их и не услышали из‑за шума реки. Они скрылись из виду на дороге.
– Пресвятая дева! – сказал Аймо.
– Это немцы, – сказал Пиани. – Это не австрийцы.
– Почему здесь некому остановить их? – сказал я. – Почему этот мост не взорван? Почему вдоль насыпи нет пулеметов?
– Это вы нам скажите, tenente, – сказал Бонелло.
Я был вне себя от злости.
– С ума все посходили. Там, внизу, взрывают маленький мостик. Здесь, на самом шоссе, мост оставляют. Куда все девались? Что ж, так их и не попытаются остановить?
– Это вы нам скажите, tenente, – повторил Бонелло.
Я замолчал. Меня это не касалось; мое дело было добраться до Порденоне с тремя санитарными машинами. Мне это не удалось. Теперь мое дело просто добраться до Порденоне. Но я, видно, не доберусь даже до Удине. Ну и черт с ним! Главное, это сохранить спокойствие и не угодить под пулю или в плен.
– Вы, кажется, открывали фляжку? – спросил я Пиани. Он протянул мне ее. Я отпил порядочный глоток. – Можно идти, – сказал я. – Спешить, впрочем, некуда. Хотите поесть?
– Тут не место останавливаться, – сказал Бонелло.
– Хорошо. Идем.
– Будем держаться здесь, под прикрытием?
– Лучше идти по верху. Они могут пройти и этим мостом. Гораздо хуже будет, если они очутятся у нас над головой, прежде чем мы их увидим.
Мы пошли по железнодорожному полотну. По обе стороны от нас тянулась мокрая равнина. Впереди за равниной был холм, и за ним Удине. Крыши расступались вокруг крепости на холме. Видна была колокольня и башенные часы. В полях было много тутовых деревьев. В одном месте впереди путь был разобран. Шпалы тоже были вырыты и сброшены под насыпь.
– Вниз, вниз! – сказал Аймо.
Мы бросились вниз, под насыпь. Новый отряд велосипедистов проезжал по дороге. Я выглянул из‑за края насыпи и увидел, что они проехали мимо.
– Они нас видели и не остановились, – сказал Аймо.
– Перебьют нас здесь, tenente, – сказал Аймо.
– Мы им не нужны, – сказал я. – Они гонятся за кем‑то другим. Для нас опаснее, если они наткнутся на нас неожиданно.
– Я бы охотнее шел здесь, под прикрытием, – сказал Бонелло.
– Идите. Мы пойдем по полотну.
– Вы думаете, нам удастся пройти? – спросил Аймо.
– Конечно. Их еще не так много. Мы пройдем, когда стемнеет.
– Что эта штабная машина тут делала?
– Черт ее знает, – сказал я. Мы шли по полотну. Бонелло устал шагать по грязи и присоединился к нам. Линия отклонилась теперь к югу, в сторону от шоссе, и мы не видели, что делается на дороге. Мостик через канал оказался взорванным, но мы перебрались по остаткам свай. Впереди слышны были выстрелы.
За каналом мы опять вышли на линию. Она вела к городу прямиком, среди полей. Впереди виднелась другая линия. На севере проходило шоссе, на котором мы видели велосипедистов; к югу ответвлялась неширокая дорога, густо обсаженная деревьями. Я решил, что нам лучше всего повернуть к югу и, обогнув таким образом город, идти проселком на Кампоформио и Тальяментское шоссе. Мы могли оставить главный путь отступления в стороне, выбирая боковые дороги. Мне помнилось, что через равнину ведет много проселочных дорог. Я стал спускаться с насыпи.
– Идем, – сказал я. Я решил выбраться на проселок и с южной стороны обогнуть город. Мы все спускались с насыпи. Навстречу нам с проселочной дороги грянул выстрел. Пуля врезалась в грязь насыпи.
– Назад! – крикнул я. Я побежал по откосу вверх, скользя в грязи. Шоферы были теперь впереди меня. Я взобрался на насыпь так быстро, как только мог. Из густого кустарника еще два раза выстрелили, и Аймо, переходивший через рельсы, зашатался, споткнулся и упал ничком. Мы стащили его на другую сторону и перевернули на спину. – Нужно, чтобы голова была выше ног, – сказал я. Пиани передвинул его. Он лежал в грязи на откосе, ногами вниз, и дыхание вырывалось у него вместе с кровью. Мы трое на корточках сидели вокруг него под дождем. Пуля попала ему в затылок, прошла кверху и вышла под правым глазом. Он умер, пока я пытался затампонировать оба отверстия. Пиани опустил его голову на землю, отер ему лицо куском марли из полевого пакета, потом оставил его.
– Сволочи! – сказал он.
– Это не немцы, – сказал я. – Немцев здесь не может быть.
– Итальянцы, – сказал Пиани таким тоном, точно это было ругательство. – Italiani. Бонелло ничего не говорил. Он сидел возле Аймо, не глядя на него. Пиани подобрал кепи Аймо, откатившееся под насыпь, и прикрыл ему лицо. Он достал свою фляжку.
– Хочешь выпить? – Пиани протянул фляжку Бонелло.
– Нет, – сказал Бонелло. Он повернулся ко мне. – Это с каждым из нас могло случиться на полотне.
– Нет, – сказал я. – Это потому, что мы хотели пройти полем.
Бонелло покачал головой.
– Аймо убит, – сказал он. – Кто следующий, tenente? Куда мы теперь пойдем?
– Это итальянцы стреляли, – сказал я. – Это не немцы.
– Будь здесь немцы, они бы, наверно, нас всех перестреляли, – сказал Бонелло.
– Итальянцы для нас опаснее немцев, – сказал я. – Арьергард всего боится. Немцы хоть знают, чего хотят.