Лукерья. Вот уж, барышня, напугали! Сперва, как вошли, я думала -- какой-нибудь барин, а как вы бабьим голосом заговорили, так у меня инда сердце зашлось.
Наташа звонко хохочет, с печки и полатей с удивлением и любопытством выглядывают старик, солдатик и Степан.
Липа (нервным голосом). Я тебя, Павел, тоже прошу вернуться... Мы живем вовсе не из милости.
Наташа (подошла к Павлу). У-у! Какие глупости! Мамочка плачет, вы ее и так обидели... и все друг друга обижали... И теперь все хохочут... Ух! Ну, Павел, будет! Погорячились, остыли и... надо ехать... Сейчас будет ужин... вафли со сливками! (Рассматривает лубочные картины на стене.)
Липа (тихо, нервно). Мы можем приехать прямо во флигель и там подумаем. (Подсаживается к брату и совсем тихо говорит ему.) Ты уедешь, а я... У меня все здесь, в деревне. Никому я не нужна, а здесь.... все-таки... (Вынимает платок и прикладывает к глазам.) Ты знаешь: у меня ничего не осталось в жизни. ..(Стихает.)
Общее молчание.
Лукерья (подойдя к Наташе). Папашина, что ли, шуба-то? Гляди, с обеих сторон мех-то!.. (Щупает.) Мягкая как пух. Чай, сколько она стоит?!
Наташа. Не знаю, сколько стоит... Вот подержи-ка, я из нее вылезу... (Сбрасывает на руки Лукерьи ергак, тот падает на пол.)
Лукерья (поднимая и кладя на лавку). Уж склизкий какой -- так и вылазит из руки-то... (Гладит ергак.)
Павел Иванович (молчит, крутит усы, курит, потом хмуро). Чаю желаете? Кирпичного?
Лукерья (суетливо). Ах вы, гостьи дороги! Чем мне вас попотчевать-то? И чашечка-то у меня одна. (Бежит за перегородку и выносит один стакан и одну чашку.)
Наташа (очень восторженно). Давай, Липа, пить кирпичный чай! Ну! Раздевайся! (Развертывает с головы ее шаль.) Я никогда не пила кирпичного чая!
Лукерья. А вот откушайте-ка! Попытайте! Понравится ли?
Наташа (морщит нос). А вот махорочкой только надушили... (Кашляет.) В рот лезет!
Староста (на печку). Солдат! Ты, что ли, там бесперечь дымишь? Брось покуда!
Солдатик (на печке). Я уж бросил... Которые не выносят...
Старик. Махорка с непривычки-то горло выворачивает. Господа не могут ее... У них табачок кроткий, и дух от него ласковый...
Наташа (шалит). Да, дух здесь... (Морщит нос и хохочет.) Не особенно! Не ласковый!
Павел Иванович (с упреком). Наташа! Ты к ним пришла, а не они к тебе... Не надо это забывать!
Наташа. Слушаюсь! Ну наливай нам кирпичного чаю! Ух, как у меня щеки горят... (Прикладывает ладони рук к щекам.) Я кра-а-сная? (Встает, видит кусок зеркала и смотрится.) У-у... какая я рожа! (Хохочет.) Поди-ка, Липа, полюбуйся!
Липа улыбнулась и смолкла, она что-то шепчет Павлу Ивановичу.
Лукерья. Мухи летом его изгадили, а помыть-то все руки не доходят... (Наташе.) Уж какие вы, барышня, хорошенькие! Чай, все только на себя и глядите дома-то?
Павел Иванович (сестре). Я думаю, что надо наконец говорить открыто ту правду, которую много лет носишь где-то на дне души... на привязи всяких условностей и родственных отношений... (Подходит к Наташе.)
Наташа. Павел, Павел! Постыдитесь! Что же скверного сделал папа?
Липа. Потом... после... не здесь.
Павел Иванович. Не понимаете, Наташа?
Наташа. Не понимаю... Объясни!
Павел Иванович. Я не могу допустить, чтобы в моем присутствии оскорбляли моих товарищей. Надоело молчать... Все можно опоганить, все! Пусть знают, что не все прощается... Говорят красивые слова, а сами хлещут мужика по морде; пишут разные резолюции...
Липа. Оставь, Павел! Надо вернуться: могут подумать, что ты испугался...
Наташа, опустив голову на руки, собирается плакать. Павел встает, ходит и курит.
Успокоимся и поедем, а завтра подумаем и решим, как быть и что делать... (Подходит к Наташе.) Будет, Наташа! Что случилось, того не воротишь.
Наташа (сквозь слезы). Я... всех люблю... -- и вас, и папу, и дедушку,-- и всех мне жалко... (С досадой.) Ах, зачем это люди такие злые, так мало любят друг друга!
Кучер (входит). Стихать стало... Можно бы ехать... Мне еще полковника надо отвезти, барышня...
Наташа. Убирайся с твоим полковником!
Кучер. Как угодно... Я только сказал... Не наша лошадь, господская... (Уходит обратно.)
Староста. Под поветь бы ее надо поставить: продрогнет... (Уходит.)
Старик. Господская лошадь нежная... Простудится -- кашлять будет...
Наташа начинает смеяться.
Верно, барышня! У нас в Белом Ключе у барыни лошадь была, вот этак же простудилась, и дохтор лошадиный ездил. А как лошадь померла -- барыня плакала... Одинокая она у нас женщина, а душа господская жалостливая... как что -- так и плачет!
Павел Иванович. Вы, говорят, эту барыню спалили?
Старик. Кто спалил? Огонь спалил. Бог послал, бог и отобрал! (После паузы, Наташе.) Ты барышня добрая... Натальей тебя звать-то?
Наташа. Натальей. Ну?
Старик. А у меня вот тут тоже девка есть... внучка. Лушкой зовут. Что-то все зябнет она... Налила бы ты ей чайку чашечку!
Девка возится в углу.
Ну чего ты? Не съедят тебя...
Наташа. Н а мою чашку!
Старик подходит.
Сахар туда положен, в чашку! (Липе, тихо.) Не могу пить: неприятно пахнет...
Старик (подавая чай девке). "Спасибо" скажи барышне! Внакладку тебе еще досталось! По-господски! Вот ты какая у меня счастливая! Право!
Девка пьет чай в углу, на нарах.
Павел Иванович. Хорошо, я поеду. Надо все обдумать и решить окончательно. Передам, Липа, тебе свою часть в полное владение, и делай как хочешь... Я хочу быть свободным... Не могу больше... Как хотите!
Липа (сдержанно). Там увидим... После поговорим. Не здесь. Поедемте. (Встает.)
Наташа. Прекрасно! Милый, хороший Павел! Как я вас люблю, если бы вы только чувствовали... Но ты не чувствуешь? Да? (Начинает собираться, надевает шапку.)
Старик. На попа вы, барышня, в этой шапке походите!
Кругом смех.
Наташа. На отца диакона! Ну, Павел, живо! Поедем -- и все обойдется. Побранились, и будет... Помогите-ка ергак напялить!
Лукерья помогает надеть ергак.
Лукерья. Что же это вы мало погостили? И чайку не попили. Не нравится вам у нас?
Павел Иванович. Николай! Скажите, пожалуйста, нашему кучеру, что мы сейчас выходим.
Староста идет из избы.
Лукерья (любуясь Наташей). Ах, хорошенькая! Краля моя писаная!
Павел у стола звенит мелочью. Солдатик слезает с печи.
Солдатик. Дозвольте вас, барышня, спросить: жену вот я ищу...
Наташа (с хохотом). Что же, думаешь меня посватать?
Солдатик. Зачем же? Я понимаю. Женатый я.
Лукерья. Потерял законную жену!
Солдатик. Сказывают -- у вас в кухарках баба есть. Авдотьей звать?
Наташа. Авдотьюшка? Да, служит. А ты ей муж?
Солдатик (радостно улыбаясь). Законный-с! Сомневаюсь только моя это Авдотья али кому другому принадлежит?! Удостовериться надо бы...
Наташа. Я ей недавно письмо к мужу писала куда-то... в Двинск, кажется.
Солдатик (с восторгом). Она самая! Авдотья!
Старик. Вы, барышня, на козлы бы его прихватили... А то он нам всю ночь спать не даст!
Лукерья. А то как же. Это уж у всех одинаково: и у господ и у нас... Все уж к законной-то сердце рвется.
Наташа (громко). Господа! Возьмем этого законного?! На козлы, вместо камердинера!
Липа (глухо). Возьмем... (Отвернулась и прячет слезы.)
Солдатик (радостно). Я сею минуту! (Хватает лапти, лезет на печку.)
Наташа. Вот наша Авдотьюшка замрет от счастья!..
Павел Иванович (вошедшему Николаю). Так вот, Николай, пусть завтра еще ваши побывают... Пусть прямо ко мне, во флигель... Окончательно столкуемся, или уж... как хотите... Поедем!
Старик. Путь-дорога! Лушка, а ты встань да поклонись...
Лукерья. Благодарим вас на ласковом слове! Когда придется, милости просим!
Староста. Столкуемся... Мужикам-то ведь тоже нельзя без земли... Сойдетесь...
Лукерья и Николай провожают гостей -- уходят. Старик подходит к окну. Колокольчики.
Старик. Поехали! Солдат на козлах. Занятные они, право! Ссора вышла промежду себя...
Лукерья (вбегает). Нечего делать-то... Ах ты господи! (У стола.) И пить не пили, а хлопот наделали... Что-то у них все нелады идут с землей-то...
Старик. Что у них на уме -- господь знает... Не надо, говорит, мне земли, ослобоните, говорит... А держатся. Поди вот!
Входит Николай.
Староста (с радостью). Смякли... Они подадутся. Разве можно?
С полатей свешиваются головы возчиков и Степана.
Первый возчик. Сам в руки дается...
Второй возчик. Отдаст... Не надо бумагу подписывать...
Староста. А что, господа, давайте чайку попьем! Все одно надо его выпить...
Веселый смех.
Для господ готовлен, нам вышло... Слезайте-ка! Солдат-то, солдат-то!.. (Хохочет.) Как он живо приладился! Теперь скоро у своей Авдотьи будет... Сколько он муки принял, прежде чем с женой-то ночевать!
Возчики слезают с полатей.
Лукерья. А Иван все около шестка держится... (Зовет.) Иван! Иди чайку попить -- будет прятаться-то! Уехали они! (На полати.) Степан! Али спит он...
Ключников (выходит, останавливается около притолоки). Что-то я смотреть на них не могу... То есть вот так бы... Ах! Слушать я их разговору не могу -- вот как!
Девка (гнусаво). Я бы чашечку одну еще выпила... (Несет свою чашку к столу.) Уж как сладко они пьют! (Облизывает губы.)
Степан (с полатей). От них сладко!
Лукерья (на полати). Не спишь? Слезай, попьешь чаю-то господского!
Степан. Была охота, да прошла...
За перегородкой начинает плакать ребенок.
Вон и младенец, видно, господского чаю захотел...
Лукерья бежит к ребенку.
Старик (подходит к столу, таинственно пророчески). Все скоро обнаружится, все объявится... Не может господь больше греха этого терпеть... Попомните мое слово: не долго ждать остается!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Столовая в старом барском доме; с левой стороны -- передняя, ведущая на черное крыльцо; здесь звонок в кухню, широкое окно во двор; с правой стороны -- дверь в кабинет и винтовая лестница на мезонин; старинная громоздкая мебель: круглый стол, глубокий диван, часы в форме часовни, камин. В углу на столике -- граммофон. В задней стене -- дверь в маленькую библиотечную комнатку и арка в зал. Темный вечер глубокой осени. В зале темно. У потрескивающего камина сидит, кутаясь в мягкую шаль, Серафима Сергеевна. За столом Наташа и Липа говорят о чем-то таинственно. Часы медленно выбивают секунды. За стенами -- ветер; где-то скрипит и стукает болтом ставень, скрипит флюгер на крыше. Полковник молча, сосредоточенно ходит по комнатам.
Серафима Сергеевна. Что это там скрипит и стукает? Неприятно!
Наташа (успокаивая). Это же, мамочка, болт у ставни... (Шепчется с Липой.)
Серафима Сергеевна. Точно все кто-то стучится.
Пауза.
Полковник (маршируя из зала). Вот ты, Липа, мне брошюру дала Ю. Либиха {Либих Юстус (1803--1870) -- немецкий химик. Цитируется его книга "Химия в приложении к земледелию и физиологии растений", перевод проф. Ильенкова, изд. второе, дополн., М., 1870, стр. 75.}... Юлия Либиха, должно быть? Там есть прекрасная мысль. (Останавливается у стола и произносит словно читая.) "Уничтожение производительности полей расхищающим хозяйством положило конец и римскому и испанскому государствам". (Идет в зал.)
Наташа (тихо). Я ужасно боюсь мертвецов... а ты?
Липа делает знак в сторону Серафимы Сергеевны. Наташа прикусывает губу.
Серафима Сергеевна. Холодно у нас: зябнут и руки и ноги...
Полковник (маршируя из зала). То же самое будет и у нас. Вот поэтому-то я и говорю, что дворянские имения никоим образом не должны продаваться банком с торгов. Иначе выходит экспроприация, которой так добиваются разные социалисты... (Останавливается у стола.) Как это сказал поэт? (Припоминает.)
"Не много выиграл народ
(затрудняется),
И легче нет ему покуда
Ни от чиновных мудрецов,
Ни от начитанных глупцов...".
(Разводя руками.) Это, уж извините, про вас сказано: "Ни от начитанных глупцов, лакеев мыслей благородных". Про всех либералов и разных радикалов! (Опять идет в зал и, возвращаясь.) Что же, чай у вас скоро будет? Под Горным Дубняком, когда мы шли в атаку, почти на верную смерть, я страшно захотел стакан чаю с малиновым вареньем...
Серафима Сергеевна. Позвони, папа, в кухню еще раз!
Наташа. Я! (Бежит и сильно дергает за ручку звонка, потом пугливо смотрит в окно и на цыпочках возвращается.) Иногда мне кажется в темноте, что кто-то идет позади меня и хочет схватить...
Липа. Какая ты трусиха!
Пауза. Часы медленно бьют восемь.
Серафима Сергеевна. Восемь! Я ужасно беспокоюсь за Николая... Лучше бы уж не ездил... (После паузы.) Что же, папа, вскрывать Григория будут?
Полковник. Безусловно. Иначе нельзя предать тело земле. (Вздохнув.) Вечная память! Таких управляющих нынче мало...
Наташа (пожимаясь от страха). Авдотьюшка говорит, что ей рассказывали, как его убили... Григорий стоял на коленях и плакал, а один мужик закричал: "Молись!" -- и ударил его по голове киркой! Он и покатился...
Серафима Сергеевна. Господи, какое зверство!..
Полковник (идет в переднюю, звонит и возвращается). Оглохли!
Серафима Сергеевна. Они боятся ходить по двору. Зачем было перевозить на двор?! Пусть бы там и остался...
Полковник. И не имели права трогать, пока не прибыли следственные власти...
Наташа. Я тоже боюсь ходить по двору. Он прикрыт рогожей, а одна рука, со скрюченными пальцами, выставилась... похожа на птичью ногу!
Серафима Сергеевна встает и тихо идет в кабинет и там вскрикивает. Наташа и Липа вскакивают и бегут к кабинету. Серафима Сергеевна выходит, тяжело дыша.
Мама! Мамочка! Что с тобой?
Липа. Тетя! Бог с вами!
Серафима Сергеевна. Испугалась... Показалось, что в углу... за Колиным гардеробом... кто-то стоит... Надо там огня зажечь... Боже мой! Дайте воды!
Липа подает воду, успокаивает. Полковник, откашлянувшись, решительной походкой направляется в кабинет; Наташа шагает за ним в отдалении. Полковник в самых дверях зажигает спичку и, еще раз кашлянув, входит в кабинет.
Полковник (возвращаясь, серьезно). Моя шинель висит, и больше ничего!
Все смеются.
Эти женщины всегда пугают своим визгом... Я неоднократно смотрел в лицо смерти, а вот от этого женского визга... вот видите: руки трясутся... Удивительно!
Стук в окно в передней и глухие женские голоса.
Что такое? А? (Смотрит на окружающих.)
Все притаили дыхание, стук повторяется.
Наташа (вскакивает). Ай-ай-ай! Я и забыла, что заперла дверь на крючок! (Бежит отпирать.)
Все облегченно вздыхают. В переднюю входят горничная и Авдотьюшка с самоваром; Наташа смеется, те шепчутся, нервно пересмеиваются; голос Авдотьюшки: "Страшно, чай!" Наташа идет в столовую.
Полковник (Наташе). Вот видишь, Коза Ивановна: заперла двери и забыла. Не могут же подать самовар сквозь затворенные двери?!
Горничная накрывает стол, подает посуду; Авдотьюшка, поставив на стол самовар, уходит в переднюю и садится здесь на сундук. Серафима Сергеевна садится к столу, в кресло. Всем делается веселее. По лестнице с мезонина сходит Владимир на клюке, за ним -- Павел Иванович.
Павел Иванович. Все-таки ты поосторожнее... Не споткнись!
Владимир. Как это кстати вышло, что ты когда-то занимался медициной!
Павел Иванович. Я в Сибири практиковал. На триста верст в окружности у нас не было ни одного врача, и я, брат, был у якутов своего рода знаменитостью!
Наташа. У тебя, Павел, говорят, даже роман был с якуткой?!
Липа (останавливая). Наташа! Тсс!.. (Грозит пальцем.) Не надо об этом!
Наташа (тихо). Нельзя? (Делает гримасу.)
Полковник. Ну что, как твоя нога, анархист?
Серафима Сергеевна. Лучше, Володя?
Владимир. Прекрасно!
Павел Иванович. Его счастье: попади пуля чуточку ниже -- остался бы хромым!
Полковник. И пенсии не дали бы, брат! Эти сражения не одобряются...
Серафима Сергеевна (прислушиваясь). Погодите-ка! Кажется, колокольчики? Нет. Послышалось...
Наташа. Это, мамочка, в часах пружина звенит... всегда...
Горничная. Ведь они поехали, барыня, без колокольчиков! На бегунках.
Серафима Сергеевна. Да... я и забыла... И зачем только было ехать!
Полковник. Пожалуйста, не нервничай! Не ехать было нельзя: повалили около двухсот дерев строевого леса... Если не принять мер, то от вашего леса останутся одни пеньки!
Серафима Сергеевна. Ах, да бог с ним, с лесом!
Владимир. Ничего не поделаешь. Температура народного терпения поднялась до точки кипения...
Павел Иванович. Идет волна... И ничем ее не запрудишь.
Полковник (сердито). Ну конечно! Сперва -- лес... "бог с ним, с лесом", а потом и земля... Это уж мы слыхали... И, конечно, бог с ним, с дворянством! И его не нужно... Ваш капитализм садится на нашу шею и гонит в омут анархии, разрушений и всяких безобразий.
Владимир. Не из той, дедушка, оперы!
Полковник. Вот у вас там пишут о надстройках. Вот все эти безобразия: забастовки, уличные драки, грабежи -- вот все это и есть надстройки! Не ухмыляйтесь... Ничего смешного. Только будьте спокойны: все эти надстройки легко сломать, снести. И останется прежний крепкий фундамент. Старинный фундамент.
Владимир. Очень старинный! Прогнил!
Полковник. Не прогнил... Фундамент крепкий, старинный, каких нынешние архитекторы не умеют и строить.
Владимир (насмешливо). Липа! Ты бы перестала давать дедушке брошюрки! А то в конце концов он сделается марксистом!
Полковник (строго). Я слишком стар, чтобы менять свои убеждения! А что ваши забастовки устраивают жиды -- в этом нет никакого сомнения!
Наташа. Дедушка! Не горячись! Садись, вот твой чай!
Серафима Сергеевна. Папа! Это неправда... Перестаньте повторять чужую ложь!
Полковник. Правда! Им все хочется забрать нашу империю в свои руки, -- вот и забастовки!
Наташа. Ну а Володя? Ты скажешь, пожалуй, что Володя тоже жид?!
Полковник. Не суйся прежде отца-матери! Володя! Володя -- жертва своей глупости...
Владимир. Ого!
Полковник (Владимиру). Попробовал нагайки? Вкусно? Потомственный дворянин! Как это благородно!
Липа. Бить людей нагайкой?
Полковник. На этот раз приехал хромым, а вмешаешься еще раз в уличные скандалы, кривым можешь вернуться...
Владимир. Случается...
Полковник. Да это уж поверь мне!
Наташа. Ты, дедушка, ужасно любишь пророчествовать! Словно ты рад, что Володе прострелили ногу...
Полковник. А как же иначе?!
Липа возмущенно отходит в сторону.
Наташа. Злой ты! (Встает из-за стола.)
Полковник (подходит к Наташе). Коза губы надула...
Наташа. Убирайся от меня! Не хочу с тобой... (Отвертывается и отходит.)
Павел Иванович. Милые бранятся... (Пройдясь по комнате, садится на диван.)
Большая пауза. Липа с Наташей тихо говорят в стороне о чем-то.
Наташа! Сыграйте-ка лучше что-нибудь... На прощанье? Завтра я уеду, и бог знает когда увидимся...
Наташа. Боюсь... Там темно...
Владимир. Что это, Натуся! Ты ведь не ребенок... постыдись!
Липа. Пойдем вместе... (Берет ее под руку, идут в зал.)
Наташа (оглядываясь). Что сыграть? "Марсельезу", дедушка, хочешь?
Полковник. Ну конечно!
Серафима Сергеевна. Папа не любит...
Владимир. "Марсельезу"!
Наташа. Назло дедушке сыграю "Марсельезу".
Полковник. А мне наплевать! Решительно все равно!
Наташа играет в зале "Марсельезу" и вместе с Липой подпевает. Владимир встает и, дирижируя клюкой, затягивает вдруг громко: "Вставай, поднимайся, рабочий народ!"
Ну, ты! Пожалуйста, не махай палкой! Демагог! Здесь не улица...
Серафима Сергеевна. Володя! Оставь!
"Марсельеза" обрывается; Наташа играет элегию. Липа подсаживается к брату; они ведут интимный разговор.
Липа (грустно). Ты уедешь... я останусь одна...
Павел Иванович (очень нежно). Пиши мне чаще... Не скучай. (Берет ее руку, ласкает.)
Липа. Скучать не буду, Павел... Некогда... Может быть, удастся эту... воскресную школу. Уйду с головой... Они меня любят, Павел! И это дает силы... и радость...
Павел Иванович. Хорошая ты, Липка! Право...
Пауза.
Липа (смущенно). Я тебя попрошу об одном... Может быть, это сентиментально, но... когда будешь в Петербурге... (Обрывает.)
Павел Иванович. Ну?! Что сделать в Петербурге?
Липа. Сходи на... к Васе на могилу...
Павел Иванович. Хорошо...
Липа. Отнеси ему венок из живых цветов... Он любил астры... Сделай это... Очень прошу! (Склоняет голову, прячет слезы.)
Павел Иванович. Схожу... Непременно! (Встает и взволнованно ходит по комнате.)
Полковник (Павлу Ивановичу). Отъезжаешь? Решил? А Липа?
Павел Иванович. Липа не хочет. Остается... Не хочет бросать деревню... Работать здесь хочет.
Полковник. Было бы тебе известно. Я вчера видел Виноградова, целиком все имение он купит, но один лес -- не желает... Рубят теперь лес... ваши милые мужички.
Павел Иванович. Не желает -- не надо... Ничего не поделаешь.
Наташа выходит из зала.
Горничная. Можно мне, барыня, в кухню идти? (Улыбается.)
Серафима Сергеевна. Тебе нечего там делать...
В передней Авдотьюшка проявляет беспокойство.
Горничная. Авдотье надо в кухню, а одна она боится идти!
Авдотьюшка (жалобно, из передней). Боюсь я, барыня! (Приближается к дверям.) Что-то вот трясется во мне... Словно подняла чего не под силу...
Полковник (строго). Что же это в тебе трясется?
Все смеются.
Авдотьюшка. Боюсь! На дворе темно, как в печке. Я и так давеча чуть не померла от страху-то... Бегу по двору, вдруг -- человек предо мной... (Очень таинственно и взволнованно.) Словно из земли вырос... Я так и обмерла. (Нервно смеется.)
Горничная. Дура! Это, верно, был десятник, который покойника караулит, а она думала -- разбойник! (Смеется.)
Авдотьюшка (таинственно). Нашто десятник? Разя я не знаю десятника? Десятник в кухне сидел... Я подумала -- студенты пришли забастовку делать!
Серафима Сергеевна. Не болтай пустяков!
Владимир. Я, Авдотьюшка, студент тоже... Меня не боишься?
Авдотьюшка. Что мне вас бояться...
Горничная. Они студентами называют мужиков, которые усадьбы громят. Не понимают.
Авдотьюшка. Да, это которые господ выжигают. Вечор какой-то приходил, так сказывал: "Ждите, говорит, гостей!" Я этто его и спрашиваю: каких таких гостей? А он и говорит: "Студенты придут забастовку вам делать!"
Полковник. Что же ты, дурища полосатая, не пришла и вовремя не сказала?!
Авдотьюшка. Кто их знат... Ничего я не знаю...
Полковник. Пусть кучер сейчас же едет верхом ко мне в имение! Пусть мои стражники немедленно скачут сюда!
Наташа (с нервным смешком). Никто не придет... Нас мужики любят... Мы для них все делаем... и папа им всякие льготы дает... и... и кормим... За что нас? Все ты выдумала! Не смей!
Авдотьюшка. Что мне выдумывать-то? Я икону сниму, ежели вру... А вот говорят еще, что управляющий-то живой: рукой будто шевелит... Бают, видели, как он кулак сжимал!
Серафима Сергеевна (раздраженно). Убирайся вон!
Владимир. Мама! На что сердишься? Разве она виновата...
Наташа. Она всегда так! И вчера... наговорит, напугает, а потом я спать не могу... (Тихонько плачет.) Пусть уходит!
Липа подходит к ней, успокаивает.
Серафима Сергеевна (горничной). Поди и проводи эту глупую бабу.
Полковник. Пусть кучер немедленно скачет ко мне за стражниками! Поняла?
Авдотьюшка. Поняла.
Горничная. Я прикажу, барин!
Горничная уводит Авдотьюшку. Продолжительная пауза. Серафима Сергеевна утирает слезы. Павел Иванович ходит по комнате. Владимир звонко помешивает ложкой чай в стакане.
Павел Иванович. У всех вас измотались нервы... Поскорее перебирайтесь в город, чем жить под вечным страхом...
Серафима Сергеевна (сквозь слезы). Я прошу Николая скорее перевезти семью. Отделывают квартиру. Зачем? Лишь бы поскорее... (Замолкает.)
Владимир. Мама, мама! Сдержи нервы! Не надо, не распускайся!
Полковник (Владимиру и Павлу Ивановичу). Это вы все! "Волна, волна! Идет волна!"
Владимир идет в библиотеку и роется там в книгах. К нему уходит и Липа.
Павел Иванович. Ведь это говорилось вообще... Здесь может и не быть ничего... (Ходит взад и вперед по комнате.)
В окнах зала -- зарево пожара.
Полковник. Дайте мне полсотни казаков, и никакой волны не будет. Глупо церемониться... (Передразнивает кого-то.) "Как можно! Нам стыдно обращаться к оружию против безоружного мирного населения!" Хорошо мирное население!
Пауза.
Павел Иванович (увидя зарево). Господа! Что такое?! Зарево? (Торопливо идет в зал.)
За ним -- Наташа и полковник.
Серафима Сергеевна (поднимаясь, с ужасом). Где? Где? Близко?! Володя! Липа! Там -- пожар!..
Владимир ковыляет на клюке в зал. Липа бежит туда же.
Близко! Близко! Господи! Где же отец?! Зачем он уехал... Что делать?! (Почти в истерике.) Подите сюда!
Вбегают Наташа и Липа.
Наташа. Мамочка! Не волнуйся! Далеко, дальше кирпичных сараев.
Липа. Тетя! Ничего опасного... Право...
Дают ей воды, мочат виски и сами почти плачут.
Полковник (очень распорядительно). Серафимочка! Прежде всего -- спокойствие! Не волнуйся... Иди в спальню и ляг... Уведите мать... А я сейчас...
Серафима Сергеевна. Я в кабинет. На диван... Ты, папа, не уходи... Не пускайте его!
Липа и Наташа уводят Серафиму Сергеевну в кабинет. Полковник взволнованно идет в переднюю и сильно звонит, вызывая прислугу. Павел Иванович и Владимир задумчиво идут из зала и тихо говорят между собой.
Павел Иванович. Подожгли...
Владимир. Подожгли.
Павел Иванович (очень тихо). Надо увезти женщин.
Подходит полковник, и все трое о чем-то тихо и торопливо совещаются. Из кабинета выходит Липа, вопросительно смотрит в зал, где все ярче разгорается зарево.
Липа (вслушиваясь и идя на цыпочках к группе мужчин). Вы ничего не слышите?
Все слушают. Чуть слышен доносимый ветром набат.
Павел Иванович. Это набат... в Городецком.
Владимир (тихо). Куда же поедешь? На станцию -- мимо завода... Опасно...
Полковник. Все -- ко мне! (Идет в переднюю и снова звонит в кухню.)
В переднюю вбегает горничная.
Горничная (хочет говорить громко, полковник останавливает жестом). Кирпичный сарай горит.
Полковник (приказывает). Сию же минуту лошадей! Одну в тарантас, а другую... хоть в телегу... все равно! Живо!