Приказчик. Надо, Николай Александрович, убрать одного поденщика... Степана из Сухого Дола!
Городецкий. Почему это? (Идет, приказчик -- за ним.)
Приказчик. Произносит разные слова... За такие слова надо прямо к уряднику.
Городецкий (приятельски). Вот что, Григорий: рассчитывать ты можешь, но еще с урядниками возиться -- пожалуйста, уж без этих кляуз... Я тебе несколько раз говорил, что с полицией нечего связываться...
Приказчик. Как знаете... Если такие слова оставлять без внимания, я уж не знаю... тогда уж все можно говорить, что хочешь...
Городецкий. Что же это за ужасные слова? Ругань трехэтажная? Меня, что ли?
Приказчик. Ругань -- это пустяки. Разве я стал бы вас беспокоить из-за ругани?! Другое...
Городецкий. Именно?
Приказчик. Вынес я из флигеля мебель проветрить, а он, Степан, сел в кресло, ноги -- врозь, и не слазит! "Пошел!" -- кричу... Никакого внимания. "Не все, говорит, барам на мягком сидеть, пришло время и нам позабавиться"... И пошел, и пошел! "Земля -- божья, моим потом полита, моей кровью вспоена", -- и другое разное... И так везде неспокойно, а тут этакие слова произносит...
Городецкий. Откуда завелся этот господин? Давно он у нас?
Приказчик. Только второй месяц. Незаметно было... Трезвый --- степенный человек, никогда никакого себе неприличия не позволял, а тут ему немножко попало -- Павел Иваныч поднесли -- и нет никакого сладу! Стенька Разин, да и только! Или разбойник Чуркин какой...
Городецкий. Гм!..
Приказчик. Оставить его с такими слова невозможно: у меня -- народ... Дозвольте его покуда хоть в баню запереть?
Городецкий. В баню, говоришь?.. Гм!
Приказчик. А как же иначе? В рыло дать вы тоже не дозволяете, а...
Городецкий (прерывая). Только не драться! Я сам себе этого не позволяю и тебе запрещаю... Боже тебя избави! (Грозит пальцем.)
Приказчик. Раз нет вашего разрешения, как же я могу? Никогда! Пусть лучше меня изобьют, а я пальцем не трону.
Городецкий. Сильно пьян?
Приказчик. Не шатается, ходит ровно!
Городецкий (после паузы). А ну-ка, приведи его сюда. Что это за субъект...
Приказчик. Как-с?
Городецкий. Приведи его сюда. Я с ним побеседую.
Приказчик. Как бы он... Сейчас приведу-с! (Уходит, поскрипывая сапогами.)
Серафима Сергеевна (в дверях). Чем с ними лучше, тем они хуже. (Идет к столу, за чай.) Кажется, уж делаешь для них все: и отсрочки всякие, и льготы, и кормишь, и заработок даешь хороший, и лечиться ко мне бегают... И все-таки! Полное отсутствие всякого чувства благодарности! У Виноградовых никакой пощады не дают: за все -- штраф, и ничего... лучше...
Городецкий. Ну, матушка, Виноградовым я никогда не был и не желаю быть. И что там ни говори, а мужики отлично понимают, что такое я и что -- Виноградов...
Серафима Сергеевна. Я начинаю убеждаться, что потрав и порубок прощать не следует. На той неделе простили, а вчера опять поймали в лесу с лыками! Маленькие молоденькие липки! Даже простой жалости к растениям нет...
Городецкий. Ты, матушка, кажется, скоро убедишься, что следует загонять мужицких гусей и поросят и потом заставлять отрабатывать убытки, как это делает и Виноградов и даже... твой родной батюшка...
Серафима Сергеевна. На что ты сердишься? Я тебе ничего не рекомендую. Я только вижу, что так нельзя, немыслимо вести хозяйство. Раньше ты все-таки давал понять, что рубить чужой лес нельзя, что мы сеем овес вовсе не для того, чтобы они пасли там свой скот.
Городецкий (сердито). То было раньше, а теперь другое... Из-за пустяков не стоит портить отношений... На грош экономии, а... а...
Из калитки идут приказчик и Степан.
Серафима Сергеевна (поднимаясь и уходя в дом). Еще какую-нибудь гадость тут услышишь... Предпочитаю не присутствовать. Чай тебе налит.
Приказчик (останавливая Степана). Погоди, не лезь! Стой здесь! Сними картуз-то: не в кабаке...
Степан. Постоим... Снимем... (Неохотно снимает картуз.)
Приказчик. Привел его... Здесь он!
Степан. Звали меня?
Городецкий. Не звал, а велел привести.
Степан. Что меня вести-то... Сам приду... Не допускали, а то...
Городецкий. Чем ты там недоволен? Платой? Пищей?
Степан. Никаких неудовольствий я вам не заявляю... А если я выпимши сел в креслу, так неужто я вам этим убыток сделал?!
Городецкий. Ты, пожалуйста, дурака не ломай!
Приказчик. А что ты говорил, когда в кресле сидел? Ну-ка! Про землю ты что говорил?
Степан. Что сказал, то и сейчас повторю. Мне отпираться нет причины. Приказчик сказал: "Как это земля этаких жуликов носит", -- про меня это он. А я ему: "Земля, говорю, не ваша, а божья, и жулик тоже божий человек..." Верно! Что тут толковать? Все мы -- боговы, как я, так и барин, и ты, неправильный ты человек, и все движимое и недвижимое!..
Приказчик (со злостью). Не так было! Врешь, а еще на бога ссылаешься... Потерял совесть-то?
Степан. Если ты никаких свидетелей не допустил, на кого мне, окромя бога, сослаться?
Городецкий. Ну а дальше что?
Приказчик. А не говорил ты, что земля твоим потом полита, твоей кровью вспоена? Что по этой причине неурожаи пошли?
Степан. И верно! Кто свой пот над землей проливает? Ты, что ли? Кто Россию от неприятеля защищает? Ты?
Приказчик. Да и не ты ведь!
Степан. Мой брат в сражении свою кровь пролил, а твой в монополии сидит!
Городецкий. Во всяком случае, если тебе хочется в мягком кресле сидеть, а не работать -- можешь получить расчет и -- с богом! (Приказчику.) Рассчитай его!
Приказчик. Пойдем... Получай и -- с богом!
Входит Серафима Сергеевна.
Степан. Что я в кресле посидел-- каюсь, а чтобы от работы отлынивать -- это грех будет... Наплевать тому в глаза надо...
Городецкий уходит в комнаты.
Приказчик. Ладно... Иди, брат!
Серафима Сергеевна. Нечего больше разговаривать. Барин сказал тебе! И... все... уходи!
Степан (с озорством). Как же не разговаривать? Корова и та мычит...
Городецкий (в дверях, с раздражением). Получи расчет и мычи сколько твоей душе угодно!
На дворе гремят бубенчики, слышны голоса Владимира и Наташи.
Ну! Пшел!.. (Уходит в комнаты.)
Степан (отнимая руку от приказчика). А вы не цепляйтесь! Мне от бога язык дан!..
Влетает с букетом колокольчиков и зеленой ржи Наташа, за ней идет улыбающийся, в пыли и с сумкой через плечо Владимир.
Серафима Сергеевна (радостно). Приехал!.. Володя приехал!
Наташа и Владимир, обходя Степана, идут на террасу; Владимир целуется с родными.
Наташа. У него, мама, эспаньолка выросла! Видишь? (Берет брата за подбородок.)
Степан (у калитки, оглянувшись). А запирать человека в баню не можете! Крепостное право прошло!
Городецкий (в дверях, выходя из терпения). Я тебя отправлю к земскому начальнику!
Серафима Сергеевна. Коля! Перестань! Сдерживайся... Не унижайся...
Степан. А еще образованные! (Подталкиваемый приказчиком, скрывается за калиткой.)
Наташа. Какой грубый!
Неловкая общая пауза.
Владимир (целуясь с отцом). Что, и у вас мужички пошаливать начали? Вот тебе и добрые отношения!
Городецкий (строго). К твоему огорчению, пока все благополучно: не ограбили, не сожгли и не убили...
Владимир пожимает плечами.
Наташа (мягко ласкаясь к отцу). Какую ты, папочка, ерунду говоришь! На тебе колокольчик в петличку... Тебя Гладстоном {Гладстон Уильям Юарт (1809--1898) -- английский государственный деятель, один из лидеров либералов, в 1859 г. министр финансов.} называют, а Гладстон, говорят, всегда носил цветочек...
Серафима Сергеевна. Ты, отец, напрасно говоришь таким тоном эти несуразные вещи...
Владимир. Да пусть... Папа, видимо, раздражен чем-то...
Городецкий. Они -- народ прямолинейный. Летают, как галки. Для приближения к будущему строю будет, матушка, небесполезно, если все это случится с нами...
Владимир. Все это, папа, либеральные парадоксы...
Наташа, встав позади брата, щекочет ему щеку колосом.
Брось, чертова кукла!
Серафима Сергеевна (с упреком). Володя! Кель выражанс!!!
Городецкий (с улыбкой). Это очень демократично. Социал-демократично! (Уходит в комнаты.)
Владимир. Однако какой отец сердитый... На что он обиделся... Я, кажется, ничего не успел сказать!
Серафима Сергеевна. Сегодня он с утра рассердился... Что-то у него там с мужиками из-за лугов вышло.
Наташа (стоя позади брата). У-у! Какая у тебя, Володечка, шея! Как голенище! (Хохочет.)
Владимир (отстраняясь). Постой! А где же Павел? Липа? Живы они?
Наташа (весело). Вели умные разговоры и все разбранились!
Серафима Сергеевна. Они -- в своем флигеле. Мы, Володя, теперь все ссоримся... И ты попал как раз в такое время, когда мы расходимся по разным половинам...
Владимир (встает). Я вас помирю около самовара! Тут-то, вероятно, не выйдет никаких разногласий... Идем, Натуська!
Оба идут с террасы в калитку.
Наташа (хватая брата под руку). Все дуются! Как было в прошлом году весело! Я думала, что опять... А где тот студент, который гостил у нас прошлым летом? Вот премилый человек...
Владимир. Увы! В тюремном заключении!
Скрываются за калиткой.
Серафима Сергеевна (подойдя к двери). Николай Александрович! Иди! Ты не допил своего чая...
Городецкий (входит с сигарой во рту). Приехала еще одна живая программа! (Ходит по террасе.)
Серафима Сергеевна. Ты, Коля, все забываешь, что Володя -- не мальчик... Он совершеннолетний.
Городецкий. "Либеральные парадоксы"! Гм!.. (Садится к столу.) Сынок -- демократ, племянник -- народник, тесть -- ретроград... Эсдеры, эсеры, кадеры и кто там еще...
Серафима Сергеевна. Какие же мы либералы?!
Городецкий. Э-э, матушка, они всех валят в одну кучу... У каждого из них... свой аршин, и, если вершка не хватит, кончено: вали его в либеральную кучу... вроде мусорной ямы...
Серафима Сергеевна. Ты, Коля, все-таки очень несдержан... Довел Липу до слез... Зачем? Пусть их делают как хотят.
Городецкий. Когда женщина в споре не находит логических аргументов, она орошает противника слезами. Принципиальные слезы! Нет ничего противнее! И подарить хочется, и баню выстроить... (Смеется.) Уж если так надоело быть помещиком, взяли бы да подарили мне... Да! А что же? Если сосчитать долги банку, Виноградову, недоимки разные... если, говорю, ликвидировать хозяйство, то, ей-богу, мы окажемся не богаче мужиков!
Серафима Сергеевна (вспомнив). А страховку ты внес?
Городецкий. Откуда?! Я фальшивых ассигнаций не делаю... Опять придется у этого прохвоста, Виноградова, занимать.
Серафима Сергеевна. Папа хочет приехать. Он рассчитывал, что ты дашь ему до января семьсот рублей...
Городецкий. Все рассчитывают взять у меня, и никто не рассчитывает дать мне... Воображают, что мои латифундии приносят мне громадный доход...
Из калитки идет к террасе повар.
Повар. Барыня! Что прикажете на третье?
Серафима Сергеевна. Что тебе?
Повар. На третье что приготовить: мороженое или пломбир?
Городецкий (сердито). Только не пломбир! Надоел твой пломбир.
Серафима Сергеевна. И не мороженое! Сережа объедается и потом хворает. Спроси барышню, Наталью Николаевну: что она захочет, то и приготовь!
Повар. Слушаюсь... Барышня любит вафли.
За калиткой шум голосов; повар уходит; доносится звонкий голос Наташи: "Вафли, вафли!" -- и из калитки выходят Павел Иванович, Липа, Владимир, переодетый в русскую рубашку, и Наташа.
Владимир. Ну, пролетарии всех стран, соединяйтесь около самовара!
Серафима Сергеевна. Слава богу! Давно бы так!
Павел Иванович. Чай пить могут из одного самовара все партии.
Общий смех.
Липа (Владимиру). Все забастовали?
Владимир. Все! Все! И медички, и высшие...
Липа. А горный институт?
Владимир. Все! Даже путейцы!
Рассаживаются около стола.
Липа. Ах, как мне захотелось в Петербург!
Городецкий (с иронией). И надолго забастовали?
Владимир. На неопределенное время.
Городецкий. Ага! Ну а все-таки? До января, до февраля?..
Владимир. Впредь до изменения общих условий... Я давно бы мог приехать, да не хотелось... Митинги, рефераты, доклады...
Городецкий. Надолго, значит? До этого... как его... до социального устройства?
Владимир. Ладно! Подшучивай! Подождем, торопиться некуда.
Серафима Сергеевна. Не понимаю этого... Или уж я устарела, что ли... Была я когда-то на курсах...
Городецкий (декламирует). "Так сбивчивы и шатки наши мненья, что сомневаться можно и в сомненье!.."
Владимир. Сперва кончи курс, -- так, мамочка! А потом уж -- в тюрьму?
Наташа (надувая губы). Вот я кончила... и... что же теперь, мама?..
Павел Иванович. Кончи курс, и вот когда ты сделаешься земским начальником, тогда вступай на арену и давай простор своим общественным идеалам...
Липа и Владимир смеются.
А ты, Володя, не только еще не кончил курса, но даже не отбыл тюремной повинности, как это требуется для диплома...
Наташа (потягиваясь). А любопытно посидеть в тюрьме?! Право! Я хотела бы... Только ненадолго... С недельку бы!.. А потом на волю!
Городецкий. Будь только порядочным человеком, а там, друг мой (хлопает сына по плечу), жизнь найдет тебе место, распорядится тобой -- по-своему...
Владимир. Я сам распоряжаться жизнью хочу!
Липа. Браво, Володя! Молодчина!
Павел Иванович. Верно! Надо, чтобы не жизнь нами, а мы жизнью распоряжались!
Владимир (кланяется на две стороны). Неожиданное одобрение с двух сторон. Очень растроган. Постараюсь быть и порядочным человеком и молодчиной!.. Только не отдаю себе ясного отчета -- что такое порядочный человек?
Городецкий. Не понимаешь?
Серафима Сергеевна. Очень жаль.
Владимир. Перчатки и галстук для порядочного человека обязательны?
Городецкий. Довольно-таки глупо. (Уходит в комнаты.)
Наташа. Опять?! Зачем, Володька, сердишь папу?
Серафима Сергеевна (бросает с сердцем чайную ложку). Все могу извинить, но грубости не переношу.
Владимир (целуя у матери руку). Мамочка, не буду! Милая, не буду!
Серафима Сергеевна. Ах, не дурачься, Владимир, пожалуйста! (Уходит.)
Молчание.
Владимир. Все меня оставили...
Из кухни доносится пение Авдотьюшки:
"У-родилася я, как в поле были-инка,
Мо-я молодость прошла-а на чужо-ой сторонке".
Наташа. Наша Авдотьюшка всегда чистит ножи под аккомпанемент своих песнопений... Слушайте!
Авдотьюшка безнадежно-грустно вытягивает:
"Лет с двянадцати я по людям ходила.
Где коров доила я, где детей качала".
Городецкий (появляясь в дверях). Опять завыла? Скажи, Наташа, что, когда я приезжаю сюда, чтобы этого вытья не было! (Исчезает.)
Авдотьюшка тянет: "Лет с двянадцати я..." Наташа сбегает с террасы, хохочет и скрывается в калитке. Песня обрывается.
Липа. Стр-рого у нас!..
Павел Иванович. Знаешь, Володя: наш земский запретил хороводы!..
Липа. Вообще всякое пение! Не веришь?..
Все смеются.
Липа. Он мне запретил и ребят учить...
Наташа возвращается на террасу,
Наташа (тихо). А мне эта песня ужасно нравится. Слова у ней смешные и симпатичные... (Тихо напевает.)
"Из бедных я бедна, плохо я одета,
Никто замуж не берет девушку за это!"
Владимир (Липе). И ты послушалась: не учишь?
Липа. Учу поодиночке... Это можно без разрешения... (С восторгом.) Один мальчуган ходит ко мне, с разбитой губой... С ним заниматься -- прямо наслаждение: любознательный, сметливый, смелый...
Павел Иванович. Тетя жаловалась, что он у ней два обеда съедает обманным образом! (Смеется.)
Липа. Говорит басом и смотрит прямо-прямо в глаза, словно видит там самую глубину твоей души. Недавно я читала ему стихотворение... на девятнадцатое февраля... Знаешь?
Наташа (подсказывает по-гимназически).
"И с трудом, от слова к слову
Пальчиком водя,
По печатному читает
Мужичкам дитя".
Липа. Вот этот Савка и спрашивает меня: "А правда, Лимпияда, что манифест вышел, чтобы нам отдать всю землю?" Главное -- "нам"!!!
Владимир. Мужичок по-прежнему умиляет вас своей самобытностью?
Наташа. Они хотят подарить свою землю мужикам!
Владимир. Ого! Сами намерены превратиться в пролетариев, а из мужичков сделать благополучных россиян?..
Вдали чуть слышны колокольчики.
Павел Иванович. Что поделаешь, Володя?.. Мужик никак не соглашается сделаться настоящим пролетарием... (Насмешливо.) Не хочет, каналья!
Наташа (с напряженным вниманием). Не понимаю я, какая между вами разница? Почему вы все ссоритесь... Ты, Володя, ведь тоже любишь бедных?
Владимир. Дайте мужику порядочный кусок земли -- и вы увидите, что он сделается врагом всяких социальных реформ... Возьмите мужика в Швейцарии! Вы умиляетесь его благополучием, а мне противно смотреть! Сытое довольство мещанина -- и ничего больше!
Павел Иванович. Там совсем другое дело!
Владимир (иронически). Конечно! У нас мужик -- самобытный!.. Социалистом родится!
Появляется полковник.
Наташа. Дедушка! Ну-ка иди, поспорь с ними!.. (Смеется.)
Полковник. А-а! Господин анархист приехал! Здравствуй, здравствуй! Хотя мы с тобой и не сходимся в убеждениях, но видеть тебя рад! (Целуется с Владимиром.) Крестничек мой. (Здоровается с остальными. Липе.) Здравствуй, синий чулок! (Павлу.) Имею честь кланяться, народный начальник!.. (Наташе.) Здравствуй, Коза Ивановна!
Наташа. Здравствуй, ретроград!
Смех и поцелуй.
Полковник. Полюбуйтесь, что у нас происходит. (Лезет в карман за записной книжкой.) Проезжаю по своему лесу и вижу -- на сосне белеет бумажка какая-то... Останавливаю лошадей, слезаю, снимаю бумажку. (Вынимает и кладет клочок бумаги на стол.) Читаю... Полюбопытствуйте, вот! Доморощенная прокламация!
Владимир хватает бумажку, читает и смеется; окружающие требуют прочесть вслух.
Безграмотная прокламация и подписана: "Статский советник"!..
Владимир (читает). "Сея економия будет сожжена в ночь сего мая двадцатого числа, а лес приказано вырубить дочиста в два часа с четвертью. Статский советник".
Общий смех.
Полковник. Как это вам нравится, а? (Прячет бумажку.) Статский советник писал! В лаптях! Передам земскому начальнику... Пусть дадут охрану... От этих статских советников теперь житья нет... (Грозя пальцем.) Вы все! (Идет в комнаты.) Серафимочка!.. Полюбуйся!
Горничная берет подогревать самовар.
Наташа. А кто там еще с дедушкой приехал?
Горничная. Земский начальник. (Уносит самовар.)
Наташа (встает). Брр! Противный! Возьму книжечку и уйду, лягу на травку...
Владимир. Хочешь, дам Маркса? Сразу на пятьдесят процентов поумнеешь!
Наташа. Не хочу. Липа давала мне как-то "Экономические беседы" {Подразумевается книга буржуазного экономиста З. Геринга "Экономические беседы" (Основы политической экономии). Перевод А. Б., М., 1901 (Популярно-научная библиотека, No 3).}. Тоска смертная... Я читаю "Дворянское гнездо". Милый Тургенев! Люблю его безумно! Где мой Тургенев?.. Не видала, Липа, моего Тургенева?
Липа. А вон на окне -- не он?
Наташа. Он! Он! Мой миленький! (Берет книгу и уходит в сад.)
Липа. Владимир! Знаешь, кто мой самый усердный читатель? Дедушка!
Владимир. Неужели читает?
Липа. Все новые брошюрки!
Павел Иванович. Липа дает ему все присылаемые тобой брошюрки по политическим и экономическим вопросам, я дедушка их глубокомысленно изучает, делает какие-то выписки в свою памятную книжку.
Липа. Только результаты получаются самые неожиданные! (Смеется.)
Павел Иванович. Дедушка, брат, всех ученых и поэтов утилизирует в свою пользу! Недавно приехал и говорит: "Сам ваш Маркс осудил реформы шестидесятых годов...".
Липа и Павел Иванович хохочут.
"Каким это образом?" -- спрашиваю. Вынимает свою записную книжечку и читает: "Если Россия пойдет по той же дороге, по которой она двинулась в шестьдесят первом году, то она пропадет, как пропала гнилая Европа" {"Если Россия пойдет по той же дороге..." -- цитата из неотправленного письма К. Маркса в редакцию "Отечественных записок" (1877), являющегося ответом на статью Н. К. Михайловского ("Отечественные записки", 1877, No 10) "Карл Маркс перед судом г. Ю. Жуковского" (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 19, стр. 119); в русской легальной печати в переводе с французского письмо помещено в журнале "Юридический вестник", 1888, октябрь.}.
Все хохочут.
Липа (встрепенулась). Кажется, сюда земский начальник идет!
Владимир (поднимается). Ну его к черту! Идем, господа!
Все уходят в глубину сада.
Городецкий, за ним -- земский начальник и полковник.
Городецкий. Трудно, знаете ли, поручиться... Сегодня, например, у меня вышел такой казус. Один мужик сел в кресло и говорит...
Полковник (перебивая). Как? Ты позволяешь у себя в доме...
Городецкий. Не в комнате... На дворе мебель проветривали... Ну-с, сел и говорит: не все барам на мягком сидеть, пришло время и нам побаловаться... или потешиться... уж не помню, как он выразился.
Земский начальник. Удалите немедленно... А я приму со своей стороны меры. Как имя и прозвище этого нахала?
Полковник. Это тоже "статский советник".
Городецкий. Нет... Не выдам! Это уже я считаю лишним... Если я рассказал этот случай, так вовсе не для того, чтобы донести, а просто для иллюстрации...
Полковник (возмущенно). Это удивительно! Это же укрывательство!
Земский начальник. Я ведь, Николай Александрович, могу узнать и помимо вас. Шила в мешке не утаишь! Да и нужно ли...
Городецкий. Это уже ваше дело!
Полковник. Не "ваше", а наше, общее наше дело! Это удивительно!
Городецкий. Я держусь вообще того мнения, что не следует обострять отношений. Об этом я имел честь докладывать лично князю и теперь могу повторить то же самое.
Полковник. Это удивительно! Погодите, господа либералы, я на первом же губернском дворянском собрании дам вам генеральное сражение! Я готовлю доклад, Семен Яковлевич... Работаю с утра до ночи!
Земский начальник. Значит, не слушаетесь доктора: он вам не велел читать и писать при огне...
Полковник. Доктор запретил мне думать и приказал спать по двенадцати часов в сутки! Неужели я могу это делать? Старый воин, Семен Яковлевич, не может оставаться в тылу, когда на аванпостах завязывается бой... Все позиции занимают они, либералы.
Городецкий. Вы что же, опять какой-нибудь проект?
Полковник. Именно. Основные мои мысли таковы: первая -- дворянский банк должен служить нам, а не мы банку, вторая -- овцы вверяются доброму пастырю, а не наемнику-интеллигенту, и третья -- повсеместное введение обязательных в пользу государства работ...
Земский начальник. Это знаете ли, любопытно...
Городецкий (иронически). Особенно третья основная мысль... Кого вы, полковник, привлечете к принудительным работам?
Полковник. Кого? Во-первых, нуждающихся в работе, во-вторых, всех недоимщиков и, в-третьих, всех приговоренных земскими начальниками к штрафам и арестам... Я думаю, Семен Яковлевич, что каждый мужик согласится, вместо того чтобы платить штраф или сидеть под арестом, отработать свое наказание?
Земский начальник. Возможно... А где, Николай Александрович, вы устроили столовую?
Городецкий. А там, за огородом... Пойдемте, покажу... Пока до завтрака...
Все идут с террасы по аллейке, ведущей к пустырю, и разговаривают о голодающих. На террасу выходит Серафима Сергеевна, за ней горничная несет самовар.
Горничная. Яичницу, что ли, прикажете еще сделать?
Из калитки идет Авдотьюшка.
Серафима Сергеевна. Что-нибудь... Можно и яичницу.
Авдотьюшка (у террасы). Уймите, барыня, Сереженьку! Озорует все.
Серафима Сергеевна. А что?
Авдотьюшка. Принесли машину эту самую...
Горничная (поясняет). Граммофон!
Авдотьюшка. Да, грама... Не выговорю уж... Поставили ее к телятам и завели... Там такой скандал... Боятся, конечно... Неразумная тварь...
Серафима Сергеевна (всплеснула руками). Ах! И чего только не придумает!!! (Встает и идет к садовой калитке.)
Здесь ее встречает и останавливает Иван Ключников.
Ключников (снимая шапку). Сделайте божескую милость! Не оставьте!
Серафима Сергеевна. Ты кто? Что тебе?
Ключников. Да все я же, барыня, Иван Ключников! Уж ежели я не настоящий голодающий, каких же еще нужно? Ведь это лавочник по злобе сказал... Четверо детей, матка, сестра, сам семой!
С пустыря возвращаются Городецкий, земский начальник и полковник.
Серафима Сергеевна. Вон земский идет... Я ничего не могу. Велит записать -- запишу... (Уходит.)
Ключников поджидает.
Ключников (кланяясь компании). Сделайте божескую милость! Шесть душ, сам -- семой... Хоть по миру иди!
Земский начальник останавливается, Городецкий с полковником проходят в комнаты.
Земский начальник. Ну чего же ты хочешь?
Ключников. А так, чтобы в едоки нас записали... Уж ежели мы не голодающие, так кому же и способие выдавать?
Земский начальник. Работать, братец, надо. Руки есть? Голова на плечах?
Ключников (мотнув руками). Куда их дену? Зря болтаются. И рад бы...
Земский начальник. Сделай одолжение -- приходи ко мне в усадьбу,-- мне рабочие руки нужны... (Отходит.) Все на казенные хлеба желаете...
Ключников (с отчаянием). А семейство? У меня семь душ...
Земский не обращает внимания.
Ах ты, сделай милость! Что станешь делать?! (Топчется, вертит в руках шапку, смотрит вслед ушедшему земскому начальнику.)
Вдали молодежь поет песню: "Назови мне такую обитель".
Эх вы, господа поштенные! (Уходит.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Зимний вечер; вьюга. Постоялый двор в с. Городецком: великорусская изба с не доходящей до потолка перегородкой, с просторной печкой-лежанкой, с нарами и полатями. В левом от зрителя углу -- стол с висящей над ним на веревке лампой. За столом -- два возчика режут хлеб к ужину, который приготовляет Лукерья за перегородкой. Староста -- хозяин -- стоит около входа за перегородку и, облокотясь на косяк, рассказывает. Иван Ключников сидит на лавке вблизи стола. В темном углу на нарах -- старик с внучкой. На полатях кто-то возится и вздыхает. Время от времени за перегородкой скрипит покачиваемая люлька и доносится плач грудного ребенка. В занесенное снегом окно постукивает ветер, доносящий порою глухое бульканье лошадиных бубенчиков. На перегородке маленькие часы с гирькой и привесом -- тикают проворно, монотонно... При поднятии занавеса продолжается разговор.
Староста. Призвал это он нас к себе и говорит: желаю вам свою землю сдать на вечные времена за малые деньги, но чтобы эти деньги шли в какую-то комессию.
Ключников. Не так говоришь! Подарю, говорит, обществу, но только чтобы вы по пяти целковых с десятины вечно отчисляли и чтобы комитет выбрали, а в этот комитет чтобы барышня Лимпияда Ивановна села.
Староста. Так-так... А на этот капитал, говорит, мы вам баню хорошую выстроим и школу поставим...
Первый возчик. Вишь куда они гнут!..