Соловьев (не слушая). Разное представляется: то будто бы Анюточка ходит, то будто зовет. Задремлешь, и вдруг, вот как наяву (зовет): "Павлик!"... Вздрогнешь даже! А под утро заснул и вижу, будто будочник, огромный этакий, с рыжими усами, схватил меня за горло и душит...
Любовь Васильевна (сочувственно). Лишнего покушали.
Соловьев. Странно все это... Много на свете странного, непонятного...
Любовь Васильевна. Еще бы!..
Вдали звучит песенка Ольги.
Соловьев. Поет все барышня... Молодость! Кажется, что все победишь и никогда не состаришься!..
Из комнаты доносятся звуки пианино.
Любовь Васильевна. Вот это уже напрасно! (Встает, торопливо идет на веранду и, подойдя к окну, говорит.) Погодите уже с музыкой-то! Что-нибудь одно: география или музыка!
Музыка обрывается.
(Идет обратно.) У нас нынче не разбираются: кто во что горазд...
Соловьев. Хорошо играет Вера Павловна...
Любовь Васильевна. Как же! Она в Уфе в концертах играла... Забросила теперь... У нас ведь и Иван Мироныч играет... Когда в Уфе жил, он в кружке все играл. Оркестр у них был... Контрабас и сейчас цел... Теперь уже, конечно, неудобно: все-таки инспектор... Не идет оно как-то...
Вера Павловна (выходит на веранду с книгой в руке, спускается с лестницы, молча проходит в глубь сада. Слышен ее голос). Оля!
Вдали отвечает голос Ольги: "Ау!"
Любовь Васильевна. Скучает у нас барыня-то... И что такое -- понять нельзя... Ну вы хоть овдовели, по жене тоскуете... А ведь она, слава богу, ничем не обижена... Живет как у Христа за пазухой...
Дуня (сбегает с веранды, подходит к столу). Пришел молодой барин!..
Любовь Васильевна. Какой барин?
Дуня. Да вот этот, который книжки-то носит... С долгими волосами!
Любовь Васильевна. "Барин!" Скажи -- никого дома нет. Повадился!..
Дуня. Да они в гостиной... Не спрашивали никого. (Уходит.)
Любовь Васильевна. Вот как нынче! Без всякого спроса прямо в гостиную... Книгоноша...
Сергей Борисович (на веранде). Здравствуйте!
Любовь Васильевна. Мое почтение.
Сергей Борисович. Вот у вас благодать какая! (Спускается с лестницы, идет к столу.) А куда ваша публика-то девалась? (Здоровается.)
Любовь Васильевна. Какая публика?
Сергей Борисович. Остальные -- прочие? Иван Мироныч, Вера Павловна?..
Любовь Васильевна. Иван Мироныч с сыном занимается. В это время он всегда занят делом. А Вера Павловна где-то бродит... Чайку выпьете?
Сергей Борисович. Спасибо. Не хочется... (Оглядывает сад.) Благодать! И березы, и сирень, и травка... Так бы и повалялся!..
Любовь Васильевна. Валяться, положим, лишнее, а погулять очень приятно. Тридцать рубликов в месяц платим. За эти денежки можно и требовать кое-чего...
Сергей Борисович. Люблю заброшенные сады с крапивой, репьями, с тропинками и лопухами... (Срывает листочки и мнет их в руках.)
Любовь Васильевна. Кто в городе тридцать-то рублей платит? Раз-два, да и обчелся...
Соловьев. Встречаемся мы с вами, здороваемся, а я, откровенно говоря, до сих пор не знаю вашего имени-отчества и фамилии...
Сергей Борисович. Представьте: и я -- тоже!
Соловьев. Павел Павлыч Соловьев! Был учителем, а теперь в отставке... А вы у нас недавно живете?
Сергей Борисович. Порядочно. Скоро полгода уже.
Соловьев. Не слыхать было... Скучно у нас. Вы изволите служить?
Сергей Борисович. Нет. Без определенных занятий, но... (Со смешком.) Но с очень определенным положением! Человек, как говорится, "на виду"!..
Соловьев. Не слыхал, ничего не слыхал. (Махнув рукой.) А может быть, и слышал, да позабыл!..
Сергей Борисович (Любови Васильевне). Ну как дела с Петровым? Смилостивился Иван Мироныч?
Любовь Васильевна. Что вам этот Петров? Родственник, что ли?
Сергей Борисович. Нет. Жаль: юноша неглупый...
Соловьев. Это какой Петров?
Любовь Васильевна. Да ученик... Не поклонился Ивану Миронычу... Поведение убавили... Теперь мать покою не дает... Каждый день ходит...
Сергей Борисович. Мать говорила Ивану Миронычу, что юноша сей близорук?.. Не заметил?!
Любовь Васильевна. Как же это инспектора своего не заметить? Кого другого, а инспектора надо замечать. Сегодня один не заметит, завтра -- другой... Тогда не нужно вовсе и инспектора... Близорукий! Они нынче все близорукие... Это не близорукость, сударь, а воспитание нынешнее: его чуть от полу видно, а уж он норовит старших учить... Начитаются книг всяких и думают, что умнее всех стали...
Соловьев (глядя в землю). Кто знает? Может быть, и близорукий... Трудно что-нибудь сказать положительное...
Сергей Борисович. Книги, Любовь Васильевна, дело хорошее...
Любовь Васильевна. Все, сударь, вовремя, и какие книги... Вон Ольга-то наша: каких вы ей книг там даете -- бог вас ведает. А я замечаю, что она грубить начинает...
Сергей Борисович (со смехом). Самые невинные книги!..
Любовь Васильевна. Да я уж там не знаю, мне читать некогда... Но одна книжка, говоря между нами, Ивану Миронычу очень не понравилась...
Сергей Борисович. Не понравилась? Какая же это?
Любовь Васильевна. Вам лучше знать. Вас сюда к нам по какому случаю прислали? Вот то-то оно и есть!
Соловьев. Экая память! Цветы второй день не поливаю... Все думал полить и забыл... (Встает.) Пойду!
Любовь Васильевна. Посидите: сейчас Иван Мироныч придет.
Соловьев. Когда Анюточка хворала, она все беспокоилась: умру, говорит, и никто о цветах не позаботится. Она наказывала вечером их поливать...
Любовь Васильевна. Успеете. Разве долго полить их?
Соловьев. Нет, пойду... Неспокойно на душе. Может быть, попозднее загляну к вам, если огонек увижу...
Любовь Васильевна. У вас хорошие цветы... Анна Павловна, никак, только и думала что о цветах?..
Соловьев. Очень любила! Очень! (Прощается и уходит.)
Любовь Васильевна (провожая Соловьева до веранды). Вы смотрите: не вздумайте кому-нибудь цветы подарить! Мы купим, если... вздумаете...
Соловьев (не оглядываясь). Нет-нет!.. Невозможно... (Исчезает.)
Любовь Васильевна (возвращаясь к столу). Жена у него недавно умерла... Тоскует и на других тоску наводит... Иван Мироныч не любит этих разговоров про смерть: он, если покойника навстречу несут, ворочается. А Павел Павлыч как придет, так и пошло: "все помрем, все помрем"!.. Что про это говорить? Без него все знают, что помрут. Ничего с этим не поделаешь... А как была жива жена, так никогда и в храм божий не заглядывал... Да и жена-то у него, между нами сказать, тоже не очень-то богомольная была... Она... они... Ну это их дело! Бог с ними! Грех осуждать-то! Не нам за них на страшном суде отвечать...
Сергей Борисович не слушает; прохаживаясь по тропинке, он о чем-то думает, потихоньку насвистывает. Вдали чуть слышен голос Ольги.
Сергей Борисович. А ведь это Ольга Ивановна говорит?.. Она...
Вера Павловна (с Ольгой у забора). Вот здесь и надо сделать калитку!
Ольга (смотрит в щель забора). Тут есть дорожка под гору, к реке, а там -- купальня! Вот будет удобно: встанем и побежим купаться...
Сергей Борисович. Где они там... (Идет на голоса и появившись около дам.) С новосельем!
Ольга. У-у, противный какой! Испугали...
Все смеются, здороваются.
Подслушали наш разговор?
Сергей Борисович. Что вы это?! Я этим не занимаюсь...
Ольга. А мы только что про вас говорили!.. И если бы вы слышали...
Вера Павловна. Оля! Не дури!..
Ольга. Хорошо у нас?
Сергей Борисович. Точно в раю...
Ольга. Посмотрите в дырочку: реку видно! Вот сюда!
Сергей Борисович. Ни подслушивать, ни в щелочки смотреть не люблю... Вишь, какой забор-то сделали! Не перелезешь. Все воров боятся. Вон гвоздей даже натыкали. Полезет он, вор-то, и напорется, а хозяину будет весело: снимет вора с гвоздя и отправит в участок...
Ольга. Пойдемте, мы вам покажем, какое папа пугало сделал! (Хохочет.)
Все медленно уходят в глубину сада.
Сергей Борисович. Проткнуть человека гвоздем закон не разрешает, поэтому хозяин устроил так, чтобы вор сам проткнулся... Обстоятельный человек ваш хозяин!.. (Скрывается.)
Гриша (сбегает с веранды). Пить хочу... В горле пересохло... Налей мне чашечку!
Любовь Васильевна. Что у тебя глаза-то красные? Опять, видно, ревел?.. Не знал географию-то?
Гриша. А вот и знал. А я не понимаю, как доказать, что земля круглая... Сам же говорит, что круглая, а велит доказывать...
Любовь Васильевна. Эх ты!.. На! Пей!.. (Подает ему чашку чая.)
Гриша пьет с жадностью.
Если отец велит доказывать, значит, нужно... Отец зря не станет. Тебе же добра желает...
Гриша. Да-а, добра!.. Дай-ка еще чашечку!
Любовь Васильевна (удивленно). Ты уже выпил?! Вот ты ведь как бойко чай-то пьешь... А из географии совсем по-другому... (Наливает и дает Грише еще чашку чая.) Что же это отец-то? (Идет в комнаты.)
Гриша, воспользовавшись отсутствием бабушки, лижет сливки, шарит на столе и убегает, захватив несколько кусков сахару.
Ольга (появляется вместе с Сергеем Борисовичем и Верой Павловной). Мама ужасно любит переезжать на новую квартиру!
Сергей Борисович. Вот уж и не понимаю этого удовольствия...
Вера Павловна (как бы оправдываясь). Люблю... Это как-то освежает, вносит в жизнь что-то новое... Мы живем в этом городе скоро восемь лет! Можете себе представить: целых восемь лет!..
Сергей Борисович. И теперь новая квартира кажется новым миром?
Вера Павловна. Я жила только в трех городах: в Петербурге, в Уфе и здесь...
Ольга (перебивая). Я помню, мамочка, когда мы приехали из Уфы, жили на маленькой квартире, и ты все мечтала о том, когда у тебя будет своя комната...
Вера Павловна. Мечтала, мечтала...
Сергей Борисович. Теперь эти мечты о комнате исполнились и появились новые?
Рассаживаются у стола.
Вера Павловна. Нет... надо зал, гостиную, кабинет, столовую. В зале стоят венские стулья, в гостиной мягкая мебель, а мне некуда...
Сергей Борисович. Когда мне было двенадцать, к отцу приехал какой-то приятель, художник, и написал с меня портрет. С этой минуты я отошел на второй план. На меня никто не глядел, а портретом все любовались; обо мне никто не думал, а мой портрет сделался предметом общего внимания и заботливости... Портрет положили сохнуть в гостиную и никого туда не пускали... Я туда забрался и сделал попытку пощупать свой нос на портрете, до того он казался мне выпуклым. За это меня побили... Я возненавидел портрет. А кончилось все это очень неожиданно и комично: прислуга убирала комнаты и между прочим стерла пыль и с портрета... И мой соперник погиб!.. Выкиньте из зала венские стулья и устройте себе там отдельную комнату...
Вера Павловна. Без зала, говорят, неудобно; без гостиной неприлично... (Смеется.) У меня -- спальня! Комфортабельная спальня.
Ольга. Но она, мама, темная...
Вера Павловна. Ничего, ничего... Там есть розовый фонарик, который рисует мне жизнь в розовом свете...
Пауза. Где-то на дворе крякают домашние утки.
Ольга. Бабушкины утки...
Вера Павловна (хохочет). Скоро Иван Мироныч именинник... Это для его ангела откармливают... По случаю купили... У Павла Павлыча жена умерла, и утки оказались лишними... Дешево купили!
Хохот.
Хотите чаю? (Снимает с самовара чайник.) Этот чайник замечательный...
Сергей Борисович. Чем?
Ольга. Он настоящий китайский.
Вера Павловна. Подарок Ивана Мироиыча в день моего ангела...
Сергей Борисович. Приятное с полезным...
Вера Павловна (хохочет). Он всегда... В прошлом году в память дня нашей свадьбы подарил мне чулочную машину!
Иван Миронович (выйдя на веранду, прохаживается и добродушно напевает: "В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик, и ходит он взад и вперед". Обрывая). Самовар горячий? (Спускается с веранды.)
Вера Павловна, Ольга и Сергей Борисович весело смеются.
Что случилось?.. Что-нибудь Ольга выкинула?.. (Щупает самовар.) Чуть теплится. (Кричит.) Авдотья! Авдотья!
Дуня (выбегает на веранду). Иду.
Иван Миронович. Подогрей!
Дуня уносит самовар.
Я пью немного, но люблю, чтобы чай был, во-первых, горячий, а во-вторых, крепкий... (Садится.) Заморил меня сегодня Григорий. Не дается ему география. Из арифметики он прелестно, феноменально! Комбинирует цифры удивительно! А из географии -- хоть плачь! Опоздали мы с ним... Долговязый, растет феноменально, а умственные способности не из важных...
Ольга. Давай, я буду с ним заниматься из географии?
Иван Миронович. Нет-с. Я против женского преподавания.
Сергей Борисович. Почему это вы?
Иван Миронович (очень глубокомысленно). Особый склад мышления: мужчина мыслит по преимуществу синтетически, а женщина -- аналитически. Женщина разлагает, мужчина -- слагает.
Ольга. У меня он прекрасно понимает, а у тебя плачет...
Вера Павловна (с иронической улыбкой). Разве мужской ум выше женского? Вы, Сергей Борисович, как думаете?
Сергей Борисович (ухмыляясь). Всяко бывает...
Иван Миронович. Без сомнения! Во-первых, доказано, что женский мозг легче мужского на... гм... несколько граммов, а во-вторых, эти... (щелкает пальцами) так называемые извилины, мозговые извилины...
Вера Павловна задорно смеется.
Чему же ты, душа моя, смеешься?.. Возьми любой учебник анатомии, и ты все это увидишь... У Гришки совершенно бабий метод мышления... Совершенно...
Гриша (появляется из-за кустов). Папочка! Надо еще поставить чучелу около смородины...
Иван Миронович (Грише). Как же это ты, братец, не можешь доказать, что земля круглая?.. Я тебе сто раз говорил.
Гриша стоит, опустив голову.
Если ты куда-нибудь поедешь и будешь ехать все прямо, прямо (жест рукой), то в конце концов...
Гриша (перебивая). Я и говорил, что никуда не приедешь!
Все хохочут, кроме Ивана Мироновича.
Иван Миронович. Позвольте, господа! (Грише.) Как это -- никуда не приедешь? Приедешь, обязательно приедешь -- и приедешь опять на старое место, но с другой стороны... Это во-первых, а во-вторых, что ты видишь при восходе солнца?
Гриша. Я никогда не вставал, когда солнышко всходит...
Иван Миронович. Ну -- при закате? Это решительно все равно. Ты видишь, что солнце закатилось, а высокие части предметов еще освещены... Стало быть, выпуклость земли уже скрыла нижние части, а верхние еще доступны солнечным лучам... Понял?
Гриша. Понял...
Иван Миронович отходит. Гриша убегает в комнаты.
Ольга. Папочка! Вели вон там, в заборе, сделать калитку!..
Иван Миронович. Это зачем же понадобилось?
Сергей Борисович. Окно в Европу...
Ольга. Очень удобно: вышел, и прямо на реку! Не ходить через улицу... И маме хочется...
Иван Миронович. Во-первых, забор -- чужая собственность, следовательно, он должен быть неприкосновенен, а во-вторых, существует строительный устав, городской план и прочее...
Ольга (печально). Значит, нельзя?
Дуня несет самовар, за ней идет Любовь Васильевна.
Иван Миронович. Ты думаешь, душа моя, что всякий может строиться, делать калитки, прорубать окна, где ему вздумается? А главное -- не для чего. Тут пустырь; люди загораживаются, а мы будем калиточки для воров устраивать...
Дуня уходит.
Вера Павловна. Здесь так тихо, что и про воров ничего не слыхать...
Любовь Васильевна. Вор есть, везде он есть! А только не следует его трогать, вводить в грех... (Гремит посудой.) Чужой вор еще не беда, а вот если свой заведется, домашний, это скверно... Все курицы неслись, а теперь вдруг перестали... раздумали... Надо последить... Самое время нестись, а у нас раздумали...
Иван Миронович. И пестренькая не несется?
Любовь Васильевна. Говорят, не несется.
Иван Миронович. Никогда не поверю!.. (Озабоченно уходит в комнаты.)
Спустя некоторое время доносится со двора тревожное кудахтанье курицы.
Гриша (кричит с веранды). Бабушка! Портной принес мне новые брюки, а папе -- мундир. Иди посмотреть! (Исчезает.)
Любовь Васильевна. Вера Павловна! Подите посмотрите, как сидит. У нас с вами вкусы не сходятся: я люблю пошире, а вы -- в обрез. (Поднимается.)
Вера Павловна. Мне все равно.
Любовь Васильевна (идет в комнаты). "Все равно"... Мундир не на один год шьется...
Сергей Борисович (после паузы). Событие!..
Пауза. Слышно, как где-то далеко странствующий болгарин бьет в бубен и гнусаво поет "Шумна Марица".
Ольга (вынув из букета ветку сирени, обрывает листочки). Ну что вы замолчали? (Обрывая веточки сирени, кидает ими в Сергея Борисовича.) Ловите! Я читала, что в Париже бывает праздник цветов: все имеют право кидаться цветами, даже в незнакомых...
Вера Павловна. Но мы, Оля, не в Париже...
Ольга. А вы, Сергей Борисович, были в Париже?
Сергей Борисович. Был.
Ольга. А еще где-нибудь были? В Берлине?
Сергей Борисович. Был. И в Лондоне был...
Ольга. Господи! Какой вы счастливый! Везде вы были. (Большими глазами смотрит на Сергея Борисовича.) Ну и что же?
Сергей Борисович (ухмыльнувшись). Да ничего. Хорошо!
Ольга. Правда, что там все извозчики читают газеты?
Сергей Борисович (смеется). Правда, правда...
Ольга (обиженно). Что же вы смеетесь? Надо мной?
Сергей Борисович. Нет. Мне вспомнился один случай с русской барыней...
Ольга. Ну.
Сергей Борисович. Приехала барыня в Париж, наняла фиакр и отправилась осматривать достопримечательности. Где-то барыня замешкалась, а извозчик воспользовался этим и зашел в ресторанчик закусить. Выходит барыня: фиакр тут, а извозчика нет, -- накинулась на него, по-русски: "Как ты смел? Я тебя отправлю в участок" и т. д.
Ольга. Ну!
Сергей Борисович. Извозчик спокойно сел на свое место, обернулся к барыне и говорит: "Мадам! Я позволяю говорить мне "ты" только тем женщинам, которых я люблю",
Ольга. Вот нахал!
Сергей Борисович смеется.
Сергей Борисович. Вот тебе и раз! А извозчик думал -- совсем напротив.
Вера Павловна. Ты, Оля, не поняла... Там, Оля, совсем по-другому... Там никому нельзя говорить "ты"...
Ольга. Я когда-нибудь поеду за границу...
Сергей Борисович. Взяли да поехали! Дело незамысловатое.
Ольга. У-у! Папу не сдвинешь с места. Раньше хоть на дачу ездили, а теперь -- папа говорит, что незачем ехать и на дачу, потому что у нас есть сад...
Сергей Борисович. А вы без папы... Попробуйте-ка!
Вера Павловна (задумчиво). У меня есть бриллианты... По наследству достались... Никому они не нужны, никогда я их не ношу... Продать их и прокатиться в Париж...
Сергей Борисович. Одобряю. А то так и пролежат эти бриллианты сперва у вас, потом, когда вы умрете, у кого-нибудь другого... У Ольги Ивановны, например...
Вера Павловна. Почему люди не умеют устроить свою жизнь так, как им хочется?..
Сергей Борисович. Боятся.
Ольга. Чего?
Сергей Борисович. Есть пугалы для ворон, а есть и для людей... В детстве нас пугали букашками: "Спи, а то букашка придет!", "Ешь, а то букашке отдам!" У взрослых людей есть свои букашки...
Ольга. Какие же это букашки? Я не боюсь никаких букашек!..
Сергей Борисович. Вы переживаете тот период жизни, когда детские букашки померкли, а новые не выросли...
Вера Павловна (Ольге). А спишь ты все-таки с лампадкой...
Сергей Борисович. Надо, чтобы свет в голове горел... Учиться, барышня, надо...
Ольга. Я и поеду... осенью поеду в Петербург.
Вера Павловна (грустно). И я останусь одна. Я никуда не поеду. Мне некуда ехать... Я останусь с букашками... Сергей Борисович! Вы долго будете жить в нашем городе?
Сергей Борисович. Три года осталось с лишком... Надоест -- убегу раньше.
Ольга (удивленно). Куда?
Сергей Борисович. Куда глаза глядят... Все дальше, все дальше! (Делает широкий жест в пространство.) У меня нет ни венских стульев, ни мягкой мебели, ни бриллиантов. Встал и полетел себе все дальше, все дальше!.. (Смотрит на часы.) А идти, действительно, надо. Сегодня мы едем на острова ершей ловить, с ночевкой... Будем костры жечь, уху варить, песни петь... (Прощается.)
Ольга. Уходите? Вам у нас скучно? Мы глупые?
Вера Павловна. Оля! Что ты?..
Сергей Борисович. Мне везде весело...
Вера Павловна (подавая руку). Неужели и рыбу ловить весело?
Сергей Борисович. Очень весело. Уморительные эти ерши! Сам маленький, а дергает за лесу так сильно, что удилище трясется. Даже пугаешься иной раз... Вытащишь его -- глазища сделает большие, ощетинится... Маленькая рыбка, а с большим темпераментом! (Уходит.)
Ольга идет провожать его.
Ольга. Возьмите как-нибудь меня ершей ловить, Сергей Борисович. С папой?.. Или с бабушкой? (Со смехом исчезают в комнатах.)
Вера Павловна тихо идет, но остается у веранды, печально смотрит вслед ушедшим и садится на лестнице веранды. Из окон доносится музыка: Ольга играет мотивы из "Травиаты". Заметно вечереет. Вершины дальних берез румянятся от заходящего солнца; по саду скользят лиловые тени.
Любовь Васильевна выходит на веранду с пирогом из кондитерской; за ней скачет Гриша. Любовь Васильевна ставит пирог на стол. Гриша намеревается открыть крышку.
Любовь Васильевна. Погоди! Не лезь! (Хлопает Гришу по рукам.) Наш пострел везде поспел. (Осторожно снимает с картона крышку.) Не суй нос!
Гриша. Пирожное! Мама! Мамочка! Мешок с деньгами! Совсем как настоящие деньги! Золотые! Рассыпались!
Любовь Васильевна. Кабы настоящие-то деньги были, так и половины бы не донесли. Полюбуйтесь: два золотых уже отколупали пальцами! Жадность-то у людей какая! Право! (Кричит на Гришу.) Не трогай!
Гриша. Дай хоть одну денежку! Жалко тебе, что ли?
Любовь Васильевна. Успеешь. И тебе достанется... Потерпи... (Осторожно закрывает картон, торжественно уносит пирог в столовую.)
Гриша съезжает по перилам лестницы в сад и убегает в кусты. Где-то грустно кукует кукушка. Вера Павловна сидит неподвижная и грустная; вдали тихо звучат колокольчики проезжей пары.
Вера Павловна. Кто-то куда-то едет...
Колокольчики замирают вдали.
Любовь Васильевна (выходит на веранду с визитной карточкой в руке). Оказывается, это Пырковы пирог-то прислали. И поздравление!.. (Подойдя к лестнице, с умилением читает.) "Имеем честь поздравить высокоуважаемого Ивана Мироныча со всем семейством со днем новоселья. С пожеланием всяческого благополучия и бесконечного счастья Василий Николаевич и Марья Ивановна Пырковы".
Вера Павловна. Ну и отдайте это благополучие Ивану Миронычу!
Любовь Васильевна. Не одному ему это, а всем нам.
Вера Павловна нервно смеется.
Чего же смешного-то тут?
Вера Павловна. Очертело мне это благополучие и бесконечное счастье.
Любовь Васильевна. Вижу я это, сама вижу... Вы думаете, я ничего не понимаю?.. (Отходит.) Только смотрите: потом и рад бы в рай, да грехи не пустят... (Уходит в комнаты.)
Вера Павловна. Всяческое благополучие... И бесконечное счастье... (С тоской шепчет.) И кругом букашки... А безгрешные люди довольны: они прямо в рай... Они и теперь в раю... Из одного рая в другой... И получается бесконечное счастье.
Гриша (бежит к веранде). Мамочка! Правда это: если червяка пополам разрезать, то обе половины будут жить и выйдет два червяка?
Вера Павловна. Да, правда...
Раздается благовест ко всенощной: сперва глухим басом гудит соборный колокол, за ним в других церквах.
А вот если человека разделить пополам, то... выйдет... червяк, Гриша, выйдет.
Гриша с удивлением смотрит на мать.
Гриша. Обманываешь... А сама говоришь -- не надо врать...
Иван Миронович (выходит на веранду в новом мундире, очень торжественный). Григорий! Ко всенощной!
Гриша. Лучше бы завтра... к обедне.
Иван Миронович. Ну! Не рассуждай! Иди! (Делает жест рукой.)
Гриша лениво и печально поднимается на веранду и проходит с опущенной головой в комнаты; за ним уходит Иван Миронович. Вера Павловна сидит в задумчивой позе на лестнице веранды. Вдали глухо гудит один соборный колокол. Где-то далеко кукует кукушка.
Любовь Васильевна (проходит к столу под березами, гремит ключами, берет чай и сахар и уносит в комнаты). Большой завтра праздник, а у нас, никак, и лампадка не заправлена... с вами и бога-то позабудешь! (Исчезает за дверями.)
Ольга (в окно). Мамочка! Что ты сидишь тут одна?
Вера Павловна (не поднимая головы). Кукушку слушаю...
Ольга (выбегая на веранду и спускаясь к матери). Ты опять грустишь! А? (Заглядывает в глаза Веры Павловны).
Вера Павловна. Кукушка точно плачет... Может быть, Оля, она плачет о том, что как было, так все и останется... И никакой новой жизни нет... Может быть, и ты, Оля, тоже...
Ольга. Нет, мамочка, нет! Знаешь, о чем она плачет?.. Она плачет о том, что где-то есть другая, хорошая жизнь, а мы сидим тут и ничего не знаем! (Ласкается к матери.) Не грусти, мама!.. Слышишь?
Вера Павловна. Ты веришь, Оля?..
Ольга молча кивает головой.
Верь! Верь, моя хорошая, добрая, счастливая! Надо верить, а то не стоит жить...
Затихают. Вдали грустно кукует кукушка.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Столовая; налево две двери: ближайшая к зрителю -- в проходную Гришину комнату, около этой двери торчит слуховая труба, соединяющая столовую с кухней; дальняя дверь -- в спальню супругов Боголюбовых; направо дверь в гостиную. В задней стене четыре окна и между ними двойные двери на веранду -- стеклянные и глухие. Летняя лунная ночь робко смотрит через раскрытые окна и дверь. На веранде супруги Пырковы и супруги Ивановы доигрывают пульку; оттуда несутся выкрики: "Пики! Трефы! Бубны!", возгласы, спор, стук мелков и смех. Из гостиной доносится избитая полька на пианино и слышно, как там под смех окружающих танцует одна тяжелая пара; в столовой накрытый стол представляет хаос после ужина многочисленных гостей, большая часть которых уже разошлась. Мокрые пятна, бутылки, тарелки с объедками и окурками папирос, опрокинутые рюмки; под столом -- смятая салфетка, пробки, вилка. Иван Миронович -- именинник. Необычайно разодетая Любовь Васильевна ходит около стола и посыпает солью пятна на скатерти.
Любовь Васильевна (ворчливо). Новая скатерть... Ах ты боже мой! Облили-таки! (Махнув рукой, отходит к буфету и стучит посудой.)
Гимназист (входит из гостиной, обмахивается платочком и, вынув портсигар, осторожно закуривает папиросу, пряча ее в руке от Любови Васильевны). Температура довольно высокая!..
Любовь Васильевна. Наплясались?
Гимназист. Скоро домой... Папаша велит уходить...
Любовь Васильевна. Ну ничего, немножко еще попляшите: папаша в карты заигрался...
Гимназист. Ольгу Ивановну что-то не видать. Хотел с ней вальсик... С ней очень уж ловко...
Любовь Васильевна. Забываю я все, в котором вы классе-то?
Гимназист. Прогимназию кончил первым учеником, теперь в гимназию... Потом -- в университет...
Любовь Васильевна. Доктором, что ли, хотите?
Гимназист. Папаша хочет -- на филологический... Там и чины скоро идут и пенсия хорошая...
Любовь Васильевна. Дай бог! Только поскромнее в университете-то... Товарищей поосторожнее выбирайте!..
Гимназист. Я ни с кем не буду...
Иван Миронович входит из гостиной утомленный и немного сердитый.
Гимназист испуганно прячет папиросу и проходит в гостиную.
Иван Миронович. Где же Вера и Ольга?
Любовь Васильевна. Почем я знаю?.. В саду, наверно... Все с этим господином не наговорятся...
Иван Миронович. Как это нетактично, неделикатно...