КРАСАВИН. Авдотья! Люблю тебя, Авдотья! Славная баба! А сколько я тебе на чай дал, когда был женихом?
АВДОТЬЯ. Десять рублей.
КРАСАВИН. То-то, помни!
ВАНЮШИН. Иди, будет канителиться.
Авдотья ведет его на лестницу
КРАСАВИН. А только мое слово неизменно: не меньше пятнадцати тысяч. (Уходит)
Ванюшин подходит к комнате Константина
ВАНЮШИН. Дома ты? Отопри!
КОНСТАНТИН. Что вам нужно?
ВАНЮШИН. Отопри. Говорить хочу с тобой.
Константин отпирает дверь. Ванюшин входит в комнату.
Сверху сходят Леночка, Аня и Катя.
ЛЕНОЧКА. Всем нельзя – услышат. Ты одна, Катя, на цыпочках подойди.
КАТЯ. Я уж знаю как. (Катя на цыпочках подходит к двери комнаты Константина и подслушивает. Леночка и Аня садятся на ступеньки лестницы)
АНЯ. А как ты думаешь, зачем он теперь приехал?
ЛЕНОЧКА. Тише говори. Не знаю.
АНЯ. А бил он Людмилу?
ЛЕНОЧКА. Хотел, да она убежала. Никогда, Аня, не выходи замуж без любви.
АНЯ. Я не выйду. А любить хорошо?
ЛЕНОЧКА. Любовь – это все в жизни, для неё только и стоит жить.
АНЯ. Алешу за любовь из гимназии выгнали. Должно быть, хорошенькая она?
ЛЕНОЧКА. Скверная женщина.
АНЯ. А что в ней скверного?
ЛЕНОЧКА. Она арфистка.
АНЯ. Арфистки все нехорошие? Они никого не любят?
ЛЕНОЧКА. Кто деньги дает, того и любят.
АНЯ. И целуют?
ЛЕНОЧКА (тихо к Кате). Катя! (Зовет её жестом руки) О чем они говорят? (Катя осторожно подходит к ним)
КАТЯ. Плачет папаша, просит его на Распоповой жениться, а он не хочет.
ЛЕНОЧКА. А он что говорит?
КАТЯ. Говорит, что никогда без любви не женится.
ЛЕНОЧКА. Ступай. Слушай!
Костя подходит к двери.
АНЯ. Он тебя любит, Леночка?
ЛЕНОЧКА. Ты, Аня, об этом никому не говори. Мы очень друг друга любим. Я хотела, чтобы ты также любила.
АНЯ. Костя никого не любит, кроме тебя, ни мамаши, ни сестер.
ЛЕНОЧКА. Его никто не понимает в семье, только я одна. У него добрая душа.
АНЯ. Нет, неправда это. Он злой: все только для себя одного делает.
ЛЕНОЧКА. Ты не знаешь его.
АНЯ. Да он никогда не говорит с нами.
Из комнаты доносится голос Константина: «Никогда, никогда я этого не сделаю!» Катя отбегает от двери.
КАТЯ. Костя рассердился. Собирается в магазин.
Бежит наверх, за ней Леночка и Аня. Входят Константин и Ванюшин. Константин одевается.
КОНСТАНТИН. Я для вас много сделал… Я бросил карьеру, не пошел в университет, засел за прилавок, чтобы помогать вам, но этого вы не цените… Вы хотите, чтобы я самое дорогое, что у меня осталось и к чему сводится весь смысл моей жизни – мою будущую семью – принести в жертву ради пьяного приказчика из Москвы, для того только, чтобы в глазах других облагородить мою сестру. Вы можете считать меня дурным сыном, но я этого сделать не могу, не могу жениться на вашей Распоповой или Раскоповой какой-то там…
ВАНЮШИН. Постой! Ведь он по всей Москве разблаговестит. Скажут, Ванюшин не дал денег, грошей не дал… Кредита не будет. Как торговать-то мы с тобою будем?
КОНСТАНТИН. Кредит будет. Это вздор.
ВАНЮШИН. А с какими глазами мы в Москве-то покажемся? Да я скорее в гроб лягу, чем поеду туда.
КОНСТАНТИН. Итак, значит, один выход: я должен жениться. Этого я не сделаю! Пускай лучше все в трубу вылетит. Я проживу и без торговли.
ВАНЮШИН. Врешь! Есть сладко да спать мягко только ты и можешь, а это так говоришь, пыль в глаза мне, старику, пускаешь, дурачишь отца. Денег не хочет! Знаю, как ты не хочешь… Не хотел бы, так за прилавок-то не сел; они-то тебя и приковали к прилавку. Выучился слова говорить, да и тычешь ими в нос. «В университет пошел бы! Помогаю вам». Помощник, дери тебя горой! Сказал бы просто, что ни мне, ни сестре, ни делу помочь не хочешь…
КОНСТАНТИН. Надеюсь, вы кончили? Я вас слушал только потому, что вы мой отец. (Уходит и сильно хлопает дверью)
В столовой почти темно. Ванюшин садится у стола. Смотрит в одну точку и напряженно о чем-то думает.
ВАНЮШИН. Не поправишься… Нет… Что делать-то? (Кладет руку не голову)
Арина Ивановна робко и тихо подходит к нему. Он не видит её.
ВАНЮШИН. Что делать-то? Голова кругом…
АРИНА ИВАНОВНА. Александр Егорович, что с тобой? Зачем встал-то, ступай ляг.
ВАНЮШИН. Божья старушка, научи, скажи что-нибудь… Руки у меня опускаются…
АРИНА ИВАНОВНА. Я Клавдиньку с Людмилочкой позову.
ВАНЮШИН. Не надо. И не говори им ничего про меня. Несчастные все, все несчастные!
АРИНА ИВАНОВНА. Да не убивайся ты… Все обойдется… С чем приехал, с тем и уедет.
ВАНЮШИН. Не обойдется… нельзя, чтобы обойтись… Души у них у всех несчастные.
АРИНА ИВАНОВНА. Да про кого ты говоришь?
ВАНЮШИН. Работать не могут, жить не могут… Старуха, кто у нас детей-то сделал такими? Откуда они? Наши ли?
АРИНА ИВАНОВНА. Уж я и не знаю, что ты и говоришь…
ВАНЮШИН. Для них старался, для них делал, и всем врагом стал.
АРИНА ИВАНОВНА. Грозен ты уж больно. Вон Алешеньку-то как перепугал.
ВАНЮШИН. Грозен, боятся… А знают ли они, как смотреть-то на них жалко? Не чувствуют, ничего не чувствуют… Словно не отец я им.
АРИНА ИВАНОВНА. Я Алешеньке скажу.
ВАНЮШИН. Не надо. Пусть думают, что хотят про отца. Все равно, не много нам с тобой жить, как-нибудь доживем. Устал я сорок лет вести вас. Рукой на все махну. Пусть живут как хотят! И для чего работал? Для чего жил? Грош к грошу кровью приклеивал… Суета ты, жизнь человеческая! (Задумывается)
Арина Ивановна уходит в спальню и возвращается с бутылкой святой воды; мочит ему голову.
ВАНЮШИН. Что ты?
АРИНА ИВАНОВНА. Водицей святой из ключа Семиозерной пустыни.
ВАНЮШИН. Вот ты мочила бы детям-то головы, да не теперь, раньше… Оставь!
АРИНА ИВАНОВНА. Я за Костенькой пошлю.
ВАНЮШИН. Не надо. Не смей говорить ничего никому. Мне больнее будет… Слышишь – не смей! (Идет в спальню, Арина Ивановна его поддерживает) Я пойду лягу. А ты молись. Я люблю, мне легче, когда ты молишься. (Уходят)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
Гостиная в дома Ванюшина. Узкая, длинная комната, отделяющаяся аркой от зала. Зал виден. Арка увита плющом и по обеим сторонам её стоят большие розаны в деревянных кадках. Мебель старого фасона из красного дерева. В глубине огромный рояль из такого- же дерева; большой зеленый ковер с красными цветами застилает половину комнаты. Слева на первом плане окно, заставленное диваном; по бокам дивана две высокие деревянные тумбочки, на которых стоят искусственные букеты в вазах под стеклянными колпаками; преддиванный стол и кресла. Справа дверь; у дверей этажерка с серебром и золотом; два больших, до потолка зеркала по бокам окна, выходящего на улицу. Мягкие стулья расставлены по стенам; на стенах бра и художественные картинки, случайно попавшие в дом Ванюшина. В зале перед аркой такое же зеркало, как в гостиной, и множество стульев, плотно расставленных по стенам. По случаю торжественного дня, причастия Ванюшина, Акулина приготовляет чайный стол. Аня и Алексей входят в гостиную.
АНЯ (таща Алексея за рукав). Да посиди ты здесь! Он не скоро придет. Здесь воздуху больше. Все наверху да наверху. Вот сядем у окна и будем смотреть. Как из церкви пойдет народ, ты и уйдешь наверх. (садится у окна, выходящего на улицу)
АЛЕКСЕЙ. Сегодня совсем весна. Солнце-то как светит.
АНЯ. Пойдем гулять к Волге. Полынья у пристаней большая-большая, словно
Волга уже разлилась.
АЛЕКСЕЙ. Не хочется. Противно на народ смотреть. Ещё знакомых встретишь, начнутся сожаления, допросы. Сожалеют, считают тебя погибшим, как будто бы они лучше. Идиоты!
АНЯ (смотря в окно). Вон барышня Распопова подъехала к церкви… Алеша, хочешь кушать? Я пирожков из кухни принесу.
АЛЕКСЕЙ. Нет.
АНЯ. Я принесу. Когда тебе наверх-то ещё пришлют! Я сейчас. (Убегает за пирожками и скоро возвращается) Только четыре еще изжарили. Бери. Я один съела.
АЛЕКСЕЙ. Я наверх с собой возьму. (Хочет идти)
Слышен церковный звон.
АНЯ. Не скоро он придет. Вот только сейчас второй звон.
Алексей садится.
АНЯ. Распопова почти каждый день в церкви бывает. Я знаю, зачем она ездит. Хитрая… Костя на ней все равно не женится, напрасно ездит. Он даже и не замечает её.
АЛЕКСЕЙ. Он не имеет права.
АНЯ. Да, он не может.
АЛЕКСЕЙ (удивленно смотрит на неё). А ты откуда знаешь?
АНЯ. Мы все с Катей знаем, все, все! Мы у Леночки дневник читали.
АЛЕКСЕЙ. Это нехорошо. Постоянно вы подслушиваете, подглядываете. Такие же будете халды, как сестры.
АНЯ. А ты откуда знаешь?
АЛЕКСЕЙ. Я ведь вижу, я все вижу, что у каждого на душе делается.
АНЯ. Ты умный, Алеша.
АЛЕКСЕЙ. Глупый, - не дотянул лямки в гимназии. Но я ещё покажу им всем! Они думают, что ничего нет важнее в жизни гимназического аттестата! Есть! Аттестат я добуду.
АНЯ. Как же, Алешенька?
АЛЕКСЕЙ. Сдам выпускной экзамен, да и все. Я не дам им погубить себя из-за бумажонки!
АНЯ. Вот будет хорошо!
АЛЕКСЕЙ. А уж тогда я поговорю. Говорить мне хочется, а никто не слушает, не с кем говорить.
АНЯ. Скажи мне.
АЛЕКСЕЙ. Не поймешь ты. У нас в семье не с кем говорить: брат умеет только фыркать, мамаша больше тебя ребенок, от отца после каждой свободной фразы, вырвавшейся из сердца, приходится прятаться, чтобы он не схватил бы тебя за волосы и не начал таскать по полу… про остальных и говорить нечего.
АНЯ. Не хорошо у нас, не так, как у других.
АЛЕКСЕЙ. Не хорошо, Аня.
АНЯ. Папаша теперь не сердится на тебя… только ни с кем не разговаривает, все больше один сидит. Вчера я была в церкви, он исповедовался. Как он плакал, Алеша! На всю церковь слышно было. И вышел от попа, так ширмочку чуть не уронил, за который исповедываются, - знаешь?
АЛЕКСЕЙ. Не понимаю я его.
Входит Константин с книгой.
КОНСТАНТИН. А, затворник, спустился наконец сверху! Поумнел? Сколько ты не сидел бы в своей комнате, ровно ничего не высидел бы. Что решил ты делать?
АЛЕКСЕЙ. Уехать.
КОНСТАНТИН. Цель?
АЛЕКСЕЙ. Прежде всего хочу уехать из дому.
КОНСТАНТИН. Глупо… мальчишество! Надо ясно выяснить себе – куда, зачем?
АЛЕКСЕЙ. Я это выяснил.
КОНСТАНТИН. Ты не хочешь поделиться своими планами?
АЛЕКСЕЙ. Да, покуда не хочу.
КОНСТАНТИН. Напрасно, я тебе мог бы, может быть, помочь. Я сам думал, что тебе лучше уехать. Хочешь, я поговорю с отцом?
АЛЕКСЕЙ. Я сам могу. Благодарю тебя. (Уходит. Аня за нам, захватив пирожки)
КОНСТАНТИН. Свинья! (Садится на диван и читает книгу)
Входит Леночка
ЛЕНОЧКА. Костенька, ты здесь! (Подбегает к нему и целует)
КОНСТАНТИН. В зале, может быть, кто-нибудь есть…
ЛЕНОЧКА. Никого нет. (Ласкает его) Где ты вчера был? Я не спала всю ночь… думала…
КОНСТАНТИН. В клубе играл в карты. (Отстраняет её от себя) Перестань! Могут войти.
(Леночка отходит от него и недовольная садится)
КОНСТАНТИН. Я расстроен, Лена, всеми этими домашними дрязгами… конца им нее будет! Отец до сих пор на меня дуется, не говорит ничего. Кажется, если бы я получил где-нибудь в конторе пятьдесят рублей, я ушел бы один, или хоть бы с тобой… я был бы счастливее…
ЛЕНОЧКА. Вот если бы мы жили с тобой где-нибудь в деревне, в маленьком хуторке… Вместе гуляли бы, катались на лодке…
КОНСТАНТИН. Я об этом, Лена, перестал думать. Все это несбыточные мечты.
ЛЕНОЧКА. А раньше говорил, что это легко… говорил, что скопишь денег, уедем в деревню… Я мечтала, надеялась.
КОНСТАНТИН. Опять за старое? Брось эти мечты! На мне дело, целая семья… Что говорить сто раз об одном и том же!
ЛЕНОЧКА. Да как же мне не говорить? Ты сам знаешь…
КОНСТАНТИН (грубо). Была там…?
ЛЕНОЧКА. Нет.
КОНСТАНТИН. Ну, вот видишь!
ЛЕНОЧКА. Мне неловко, стыдно…
КОНСТАНТИН. Ничего не значит. Это очень обыкновенно… Поезжай в слободу, там на узкой улице живет какая-то… не знаю, как её фамилия… спросишь: где тут живет акушерка? – всякий покажет. Она тебя не знает, - не все ли равно?
ЛЕНОЧКА. Да что там ездить? Я чувствую…
КОНСТАНТИН. Ну, Леночка, для меня. Если это так – я, просто, голову потеряю!
ЛЕНОЧКА. Говорил, что если будет ребенок, уйдешь…
КОНСТАНТИН. Довольно… говорить здесь неудобно… Приходи ночью.
Пауза. Леночка хочет еще что-то сказать, но не решается.
КОНСТАНТИН. Я читаю дневник Нансена. Замечательно интересно! Представь себе: холод, постоянная ночь, кругом лед, и среди этого льда кучка людей.
ЛЕНОЧКА. Месяц пройдет, что же я буду делать?
КОНСТАНТИН. Тебя ничем не заинтересуешь! Как я ни стараюсь, ничего не выходит. Ничего общего! Удивительно интересно иметь такую жену…
ЛЕНОЧКА. Я слышала… Ты говорил: один лед и люди…
КОНСТАНТИН. Ну, что же, один лед и люди?..
ЛЕНОЧКА. Да ты же говорил…
Молчание. Константин читает.
ЛЕНОЧКА. Костенька, почитай вслух.
КОНСТАНТИН. Иди лучше ковыряй иглой.
ЛЕНОЧКА. Тут ничего нет такого. Я сама себе все шью. Что же из этого? Я дома и на других работаю.
КОНСТАНТИН. Вот и поезжай и шей дома! Я думал, что из тебя можно что-нибудь сделать… Грамматику и в руки не берешь, больше месяца не диктовали.
ЛЕНОЧКА. Какая тут диктовка! Не то на уме…
КОНСТАНТИН. Довольно, оставь свои жалобы!
Из залы выходит Красавин, он мрачен после похмелья.
КРАСАВИН. Что это не видно Людмилочки?
ЛЕНОЧКА. Она в церкви. (Пауза)
КРАСАВИН. Скука у вас.
КОНСТАНТИН. Что же вы не едете в Москву?
КРАСАВИН. Выгоняете?
КОНСТАНТИН. Я спрашиваю.
КРАСАВИН. Вы лучше бы, как родственник, дали бы мне совет.
КОНСТАНТИН. Не пейте. Две недели пьете. Телеграммы каждый день, а вы не едете.
КРАСАВИН. Двадцать пришлют, тогда поеду. Я их не боюсь! Вы думаете, меня прогнать могут? Никогда. Я в деле все… даром что приказчик, а у меня десять тысяч в деле. Не думайте…
КОНСТАНТИН. Мне это не интересно.
КРАСАВИН. Вы ничем коммерческим не интересуетесь. Какой вы коммерсант? Вам только книги читать бы…
КОНСТАНТИН. Я прошу вас прекратить.
КРАСАВИН. По-моему, так: книги – так книги, коммерция – так коммерция! Помяните мое слово: вы проторгуетесь. Разве есть у вас порядок в магазине? У меня в Москве…
Церковный звон.
ЛЕНОЧКА (у окна). Обедня кончилась, народ выходит.
КРАСАВИН. Купец должен вставать в шесть часов утра и ни о чем не думать кроме торговли.
ЛЕНОЧКА. Сколько народу! Латышиха причащалась.
КРАСАВИН. Отец – торговец, а вы – никакой. Это я вам в глаза прямо говорю.
КОНСТАНТИН. Вы – хам.
КРАСАВИН (горячо). А вот через два-три года по Тверской на резиновых шинах поеду в собственной коляске!.. Хам, а поеду! Грязью обливать стану, ха-ха-ха!
КОНСТАНТИН. Перестаньте…
КРАСАВИН. Вот вам икону сыму! Издохну, если этого не будет!
КОНСТАНТИН. Вы совсем дикий человек, на вас обижаться нельзя! (Встает и уходит; в зале встречается с Ванюшиным и целует у него руку. Ванюшин входит)
КРАСАВИН. Удрал! Не любит правды.
ВАНЮШИН. Что ты тут буянишь?
ЛЕНОЧКА (целуя руку). Поздравляю вас, дядюшка. (Уходит)
КРАСАВИН. С Константином у нас разговор вышел.
ВАНЮШИН. Во-первых, он тебе не Константин, а во-вторых, ему с тобой и разговаривать не о чем. Разговаривай со мной. Если та не пьян, я поговорю с тобой. Скажи на милость, скоро ли конец будет этому?
КРАСАВИН. Чему?
ВАНЮШИН. Да твоему поведению.
В зале Арина Ивановна, Людмила, Клавдия, Леночка садятся пить чай.
КРАСАВИН. Когда прикажете?
ВАНЮШИН. Постой, не скоморошничай! Я сегодня причащался и ссориться не хочу; хочется мне, чтобы все в семье своей уладить, определить. Скажи мне прямо и просто: чего ты хочешь?
КРАСАВИН. Чтобы жена со мной поехала.
ВАНЮШИН. Ведь ты денег хотел?
КРАСАВИН. Я вам верю: вы отдадите, когда будут у вас. Я вот какой человек! А без жены мне возвращаться в Москву неловко, стыдно… смеяться будут…
ВАНЮШИН. Так. Вот мы теперь и спросим у неё, хочет ли она возвращаться к тебе. Людмилочка!
Входит Людмила.
АРИНА ИВАНОВНА (из залы). Александр Егорович, иди чай пить! После будешь разговаривать.
ВАНЮШИН. Погоди. (Людмиле) Вот муж в Москву зовет – поедешь? Говори, что есть на душе; помни, отец у тебя не зверь, худого тебе не желает, лишний рот не разорит его.
Людмила недоверчиво относится к словам отца и удивлена ими.
ЛЮДМИЛА. Я не знаю.
ВАНЮШИН. Как не знаешь?
ЛЮДМИЛА. Ни к нему ехать, ни у вас не хотелось бы остаться. Это вы так говорите, а потом будете молчать да дуться. От одних ваших взглядов убежишь.
КРАСАВИН. Понятно так. Что на шее у отца-то сидеть… Поедем, Людмилочка.
Ванюшина больно затрагивают слова дочери; он хотел бы сказать ей, что она несправедлива, но не умеет высказать этого.
ВАНЮШИН. Нет, не так. Я всегда и тебе и другим желал только хорошего, а выходит не то. Глядел – душа плакала, а вы злобу да вражду во взглядах моих видели. Отца-то вы не знаете.
ЛЮДМИЛА. Вы все молчите, а если говорите, то ругаетесь.
ВАНЮШИН. А вот теперь тебе говорю и не ругаюсь: погоди ехать; видишь, каким он хахалем стал! Пусть переменится, пить перестанет, за ум возьмется, тогда сам пошлю, сам буду советовать.
КРАСАВИН. Да если, Людмилочка, ты поедешь, - не узнаешь меня! Всё забуду, язык сам себе вырву, когда он хоть одним словом посмеет намекнуть. Вот как!
ЛЮДМИЛА. А пить не будешь?
Арина Ивановна, Клавдия, Леночка, заинтересованные разговором, стоят в арке.
КРАСАВИН. Ни рюмки! За десятерых буду работать! Через два-три года на резиновых шинах поедем…
ЛЮДМИЛА. Какой вы глупый!
КРАСАВИН. Да уж, книг не читаю, и считаю даже лишним для коммерсанта это. Я человек торговый, у меня каждый палец коммерческий, каждый ноготь о выгоде думает. Вы хоть что во мне цените! (Бьет себя кулаком в грудь)
ЛЮДМИЛА. Все равно: и здесь скверно, и у вас скверно. Я еду.
АРИНА ИВАНОВНА. Людмилочка, что ты?
ЛЕНОЧКА. Она шутит.
ЛЮДМИЛА. Я еду.
ВАНЮШИН. Подумай, Людмила, что ты делаешь!
КРАСАВИН. И нечего думать! Прекрасно делает, хуже не будет! Я сейчас же и телеграмму дам о выезде. Завтра, а если успеем, и сегодня уедем. (Идет и возвращается) Тебе, может быть, на дорогу что-нибудь надо купить? Возьми. (Дает Людмиле сто рублей и уходит)
ВАНЮШИН. Объясни мне, что же это такое значит: пришла, отца обвинила, что насильно тебя замуж вытолкал, а теперь сама к нему бежишь? Ни достоинства, ни уважения к тебе: приехал, надругался, а как только поманил резиновыми шинами, ты и бежишь к нему... Меня-то ещё больше позоришь.
ЛЮДМИЛА. Да какая жизнь здесь? За эти две недели, что я у вас, я измучилась… Вечно сознавать и чувствовать, что ты здесь лишняя, в тягость… Это ужасно! А потом эти постоянные ссоры, то из-за одного, то из-за другого…
КЛАВДИЯ. По-моему, Людмила делает прекрасно. Павлик говорит, что лучше с мужиком в избе жить, чем здесь.
ЛЮДМИЛА. От одного братца Костеньки сбежишь, куда глаза глядят.
Входит Константин.
КЛАВДИЯ. Вот видите, он сейчас дал ей сто рублей, а ей нужны были перчатки, так она ни у кого не могла достать здесь двух рублей, - у меня взяла. – Ты не забудь отдать.
КОНСТАНТИН. Я мешаю жить? Мне кажется, последняя прачка не возвратилась бы к такому хаму.
КЛАВДИЯ. Это ты так только говоришь.
ЛЮДМИЛА. А сам первый дашь почувствовать, что я здесь лишняя. Попроси у тебя двадцать копеек, ты не дашь, да еще кричать начнешь.
КОНСТАНТИН. И эти женщины чему-то и когда-то учились! Мелочны, как торговки с толчка.
ВАНЮШИН. Не ссорьтесь! Дайте хоть один день мне провести спокойно. Причащался я сегодня, думал по-другому жить начать, выше денег да торговли покой души считать, хотя бы разорение через это пошло… а выходит совсем иначе. Я с добром, а вы с колом.
КОНСТАНТИН. Разорения я во всяком случае не допущу! Вам все равно, а у меня ещё целая жизнь впереди.
ВАНЮШИН. Не то, Константин, не то. Разве я могу разорять тебя? Не дай бог увидеть мне вас нищими! Не переживу я этого. А хочется мне прежде всего о душах ваших больше думать; вижу я, что тьма в них, корысть да вражда. Деньгами тут не поправишь. Говел я и думал…
КОНСТАНТИН. Вы, кажется, в ханжество ударились? Это, по мнению нашего зятя Красавина, коммерческому лицу не к лицу…
ЛЮДМИЛА. И он прав. Распустите нюни, все сквозь пальцы потечет.
ВАНЮШИН. Ну, будет. Раз хотел с вами по душе побеседовать – священник в церкви мне советовал – да вижу, не понять вам. Старуха, угощай чаем.
АРИНА ИВАНОВНА. Самовар не потух ли? Чудесный ты сегодня, Александр Егорович… душа моя радуется.
Ванюшин, Арина Ивановна, Константин, Людмила и Клавдия уходят в зал, к чайному столу. Оставшиеся Аня и Леночка стараются говорить тише.
АНЯ. Вот папаша какой сегодня!
ЛЕНОЧКА. Я его просто не узнаю. И что с ним сделалось.
АНЯ. Надо Алешу позвать, сегодня он его простит.
ЛЕНОЧКА. Как бы опять не рассердился? Сегодня не надо, такой день…
АНЯ. Я мамашу спрошу. Мамаша!
АРИНА ИВАНОВНА (из зала). Асинька?
АНЯ. Можно вас на одну минуточку?
АРИНА ИВАНОВНА. Сейчас. (Входит)
В это время в зале появляется Щеткин. Он здоровается с Ванюшиным и поздравляет его с днем причастия. Клавдия сообщает ему о решении Людмилы возвратиться к мужу. Щеткин очень доволен. За столом оживленный разговор.
АРИНА ИВАНОВНА. Что тебе?
АНЯ. Мы хотим позвать Алешу, чтобы он с папашей повидался.
АРИНА ИВАНОВНА. Хорошо, сегодня можно, он простит его.
Входит Катя.
АНЯ. Я сейчас.
АРИНА ИВАНОВНА. Скажи, что я велела… бояться нечего.
АНЯ. Я его притащу. (Обращается к Кате)
КАТЯ. Куда?
АНЯ. Алешу звать… Идем, вместе лучше уговорим.
КАТЯ. Папаша здесь.
АНЯ. Вот мы и хотим, чтоб он сошел… папаша сегодня добрый, хороший.
АРИНА ИВАНОВНА. Ступайте вместе, скажите, что я велела.
КАТЯ. Идем. (Уходит)
АРИНА ИВАНОВНА. Чай, не придет? Авось ради такого дня исправится. А ты что, Леночка, что?
ЛЕНОЧКА. Я не хочу.
Арина Ивановна уходит. Леночка садится у окна. Щеткин, ещё в зале заметив её, подходит к ней.
ЩЕТКИН. Моё почтение. В уединении? Мечтаете? Вам есть о чем мечтать…
ЛЕНОЧКА. Каждый человек мечтает.
ЩЕТКИН. А вы в особенности. Ах, да! Я должен пред вами извиниться…
ЛЕНОЧКА. За что?
ЩЕТКИН (подчеркивая каждое слово). Я наклеветал на Константина Александровича. Вы в столовой были совершенно вправе за него заступиться: он ни с какой кассиршей не живет, да ему и незачем.
ЛЕНОЧКА. Вы постоянно клевещете… И какое вам дело?
ЩЕТКИН. Никакого дела, если это на стороне, но раз в семье, к членам которой имею несчастие принадлежать я, - это другое дело… Да-с.
ЛЕНОЧКА. О чем вы говорите?
ЩЕТКИН. Вы прекрасно знаете. Слухами полна вся дворня.
ЛЕНОЧКА (вспыхнув). Я Косте скажу.
ЩЕТКИН. Будет очень глупо; я передаю только как слух, но не утверждаю. (Уходит в зал)
Входят из двери Аня, Катя и Алексей.
АНЯ. Иди! Он сегодня добрый, хороший. (Тащит Алексея за рукав. Катя помогает ей)
КАТЯ. Надо же когда-нибудь.
Взволнованная и испуганная Леночка выходит в зал и, не видя в нем Константина, идет искать его.
АНЯ. Я пойду скажу ему. (Нерешительно доходит до арки и говорит) Папаша, Алеша пришел.
ВАНЮШИН (в зале). Пришел? Где? (Входит в гостиную. Пауза. Алексей после некоторого колебания подходит к нему и целует у него руку)
АЛЕКСЕЙ. Простите за все. Я вам много горя сделал.
ВАНЮШИН. Ну, ничего, ничего… садись.
Садится. Пауза. Аня и Катя выходят в зал.
ВАНЮШИН. Горяч я. Меня винить нельзя… отец, ведь… Садись.
Алексей садится.
ВАНЮШИН. Говори, что ты надумал? Говори прямо, как товарищу, не бойся.
Алексей поражен переменой отца.
ВАНЮШИН. Что ты молчишь? Говори. Нельзя так жить, ничего не делая, наверху сидеть. Самому, чай, тяжело?
АЛЕКСЕЙ. Мне тяжело… Вы не думайте, что я дурной… Мои поступки нехорошие – это я сам знаю – но… (сдерживая слезы) мне хочется быть лучше.
ВАНЮШИН. Не понимаю.
АЛЕКСЕЙ. Все меня считают каким-то погибшим, никуда не годным. Если выгнали из гимназии, так и не человек, значит, я? Никуда нельзя глаза показать, сожалеют, читают нравоучения, давят, гнетут, озлобляют до того, что хочется сделать иногда что-нибудь мерзкое, жестокое.
ВАНЮШИН. Уж ты много сделал.
АЛЕКСЕЙ. Само собой все выходило, - не думал, а делалось… Не мальчик я, и давно уже не мальчик, а меня считают за какого-то маленького, не говорят, дерут, потчуют прописными моралями. Гимназическое начальство с высоты своего величия изрыгало свои наставления и ябедничало, сплетничало вам, как последняя кухарка…
ВАНЮШИН. Не по голове же нужно было тебя гладить.
АЛЕКСЕЙ. Не гладить, а только не злить, не возмущать.
ВАНЮШИН. Ты сам всех возмущал. Сам же сознаешься, что нехорошо вел себя.
АЛЕКСЕЙ. Вот в том-то и дело, что я хорошо не знаю, дурно ли я вел себя или нет.