ВАНЮШИН. Да как же не дурно, Алексей? Пьянствовал, кутил с какими-то девчонками – это в твои-то годы! Начальство ведь все знало.
АЛЕКСЕЙ. Начальство это знало, знали и вы, но что делалось во мне, вы этого не знали – до этого ни вам, ни им не было никакого дела. Дурной, выбившийся из рук мальчишка – бей его, запирай в карцер, записывай в кондуит, выгоняй! Простите, я, может быть, говорю так, как не следует говорить сыну...
ВАНЮШИН. Нет, говори. Слушаю я тебя и сам не знаю, что думать. Ишь какой адвокат! Я не знал, что ты так и говорить-то умеешь.
АЛЕКСЕЙ. Не мудрено. Ведь как это ни странно, я с вами говорю в первый раз в жизни. Я многое мог бы сказать вам, да мне неловко и стыдно говорить с вами.
ВАНЮШИН. Говори.
АЛЕКСЕЙ. Не могу. Я только буду просить вас уехать отсюда. Дайте мне на первое время денег и я больше не буду беспокоить вас ничем. Вот что я решил.
ВАНЮШИН. И ты, значит, бежишь от меня? Все бегут... Куда же ты поедешь?
АЛЕКСЕЙ. В Петербург. Постараюсь сдать экзамен на аттестат зрелости и жить уроками.
ВАНЮШИН. Что ж тебе дома не готовиться? Без всяких уроков мог бы жить.
АЛЕКСЕЙ. Дома! У нас дома жить нельзя, а не только готовиться. Здесь, не говоря ни слова, молча, гнетут и сушат друг друга. Дышать свободно нельзя!
ВАНЮШИН. Что у нас ладу нет в семье, это я сам чувствую и тяжело мне. Так вот ты и растолкуй мне, старому старику, своим молодым умом, как быть? Что мне делать-то? Подсоби... Будь хоть ты человеком.
АЛЕКСЕЙ. Я не знаю, что вам сказать. Вы просите у меня совета, - это так ново для меня, так необыкновенно.
Константин появляется в зале, он взволнован и бледен. Проходя через залу в гостиную, он успевает бросить Щеткину следующую фразу.
КОНСТАНТИН. Вы распространяете сплетни! Я вам покажу, как сплетничать! (Обращаясь к Ванюшину, входит в гостиную) Если вы не положите этому конец, я уйду из дому! Я требую, чтобы Щеткин не вмешивался в нашу семью и в доме у нас не жил!
ВАНЮШИН. Что такое?
КОНСТАНТИН. Щеткин изволил на меня наговаривать пасквили…
ЩЕТКИН. Я никогда ничего не говорил. Вы с ума сошли!
КОНСТАНТИН. Вы говорили, что я живу с Еленой… Мерзавец! (Бросает в его пепельницей, но не попадает.)
Клавдия вбегает в зал и с Алексеем удерживают Щеткина. Арина Ивановна, Людмила, Аня и Катя стоят в арке. Леночка появляется в зале)
КОНСТАНТИН. Ржавчина, проедающая каждого до костей! Он смел моим дружеским, совершенно братским отношениям к Елене дать такое пошлое толкование! Я не потерплю этого!
АЛЕКСЕЙ. А если я скажу: ты врешь!
КОНСТАНТИН. Что такое? И ты… Не может быть, ты не Щеткин… Только он не может допустить между женщиной и мужчиной обыкновенной дружбы.
АЛЕКСЕЙ. А что значат её слезы? Я каждую ночь слышу за стеной, как она плачет, придя от тебя наверх в три, четыре часа…
ВАНЮШИН. Где Елена? Елену сюда… (Леночка робко входит) Слышала? Что скажешь?
ЛЕНОЧКА. Это, дядя, неправда. Я с Костенькой просто дружна… читаем, разговариваем…
КОНСТАНТИН. Врут они оба! Они злятся на меня, один за то, что я не одобряю его попрошайничества, а другой на каждого кинуться рад. Я не виноват, что тебя выгнали из гимназии!
Аня, до сих пор сдерживающая себя, выступает вперед. Дыхание её учащено, часто хватается за горло и с трудом может говорить; спазмы и слезы мешают ей говорить.
АНЯ. Не смеешь… не смеешь… Алешу обижать… тоже… папашу… в глаза…
ЛЮДМИЛА. Полно, Аня… что с тобой?
АНЯ. Мы с Катей все знаем… мы дневники её читали… письма… (Вскакивает, обращаясь к Константину) Не хорошо! Не хорошо!
С ней истерика, плачет и хохочет в одно и то же время. Щеткин и Людмила выводят её из гостиной. Арина Ивановна, потрясенная всем слышанным, из доброй, кроткой старушки превращается в непохожую на себя женщину. С отчаянием сжав кулаки, она подбегает к Леночке, кричит и топает ногами. Все удивленно смотрят на неё.
АРИНА ИВАНОВНА. Вон, греховодница, из дому! Вон! (За этой вспышкой следует мгновенный упадок сил. Она вся дрожит и с трудом стоит на ногах. Катя и Клавдия сажают её на стул)
КОНСТАНТИН. После таких сцен тебе нельзя здесь оставаться ни минуты. Чтоб прекратить этот скандал, я тебя отправлю домой. Едем на вокзал.
ЛЕНОЧКА. Костенька..!
КОНСТАНТИН. Едем! Только после твоего отъезда они все убедятся, что их догадки не имеют никакого основания (Уводит Леночку)
КЛАВДИЯ. Мамаша, лягте. Катя, отведи её.
ВАНЮШИН. Отведите… да за доктором пошлите.
(Клавдия и Катя уводят Арину Ивановну. Ванюшин опускается на стул, долго молчит и потом начинает рыдать, как ребенок. Алексей подходит к нему.
АЛЕКСЕЙ. Не надо так огорчаться… вы ни в чем не виноваты.
ВАНЮШИН. Как не виноват-то? Мои ведь вы!
АЛЕКСЕЙ. Вы делали все, что по вашему убеждению было нужно нам, трудились, работали для нас, кормили, одевали, учили…
ВАНЮШИН. Так откуда же вы такие?
АЛЕКСЕЙ. Сверху. Вот в том-то и дело, папаша, что мы жили наверху, а вы внизу. Внизу вы работали, трудились, чтобы нам жилось спокойно наверху… и мы жили, как кто хотел, как бог на душу положит.
Ванюшин перестает рыдать и внимательно слушает сына, покачивая головой.
ВАНЮШИН. Так… так…
АЛЕКСЕЙ. Вы знали, что мы чему-то учимся, что-то читаем, где-то бываем, но как мы воспринимаем, где бываем – вы этого не знали. По крышам ещё мальчишками мы убегали сверху, и нередко взрослыми проделывали тоже самое. Нас развращали няньки и горничные, мы сами себя развращали – старшие младших. Всё это делалось наверху, а вы ничего не знали.
ВАНЮШИН. Так… так…
АЛЕКСЕЙ. Вы рождали нас и отправляли наверх. Редко мы спускались к вам вниз, если не хотелось пить и есть, а вы поднимались к нам только тогда, когда находили необходимым ругать нас и бить. И вот мы выросли, мы сошли сверху уже взрослыми детьми, со своими вкусами, желаниями и требованиями, и вы не узнаете нас; вы спрашиваете, откуда мы такие? Как, должно быть, тяжело вам! (Опирается руками на ручку кресла, на котором сидит Ванюшин, и плачет)
Ванюшин целует его в голову.
АЛЕКСЕЙ. Вы целуете? Ведь это первый поцелуй отца! Папаша! (Склоняется перед ним на колени и целует руку)
ВАНЮШИН. Поезжай… куда хочешь, поезжай, помогать буду… (Крепко прижимает его к груди) Родной мой!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
Новая обстановка в той же гостиной. Арка задрапирована тяжелой материей под цвет мягкой мебели; цветы в кадках и этажерка унесены; рояль заменен изящным пианино; изысканная мебель в современном вкусе и разных фасонов с преднамеренной небрежностью разбросана по всей гостиной; посредине оттоманка, у которой стоит высокая лампа с кружевным абажуром; тяжелые занавеси на окнах и на двери; новый ковер; на стенах остались старые бра; художественные картины заменены посредственными олеографиями в богатых рамках и изящными полочками с разными безделушками – фарфоровыми куклами, коробочками и т.д.; на потолке бронзовая лампа со свечами. В зале новые, более изящные стулья и небольшая люстра посредине потолка. Электрические звонки. Семь часов вечера. Красный отблеск заката блестит на полу и освещает комнату красноватым светом. Ванюшин выходит из двери в халате и с компрессом на голове; идет он медленно, боязливо озираясь, как будто бы кого боится, садится у окна и долго смотрит на закат; в руке у него пачка кредитных денег, которую он прячет под халат.
ВАНЮШИН. Который час? А?.. Солнце заходит… (Сбрасывает с головы компресс) Бумаги… мокрой бумаги лучше… пройдет… (Сжимает голову. По улице кто-то проезжает, - слышен стук колес) Едут… куда едут? Не скоро. Надо деньги отдать… Спрятать… Прячет деньги под ковер. Опять садится у стола и смотрит на закат) Ты видишь… Весь я пред тобой! Ничего не надо… пусть, как сами хотят… ничего… Скорее! (Подходит к двери и тихо зовет Арину Ивановну) Аринушка! Аринушка! Где она? (Прислушивается) Все умерли. Тихо.
Входит Арина Ивановна из залы. На ней шелковое платье; на плечах большой купеческий платок, на голове кружевная заколка.
АРИНА ИВАНОВНА. Вот ты где! А я тебя ищу… думала – ушел уж. Письмо от Алешеньки получили… Катя сейчас читала.
ВАНЮШИН. Письмо… (Берет письмо и опускается на стул)
АРИНА ИВАНОВНА. Пишет, что уж больно хорошо ему. Неправда, чай?
ВАНЮШИН (пристально глядя на Арину Ивановну). Всем вам будет не хорошо. (Опускает голову)
АРИНА ИВАНОВНА. Компресс-то зачем с головы снял? Лучше, что ли?
ВАНЮШИН. Да, лучше… совсем прошло.
АРИНА ИВАНОВНА. Ну, так иди надень сюртук. Ведь скоро приедут.
ВАНЮШИН. Приедут… (с улицы доносится стук колес) Едут?
АРИНА ИВАНОВНА. Да это не они. Мало ли по улице ездит народу?
ВАНЮШИН (испуганно). А если они?
АРИНА ИВАНОВНА. Костенька говорил, что раньше половины девятого не приедут.
ВАНЮШИН. Девятого… девятого… А теперь сколько? Светает?
АРИНА ИВАНОВНА. Да что ты? Господь с тобою! Чай, вечер.
ВАНЮШИН. Ты вот что, возьми… (подводит её к тому месту, где положил деньги под ковер, и указывает пальцем)
АРИНА ИВАНОВНА. Да никак ты рехнулся? Батюшки! Я огонь велю зажигать… пусти-ка!
ВАНЮШИН (держа её за руку). Не бойся, я так… расстроился… огня не надо… потом… деньги тут…
АРИНА ИВАНОВНА. Да где?
ВАНЮШИН. Под ковром. Я положил.
(Арина Ивановна достает деньги)
ВАНЮШИН. Ты их того… спрячь. Елене передай, скажи от меня ребенку.
АРИНА ИВАНОВНА. А сам-то что?
ВАНЮШИН. Константин узнает, отымет. Напиши ей: болен, писать не может, а деньги шлет.
АРИНА ИВАНОВНА. Обрадуется она, бедная…
ВАНЮШИН. Обрадуется? И он обрадуется.
АРИНА ИВАНОВНА. Кто он?
ВАНЮШИН. Высокий, ученый…
АРИНА ИВАНОВНА. Костенька-то? Она, чай, ему и не скажет.
ВАНЮШИН. Я сяду.
АРИНА ИВАНОВНА. Шел бы лучше в спальню, полежал бы с часок, а потом оделся. Надо ведь выйти будет к невесте сегодня.
ВАНЮШИН. Надо… скорее надо… Я только отдохну (садится)
АРИНА ИВАНОВНА. Ну, посиди-ка. Огонь велю зажигать. Где Акулина-то? (выходит в залу и кричит) Акулина! (Акулина появляется в зале. Арина Ивановна что-то ей говорит, зал освещается)
ВАНЮШИН. Слезы… много слез… (видит в руке письмо) От Алеши… (подносит письмо близко к глазам) Не видно… Он после всех узнает…
АРИНА ИВАНОВНА. Уж я и не знаю, - в зале люстру зажигать или нет?
ВАНЮШИН. А?
АРИНА ИВАНОВНА. Люстру, говорю, в зале зажигать или нет? Как посоветуешь?
ВАНЮШИН. Люстру? Какую люстру?
АРИНА ИВАНОВНА. В зале. Сам, чай, вчера крючок ввертывал… что уж ты какой забывчивый стал?
ВАНЮШИН. Надо зажигать, зажигать надо…
АРИНА ИВАНОВНА. Акулина, Александр Егорович говорит, что надо зажигать.
АКУЛИНА. Мне все равно, только я слышала, Константин Александрыч говорил Авдотье, что не надо…
АРИНА ИВАНОВНА. Нет, лучше зажечь… торжественнее… Зажги.
АКУЛИНА. Как прикажете. (Уходит в зал и зажигает люстру)
АРИНА ИВАНОВНА. Уж больно у меня на сердце неспокойно, Александр Егорович. И чего затевает – сами не знаем! Худая, желтая она ведь, а понравилась… Просто, как это Алешенька говорил, белены парень объелся.
ВАНЮШИН. Пусть, все равно.
АРИНА ИВАНОВНА. А грех-то какой на душе у него остается. Подумать страшно! Вот, говорят, можно было бы выхлопотать в Петербурге, чтоб ему жениться на Леночке… уж лучше на ней, - денег-то все равно не берет.
ВАНЮШИН. Не надо… ничего теперь не надо… Все кончено… Полны ведра слез… Унеси-ка! Пусть несут… Тяжелы эти ведра.
АРИНА ИВАНОВНА. Какие ещё там ведра? Поди ляг лучше… И не выйдешь к ним – ничего, скажем – болен.
ВАНЮШИН. Нельзя этого.
Входит Аня с распущенными волосами, в голубом платье, на шее голубая ленточка.
АНЯ. Мы с Катей уже оделись. Катя хотела надеть серое платье, а я настояла, чтобы голубое. Ведь это лучше, мамаша?
АРИНА ИВАНОВНА. Лучше. Покажись-ка отцу.
Аня подходит.
ВАНЮШИН. Нарядилась? (Ласково и любовно гладит Аню по голове)
АНЯ. Что это у вас в руках? Письмо Алеши?
ВАНЮШИН. Да, его.
АНЯ. Читали?
ВАНЮШИН. Нет еще.
АНЯ. Хотите, я вам прочту?
ВАНЮШИН. Читай.
АНЯ. «Дорогой папаша и милая мамаша! Деньги от вас я получил и бесконечно благодарен вам за них. Я ждал меньше… высылайте не так много, с меня достаточно и сорока рублей в месяц. О моей жизни ничего пока не могу рассказать вам нового, - все то же, что писал вам в предыдущем письме. Доволен и счастлив, как только может быть счастлив человек. Мои сожители по квартире оказались превосходными людьми: студент бесплатно помогает мне заниматься, а с академиком мы в неделю стали самыми близкими друзьями. Каждый день бегаем в Эрмитаж, - так здесь называется картинная галерея, - и целые часы проводим у любимых картин. Я кое-что начинаю понимать в живописи, в которой раньше ничего не смыслил. Летом мы все трое думаем жить в деревне под Петербургом и заниматься, заниматься с утра до вечера. Свобода – это первое необходимое условие…
Ванюшин, рассеянно слушавший до сих пор письмо и погруженный в какие-то свои соображения, как будто бы вдруг пробуждается и встает)
ВАНЮШИН. Пальто мне… шапку!
АНЯ. Куда вы? В халате?
ВАНЮШИН (овладев собой и мгновенно сообразив, как ему нужно поступить дальше, чтобы привести в исполнение задуманное). В халате нельзя… надену сюртук.
АНЯ. Ведь скоро невеста приедет… Куда вы?
ВАНЮШИН. Купить ей – никому не говори – купить ей подарок… медальончик на шею, медальончик. (Уходит в дверь)
Аня смотрит ему вслед, инстинкт подсказывает ей настроение отца. С этого момента она становится беспокойнее и тревожнее. Идет в зал, возвращается, подходит к двери, в которую вышел отец, и задумывается, взявшись за ручку двери. Арина Ивановна и Клавдия появляются в зале, и, разговаривая, входят в гостиную
АРИНА ИВАНОВНА. Все у нас по-новому. Смотри, как в клубе, в благородном собрании.
КЛАВДИЯ. Он на себя денег не жалеет.
АРИНА ИВАНОВНА. Говорит, что сама Кукарникова обещалась на свой счет принять обстановку. Аня, где папаша?
АНЯ. Одеваться пошел.
КЛАВДИЯ. И старой рояли нет?
АРИНА ИВАНОВНА. Маленькую купил. Маленькая, а дороже большой стоит: пятьста заплатил. Уж и не знаю, что, Клавдинька, будет? (Аня уходит) Сам-то на все рукой махнул, - пусть, говорит, живет своим умом.
Клавдия рассматривает вещи и до всего дотрагивается руками.
КЛАВДИЯ (щупая обивку стульев). Шелк или штоф? Шелк, должно быть.
АРИНА ИВАНОВНА. Меня с отцом из спальни гонит – наверху поместить хочет, а в спальне свой кабинет сделать. Подумай-ка!
КЛАВДИЯ. А вы не переходите. Сорок лет жили, всех там родили, да наверх…
АРИНА ИВАНОВНА. Да как не перейдешь? Ходит, дуется, не говорит ни с кем…
КЛАВДИЯ. Да правда ли, что он велел мне приходить?
АРИНА ИВАНОВНА. Не буду я обманывать. Спрашивала, сказал: пусть приходит, только без своего сахара-лимоновича, - это он мужа твоего так называет.
КЛАВДИЯ. Пора уж ему все забыть. Из-за чего теперь ссориться? С квартиры мы съехали. (Берет с полочки фарфоровую статуэтку – полунагую женщину) Безобразие какое!
АРИНА ИВАНОВНА. Это что! У себя в спальне совсем нагую повесил. Подумай-ка!
КЛАВДИЯ. Павлику очень хочется опять бывать здесь. Он с Кукарниковыми давно знаком, гимназистом ещё бывал у них.
АРИНА ИВАНОВНА. А ты скажи – может быть и позволит.
КЛАВДИЯ. Посмотрю, какой буфет. Вот Леночка сюда приехала бы! Порадовалась бы она!
Арина Ивановна осматривается, берет Клавдию за руку, ведет в угол, сажает и тихо говорит.
АРИНА ИВАНОВНА. Самому писала… о ребенке призналась.
КЛАВДИЯ. Ну?
АРИНА ИВАНОВНА. Как Бог свят, писала.
КЛАВДИЯ. Что же папаша?
АРИНА ИВАНОВНА. Не велел он сказывать… да уж я тебе скажу. Ты только никому не говори. Не скажешь?
КЛАВДИЯ. Говорите.
АРИНА ИВАНОВНА. Мужу не говори. Деньги дал, велел послать.
КЛАВДИЯ. Сколько?
АРИНА ИВАНОВНА. Не считала (Вынимает из кармана деньги)
КЛАВДИЯ. Да тут много! Три пачки, должно быть, по тысяче рублей. (Перелистывает одну пачку) Три тысячи, мамаша! Ей много… будет и двух.
АРИНА ИВАНОВНА. Все надо послать. Спрячь покуда ты их у себя: наверх будем перетаскиваться, как бы Костенька не увидал: или нет, дай лучше мне, я в подушку зашью.
КЛАВДИЯ. Акулина ощупает… смотрите…
Вбегает Катя с букетом живых цветов. Она также одета, как Аня.
АРИНА ИВАНОВНА. Ну возьми. Помни: все послать надо.
КАТЯ. Какой букет! Как пахнет! Костя велел в вазу поставить. (Ставит букет в воду)
КЛАВДИЯ. Пришел?
КАТЯ. Переодевается в своей комнате.
АРИНА ИВАНОВНА. Это он, должно быть, ей.
КАТЯ. Понятно… невеста. Так все делают.
Входит Ванюшин, идет в зал. Он старается владеть собой и гораздо спокойнее, чем в первой сцене.
АРИНА ИВАНОВНА. Куда ты, Александр Егорыч?
КЛАВДИЯ (Целуя руку отца). Здравствуйте, папаша.
ВАНЮШИН. Нужно. Надумал невесте подарок купить; это ей понравится
АРИНА ИВАНОВНА. Да уж поздно, магазины, чай, заперли.
ВАНЮШИН. Успею Я… успею.
КАТЯ (вынимает из вазы букет и подбегает к отцу). Посмотрите, папаша: какой букет!
ВАНЮШИН. Букет…(пристально смотрит на Катю, гладит рукой по голове, хочет поцеловать… и вдруг быстро отвертывается и уходит.) Так я скоро вернусь.
КАТЯ. Вот какая счастливая! И букет и подарки.
АРИНА ИВАНОВНА. А тебе жених веник подарит.
КАТЯ. Я его этим веником так..! (обращается к Клавдии) А вы зачем пришли? Костя узнает, что вы здесь…
КЛАВДИЯ. Мамаша, да вы говорили ли ему? Выгонит он, пожалуй, меня.
АРИНА ИВАНОВНА. Сказала, что позволил. А ты-то что, трещотка? Твое ли дело спрашивать? Шла бы наверх.
КАТЯ. Очень интересно сидеть наверху
Константин входит в зал. Он в черной паре, в петлице цветок.
КОНСТАНТИН. К чему это зажгли люстру? Я сказал, чтобы не зажигать. (Входит в гостиную) Зачем зажгли?
КЛАВДИЯ (подавая руку). Здравствуй, Костенька.
КОНСТАНТИН (не замечая протянутой руки). А, это ты? Здравствуй! (Обращается к Арине Ивановне) Потушить надо. Ведь я говорил, чтобы все было просто, обыкновенно. Они приедут к нам запросто, а не на вечер, не на бал. Неужели вы этого не понимаете?
АРИНА ИВАНОВНА. Беда не велика, и потушить можно. (Выходит в зал и кричит) Акулина!
КОНСТАНТИН. Зачем кричать, когда есть звонки? До сих пор привыкнуть не можете! (Нажимает электрический звонок)
АРИНА ИВАНОВНА (выходит из зала). Забываю все про звонки-то.
КОНСТАНТИН. Пожалуйста, при них не вздумайте кричать. (Входит Акулина) Потушите люстру! Достаточно одной лампы на столе.
Акулина тушит люстру.
КОНСТАНТИН (обратив внимание на костюм Кати). Ты это куда вырядилась? На свадьбу, что ли, собралась?
КАТЯ. Мамаша велела.
КОНСТАНТИН. Мамаша! Могла сама догадаться – не маленькая – что это ни к чему. Раз люди приезжают к нам запросто, то они должны нас встретить такими, какими мы бываем обыкновенно. А это сейчас видно, что ты нарядилась для них.
КАТЯ. Неужели же переодеваться надо?
КОНСТАНТИН. Как хочешь. Я только говорю, что все у нас делается глупо и нелепо. (Заметив шаль на Арине Ивановне) Зачем вы надели эту дурацкую шаль?
АРИНА ИВАНОВНА. Разве не нужно?
КОНСТАНТИН. При царе горохе нужно было. Снимите!
АРИНА ИВАНОВНА. Сейчас. А Кате с Анечкой тоже снять?
КОНСТАНТИН. Как хотят.
Арина Ивановна и Катя уходят. Константин разваливается на оттоманке.
КОНСТАНТИН. Устал. Целый день сегодня по магазинам, из одного в другой, из другого в третий. У нас ведь ничего не умеют делать, - приходится все самому, даже закуску сам покупал. – Как находишь обстановку?
КЛАВДИЯ. Прекрасно, со вкусом, очень хорошо. Неужели ты это один покупал?
КОНСТАНТИН. Нет, брал с собой покупать кучера Ивановича и кухарку Сергеевну! Ты до сих пор не поумнела!
КЛАВДИЯ (принужденно смеясь). Какой ты забавник стал… Должно быть, очень счастлив?
КОНСТАНТИН. Это моё дело. Пора тебе с мужем отстать от привычки совать нос, где вас не спрашивают.
КЛАВДИЯ. Да уж мы не суем. С квартиры переехали… все недоволен…
КОНСТАНТИН. Пятнадцать лет жили.
Пауза. Клавдия ищет темы для разговора и подходит к букету.
КЛАВДИЯ (щупая букет). Это, Костенька, из живых цветов или из искусственных?
КОНСТАНТИН. Не трогай руками!
КЛАВДИЯ. Не буду. Я думала…
КОНСТАНТИН (увидав на стенах бра). Кто это опять повесил эти рогули? Вчера я снял…
КЛАВДИЯ. Я не знаю.
КОНСТАНТИН (снимая бра). Чешутся руки, черт их дери! Ни в одном порядочном доме не найдешь теперь этих треножников (Входит Арина Ивановна)
АРИНА ИВАНОВНА. Костенька, где на стол накрывать, в зале?
КОНСТАНТИН. Что?
АРИНА ИВАНОВНА. Стол-то где накрывать?
КОНСТАНТИН. В столовой.
АРИНА ИВАНОВНА. Там ведь Авдотья спит.
КОНСТАНТИН. Фу, ты! Столовая теперь у нас в моей комнате.
АРИНА ИВАНОВНА. А я думала, в зале лучше.
КОНСТАНТИН. Я знаю, что лучше. Кто это бра повесил?
АРИНА ИВАНОВНА. Я велела. Что им в кладовой-то лежать?
КОНСТАНТИН. Их надо выбросить в помойную яму. (Отворяет дверь и бросает бра) Пожалуйста, последите, чтобы было на столе все прилично, как я говорил. К чайному столу рыбной закуски не подавать; ростбиф подать целым куском и нарезать как можно тоньше только несколько кусочков, - понимаете, как можно тоньше. К зелёному сыру не забудьте тёрочку. Да нет, вы все забудете! Я лучше сам займусь. (Идет и останавливается у арки) Да что это папаши не видать?
АРИНА ИВАНОВНА. Ушел он.
КОНСТАНТИН. Куда?
АРИНА ИВАНОВНА. Подарок надумал купить невесте.
КОНСТАНТИН. Это очень мило. Только не купит он ничего порядочного… жаль, что не поручил мне. (Уходит)
КЛАВДИЯ. Все сердится, а на что, и сам не знает.
АРИНА ИВАНОВНА. Такой уж у него характер. Говорила, что ли, ему про мужа?
КЛАВДИЯ. Ну вот еще! Я как на углях с ним сидела, говорить-то не знала что; с чего ни начну, все оборвет.
(Входит Аня)
АНЯ. Папаша не приходил?
АРИНА ИВАНОВНА. Нет еще.
Аня подходит к окну и смотрит в него.
АРИНА ИВАНОВНА. Костенька говорил, чтобы снять вам голубые платья. Ступай сними.
АНЯ. Все равно.
КЛАВДИЯ. Не пойти ли мне помочь чего-нибудь?
АРИНА ИВАНОВНА. Ступай.
КЛАВДИЯ. Как бы не прогнал… Опять скажет: зачем нос суешь! Лучше уж не пойду.
АРИНА ИВАНОВНА. Ты вот что мне скажи: что мне с ней-то разговаривать?
КЛАВДИЯ. С кем?
АРИНА ИВАНОВНА. С самой-то, с Кукарниковой. Больно уж она важная: говорит, так не дождешься, когда скажет.
КЛАВДИЯ. Молчите, сидите да слушайте.
АНЯ. Кажется, дождь идет… первый дождь…
КЛАВДИЯ. Унижать себя пред ней тоже не надо. Она гордится тем, что генеральша, а вы дайте ей почувствовать, что дочь-то её берете без денег. Скажите: у Кости такие-то, такие-то невесты богатые были.
АРИНА ИВАНОВНА. Как бы не обиделась.
КЛАВДИЯ. Ничего, она обидится, так не покажет виду, что обиделась, - не узнаете.
АНЯ. Дождь идет, мамаша.
АРИНА ИВАНОВНА. Ну, что ты с пустяками пристаешь? Пусть идет.
Вбегает Авдотья, она тоже одета по-праздничному.
АВДОТЬЯ. Арина Ивановна, фруктовых ножей не найдем… Костенька сердится.
АРИНА ИВАНОВНА. Где же они? Там ведь были, в буфете.
АВДОТЬЯ. Нет там ни старых ни новых. (Увидав Клавдию) Здравствуйте. Просто ног под собой не слышу, забегалась.
АРИНА ИВАНОВНА. Пойду посмотрю.
АВДОТЬЯ. Идемте. (Уходят)
КЛАВДИЯ. Что ты такая скучная?
АНЯ. Я не скучная.
КЛАВДИЯ. Скажи мне, на какие это деньги все куплено?
АНЯ. Не знаю.
КЛАВДИЯ. Я думаю – слышала разговор?
АНЯ. Папаша не говорит ничего. (Пауза. Клавдия рассматривает вещи) Он не пошел покупать… Какой подарок? Зачем? Ему смотреть на них не хочется, вот он и ушел. Не придет он.
КЛАВДИЯ. Что ты! Разве это можно? Неделикатно, да и Костя обидится.
(Вбегает Катя)
КАТЯ. Приехали! Приехали! Она вся в черном, в волосах бриллиантовая звезда
КЛАВДИЯ. Как же нам? Идти туда, что ли?
АНЯ. Я не знаю. Все равно.
КЛАВДИЯ. Пойдемте… Нет, лучше здесь подождем. Катя, посмотри, все ли у меня в порядке?
КАТЯ (осматривает Клавдию). Ничего, все хорошо. Платье старое.
КЛАВДИЯ. Братец на новое ещё денег не дал.
Входят Кукарникова, Инна, Константин и Арина Ивановна. Кукарникова – пожилая седая дама; белится и подводит брови; одевается со вкусом; говорит сквозь зубы, растягивая слова; близорука – смотрит в лорнет. Инна – 27-летняя, маленькая, худенькая брюнетка, с желтым цветом лица; симпатична; держится просто и непринужденно.
КОНСТАНТИН. Вот Аня…
ИННА (целуя Аню). Я такой вас и воображала. Мы будем друзьями? Я хочу, чтобы мы были друзьями.
КУКАРНИКОВА (поцеловав Аню). Прелесть… Как к лицу вам голубое.
КОНСТАНТИН (взяв из воды букет). Позвольте, Инна… (Вспомнив о Клавдии) Ах, да! Вот ещё сестра Клавдия.
ИННА. Какой ты рассеянный. Очень приятно.
КЛАВДИЯ. И мне тоже. (Подходит к Кукарниковой) А вас я давно знаю; мой муж о вас так много говорил, восхищался вами… Он у вас бывал в доме ещё гимназистом.
КУКАРНИКОВА. Да? Я, вероятно, вспомню. (Отходят в сторону и продолжают разговор)
ИННА (рассматривая букет). Хорош… Только слишком много пунцовых роз.
КОНСТАНТИН. Я хотел из одних пунцовых, но их не могли набрать.