Он отшатывается назад, ускользая от меня, и я чрезвычайно сильно ощущаю потерю. Будто он забирает частичку меня с собой, когда уходит.
Он натягивает брюки и застегивает их. Его движения резкие и пропитаны подавляемым гневом.
Пристыженная, я отодвигаюсь, спускаю юбку вниз, обратно на бедра, и разглаживаю ее. Нагибаясь, я с пола поднимаю уничтоженные трусики и зажимаю их в руке.
‒ Поверить не могу, что ты снова это делаешь, ‒ говорит он так низко, так хрипло, что я застываю.
Я поднимаю свой взгляд к его глазам и мне тяжело видеть там то, что я вижу.
‒ Я ничего не делаю.
Отрицание ‒ это мой лучший друг и худший враг.
‒ Просто, блядь, не надо. ‒ Он останавливает меня рукой, его губы изгибаются в пренебрежении. ‒ Ты делаешь абсолютно то же самое, что и в Барселоне, за исключением лишь того, что сейчас я бодрствую, чтобы быть свидетелем.
В моих глазах плещется стыд.
‒ Я… сожалею. Просто… ‒ Я сомневаюсь, застревая на словах, которые разносят меня на части. Слова, которые причинят ему боль. ‒ Прости, ‒ шепчу я. ‒ Но… я не могу делать это… с тобой.
‒ Делать что конкретно? ‒ шипит он яростно.
Я снова смотрю ему в глаза. В конце концов, я должна ему хотя бы это.
‒ Не могу… ‒ Я втягиваю воздух, чтобы собраться. ‒ Я не могу дать тебе больше того, что сейчас произошло.
Он смеется отрывистым, резким, грубым смехом, но в его глазах я вижу боль, и это разбивает меня на осколки.
‒ Это, блядь, невероятно!
Меня пронизывает, взявшийся из неоткуда, гнев.
‒ Чего именно ты хочешь от меня? ‒ кричу я.
В его глазах читается ярость. Разозленный, он делает шаг ко мне, заставляя меня пятиться.
‒ Разве это не ясно? Мне нужна ты! ‒ Опуская взгляд, он шумно выдыхает. ‒ Мне просто нужна… ты.
Так много мыслей и чувств поразили меня единовременно: страх, восторг, паника, желание, смущение, жажда.
Но превалирующим, доминирующим чувством, которое я всегда испытываю рядом с Карриком, является страх. Глубоко укоренившийся, темный страх.
И, как всегда, вместе со страхом прибыла паника, а паника всегда у руля.
‒ Мне жаль. ‒ Мои губы трясутся. ‒ Я не могу быть с тобой. Просто… ты для меня слишком большой риск, чтобы я пошла на него.
Смотрю на его лицо. Никогда не хочу видеть этот взгляд у любого другого человека, пока я живу.
Он смеется печальным, горьким смехом.
‒ Знаешь, я бы правда хотел знать, что это значит.
Наши взгляды встречаются и мучение, что я вижу, разбивает меня на части.
‒ С момента, как я встретил тебя, Андресса, я думал, что ты сильная, возможно сильнейший человек из всех, кого я когда-либо встречал, и это восхищало меня. ‒ Он выдыхает, сомневаясь. ‒ Но я понял кое-что. ‒ Он приблизился ко мне, стал лицом к лицу.
Я всасываю воздух от вида абсолютной тьмы в его глазах, чувствуя, как она окружает меня.
‒ Ты не сильная. Ты гребаная трусиха. С меня хватит.
Обходя меня стороной, он дергает дверную ручку и уходит, оставляя меня со звуком закрывающейся двери, раскатывающимся эхом по лестничному пролету и глубоко внутри у меня в голове.
«Ты гребаная трусиха.»
Трусиха.
Он прав. Это так.
Я прислоняюсь к стене за моей спиной, чувствуя, будто меня подстрелили.
Боль невыносима. Я чувствую, как мое сердце раскалывается, разбивается вдребезги о безжалостный ледяной осколок в моей груди.
Иронично, полагаю, что я всегда была напугана Карриком, страшилась хотеть его, боялась своих к нему чувств и держалась подальше из страха остаться с разбитым сердцем.
Но все вышло наоборот, я разрушила все своими силами.
И у меня есть чувство, что все исправить уже никак нельзя.
Глава девятнадцатая
Шпильберг, Австрия
КОГДА КАРРИК СКАЗАЛ, ЧТО ЭТО КОНЕЦ, это было всерьез.
Андресса Амаро больше для него не существует. Если она в помещении, то он покидает его.
Она невидима для него.
Энди же, его механик... ну, она на грани существования.
У трека он отдает ей указания, когда это необходимо, ну а в остальное время игнорирует.
Я уверена почти на все сто процентов, что это очевидно для всех, но они ничего не говорят, и я ценю это. Догадываюсь, что это благодаря Петре, которая наложила запрет на разговоры. На следующий день дядя Джон заметил, что у Каррика ко мне паршивое отношение, отчего я подняла брови, ведь это означало, что скоро он будет задавать вопросы. И я не жду момента, когда это произойдет.
Я знаю, люди самостоятельно выдвигают версии того, почему Каррик возненавидел меня. Возможно, они даже на правильном пути. Но пока я предпочитаю жить в состоянии отрицания, думая, что все в порядке, когда хуже уже некуда.
В первую неделю нашего пребывания в Канаде Каррик редко находился поблизости, но когда был... это было кошмарно.
Когда я впервые увидела его после ночи в Монако, он посмотрел на меня так, словно ненавидит. Это было больно. Вообще-то, это еще мягко сказано. Это было мучительно.
Мне некого винить, кроме самой себя, но это не делает боль менее ощутимой.
Я физически ощущаю, как скучаю по нему. Он был моим лучшим другом. Теперь это не так, и я не знаю, как справиться с этим.
Но зная, как плохо я себя чувствую на данный момент, понимаю, насколько все было бы хуже, если бы я сделала шаг ему навстречу и потеряла его в будущем.
Я знаю, что приняла верное решение — и для себя, и для него.
Пока же я живу с постоянным чувством агонии, ожидая, когда все образуется.
Вот только... не похоже, чтобы что-то становилось лучше.
Все становится только хуже, во всяком случае, для меня. За прошедшую неделю в Австрии Каррик перешел от состояния озлобленности по отношению ко мне к равнодушию.
Как по щелчку выключателя.
Так что вместо того, чтобы все время злиться на меня, он выглядит просто индифферентным, словно у него больше нет причин гневаться.
Сейчас, когда он узнал меня, я больше не получаю взглядов, наполненных ненавистью. В его глазах лишь апатия.
И это разбивает мне сердце.
Когда он злился на меня, я хотя бы знала, это потому, что часть его все еще небезразлична ко мне, и я держалась за это. Даже понимая, что ничего не заслуживаю, я цеплялась за эти взгляды, надеясь выпутаться.
Но теперь этого нет, и я чувствую опустошенность, пребывая в ожидании, когда боль станет не такой сильной.
Не могу сказать, сколько раз слова готовы были сорваться с кончика моего языка, когда я стояла рядом с дядей Джоном, желая сделать признание. Но жестокая, садистская часть меня не позволяла мне сделать этого, ведь я не вынесу разлуки с Карриком.
Да, я знаю, как это глупо, но ситуация такова, каковой она является, и я застряла в этом состоянии до тех пор, пока Каррик не уволит меня, либо пока у меня не случится нервный срыв, на что уже похоже мое нынешнее положение.
Если ни один из этих пунктов не воплотится в жизнь, тогда я буду обречена колесить на созданном мною же поезде страданий еще пять месяцев, пока не закончится сезон, и я буду вынуждена оставить его позади, разве что не решу помучить себя еще и не вернуться на следующий сезон.
Я грустная, жалкая и слабая. Я знаю это. Просто на данный момент я не понимаю, как изменить себя и свои чувства.
Знаю, что Петра расстроена из-за меня и моих взаимоотношений с Карриком — ну или их отсутствия, в зависимости от ситуации. Она не понимает, почему я не могу быть с ним. Она все такая же потрясающая подруга, поддерживает меня, но в ее глазах я могу видеть, что она не принимает это. С ее точки зрения все просто: если какой-то человек важен тебе, значит ты с ним.
Знаю, она пыталась понять меня и войти в мое положение, но не была способна до конца осознать, что я чувствую, разве что сама бы прошла через то, через что пришлось пройти мне. Так что, когда я с ней, то веду себя так, словно у меня все хорошо, словно я отпустила прошлое. Слезы же я оставляю до времен, когда останусь наедине с собой, принимая душ, просто все стало несколько сложным, чтобы я могла бороться.
Когда той ночью, после секса с Карриком, я вернулась в номер, Петра не спала, дожидаясь меня. Я бросила на нее лишь один взгляд и разразилась рыданиями. После того, как она дала выплакаться на ее плече, она сказала, что мне стоит рассказать ему обо всем: об отце, о чувствах, и почему я не могу быть с ним.
Но я не могу. Потому что если я так поступлю, то знаю, что он уговорит меня. И какое-то время все будет великолепно... но это лишь вопрос времени, когда я буду наблюдать за гонкой, и на трассе с ним что-нибудь случится. Это надорвет меня. Я взбешусь и в конечном итоге раню его только сильнее, чем сейчас. Я знаю, что недостаточно сильная, чтобы остаться на длительный срок.
Я трусиха. Как он и сказал.
Это одна из причин, почему я в нынешнем положении. Ладно, лишь наименьшая причина, главной же является то, что я не могу упустить шанс снова быть ближе к нему — и когда я говорю "к нему", я имею в виду своего отца.
Я слышала о выставке винтажных машин, которую организует какой-то богач, и в числе прочих старых болидов и гоночных машин умерших знаменитостей там будет выставлена машина моего отца.
Я хорошо работала, чтобы отпроситься на сегодняшний ужин. Дядя Джон позвал меня вместе с ним как "плюс один", и я знаю, что Каррик тоже идет. Он не хотел бы, чтобы я пошла туда, так что я пытаюсь упростить все для него настолько, насколько это возможно.
Интересно, кто у Каррика будет "плюс один".
Это больше не Сиенна. Я видела, что она продала одному из изданий свою историю о ее разбитом сердце после того, как Каррик бросил ее. Но после нее — или мне стоит сказать, после меня — я не слышала, чтобы он был с кем-то еще. Это не значит, что он не был. По прошлому опыту знаю, что ничто не заставит Каррика сдерживаться долго.
Итак, я здесь, прохожу на выставку через большие стеклянные двери. На входе протягиваю женщине билет. Она вручает мне буклет с деталями выставки, и я продвигаюсь внутрь.
Как только я прохожу через главную дверь, я вижу помещение, битком набитое людьми. Стоящий у двери официант в костюме дает мне приветственный бокал шампанского, и я принимаю его с благодарностью. Немного жидкой смелости.
Знаю, что это звучит немного ненормально: я нервничаю из-за того, что вижу машины — но эти машины олицетворяют и содержат в себе большую часть лучших воспоминаний обо мне и отце. Так что от мысли, что я вижу их, меня слегка трясет.
Я не видела его машину с тех пор, как мама продала ее на благотворительном аукционе прямо перед тем, как покинуть Англию и перебраться в Бразилию. Тогда я была так зла на нее. Все остальное я могла бы отпустить, но это же была наша машина. В этой машине он отвез их на первое свидание, на ней укатил их прочь от церкви, где они женились, на ней же отвез меня в школу в первый день занятий. Он всегда, когда мог, отвозил меня на ней обратно, просто чтобы поводить.
Он любил эту машину. Он притащил ее в виде развалюхи и восстановил. Эта машина была его продолжением, продолжением нашей семьи, была всем, что он олицетворял.
У меня заняло много времени на осознание, почему мама избавилась от нее. Она бы служила постоянным напоминанием всего, что она потеряла.
И после встречи с Карриком, обретя его в своей жизни даже на малый промежуток, понимание стало еще более ясным.
Я смотрю в буклет, выискивая машину отца. Остальные тоже хочу увидеть, но ее мне нужно увидеть в первую очередь.
Она в центре выставки. Похоже, она один из важнейших экспонатов.
Я складываю буклет и убираю его в сумку. Затем опрокидываю бокал шампанского. Отдаю пустой бокал официанту и благодарю его. Делаю глубокий вдох и направляюсь к машине моего отца.
Я бросаю взгляды на машины, мимо которых прохожу, подмечая, к которым из них вернусь, чтобы уделить больше внимания, но мое внимание сконцентрировано на Ягуаре XK120 M Roadster, который я вижу на подиуме впереди.
(Jaguar XK120 M Roadster выпускалась с 1948 по 1954 годы, ее стоимость колеблется от 3,5 миллионов рублей до 7 млн.)
С каждым следующим шагом сердце бьется все сильнее.
В ней ничего не меняли. Она выглядит в точности так же, как и изначально. Руль отделан и окрашен в ярко-красный цвет, чтобы соответствовать красной обшивке кузова и красным кожаным сидениям.
Она выглядит так, словно ее не касались с того самого дня, как она покинула нашу семью.
Приближаясь к ней, я прижимаю руку к колотящемуся сердцу.
Перед подиумом стоит объявление с просьбой не трогать машину. На другом, находящемся рядом, детально описывается история машины, а на самом верху написано имя моего отца. Там кратко написано о том, как он восстанавливал машину и как затем владел ею до самой смерти в 2001 году. Потом она была приобретена на аукционе и с тех пор представляется в данной коллекции.
Делаю шаг ближе к машине. Я могу чувствовать запах свежего воска, исходящего от краски. Я быстро оглядываюсь вокруг, проверить, смотрит ли кто-нибудь, и затем пальцами нежно прикасаюсь к ней. Воспоминания о последнем разе, когда я находилась внутри нее, вернулись ко мне, словно это было лишь вчера.
— Давай же, папа. Быстрее! — сказала я сквозь звук проносящегося через мои волосы ветра. — Ты водишь, как старый пенсионер!
— Я еду семьдесят, — смеется он.
(70 миль в час ‒ почти 113 км/ч.)
— Как я и сказала, водишь как пенсионер. Как номер один в мире гонок может ехать так медленно? Серьезно, как ты снова и снова выигрываешь? — Я заводила его, чтобы устроить все по-моему. Я знала, как обыграть все так, чтобы получить то, чего хочу. Он был таким простаком, мой отец.
Он скользнул по мне взглядом и ухмыльнулся.
Я любила его улыбку. Было в ней всегда что-то, что говорило мне, как сильно он любил меня.
— Прекрасно, — обиделся он немного. — Только не говори своей матери, что я снова гнал, когда ты была в машине, иначе она открутит мою гадостную голову. — Он быстро исправляется. — Открутит мне голову, если выяснит.
Я захихикала над его промахом.
— Мой рот на замке.
Я сделала жест рукой, словно поворачиваю ключ и выбрасываю его из машины, чем заставила его усмехнуться.
— Серьезно, я не понимаю, почему мама ненавидит, когда ты ездишь быстро, почему так сильно переживает. Это твоя работа, ради всего святого.
— И именно поэтому ей это не нравится.
Я смотрю на него насмешливым взглядом.
Он смотрит на меня и улыбается.
— Она переживает, потому что любит меня.
— Я не переживаю.
Он мягко засмеялся, прежде чем снова посмотреть на дорогу.
— Вы это воспринимаете по-разному. Однажды, когда ты будешь взрослой женщиной, и у тебя будет свой мужчина — лучше всего, когда я буду дряхлым, слепым и глухим — тогда ты поймешь.
— Фу! Боже, папа! — Я завизжала, толкая его в руку, вызывая тем самым его громкий смех. — У меня никогда не будет парня, — говорю я ему раздраженно, складывая руки на груди. — Парни идиоты.
Он снова посмотрел на меня, напрягая брови.
— Этот паренек Патрик все еще доставляет тебе неприятности?
Фу, Патрик Веббер, отрава моего существования. Серьезно, парень задирал меня все время. Постоянно говорил о моем высоком росте, называя меня верзилой, и говорил, что я похожа на мальчишку лишь потому, что увлечена машинами. Честно говоря, в один из таких дней я собиралась врезать прямо по его идеальному носу.
— Ничего, с чем бы я не смогла справиться, — пожала плечами я.
— Ну, если это будет слишком, скажи мне, и я с ним разберусь, ладно? — Папа приподнял мой подбородок пальцем.
Я улыбнулась ему в ответ.
— Хорошо, папочка.
Он вернул взгляд на дорогу.
— Пап?
— Хм-м?
— Я просто... Я хочу, чтобы ты знал, что я не переживаю, как мама, потому что знаю, что ты лучший гонщик в целом мире. Не потому, что не люблю тебя.
Он посмотрел на меня долгим взглядом. Затем дотянулся до меня и положил руку на мое плечо, притягивая меня к себе. Он поцеловал меня в макушку.
— Я знаю, малыш. Я тоже люблю тебя. И ты права. Я лучший гонщик в мире. — Я могла слышать ухмылку в его голосе. — Итак, разгоним мы эту детку до максимума или как? — спросил он, отпуская меня, чтобы вернуться на пустой участок проселочной дороги.
— Максимальная скорость! — закричала я, смеясь и поднимая руки в воздух, будто была на американских горках.
Он разразился хохотом, ногой давя на газ.
— Кричи, если хочешь быстрее, Энди.
— Знаешь, предполагается, что ты не должна дотрагиваться до машины.
Я вырвалась из воспоминаний от звука голоса Каррика. Я отдернула руку от машины и развернулась к нему.
Когда я смотрю ему в лицо, мое сердце бьется с бешеным ритмом. Вижу, что брови Каррика изогнуты, выражая обеспокоенность и понимаю, что мои щеки мокрые от слез.
Отворачиваясь от него, я быстро руками утираю слезы с лица.
— Эй, ты в порядке? — Его голос мягкий, заботливый. Он делает шаг ко мне и протягивает руку, но затем останавливается, прежде чем коснуться меня, как будто ловит себя самого.
— Нормально. — Я вымучиваю сияющую улыбку.
— Ты не выглядишь нормально.
— Ну, это так. Все великолепно. — Я повышаю голос. Знаю, что он звучит неестественно, но не знаю, что еще делать.
Потому что я не объясню ему, из-за чего я только что плакала, стоя у машины Уильяма Вульфа.
Вижу, как его взгляд смещается на машину моего отца, а затем возвращается ко мне. Я вижу, как работает его мозг.
Не сопоставляй факты. Не делай выводы.
— Я думала, ты будешь на сегодняшнем ужине? — Я быстро меняю тему разговора.
Он долго смотрит на меня. К счастью, он решает отпустить мысль.
— Я должен был пойти, но потом услышал о сегодняшней выставке, потому улизнул. Отправил отца одного.
Он собирался идти с отцом. Облегчение, что я почувствовала, чрезвычайно пугает.
— Он разозлился?
Он пожал плечами, улыбка затронула его губы.
— Немного, но я пренебрег им, чтобы пойти на выставку машин, а не тусоваться, так что он не может быть так уж зол.
Он дерзко ухмыляется, отчего сердце в груди бьется сильнее.
И из-за этого я делаю шаг назад.
— Ну, сожалею. Я не знала, что ты придешь. Если бы знала, то не пришла бы. — Я не знаю, насколько это правдиво. Я должна была прийти, потому что мне нужно было увидеть машину отца. Я просто должна была прийти, когда узнала, что его здесь не будет.
‒ Ого, ‒ сказал он со скепсисом в голосе и горечью в глазах. ‒ Я знал, что у нас сейчас все странно, но ты настолько меня ненавидишь?
Мои глаза расширились от шока.
‒ Нет. Я не ненавижу тебя. Конечно же, нет. И «странно» мягко сказано, Каррик. Ты едва можешь находиться в том же помещении, что и я. Когда я сказала, что не пришла бы, то имела в виду, что только ради тебя. Я знаю, что тебе достаточно сложно видеть меня даже на работе.
‒ Иисусе… Андресса. ‒ Он трет лоб пальцами и делает шаг ко мне. ‒ Это не… просто… черт. ‒ На меня устремлен его серьезный взгляд. ‒ Я, правда, чертовски извиняюсь за то, как вел себя в последнее время. Как изводил тебя… Я был настоящим подонком.
Я обняла себя руками, защищаясь.
‒ Тебе не за что извиняться. Это мне нужно извиниться.
Он качает головой.
‒ Думаю, в последнее время мы оба, так или иначе, ошибались. Просто… Я не слишком хорошо справился с отказом. ‒ Он провел рукой по волосам, выглядя смущенно. ‒ Когда меня отшивают, я веду себя, как настоящий придурок.
‒ Знаю. Ты уже говорил мне это в Китае, помнишь?
‒ Ага, и тогда я тоже вел себя как придурок. Неудивительно, что ты не хочешь меня.
Я опускаю голову.
‒ Каррик… Я…
‒ Прости. Представь, что я не говорил этого и не казался самым большим, хреновым неудачником на планете. Вообще-то, можем ли мы забыть обо всем и начать сначала?
‒ Начать сначала? ‒ Я насупила брови.
‒ Да. Будто мы встретились впервые. Забыть обо всем, что было, и начать по новой.
‒ Ох. ‒ Я не хочу забывать ни одного момента, связанного с ним. Даже если они плохие. ‒ Зачем? ‒ спрашиваю я тихо.
Он делает еще один шаг ко мне. Расстояние между нами минимальное. Я могу чувствовать запах его лосьона после бритья… чувствовать его. Мое тело начинает изнемогать от жажды.
‒ Потому что я осознал, что предпочту, чтобы ты была в моей жизни… чем чтобы тебя не было совсем. ‒ Он выдыхает воздух, смотря на меня с надеждой. ‒ Так, что скажешь?
Даже несмотря на то, что его желание стереть наше прошлое, словно оно ничего не значит, причиняет мне жгучую боль, я знаю, что не имею права испытывать ее. И не могу отказаться от шанса вновь обрести его в своей жизни.
Я протягиваю руку.
‒ Привет, я Энди Амаро.
Он бросает взгляд на мою руку, улыбка затрагивает его глаза. Когда он пожимает мою руку, я чувствую знакомые искры, которые всегда возникают при его прикосновениях, но в этот раз я чувствую боль настолько глубоко, что она прожигает мои кости.
Каким-то образом я умудряюсь взять себя в руки.
‒ Каррик Райан, ‒ говорит он. ‒ Приятно познакомиться, Энди.
‒ Вообще-то, зови меня Андресса, ‒ улыбаюсь я. ‒ Парень, которого я знала, лучший парень на свете, всегда настаивал на том, чтобы называть меня полным именем.
В его взгляде появляется легкий блеск.
‒ Звучит так, словно он смышленый парень.
‒ Это так.
‒ Ладно, значит Андресса.
Забирая свою руку, он поворачивается к машине моего отца. Впервые присмотревшись к ней, он издает тихий свист.
‒ Ого, машина Уильяма Вульфа. Слышал о ней, но никогда не видел в реальности. Чертовски роскошная. Она еще на ходу? Ты знаешь?
‒ Не думаю. ‒ Я с грустью качаю головой. ‒ Они обычно убирают двигатели, чтобы оставлять их в первоначальном виде.
‒ Досадно. Такая машина должна быть на дороге.
‒ Знаю. Это такое расточительство — просто стоять без дела, не использоваться. Ему бы было это ненавистно.
Взгляд Каррика возвращается ко мне, в его глазах вопрос.
И я осознала, что ляпнула. Дерьмо.
‒ То есть, мне кажется, что ему было бы это ненавистно, потому что ни один гонщик не хотел бы видеть свою машину, стоящую без дела, не используемую по назначению, так ведь? ‒ Я занервничала, потому скрестила руки на груди.
‒ Так. ‒ Он возвращает взгляд на машину и пристально смотрит на нее. ‒ Это также твоя любимая машина, верно? Ягуар XK120 M Roadster.
Он вспомнил.
‒ Да, ‒ отвечаю я медленно.
‒ Хм-м-м, ‒ мычит он.
Хм-м-м. Что это значит?
Его взгляд застыл на машине, а я потихоньку начинала поддаваться панике. Обеспокоилась тем, что он может соединить детали воедино.
Так что я решила, что самое время для моего ухода, и, на самом деле, мне стоит оставить его с ней. Я не хочу, чтобы это зашло слишком далеко, разрушило почву, что мы только что обрели.
Отступая назад, я говорю:
‒ Что ж… Осмотрюсь вокруг. Здорово было повидаться… и, ну, ты знаешь, утрясти все. ‒ Я улыбаюсь. ‒ Думаю, увидимся позже.
‒ Андресса, ‒ зовет он меня.
Мое тело напряжено и стремится к нему.
Когда я разворачиваюсь, он уже движется ко мне.
‒ Ты… ‒ Он делает паузу, взъерошивая волосы рукой. Он выглядит нервничающим, что странно, потому что Каррик никогда не нервничает. ‒ Ты не против, если я пойду с тобой?
Я задерживаю дыхание, когда сердце подскакивает к горлу.
Я знаю, что сказала, будто не хочу заходить слишком далеко, но он спрашивает, может ли быть рядом со мной, и мы в совершенно иной обстановке.
‒ Конечно, не против. ‒ Я сжимаю губы в искренней улыбке и, когда вижу, как на его лице появляется выражение расслабленности и улыбка, свойственная только ему, то просто игнорирую бешеный стук моего сердца.
Глава двадцатая
Бедфордшир, Англия
Я В СВОЕЙ КВАРТИРЕ, наконец-то дома. Мы вернулись на Гран-при Великобритании, который начнется через пару недель. В Англию мы прибыли вчера в полдень, и теперь у меня есть пять свободных от работы дней, прежде чем я вернусь к «Райбелл».
Четыре дня из пяти я собираюсь высыпаться. Все эти переезды, работа до поздней ночи и вечеринки довели меня.
Я видела Каррика в ночь накануне нашего возвращения домой. Я была в баре отеля. Петра уже ушла, а Каррик как раз вернулся в отель. Он увидел меня, подошел и присоединился, сев рядом, и мы выпивали в баре вместе. Мне приходилось заставлять себя прекратить вспоминать о прошлом разе, когда мы были вместе в баре отеля.
Было непросто стереть эти воспоминания.
Но именно это я и пыталась сделать, как он и просил. И у нас все в порядке.
Есть ли у меня все еще чувства к нему?
Да.
Я по-прежнему хочу сорвать одежду с его тела каждый раз, как вижу?
Безусловно.
Но это никуда нас не приведет. Так что я фокусируюсь на том факте, что мы общаемся, и я счастлива снова обрести его в своей жизни, даже если между нами есть чувство неловкости.
Иногда мы словно топчемся на месте, будто пытаясь выяснить, как вести себя друг с другом.
И как будто он знает, что я думаю о нем, потому что экран моего телефона загорается, и на нем написано его имя.
‒ Привет, ‒ отвечаю я.
‒ Привет. ‒ Ирландские переливы его голоса посылают волну ниже экватора, заставляя что-то перевернуться в животе. ‒ Как дела?
‒ Хорошо. А у тебя?
‒ Да хорошо. Слушай, мне стало интересно, не занята ли сегодня ты в полдень. Просто я… у меня есть кое-что, что я хочу показать тебе.
‒ Звучит зловеще. Но, да, конечно, я свободна.
‒ Правда?
‒ Почему ты так удивлен? ‒ смеюсь я.
‒ Не знаю. Я думал, что ты можешь быть занята, ну или что-то типа того.
‒ Единственное, чем я сейчас занята, это плиткой шоколада.
‒ Какого шоколада?
‒ «Гэлэкси», конечно. ‒ Я улыбаюсь.
Он издает стонущий звук, и от этого у меня на самом деле загнулись пальцы на ногах.
‒ Хочешь миг уединения с моей плиткой шоколада? Я могу положить ее на телефон, если хочешь. У меня есть ФейсТайм.
(FaceTime это разработанная компанией Apple технология видеозвонков с помощью веб-камеры, благодаря чему общение может осуществляться как по Скайпу.)
Он отрывисто смеется.
‒ Неа, я в порядке.
‒ Итак, что за штуковину ты хочешь мне показать?
‒ Увидишь.
‒ Эй, да ладно! Ты не можешь оставить меня в подвешенном состоянии. Просто скажи.
‒ Тебе не придется ждать долго. Я буду примерно через полчаса, чтобы забрать тебя.
‒ Тогда скажешь, когда увидимся.
‒ Нет, ‒ смеется он. ‒ Тридцать минут, Амаро. Будь готова к выходу.
Бросаю взгляд вниз и смотрю на себя, одетую в пижаму, даже не принявшей душ.
‒ Вообще-то, можешь быть через сорок минут? Мне нужно одеться.
‒ Прошу, не говори, что ты сейчас голая.
‒ Нет! ‒ вспыхиваю я.
‒ Спасибо, блядь. Мне бы пришлось ехать быстрее, если бы это было так.
‒ Эй! ‒ отчитываю я его игриво, удовлетворенная тем, что мы преодолели неловкость и вернулись к тому, с чего начинали.
‒ Сорок минут и ни секундой позже.
Затем он отключается, и я соскакиваю с дивана, устремляясь в душ.
Я уже одета в облегающие джинсы и футболку, волосы распущенные и почти высохшие, растираю бальзам по губам, когда слышу гудок машины.
Подхожу к окну и, открыв его, вижу припаркованную перед входом греховно соблазнительную красную Ламборгини.
Каррик выглядывает из окна, ухмыляясь мне.
— Две минуты, — сообщаю я ему.
Носясь по квартире, я беру куртку, сумку и телефон. Хватаю плитку шоколада, которую купила вчера, когда думала о Каррике, и запихиваю ее в сумку.
Выхожу из квартиры, запираю ее и бегу вниз по лестнице, покидая дом.
— Милая машина, — со свистом говорю я, ходя вокруг его машины, чтобы получше рассмотреть ее.
Это издание Авантадор LP 700-4 Пирелли Эдишн с черной матовой крышей и капотом, под которым вы можете видеть двигательный механизм. По бокам черной крыши идут тонкие красные линии, связывающие машину с брендом «Пирелли». Она совершенно новая и таких экземпляров не так много.