Марина Бэй, Сингапур
Я ПРИЖИМАЮ КОНЧИКИ ПАЛЬЦЕВ к холодному стеклу окна, через которое смотрю на освещенную городскую трассу «Марина Бей», где завтра у Каррика будет гонка.
Сейчас поздно. Каррик спит в постели, а я боюсь.
Мои страхи растут все сильнее с каждой следующей гонкой. Ото дня ко дню я сражаюсь за сон. Мысли спутаны. И кажется, будто переживания не отпускают меня из-за того, что время от гонки до гонки проходит слишком быстро.
Я вымотана, истощена и в смятении.
И здесь, в Сингапуре, ощущения хуже всего. Я правда стараюсь изо всех сил, и не знаю, почему так происходит — может, потому, что гонка уже завтра в девять вечера. Не то чтобы в Сингапуре была плохая трасса. Просто темнота, даже несмотря на освещение, создает помеху для ясного обзора.
От мыслей о завтрашнем дне, как Каррик забирается в его болид и выезжает на трек… я чувствую тошноту.
Каррик знает о моем беспокойстве с тех пор, как мы вместе. Он знает, как я переживала конкретно из-за этой гонки. Просто не знает, до какой степени.
Он не знает о панических атаках.
И я не хочу разбирать с ним свои страхи детально, потому что он ничего не может сделать или сказать, чтобы помочь мне. Мое состояние улучшится только в единственном случае — если он не отправится на гонку, а этому не бывать.
Во-первых, потому что он не может остановиться. И, во-вторых, я бы никогда не попросила его об этом, и не только потому, что знаю, каким будет его ответ.
Гонки — это сущность Каррика. Ими насыщен воздух, которым он дышит, и пропитана кровь, что течет в его венах.
И хотя я знаю все это и знаю, кто он такой, это не уменьшает моих страхов.
Мои опасения просачиваются во все, чем я занимаюсь. Я более чем тщательно осматриваю его болид, гораздо придирчивее, чем делала это прежде. Если раньше при проверке безопасности машины я была просто активна и энергична, то сейчас я одержима. Я перепроверяю все по три или четыре раза. Настолько скрупулезно и дотошно, что Бен начинает делать мне замечания.
Каждый раз, когда Каррик выезжает на трассу, я не дышу до тех пор, пока он не возвращается в сохранности.
Так вот как мама чувствовала себя каждый раз, когда папа участвовал в гонке?
Все эти годы быть с ним, одолеваемой волнениями о том, что какая-то гонка может стать последней.
Как в итоге и стало.
Лбом я прижимаюсь к прохладному стеклу, пытаясь угомонить безостановочно носящиеся в моей голове мысли.
— Что ты делаешь, малышка?
Звук хриплого сонного голоса Каррика застает меня врасплох, заморозив мои мышцы.
Заставляя себя расслабиться, я поворачиваюсь к нему.
— Не могу заснуть.
Он пересекает расстояние между нами. Теплыми руками скользит по моим предплечьям и сжимает мои плечи.
— Беспокоишься из-за завтрашней гонки?
— Немного.
Так сильно, что едва могу дышать. Я не могу посмотреть ему в лицо, опасаясь, что он увидит правду в моих глазах.
Беря мое лицо в свои руки, он отклоняет мою голову назад, вынуждая посмотреть на него.
— Все будет в порядке. — Он доносит смысл фразы решительным взглядом. — Со мной все будет в порядке. — И прижимается к моим губам утешающим поцелуем.
Я чувствую выступающие слезы. Останавливая их, я обнимаю его за шею и крепко держу.
— Прости, что разбудила тебя, — бормочу я напротив его рта.
Он отклоняется.
— Не разбудила. Меня разбудило холодное пустое место в постели, где должна была лежать ты. Мне не нравится тянуться к тебе и не находить тебя.
— Прости. Возвращайся в кровать. Тебе нужно отдохнуть перед завтрашним днем. Я приду через пару минут.
— Нет, мне нужна ты. — Его руки скользят на мою спину. Сдвигая трусики грубыми пальцами, ладонями он хватает мои голые ягодицы и снова завладевает моим ртом, но в этот раз напористее.
Я знаю, чего он хочет. Я тоже этого хочу. Я всегда хочу его. И в последнее время даже сильнее и отчаяннее из страха, что каждый раз может быть последним.
Тело Каррика прижимает меня к стеклу. Когда поцелуй становится глубже, я чувствую упирающуюся в мой живот эрекцию, посылающую пронизывающие меня сверкающие молнии желания.
Он отрывается от моего рта и стягивает с меня трусики. Прижимает меня спиной к беспощадно холодящему кожу окну. Большим пальцем трет мой сосок, заставляя меня задыхаться и стонать ему в рот.
Затем поцелуями он движется ниже, к подбородку, шее, груди; прежде чем опуститься на колени, он запечатлевает поцелуи на каждой вершине. Смотря на меня в темноте, он рукой скользит под мое бедро. Приподнимая мою ногу, он располагает ее на своем плече. Разделяя мои складки пальцами, он прижимается ко мне ртом.
Когда его горячий язык упивается мной, я с тяжелым вдохом погружаюсь в его волосы пальцами. Я смотрю вниз, на его голову между моих ног, на него, ублажающего меня, и теснее прижимаюсь к его рту.
Я люблю его. До боли. И не могу сказать ему. Потому что если скажу, то все станет реальным, и если я потеряю его…
Все становится слишком сложным, чтобы выносить это.
Я закрываю глаза на страх, любовь и смятение, и фокусируюсь на ощущениях, что он дарит мне прямо сейчас. Он предлагает мне бегство на небеса.
Затем его язык касается меня в нужном месте, и я разлетаюсь на кусочки у его рта.
Он поднимается на ноги без единого слова. Пальцами я вцепляюсь в резинку в его пижамных штанах. Я тяну их вниз по его бедрам, давая им упасть на пол.
Он делает шаг, переступая через них, и пинает штаны в сторону. Приподнимая мои ноги, он оборачивает их вокруг своих бедер. Затем скользит вперед, толкаясь в меня.
— Каррик… — бормочу я, сдавливая его плечи руками, когда откидываю голову назад, к стеклу.
Не отрывая взгляда, он целует меня практически отчаянно, переплетая свой язык с моим, и берет меня прямо там, где каждый может увидеть нас.
Сам секс чувственный и проникновенный… невообразимо проникновенный. Мы не разговариваем. В окружающей нас тьме слышится лишь наше прерывистое дыхание.
Я дрожу, когда достигаю своего второго оргазма, и мое тело тесно сжимается вокруг его.
Когда он вдалбливается в меня и наполняет всем, чем обладает, с его губ рычанием срывается мое имя.
Запыхавшись, своим лбом он прижимается к моему, и его дыхание смешивается с моим.
— В моем будущем нет ни единого мгновения, в котором я не видел бы тебя. — Он произносит эти слова шепотом, пальцами запутываясь в моих волосах.
Я душу свои эмоции, неспособная говорить.
А даже если бы могла говорить, что бы я сказала? «Не планируй свою жизнь со мной. Да, я хочу этого, но не вижу ее так, как ты. Я борюсь изо дня в день, но не знаю, окажусь ли в конце концов достаточно сильной, чтобы остаться.»
Я не могу.
И тогда, как истинная трусиха, я ничего не говорю и молчу о своей слабости. Обнимая его за шею, я прижимаюсь к нему лицом.
Приподнимая мои ноги, Каррик оборачивает их вокруг своей талии и относит меня обратно в постель.
Все еще находясь во мне, он нежно кладет меня на кровать и располагает свою голову у меня на груди, где и лежит всю оставшуюся ночь.
Глава двадцать пятая
Марина Бей, Сингапур
— Я ДОЛЖНА БЫТЬ ТАМ, проводить последние проверки.
— Малышка, расслабься, Бен и Робби уже сделали это. Болид в порядке. Он более чем готов. Здесь ты полезнее. — Он со спины обнимает меня за талию. Его подбородок покоится на моем плече, и он смотрит в окно перед нами. — Мне нравится перед гонкой быть с тобой. Ты мой новый предгоночный ритуал.
Его слова должны были подарить ощущение тепла и безопасности, но не вышло. Ничто не могло пройти сквозь выстраивающуюся внутри меня стену страха.
Я пытаюсь скрыть от Каррика, что весь день вся на нервах. Не хочу сбить его концентрацию. Не хочу, чтобы он беспокоился обо мне. Я хочу, чтобы он сфокусировался на гонке.
Я весь день не могу есть. К тому же еле заснула ночью. Когда Каррик отнес меня в постель, я просто лежала и наблюдала за тем, как он спит на мне. Пока я пальцами зарывалась в его волосы, мое тело деревенело под его весом, но я не смела пошевелиться просто потому, что не хотела. Я боялась, что это могла быть моя последняя ночь с ним, и мне нужно было быть к нему близко настолько, насколько это возможно. Мне было необходимо обнимать его.
Я так страшилась того, что эта гонка отберет его у меня.
Я знаю, что нелогична. Но ничего не могу поделать. Это не поддается контролю.
Хотела бы я быть другой. Быть сильной ради него.
Когда все стало настолько плохо?
Когда я влюбилась в него.
Мои страхи возрастают, увеличиваются, словно монстр. И я еле сдерживаю порыв сказать ему, чтобы он не уходил. А оставался со мной навечно. И никогда не покидал меня.
Каждая следующая гонка переносится мной хуже предыдущей, и мне интересно, когда я достигну апогея, и если достигну, то смогу ли справиться с ситуацией. Сейчас она кажется едва терпимой.
Мне кажется, я на краю обрыва, смотрю вниз на скалистое дно и у меня нет другого выхода, кроме как упасть.
— Малышка… поговори со мной.
Мои мысли возвращаются к нему.
— О чем? — Я пытаюсь сделать голос ровным и спокойным.
— Почему ты замкнутая, и твое тело напряжено, несмотря на то, что я тебя обнимаю?
Я поворачиваю голову и смотрю на него.
— Просто я немного нервничаю… из-за гонки.
— Я уже говорил, что тебе не о чем беспокоиться. Ты сотни раз видела мои гонки.
— Вообще-то не сотни. И тогда ты не был самым важным человеком в моей жизни. — Слова сами сорвались с моих губ. Неправильно было говорить это, но по многим другим причинам именно эта фраза и была правильной.
Его глаза наполняются теплом и чувством ко мне, которое, я знаю, сильно. Только не знаю, насколько.
Каррик не говорил, что любит меня.
И несмотря на то, что я хочу, чтобы он любил меня, часть меня — коротая трусит — не хочет этого. Если он любит, то это только усложнит все.
— Ты же знаешь, что это взаимно? Ты на первом месте моего списка… не то чтобы он был длинным. Ну, вообще-то, в нем только ты и мой отец.
Он улыбается, поворачивая меня в своих руках лицом к нему. Большим пальцем я провожу по уголку его улыбки, и он игриво ловит его зубами.
— Мне нравится, что ты переживаешь за меня, но ты же помнишь, кто я, верно? Я Каррик Райан, лучший гонщик в мире. Все эти гоночные передряги я знаю от и до, малышка. Я приду первым, и мы отпразднуем мою победу в постели, где я оттрахаю тебя всеми возможными способами.
Я вымучиваю улыбку.
— Только возможными?
— Вот это моя девочка. — Он касается моих губ своими. — Боже, я охренеть как обожаю тебя, Андресса.
И я люблю тебя, Каррик.
Прежде чем я могу ответить, раздается стук в дверь.
— Время. — В проеме двери появляется голова Бена.
— Иду. — Каррик целует меня еще раз.
На его языке я чувствую вкус его традиционного предгоночного шоколада «Гэлэкси», и по какой-то причине в моем горле застревают слезы, вновь поднимая во мне волну отчаяния.
Пальцами стискивая его гоночный костюм, я сильнее прижимаюсь к его рту, требуя от него большего.
Давая мне то, в чем я нуждаюсь, он обнимает меня и притягивает к себе еще ближе. Он целует меня так, словно это первый и последний раз.
Прошу, вернись ко мне.
Отрываясь от меня с тяжелым дыханием, я вижу в его глазах пламенное желание. Губами он прижимается к моему лбу и бормочет слова в мою кожу.
— Обожаю до одури, малышка.
Скользя своей рукой по моей, он хватает шлем, и мы вместе покидаем его номер, следуя в гараж за Беном.
Каррик натягивает балаклаву и надевает шлем. Он подмигивает мне, прежде чем опустить визор. Затем он забирается в кокпит. Бен пристегивает ремни безопасности. Руль выровнен.
Он готов.
Возвращайся.
Перед тем, как отправиться на прогревочный круг, он поворачивает ко мне голову. Стучит по шлему двумя пальцами и выезжает из гаража на трек.
И я делаю шаг назад, чтобы наблюдать за ним по мониторам.
Я сама себя накручиваю. Ни с кем не могу говорить. Пару раз Петра и Бен пытались завязать со мной разговор о гонке, но мой взгляд все время был сосредоточен на мониторах, а изо рта в ответ вылетало всего пару слов бессмысленного бормотания.
Мои глаза сухие и уже болят, потому что я жутко боюсь моргнуть, а то вдруг чего-нибудь пропущу.
Я не могу упустить ни единой мелочи.
Каррик ведет хорошо… очень хорошо. Но он еще не останавливался для смены резины, и это начинает меня беспокоить. Ему скоро понадобится смениться. Ведь он управляет болидом очень жестко.
На данный момент он мчится по прямой и стремительно приближается к повороту. Прямо перед ним идет замыкающий, и я знаю, что Каррик раздражен, он хочет проехать. Я вижу это по его агрессивной манере вождения болидом. Мне не нужно быть у контрольной панели, чтобы знать, что Каррик проклинает другого пилота. Я могу слышать голос Оуэна, говорящего ему успокоиться.
(Замыкающий пилот — это гонщик, который отстал от остальных на круг и находится на последней позиции.)
Я бросаю взволнованный взгляд в направлении Оуэна, но глаза возвращаются обратно к мониторам, где я вижу, как стюард машет замыкающему синим флагом, сигнализируя тому, что он должен пропустить Каррика вперед.
(Синий флаг показывается пилотам, к которым приближается быстрейший соперник, обгоняющий их на круг.)
Флаг поднимается. Хвала господу.
Они почти добрались до поворота, когда флаг взмыл ввысь, и я ожидала, что замыкающий замедлится и отъедет в сторону, чтобы пропустить Каррика.
Но он не замедлялся.
Разве он не видел флаг?
И затем я вижу, как это случается за долю секунды до самого события.
Другой пилот оказывается слишком самонадеянным и недостаточно замедляется для входа в поворот. Задними колесами он уходит в занос как раз в тот момент, когда Каррик обходит его сзади, чтобы прорваться мимо. Хвостовую часть замыкающего заносит прямо на полосу Каррика. Она врезается в переднюю часть болида Каррика, отчего машина кругами несется через всю трассу и впечатывается в стену.
Нет!
Крик застревает у меня в горле.
Я хочу бежать к нему, но замираю на месте. Мои глаза расширяются от страха, руки закрывают рот, и я отчаянно всматриваюсь в мониторы в поисках намека на движения в кокпите. Я вижу, как обломки его болида разлетаются по трассе, и стюард карабкается по решетке, чтобы добраться до него.
Вокруг тишина. Слышно только Оуэна. Его истеричный голос зовет Каррика, просит того отчитаться, что с ним все в порядке.
Мое сердце бьется так сильно, что становится больно.
Прошу, будь в порядке, малыш. Молю.
Затем я вижу движение руки Каррика. Он выдергивает руль и выбрасывает его из болида.
Он в порядке. Спасибо, господи, он в порядке.
Звучит коллективный выдох облегчения.
Я успокаиваюсь. И даже больше. Но все еще не могу дышать.
Почему я не могу дышать?
Потому что он мог умереть. Эта авария могла убить его. Один неосторожный удар — только и всего — мог отнять его жизнь.
Как и жизнь моего отца.
— Хвала господу, он в порядке. На какую-то секунду я даже заволновалась. — Петра стоит позади меня, выдыхает от облегчения, ее руки лежат на моей талии.
Я даже не знала, что она здесь.
— Эй, ты в порядке? — спрашивает она меня.
Я смотрю на нее безучастным взглядом. Я пытаюсь пошевелить губами, но ничего не получается. Все, на что я способна — это немой кивок опустошенной головой.
Он мог умереть. На этот раз ему повезло.
А что насчет следующего раза?
Я отвожу взгляд от монитора. Каррик не в болиде, он идет к пит-стопам. Выглядит злым. Он в бешенстве и разочарован тем, что выбыл из гонки.
Он в порядке. Он возвращается.
Но я все равно не могу дышать.
Потому что прямо сейчас он мог быть мертвым. Прямо как твой отец. Он мог погибнуть в этом болиде.
Голова идет кругом. Взгляд затуманивается. Сердце колотится. В ушах бурлит кровь. Колит кончики пальцев.
Паника сдавливает мое горло своими уродливыми руками и плотно сжимает его.
Мне нужно убраться отсюда. Я так не могу.
Я отшатываюсь от Петры и бормочу что-то бессвязное. Слышу, как она зовет меня, но не могу остановиться.
Я покидаю гараж, выходя в пустой коридор, задыхаясь без воздуха.
Я не могу дышать.
Вижу фонтанчик для питья и на трясущихся ногах направляюсь к нему. Включая холодную воду, я припадаю к ней ртом и увлажняю высохшие губы. Вдохи все еще обжигают горло, а грудь тяжелеет, своим вдруг ставшим грузным телом я облокачиваюсь на фонтанчик и помещаю запястья под бегущую воду — вычитанный мною трюк о том, как успокоить учащенный пульс во время панической атаки.
У меня уходит вечность на то, чтобы обрести какое-то подобие контроля. Чтобы избавиться от потемнения в глазах.
Но я все еще не в норме. Мой разум все еще неспокоен из-за страха. Я все еще встревожена.
Мой мозг заполняют различные формы «а что, если бы».
Что, если бы его машина врезалась в стену под другим углом? Вместо того, чтобы идти оттуда, он был бы унесен с того места.
Что, если бы из-за столкновения взорвался бензобак? Что, если бы машину охватило пламенем? У него не было бы даже шанса быть унесенным оттуда, потому что он бы…
Иисусе. Зрение снова помутилось. Я сильно тру глаза.
Я так больше не могу.
Не могу выносить эти чувства. Не могу снова вернуться туда. Не могу потерять того, кого люблю, вот так.
И Каррик заслуживает лучшего, чем я. Большего, чем я могу ему дать.
Любая нормальная девушка бежала бы к нему, нуждаясь в том, чтобы почувствовать его, прикоснуться к нему, лишь бы убедиться в том, что он в порядке.
Не то, что я, которая умчалась прочь и спряталась в коридоре с нахлынувшей панической атакой, потому что все это чересчур, чтобы мириться с этим.
Он заслуживает гораздо большего. Я недостаточно сильная, чтобы быть с ним. Я сломлена.
Его отец был прав. Я должна оставить его сейчас, пока нанесенный мной ущерб минимален. Мне следовало уйти еще недели назад. Не стоило заходить так далеко.
Я просто дурю саму себя, думая, что могла так поступить.
Потому что не могла.
Как только я отворачиваюсь от фонтанчика, то вижу Каррика, закупающегося в автомате, наполненном его шоколадом. От этого сердце пронизывает сильная и сокрушительная боль.
— Андресса?
От звука его голоса я закрываю глаза и, сделав глубокий вдох, поворачиваюсь к нему лицом.
Он выглядит смущенным. Взбешенным. Но напуганным. В его глазах я вижу крошечный проблеск страха и неуверенности.
— Что ты здесь делаешь? Я искал тебя.
— Ты в порядке? — спрашиваю я дрожащим голосом.
— Со мной все нормально, — отмахивается он от моих слов. — А что для меня ненормально, так это что я возвращаюсь с трассы и не нахожу тебя.
— П-прости. — Мои губы трясутся.
— Что происходит, малышка? С тобой все в порядке? — Он делает шаг ко мне.
Вместо того, чтобы стоять смирно или сделать шаг навстречу к нему, я отступаю назад. Его озаряет понимание. Я это четко вижу по выражению тревоги на его лице, возникшем всего на мгновение.
— Андресса… в чем дело? — В его голосе слышится колебание.
— Я, я просто… не думаю, что могу так продолжать. — Слова вылетают спешно, я даже не успеваю перевести дыхание.
— Не можешь… продолжать что? — Он произносит слова осторожно. Будто боится сказать их из страха услышать, что за этим последует.
Я делаю глубокий вдох.
— Это. — Я беспомощно машу рукой между нами.
— Малышка, если это из-за несчастного случая… это было легкое столкновение.
— Это не было просто легким столкновением! — Предложение вырывается из моего горла. — Ты мог там умереть!
— Чушь. Вероятность была мизерной. У меня было и похуже. Я здесь, Андресса, и со мной все хорошо.
Приближаясь ко мне все ближе, он пытается утихомирить меня жестами и словами, но я держу его на расстоянии и отодвигаюсь от него подальше.
Ему это не нравится. Это ясно читается на его лице, очерченном глубокими тревожными морщинами. Но я не могу проникнуться его переживаниями. Сейчас я сосредоточена лишь на своих собственных страхах.
Как будто здесь стою вовсе не я, и эти слова говорю тоже не я. Словно я вышла из своего тела, передав его кому-то другому, и с абстрактным ужасом наблюдаю со стороны за тем, как уничтожаю лучшее, что у меня было, и при этом не могу остановить саму себя. Потому что сейчас имеет значение только желание избавиться от страха и паники, готовность сделать что угодно, лишь бы прекратить этот шум в голове, стремление заставить изнуряющую и разрушающую истерию уйти, даже если это будет означать сокрушение всего.
Его. Меня. Нас.
По моему лицу начинают течь слезы.
— Это сейчас ты в порядке, а что насчет следующего раза? Один неверный удар. Только и всего, и ты исчезнешь — навсегда. Я думала, что могу… но нет. Мне жаль. — Я качаю головой, пятясь, уходя как можно дальше от него.
В данный момент мне просто нужно убраться прочь. Я не могу видеть сквозь пелену страха. Я ослеплена ею. Прямо сейчас я ничего не могу поделать с этими чувствами.
Разворачиваясь в пол-оборота, я начинаю идти. Но он хватает меня за руку со спины и притягивает к себе.
В его глазах огонь, ярость и боль.
— И это все? — рычит он. — Ты говоришь, что больше так не можешь и просто, блядь, уходишь?
Я чувствую головокружение. Чувствую себя пойманным и загнанным в угол диким зверем. И как дикий зверь, я сделаю все необходимое, чтобы выбраться на свободу, даже если придется ранить того, кто не заслуживает быть раненным.
— Да, именно так все и происходит! Я говорила тебе, что не могу так больше! Я пыталась, и не получилось. А теперь отпусти меня. — Я вырываю руку, но он держит ее слишком сильно, словно и не ощущает ее.
— Я, блядь, поверить в это не могу… все это время вместе... я… — Он делает паузу и прерывисто вдыхает, и кажется, будто этот вдох дается ему с болью. Затем наши глаза встречаются, и его взгляд удерживает меня с такой силой, что я даже не могу найти объяснений. — Иисусе… Андресса, это происходит на самом деле? Ты правда… бросаешь меня?
Глубокий вдох…
— Да. Именно так.
Этот взгляд на его лице… я никогда больше не хочу видеть такой взгляд ни на чьем лице. Думаю, что в данный момент я свидетель того, как разбивается его сердце, и я ненавижу себя за это. Ненавижу себя до дрожи.
Он отпускает мою руку так, словно я ругнулась.
— Прости… — Мой голос ломается, слезы по губам текут мне в рот. Я стыдливо опускаю глаза, чувствуя боль, когда разбивается мое собственное сердце. Я разворачиваюсь и начинаю уходить.
— Андресса! Ты не можешь уйти вот так! Ты не можешь бросить меня! — В его голосе ощущается паника.
По коже лезвием бритвы полоснула боль, она погружалась все глубже, врезалась в самые кости, пытая меня — я это заслужила.
Я сжимаю губы. Если я их разомкну, то, боюсь, потеряю хватку и вернусь к нему, заберу все слова обратно. Потому я продолжаю идти от единственного мужчины, которого смогла полюбить.
— Ты уходишь, потому что боишься, но я не твой отец, Андресса! Слышишь меня? Я не он. Я не умру на этой гребаной трассе!
При упоминании отца я останавливаюсь и разворачиваюсь к Каррику.
— Ты этого не знаешь! — кричу я. — Я всем сердцем верила, что мой отец там не умрет! Я, блядь, верила в это. Думала, что раз он величайший гонщик в мире, то это каким-то образом сделает его неуязвимым! Недосягаемым для смерти. Что он никогда не умрет. И я, блядь, ошибалась! — Я кричу, грудь тяжелеет от эмоционального груза. — Одно неверное движение в болиде, только и всего, и тебя не станет — навсегда. — Мой голос холоден, жесток и отстранен. Я даже не узнаю себя. — Однажды я стала жертвой своей уверенности и это разрушило меня. Больше я так не ошибусь.
Думаю, что он только сейчас действительно понял, что все это происходит на самом деле. Он отгораживается от меня, надевая на лицо маску безжалостности.
— Ты уходишь, и между нами все кончено. Как только ты выйдешь за дверь. Я не погонюсь за тобой. — Его голос огрубел, он стал серьезным, убийственно серьезным.
Я содрогаюсь от проносящегося через меня и просачивающегося в сознание страха. Крошечная часть настоящей меня вопит, что я делаю огромнейшую ошибку в своей жизни.
Нет. Я должна сделать это. Это правильное решение ради нас обоих.
Я делаю глубокий вдох. Обнимаю себя руками, и фокусирую свой взгляд на его глазах.
— В том-то и смысл… я не хочу, чтобы ты гнался за мной.
Я отворачиваюсь, но прежде вижу его наполненные разрушительной болью глаза. Это разрывает меня на куски с каждым следующим шагом, когда я ухожу от него.
— Андресса… просто, блядь, подожди… прошу! Я… я люблю тебя!
Я застываю. Из меня стремительно вырывается болезненный выдох, словно в грудь ударили его отлетевшие рикошетом слова. Тело вздрагивает, колени подгибаются, мне приходится сражаться за глоток воздуха, лишь бы устоять на ногах.
Я слышу, как он идет ко мне, его низкий голос становится все ближе.
— Прошу. Я люблю тебя. Это же должно хоть что-то значить. Просто… не уходи.
— Я тоже тебя люблю, — шепчу я так тихо, чтобы он не услышал. Но мне нужно было сказать ему это хотя бы раз.
Я дышу, преодолевая агонию, и по щекам снова начинают течь слезы. Я втягиваю воздух, чтобы набраться сил. Затем иду и не останавливаюсь до тех пор, пока не выхожу за дверь и не ухожу из его жизни.
Глава двадцать шестая
Два месяца спустя
Сан-Паулу, Бразилия
СОЖАЛЕНИЕ… оно замедляет время самым худшим из возможных способов. Как безмолвный убийца, оно скользит своими руками вокруг твоего горла и выжимает из тебя жизнь.
Даже знание того, что расставание с Карриком было правильным решением, не помогает справиться с подкрадывающимся сожалением.
Когда я сбегала, то была как в тумане, поймана в дымчатые путы паники и страха.
Но стоило туману рассеяться, как осознание врезалось в меня с силой товарного поезда. Я ощутила осадок, как после шторма, и смогла увидеть руины.
Я бросила его. Я на самом деле бросила его. Пути назад нет.
У меня никогда больше не будет возможности поговорить с ним, быть ближе… прикоснуться к нему снова.
На несколько дней я даже потеряла контроль. Я не могла отлепить себя от кровати. Не могла перестать плакать. Я совершенно расклеилась.
И все еще не пришла в себя.
Знаю, что все это звучит безумно… я кажусь безумной. Временами я думаю, что вполне могу оказаться готовой взойти на поезд слетающих с катушек. Но той ночью в Сингапуре, когда обстановка была нагнетена, я была так напугана, так поглощена своими чувствами, что не могла видеть ясно.
Сейчас же я могу видеть со всей ясностью, и скучаю по нему до физической боли. И эта боль не затихает. И даже становится только сильнее.
Мое отношение к гонкам Каррика не сильно-то изменилось. Каждый раз, когда он забирается в болид, я все равно переживаю. Все равно наблюдаю за его гонками, смотря телевизор в стенах своего дома, все время беспокоясь о нем. Единственная разница заключается в ощущении отдаленности. Думаю, когда меня там нет, мое безумие принимает более легкую форму.
Когда я ушла от него той ночью в Сингапуре, покинув трассу, я отправилась прямо в отель. Быстро собрала вещи и заказала такси до аэропорта. До Бразилии мне пришлось лететь с пересадкой в Стамбуле, что заняло большую часть дня.
Когда я была в самолете, мне звонили дядя Джон и Петра. Я получила от них голосовые сообщения. Я ответила им обоим, когда была в Стамбуле, ожидая самолет до Бразилии: оповестила их, что со мной все в порядке, и что позвоню им, когда смогу. Также о своем возвращении домой я написала маме. На тот момент я не могла ни с кем обсуждать случившееся.
Возвращение домой в Бразилию заняло вечность, и к моменту приземления в Сан-Паулу я была измотана и выжата как лимон. Мама ждала меня в аэропорту.
Увидеть ее было таким облегчением. Я упала в ее объятия сопливой и растрепанной кучей. Она ничего не спросила. Просто обняла и начала гладить по волосам, успокаивая.
Вообще-то я так и не говорила с мамой или хоть с кем-то о том, что произошло. Она знала лишь, что я рассталась с Карриком и ушла из команды.
Я поговорила с Петрой и дядей Джоном. Позвонила им в первый же день возвращения в Бразилию после того, как выплакала реки слез у мамы на плече. Я не вдавалась в подробности. Просто сказала им, что больше не могу быть с Карриком. Что я так не могу. Думаю, они оба знали настоящую причину, но вопросов не задавали, за что я была им благодарна.
Я без конца извинялась перед дядей за то, что оставила его в подвешенном состоянии.
Он сказал мне перестать быть безрассудной, после чего спросил, когда я вернусь.
И тогда я сказала ему, что не вернусь.
Тем не менее, он не выговорил мне. Не лишил меня работы. Он нанял временного механика, какого-то парня по имени Пит, чтобы тот прикрыл меня до тех пор, пока я не вернусь.
Но как я могу?
Каррик сказал, что если я брошу его, то он не станет гнаться за мной. Он был серьезен.
Было тихо. Ни звонков или сообщений. Не то чтобы я их ждала. Но, наверное… я не знаю. Не знаю, чего ждала.
Но это даже правильно. Чистое расставание.
Думаете, это упростило ситуацию? Вообще ни разу. Каким-то образом стало только хуже.
Не быть с Карриком как потерять часть тела. Ничто не могло подготовить меня к тому, насколько ужасно я буду себя чувствовать, не находясь рядом с ним.
Я-то думала, что жить со страхом перед его гонками паршиво. Оказалось, что это были лишь детские шалости в сравнении с тем, как я чувствую себя сейчас.
Тогда почему бы мне не вернуться? Почему бы не позвонить ему со словами прощения, умоляя принять меня обратно?
Потому что ничего не изменилось. Я все та же. По-прежнему недостаточно хороша для него. Я ушла от него и причинила ему боль.
И, в любом случае, он двигается дальше.
Не с кем-то еще, не то чтобы я знала. Но после ухода я ничего не могу с собой поделать и слежу за новостями о нем.
В начале было не много. Новости о том, как он сбился с пути. За это я чувствовала чрезвычайно сильную вину. И был снимок, на котором был Каррик, запечатленный через пару недель после нашего расставания. Он выглядел плохо. Он был сфотографирован вместе с отцом, когда они покидали спонсорский ужин. На нем были надеты джинсы и футболка. Он был небрит. Выглядел уставшим.
Я испытала боль оттого, что он выглядел так плохо, так изранено, но темная часть меня испытала облегчение от мысли, что он не забыл обо мне.
Но через пару недель я увидела новости, что он набирает обороты и занимает первые места в американской и мексиканской гонках.
Я была рада за него.
Вчера же я увидела фото, на котором он был заснят в Бразилии. Он в Сан-Паулу из-за предпоследнего этапа тура. Он был на каком-то вечере, окруженный моделями, что необычайно сильно поразило меня.
Он выглядит лучше. Как Каррик. Улыбается. Он счастлив.
Видеть эти фотографии было подобно удару под дых, потому что я осознала, что он забыл меня. Я знаю, что заслужила эту боль, но легче или лучше мне от этого не становится.
Я знала, что так будет, просто не понимала, насколько мучительна будет мысль, что он забыл меня. И, думаю, то, что он находится от меня всего в часе езды, делает ситуацию сложнее.
И на данный момент все еще хуже, потому что я еду в Сан-Паулу на ужин с дядей Джоном, Петрой и Беном. Я на машине. Я одолжила мамино авто, чтобы спастись от поездки на поезде. Мама тоже была приглашена, но у нее уже были планы. Так что мы поужинаем с дядей перед его отправлением на следующий день.
Я встречаюсь с ними в пиццерии «Сперанза». Это потрясающее место с изумительной пиццей. Я старалась не думать о том, насколько Каррику понравилось бы там.
Я еду увидеться с ними тремя. Здорово встретиться с ними, поболтать. Мы общались по телефону, но это не то же самое. Я соскучилась по ним.
Забавно, как быстро я привязалась к ним, я имею в виду Петру и Бена. С дядей Джоном я-то давно знакома. Думаю, это из-за совместных поездок. Вы вместе проводите времени намного больше, чем обычно.
Для себя самой я решила не спрашивать, как у Каррика дела. Во время телефонных разговоров я воздерживалась от упоминаний о нем. Но были неприятные случаи, когда его имя произносила Петра. Особенно первое время после моего ухода, когда она рассказывала мне, как он скучает по мне.
Слышать подобное было сложно. И оставаться в стороне становилось еще труднее.
Но я яд для Каррика. Я не нужна ему в его жизни. Ему гораздо лучше без меня, и, думаю, сейчас он это понимает.
Я паркуюсь перед рестораном. Они уже там, сидят снаружи. Как только я оказываюсь рядом, все внимание обращается на меня.
Первой до меня добирается Петра, и она обнимает меня так сильно, что выдавливает весь воздух.
— Черт подери! Я скучала по тебе!
— Я тоже скучала по тебе, Петра, — говорю я, чувствуя наплыв эмоций.
Отстранив меня от себя, она держит меня за плечи и смотрит мне в лицо.
— Не говорю, что ты похожа на дерьмо, но выглядишь ты уставшей, и определенно потеряла вес, хотя там не особо-то было что терять. Ты не в порядке?
— Все нормально, — отмахиваюсь я с улыбкой.
Я не в порядке. Она это знает. Я это знаю. И она права. Я похудела. Я из тех людей, что при стрессе теряют аппетит.
— Рад тебя видеть, Энди. — Ко мне с объятиями подходит Бен. — Без тебя в гараже все не то и не так.
— Ох, Бен, сейчас я правда чувствую любовь. — Я смеюсь, но, четно говоря, борюсь с тем, чтобы не заплакать.
Как только Бен отпускает меня, дядя Джон стискивает меня в медвежьих объятиях, отрывая мои ноги от земли.
— Я соскучился по тебе, малая. Я только вернул тебя, как ты, черт побери, исчезла, снова оставив меня.
Дядя Джон редко демонстрирует свои эмоции, но я совершенно ясно слышу их в его голосе. А затем, когда я снова смотрю на него, то вижу сияние в его глазах.
Я отвечаю ему печальным взглядом, отчаянно желая, чтобы все было иначе, чтобы я была другой.
— Я тоже скучала, дядя Джон. — Прежде чем он ставит меня на ноги, я оставляю поцелуй на его щетинистой щеке. — Но сейчас мы здесь, так что продолжим. Пускай вечеринка начнется! — Я выжимаю широкую улыбку и заставляю голос звучать спокойнее.
Петра хватает меня за руку и ведет к занятому ими столику, сажая рядом с ней.
— Итак, что здесь можно выпить?
— Выпить, — усмехается Бен. — Разве мы не есть пришли?
— Конечно же, поесть. — Она одаряет его взглядом. — Но на первом месте самое важное — алкоголь. — Она ухмыляется, заставляя меня рассмеяться.
Боже, я так скучала по этим ребятам.
И я пытаюсь не заострять внимание на том, по кому скучаю больше всего.
— Я отвезу вас обратно. Мне по пути.
— Уверена? — Дядя Джон в ступоре.
— Конечно. Будет глупо, если вы закажете такси, чтобы поехать тем путем, по которому еду я.
Мы провели в ресторане несколько часов, просто кушая и смеясь. Я не пила, потому что за рулем, но вся троица налегла на пиво, и Петра совершенно точно наклюкалась.
Мы все набились в мою машину, и я довольно быстро довезла их до главного входа в отель.
Я выбираюсь из машины, чтобы попрощаться с ребятами должным образом.
И когда я на прощание обнимаю Бена, то вижу его. Он со своим отцом выходит из гостиницы.
Мое сердце останавливается при виде него. Все вокруг исчезает.
Неослабевающая боль, с которой я училась жить с момента, как бросила его, усилилась, лишая меня способности дышать.
Я закрываю глаза на мучения, но тотчас же чувствую, что он видит меня. Я чувствую его взгляд, как если бы он касался моей кожи руками.
Я смотрю прямо на него, подмечая то, что он шокирован видеть меня.
Я отхожу от Бена, не отрывая глаз от направляющегося ко мне Каррика.
Мое тело начинает трястись, сердце колотится с удвоенной силой.
Он останавливается в паре шагов от меня. На нем джинсы и футбол<