Кэтрин Куксон
Когда мужчины страдают
OCR Queen of Spades, Spellcheck Тина Вален
Copyright © Catherine Cookson, 1979 © ООО «Мир книги», издание на русском языке, 2002 © ООО «Мир книги», перевод, 1999 © ООО «Мир книги», дизайн обложки, 2002
ISBN 0-552-11350-6 (CORGI BOOKS) ISBN 5-8405-0181-6 (ООО «Мир книги»)
Аннотация
Судьбой предназначено Абелю Мейсону любить четырех женщин. И каждая оставляет неизгладимый след в его жизни. Но мучительный поиск любви и счастья оборачивается для героя новыми разочарованиями и потрясениями. И когда, отчаявшись, он уже готов переступить роковую черту, неожиданно приходит спасение...
Я смотрела на плачущего мужчину:
Лицо залито слезами, рот широко открыт.
Головой о дерево бьется,
И плечи ходят ходуном,
Вздымаясь и опускаясь,
Как холмы, вырванные из чрева земли.
И чувствовала я, боль его передается мне,
И пребудет во мне,
И гложет меня,
И станет моим поводырем,
И судьей моих смертных грехов.
Отцовские слезы — ключ,
Мир мне открывший,
Его восторг и страдания.
К. К.
Часть I
Уход. 1931
Глава 1
— Имей в виду, если ты заявишься на эти похороны, твой траур долго не продлится. Они пока ни о чем не догадываются, но, ей-богу, все станет ясно, когда там возникнет твоя физиономия. И от нее ничего не останется, уж поверь мне, если эти парни из Гастингса, из Олд-Тауна, до тебя доберутся.
Абель Мейсон безучастно слушал жену, голос которой доносился из глубины небольшого коттеджа. Его загорелое лицо казалось неподвижным, словно маска, покрытая лаком. Конечно, ее слова задели его, но это было видно только по его карим глазам, в которых светилось не только отвращение, но и жалость.
Именно эта жалость окончательно вывела женщину из себя.
— Ты — грязный распутник! — разразилась она бранью и, схватив со стола молочник, швырнула им в Абеля.
Молочник задел его по лбу, молоко, обрызгав светлую копну волос, потекло по лицу вниз, на грудь — под рубашку. Абель подскочил к жене, но лишь ударил кулаком по столу, потому что из угла комнаты раздался детский фальцет:
— Па! Не надо, па!
Все еще сжимая кулаки, Абель наклонился над столом. Капли молока, смешанного с кровью, упали на скатерть. Через несколько секунд он сделал над собой усилие и с опущенной головой направился к крутой, почти вертикальной лестнице, которая вела на второй этаж.
Жена следила за ним, пока он не скрылся из виду. Тогда она вышла на кухню. Ее лицо подергивалось словно от тика. Вернувшись с кухонным полотенцем, она стала стаскивать скатерть с большого деревянного стола. Добравшись до места, забрызганного молоком и кровью, женщина яростно накинулась на него, будто не просто стирала пятно, а хотела вытравить все, что с ним связано. Затем, махнув рукой, скомандовала своему семилетнему сыну:
— Убери этот мусор!
Мальчик, немного поколебавшись, нагнулся и собрал осколки разбитого молочника. Когда он направился к черному ходу на кухне, мать приблизилась к нему сзади и прошипела:
— Как бы не так! Пусть он и не мечтает, что может смываться из дому, когда ему взбредет в голову! — При каждом слове она сжимала мальчику плечо, как будто хотела придать особый вес сказанному. Затем, схватив ребенка за шиворот и повернув к себе лицом, она наклонилась и, разъяренно глядя на него стальными зрачками, похожими на буравчики, потребовала:
— Слушай, малыш, лучше выкладывай все, что знаешь, иначе ему будет хуже. Он перетянул тебя на свою сторону, настроил против меня, но очень скоро ты поймешь, кто действительно тебе нужен. Где он ее встретил? Скажи мне! Скажи! — Она тряхнула сына так, что осколки молочника посыпались у него из рук. В довершение влепила ему звучную оплеуху и крикнула: — Можешь передать ему, что я опять тебя ударила. Давай-давай, когда он спустится, скажи ему — я опять тебя била.
Зажав ухо ладонью, ребенок бросился к двери и громко застонал: боль, как игла, пронзила голову и горло — он не мог глотать. Вырвавшись из дома, он пробежал мимо копошившихся во дворе кур, обогнул маленький пруд, где хлопотливо купались две утиные семьи, и через подлесок помчался в лес. Там он уселся на землю и, держась за голову, стал раскачиваться, пытаясь утихомирить боль. Когда немного отпустило, мальчик прислонился к стволу молодого деревца и прошептал:
— Хорошо па не видел, что она натворила.
Несмотря ни на что, ему было жалко мать. Отец предупреждал ее: если она еще хоть раз поднимет руку на мальчика, то сама схлопочет. И однажды она схлопотала. Впервые за всю их совместную жизнь отец ударил мать. Она отлетела в угол и скорчилась, держась за голову, совсем как ее сын, когда она била его. А это всегда случалось после скандалов.
Ему стало грустно. Настолько, что показалось — весь мир погрузился в грусть, весь известный ему мир, начинающийся в городке Рай, расположенном на побережье — слева за Уинчелси и справа от Фэйрлайта, где маленькие бухты и долины, — и до Гастингса.
Мальчик вспомнил эти бухты и долины. Неужели он больше не отправится туда с отцом? А когда отец впервые взял его с собой в Фэйрлайт-Глен? Это было очень-очень давно. Сколько ему тогда было: четыре или пять? Он точно не знал. Зато хорошо запомнил тот день, когда впервые встретил миссис Алису в Экклсбурнской долине. Он всегда обращался к ней «миссис Алиса», а не «миссис Лoвайна», или просто «Алиса», как отец. Когда мальчик называл ее так, она обычно смеялась, причем настолько заразительно, что его рот сам собой растягивался до ушей, и они уже хохотали вместе.
Отец познакомился с ней в воскресенье. Тогда в долину приехало много народу — была хорошая погода, солнечно, тепло. Взрослые устроили пикник. Дети прыгали по прибрежным скалам. Отец велел ему снять ботинки и носки.
— Ступай, поиграй с ребятами! — сказал он.
Мальчик так и сделал. Но время от времени останавливался и поглядывал в ту сторону, где на скале сидел его отец и разговаривал с... леди. Конечно, он с самого начала знал, что она — не настоящая леди, в отличие от живущих в Уинчелси, особенно та, к дому которой вела длинная, широкая аллея и у которой работал отец с тех пор, как вернулся с войны... Ну, не совсем с войны... Где-то в глубине сознания у мальчика было укрыто кое-что неприятное об отце и войне.
Нет, миссис Алиса не была леди. На самом деле, она походила на его мать и говорила теми же словами, вот только голос у нее не был грубым и крикливым.
Когда ему впервые захотелось, чтобы миссис Алиса стала его мамой? Тоже очень-очень давно, много недель назад.
В следующее воскресенье они снова поехали в долину, хотя погода испортилась и моросил дождь. Миссис Алиса ждала их там. Они сидели втроем под отвесными скалами, отец разломил плитку шоколада «Фрай» и роздал им по кусочку — с тех пор шоколад марки «Фрай» всегда напоминал мальчику о долине.
Прошлой зимой он вновь побывал с отцом в тех местах.
Теперь уже мать поинтересовалась, куда это отец собрался, и когда он ответил: «Прогуляться», с подковыркой спросила, почему он вдруг пристрастился гулять один и не берет с собой сына. И отец сказал ему:
— Надень пальто и хорошенько утеплись. — А когда они немного отошли от дома, прошептал: — Не оглядывайся, мать смотрит.
На сей раз отец повернул в другую сторону, и они оказались на дороге, ведущей к Фэйрлайтской церкви. Там отец усадил его на высокую стену, а сам прислонился к ней и зажег сигарету. Он курил медленно, глядя в одну точку. Казалось, минула целая вечность, пока наконец отец не снял сына со стены.
— Ну, давай! Живей! — поторопил он его.
И они помчались по полям, перелезая через изгороди, а потом бежали по вершине скалистого утеса. Когда наконец, запыхавшись они спустились в долину, пошел сильный дождь и задул ветер. Миссис Алиса уже ждала, укрывшись под деревьями. Абель, отпустив руку сына, бросился к ней и обнял. И мальчику показалось, что отец совершенно забыл о нем.
Через некоторое время отец снова взял его за руку, и они направились меж деревьев к отвесной скале.
— Подожди там минуту, Дикки, — подтолкнув мальчика в укрытие, сказал Абель. — Всего лишь минуту... Я буду здесь, за углом.
Как долго длилась эта минута? Сколько прошло времени? Ребенок чувствовал себя очень одиноким и несчастным. Ему стало страшно: а что, если отец ушел и бросил его, как он во время ссор часто грозил матери? И тогда он выбежал из укрытия под порывистый ветер, обогнул стену и замер. Отец стоял на коленях прямо на земле, и миссис Алиса — тоже. Отец держал ее лицо в своих ладонях и повторял:
— Не говори так. Не говори. Ты — лучшее, что у меня есть. Кроме тебя, я не знал в жизни ничего хорошего. Слушай: бери Флорри, я возьму Дикки, и мы уедем отсюда... Этот край, несмотря на всю его красоту, всегда был для меня проклятым местом. Ты согласна, Алиса?
Мальчик обратил внимание, каким особенным взглядом миссис Алиса смотрела на отца. Он навсегда запомнил интонацию ее голоса.
— Эх, Абель, Абель! Если бы только я могла... Эх, Абель, если бы...
— Но ты можешь, — убеждал отец. — Тебе нужно только принять решение. Просто уйди — и все.
— Ты не знаешь Флорри. Ей двенадцать, и она думает и говорит только о своем отце. Ну, а он... Сказал, если я когда-нибудь брошу его или опозорю, он убьет меня. Даже если на это потребуется вся его жизнь, он все равно доберется до меня и прикончит.
— Это просто болтовня, блеф. У моряков — свой жаргон. Мы будем уже на другом краю света, когда он вернется домой. Вообще-то я думаю о Канаде. Алиса, перед нами — весь мир... Скажи «да». Мы оба слишком долго были в аду, мы заслужили немного Рая. Скажи «да»... Скажи.
— Ой, смотри, твой сын! — Она в смущении отвернулась.
Отец поманил его рукой, но так и не встал с колен, просто взял его за плечи и проговорил:
— Сын за нас. Ему тоже досталось, он старше своих лет. Его жизнь — сплошное мучение. Он разрывается между нами, но все же он на нашей стороне, правда? — Абель крепко обнял мальчика, а тот, взглянув на него, кивнул. И тогда отец сказал: — Ну вот! Ну-ну, не плачь, Алиса!
Мальчик посмотрел на миссис Алису. Было заметно, что ей трудно говорить, и, наверное, прошла целая вечность, прежде чем она промолвила:
— Да-да, Абель, я согласна...
Когда это было? Кажется, давным-давно, а на самом деле всего лишь две недели назад. Ну, может быть, три. Он не мог точно вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, но в памяти остались слова отца:
«Давай уедем в следующее воскресенье. Я выйду прогуляться, и он со мной, как будто на нашу обычную прогулку. Я буду ждать тебя, хорошо? Алиса! Алиса!..».
Ребенок вздрогнул и выпрямился, услышав пронзительный голос матери. Одновременно до него донеслись глухие удары, будто кто-то дубасил в дверь. Он вскочил и осторожно пробрался через подлесок к коттеджу. Во дворе, выходившем к полю, стояла мать и кричала:
— Я сказала, не пойдешь. А она отправится туда, где ей давно уже следует быть — в могилу. Туда ей и дорога! Вот тогда я выпущу тебя.
Когда снова раздались глухие удары, мальчик понял: это отец бил ногами по запертой двери. Внезапно удары прекратились и стало тихо. Ребенок услышал пение птиц, воркование лесного голубя над головой, увидел, как отважный кролик стремительно пересекал поляну между подлеском и утиным прудом. Вдали раздался гудок паровоза, отец говорил, что такой отчетливый звук — предвестник плохой погоды, — и мальчик представил себе, как — чух-чух — поезд идет из Гастингса через Ор в Долэм-Холт и дальше в Рай...
Звук разбитого стекла прервал его размышления. Сначала раздался сильный удар, потом пиликанье, словно кто-то бил по клавишам пианино. Увидев, что отец высунулся через кухонное окно и выпрыгнул наружу, на вымощенную плитками дорожку, окружавшую коттедж, мальчик удивился: почему отец разбил окно, а попросту не открыл его? И тут же вспомнил, что слышал недавний легкий стук, будто дятел долбил дерево. Наверное, мать забила окно гвоздями. Затаив дыхание он следил за тем, как отец отряхивается, а мать остолбенело стоит в трех ярдах от него. Он увидел, как отец повернулся к ней спиной, просунул руку в разбитое окно и достал оттуда свою фетровую шляпу. Дважды хлопнул ею о рукав куртки, сделал вмятину в тулье и, надвинув шляпу на лоб, пошел прочь. Но не успел он добраться до верхней тропы, как мать закричала:
— Ты не мужчина, ты бесхребетник! Отказник! Отказник! Разве ты отказался от военной службы из-за принципов? Лгун поганый! Отказался, потому что ты — трус. Достойные парни гибли, проливая кровь, а ты возился в навозе. Трус и ничтожество!
Дик заткнул уши, но продолжал следить за отцом: тот уходил все дальше и дальше, его фигура становилась все меньше и меньше. Наконец, перепрыгнув через изгородь, он скрылся из виду.
И сразу мир стал пустым, ужасающе пустым.
Что, если отец никогда не вернется? Что, если он пошел на похороны миссис Алисы? А вдруг он потом уйдет прямо в ту далекую местность, называемую севером? Местность, где отец родился, и где люди были добрыми, щедрыми и не соперничали друг с другом изо дня в день. Он умрет, если отец не вернется... Нет, пожалуй, он не станет умирать, он пойдет его искать и будет идти до тех пор, пока не найдет...
Дик сел на сухие листья и стал смотреть, как мать подметала осколки, потом начала извлекать разбитые стекла из оконной рамы. Орудуя молотком, она так лупила по раме, будто хотела выбить ее. Время от времени мать останавливалась, оглядывалась по сторонам и что-то кричала.
Когда Дик начал посещать школу, он был не в восторге от того, что к автобусной остановке ему приходилось долго идти полями. Но всякий раз, когда мать устраивала скандал, он радовался, что они живут так далеко ото всех. Иначе мальчишки в школе стали бы насмехаться над ним так же, как над Джекки Бентоном, потому что его отец сидел в тюрьме за воровство.
Потеряв счет времени, мальчик поднялся с земли и побрел назад через подлесок в орешник. Отец называл его плешивым лесом, потому что деревья там были тонкие и жались друг к другу. Если бы орешник принадлежал отцу, он бы вырубил его целиком и посадил хорошие деревья. Их было много в большом лесу, отделенном от орешника дорогой, которая вела с суши — через две фермы — до самой вершины скалистого утеса на берегу моря.
Дик стоял на тропе и смотрел вверх. Солнце было в зените, значит отец отсутствовал два часа. Близилось время обеда, но мальчик не чувствовал голода, хотя даже не завтракал. Дважды он слышал, как мать звала его, но не откликнулся. Он не хотел идти домой, пока не вернется отец, конечно, если тот вообще вернется. Хотя отец пошел на шоссе, чтобы поймать автобус в Гастингс, Дик чувствовал — возвратится он другим путем. Скорее всего, со стороны долин, тропой, которой он обычно возвращался с прогулки.
Мальчик не знал, сколько времени бродил, сидел, валялся на траве, но ждать он устал. Дик был напуган и тем, что не может пойти за отцом (ведь неизвестно — куда), и тем, что нужно возвращаться домой, к матери. К ее ругани, к ее оплеухам и боли, проникающей в горло.
Мальчик повернул к дому и тут вдали увидел на тропе человека, но поначалу не мог разобрать: отец ли это, а может, просто какой-нибудь бродяга или нищий? Многие просили милостыню на проезжей дороге, но редко кто ходил этим путем — слишком малолюдно. У Дика екнуло сердце — это был отец. Он шел, опустив голову, постепенно приближаясь, но, увидев сына, внезапно резко свернул с тропы и исчез в лесу. Мальчик замер в недоумении. Может быть, отцу понадобилось отойти по нужде? Но тогда бы он не стал так стремительно убегать. Перепрыгнув через канавку, мальчик тоже вошел в лес. Там росли большие деревья — дубы, буки, а между ними кустарник, в основном ежевика и молодые слабые дубки, которые так и погибали, потому что не могли пробиться к солнцу. Дик направился в сторону, куда свернул отец, и тут услышал звук, от которого оторопел... Это был плач. Осторожно продвигаясь вперед, мальчик наконец увидел отца. Он бился головой о ствол дуба и громко рыдал. Зрелище тягостное и невыносимое. Мальчик хотел убежать, но не смог. Опустив голову, он стоял, как вросшее в землю молодое деревце.
— Эх, Алиса, Алиса!.. Алиса, Алиса! — стонал отец. Он, словно пьяный, беспомощно цеплялся за ствол, потом медленно повернулся и прислонился к нему спиной. Кора дуба расцарапала маленький шрам у него над бровью, появившийся от удара молочником, и кровь сочилась по щеке, но отец даже не пытался вытереть ее. Он просто стоял с искаженным лицом, прислонившись к дереву и медленно раскачивая головой. Сейчас он казался глубоким стариком.
Мальчик двинулся с места, пытаясь ступать бесшумно, но когда подошел к отцу, тот взглянул на него без всякого удивления, как будто ожидал, и лишь выдохнул:
— Дикки! Дикки!.. — А потом, опустившись на землю, обнял сына.
Дик прижался щекой к его щеке, ощущая на своем лице слезы и кровь отца.
— Па! Па! — твердил мальчик, испытывая прежде неведомые ему боль и сострадание.
— Не волнуйся, сынок! Все в порядке! На вот, вытри лицо. — Он протянул ему платок. А затем зажал бровь тем же платком и остановил кровь. — Давно ждешь? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Да, па, все это время.
Абель задумчиво кивнул. Потом взял мальчика за руку, встал, огляделся и, словно обращаясь не столько к сыну, сколько к самому себе, произнес:
— Все кончено. Пошли.
По дороге домой Дик не задавал вопросов. Он чувствовал: отец что-то задумал, случится нечто важное.
Кухонная дверь была открыта. Абель сначала пропустил в дом мальчика, потом вошел сам. Жена сидела за дальним концом ненакрытого стола. И, словно он отсутствовал всего лишь пару минут, начала с места в карьер:
— Значит, ты все-таки пошел? Надеюсь, извлек урок. И не стыдно тебе? Если бы я рассказала всю правду миссис Паркер, ты бы завтра же потерял работу, она бы тебя в шею вытолкала. — Потом женщина замолчала, глаза ее сузились, и она продолжила с нервным смехом: — Боже мой! Ты плакал?!
Словно стремясь защитить отца, Дик коснулся рукой его бедра и почувствовал, как отец вздрогнул и напрягся от произнесенных с обидой слов матери:
— По мне ты бы не стал лить слезы, а по этой шлюхе...
— Заткнись!
— Что ты сказал? — воскликнула она, вскочив с места.
— Я сказал: заткни пасть. Иначе я ее заткну.
— Ты?
— А кто же еще?
— Я тебе говорила, что будет, если ты еще раз хоть пальцем тронешь меня.
— Вполне возможно, Лина, если я трону тебя сейчас, это будет последний раз. Я отказался идти на войну и пошел в тюрьму, потому что не хотел убивать. Но теперь я передумал. Точнее, недавно передумал.
Наступило молчание, и Дик впервые увидел страх на лице матери. Она отступила назад и оперлась на маленький буфет. Отец сделал к ней шаг, но мальчик схватил его за руку и вжался ногтями в ладонь. Это остановило Абеля, он снова заговорил, и его слова, сказанные медленно и спокойно, прозвучали страшнее крика:
— Тебе известно, как он убил ее. Но знаешь ли ты, что он убивал медленно, как садист? Видимо, все заранее обдумал. Когда ее брат, живший по соседству, попытался ворваться внутрь, дом оказался забаррикадирован. В него не могли попасть даже полицейские: при каждой их попытке он наставлял на них ружье и подробно рассказывал, как собирается с ней разделаться. Так вот, сначала он изрешетил ей ноги, потом выстрелил в живот... — Голос Абеля прервался, нижняя губа задрожала, но он продолжил: — Не знаю, была ли она еще жива, когда он выстрелил ей в лицо. И все это, Лина, из-за тебя. Улавливаешь? Из-за тебя! — Стало так тихо, что было слышно их дыхание. Затем отец сказал: — Ты очень хитро все продумала: отправила письма не домой, а на службу, на адрес морской компании. Ты все предусмотрела. Единственное, чего ты не стала делать, так это упоминать мое имя. Почему? Да потому, что тогда, как ты проговорилась, парни из Олд-Тауна расправились бы со мной, а ведь это тебе ни к чему, правда же? Нет, ты бы хотела шантажировать меня до конца моих дней. Ну нет, не выйдет, Лина. Не выйдет. И не бойся. — Абель махнул рукой в ее сторону. — Я не буду убивать тебя. Через минуту ты увидишь, что я собираюсь делать. — Он направился к лестнице, подталкивая перед собой Дика, и на лестничной площадке быстро сказал ему: — Собери свои вещи: обувь там... одежду. Свяжи их в узел. — А сам прошел в спальню. В самодельном гардеробе он снял с вешалки свой рабочий костюм, достал с полки нижнее белье, носки и две рубашки, а из-под кровати — рюкзак, куда запихал одежду, и, взяв его за лямки, прошел через лестничную площадку в каморку, служившую сыну спальней. Молча он сгреб в охапку пару комплектов белья, два пуловера, носки и рубашки, аккуратно сложенные на кровати, и небрежно засунул их в рюкзак. Потом резко произнес: — Не трать время, пошли.
Дик замешкался, глядя на узкий подоконник, украшенный глиняными фигурками птиц и животных. Быстро протянув руку, он схватил двух уток (ту, что стояла на одной лапке, а другую поменьше, с вытянутой вперед шеей) и разложил их по карманам брюк. Отец при этом не проронил ни слова, лишь резко сорвал с крючка висевшее на двери пальто.
— Что это у тебя на уме? Ты что же это делаешь? Никуда не уйдешь, и его с собой не возьмешь, — заголосила мать.
— Думаешь, не уйду? И кто же, интересно, мне помешает?
— Я вызову полицию.
— Валяй.
— Ты не можешь бросить меня здесь одну, на произвол судьбы. — Мать стала потихоньку подходить к двери, намереваясь перекрыть выход. — Ты же знаешь, я не могу работать.
— Не можешь из-за лени.
— Я — не лентяйка. Ты ведь видишь, как хорошо я убираю.
— Пятилетний ребенок мог бы убрать этот дом за полчаса. Леди Паркер ищет судомойку. Она возьмет тебя. Когда пойдешь наниматься, передай ей — я уехал. Она должна мне за три дня.
— Черт бы тебя подрал! Не стану я судомойкой.
— Тогда будешь голодать.
— Нет, не буду. Ей-богу, не буду! Ты — мой муж и должен меня содержать.
— Я уже достаточно тебя содержал.
— Я упеку тебя за похищение сына.
— А я объясню, что спасал ребенка от твоих побоев — из-за них он бы стал совсем глухим. Ты вообще его не хотела, это сразу было видно, когда он родился.
Абель смотрел на стоящую в дверях кухни Лину и видел такой, какой она была десять лет назад — ей тогда исполнилось двадцать четыре, но выглядела она моложе. Лине всегда удавалось казаться трогательной и вызывать сочувствие. Еще с раннего возраста Абель убеждал себя — нельзя всецело поддаваться чувству сострадания, которому он был так подвержен. Он понимал: сострадание безопасно только по отношению к животным. И все же, хитрая Лина, разгадав его слабость, сумела использовать ее. О Господи, и как использовать! Она притворилась, будто разделяет его принципы отрицания насилия. Благодаря ей он почувствовал себя значительным и мудрым. Прозрение пришло так быстро, что ему стало просто тошно. На какое-то время он потерял самоуважение, посчитав себя большим, легковерным дураком, похожим на петуха во дворе, которого сшибают с ног как раз в момент, когда он топчет курицу. Что было нужно его жене? Легкая жизнь — пусть кто-то работает на нее — и респектабельность — ну, конечно, главное, чтобы ее называли миссис. Этого она хотела больше всего, ведь сама родилась вне брака. Учитывая обстоятельства ее рождения и детства, Абель вначале считался с особенностями характера Лины, но никакие аргументы не могли выбить из ее головы убеждение в том, что секс — дело нечистое, греховное. Он до сих пор не понимал, как ему все-таки удалось сделать ей ребенка.
— Уйди с дороги! — крикнул Абель.
— Ты не скроешься от меня. Я тебя найду. Знаю, куда ты нацелился — на север, обратно на это дно.
— Вряд ли ты найдешь меня там. Ищи в Канаде, Австралии или Америке... Прочь с дороги!
Мать не пошевельнулась.
Тогда отец резко, как внезапно раскрученным кнутом, обхватил ее руками и отшвырнул в сторону. Она свалилась на пол, словно куль.
Долю секунды Абель смотрел на нее, а потом с дрожью и слезами в голосе выговорил:
— А теперь, коротая одинокие ночи, представляй себе: твое тело решетят дробью, и ты умираешь. Просто воображай себе это и знай: не он — убийца, а ты. Это твоих рук дело. Ты убила их обоих...
Мальчик с помощью отца уже перебрался через изгородь, когда они вновь услышали голос. Дик понял: если они пойдут к проезжей дороге, мать их перехватит. Та же мысль, видимо, пришла в голову и отцу. Взяв сына за руку, он двинулся направо, а потом через поле с выкорчеванными пнями в орешник и дальше — в большой лес. После долгих петляний, запыхавшись, они вышли на проселочную дорогу. И присели отдохнуть на обочине.
— Ты ведь хотел пойти со мной? — спросил Абель.
— Конечно, па, конечно. Я хочу быть с тобой.
— Хорошо. — Отец удовлетворенно кивнул и добавил: — Где-нибудь по дороге я раздобуду для тебя маленький рюкзак, и тогда у нас будет полное снаряжение для долгого путешествия, согласен?
— Конечно, па... Куда мы пойдем?
Абель встал, поднял рюкзак и накинул лямки на плечи.
— В данный момент, малыш, я знаю об этом не больше тебя. Но куда бы мы ни отправились, у нас все будет в порядке, вот увидишь.
Глава 2
Четыре дня спустя они на пароме переправились из Грейвсенда в Тилбери. До этого прошли пешком графство Суссекс, добрались до Кента и теперь приближались к Эссексу. Дик был в таком восторге от доков, кораблей и подъемных кранов, что перестал обращать внимание на стоптанные пятки и натертые усталые ноги.
Три дня они отсыпались. Прошлой ночью отец, наконец, сообщил ему: их путь на север, теперь уже наверняка она не подумает, что они пошли именно туда. Но не будут забираться далеко, в Тайн — так назывались река и место, где родился его дедушка. Они поселятся где-нибудь в деревне, на ферме. Ну, как? Одобряет он такой план? Мальчик ответил, что одобряет.
Дик очень надеялся, что идти осталось недолго — он сильно натер ноги. В первый день он не сказал отцу о волдырях, боялся, что иначе они могут вернуться. Потом понял, как это глупо: отец ни за что не пойдет обратно.
Город Тилбери — унылый, грязный, магазинов мало — разочаровал их. В кафе они выпили по чашке чаю, а с собой Абель купил еды — сосиски, бекон, свиное сало, картошку, сахар, чай и большую буханку хлеба. Они выбрались из города, и Абель нашел место, где можно было развести костер, вскипятить чай, поджарить сосиски и бекон. Наевшись до отвала, путники вытерли газетами сковородки и убрали их в рюкзаки. Потом отец сел на траву и, взяв сына за руки, сказал:
— Мы пересекли реку — теперь назад пути нет. Начинаем новую жизнь — и я, и ты, Дикки. Улавливаешь?
Мальчик кивнул и задал вопрос, мучивший его последние два дня:
— Па, а я когда-нибудь пойду опять в школу?
— Ну, конечно, сынок. Как только поселимся где-нибудь, сразу пойдешь в школу, будешь учиться. Ты очень способный и быстро наверстаешь упущенное: голова у тебя варит, не то что у меня. Мои способности ушли в мои руки. Он посмотрел на свои ладони, повертел ими и так и сяк. Потом проговорил, ни к кому не обращаясь: — Я мог бы делать разные вещицы из дерева или камня. Если б я учился, то наверняка чего-нибудь добился бы.
— Па, ты лепишь красивых зверюшек. Посмотри на моих уток. — С этими словами мальчик достал из рюкзака свою хлопчатобумажную фуфайку и развернул ее. Там, как в гнезде, лежали две утки.
Отец, положив на ладонь крохотную фигурку, заметил:
— В ней есть жизнь, но это всего лишь глина, обычная речная глина, даже без обжига. Странно, она не рассыпалась за это время. — Он улыбнулся сыну, вернул ему фигурку и встал. — А теперь давай проверим: хорошо ли мы загасили костер, и снова в путь. Как твои ноги? Получше?
— Да, па, немного.
— Потерпи, они закалятся. Чем больше идешь, тем легче становится. И, кроме того, мы будем делать перерывы в пути, мне придется подрабатывать, а ты отдохнешь и станешь лучше переносить дорогу.
— Па, а сколько времени мы будем добираться до севера?
— Месяц или два. Все зависит от того, удастся ли мне подрабатывать в пути. Но не бойся, до зимы уж где-нибудь обоснуемся. Пойдем.
В Брентвуде начал моросить дождь, и они укрылись на церковном крыльце. Абель достал потрепанную карту и стал изучать ее.
— Двинем в Кембридж, — сообщил он, взглянув на Дика.
— Это далеко, па? Сколько дней пути? — Ему нужно было рассчитать, сколько дней займет дорога из одного места в другое, и сколько дней у него будут болеть ноги.
— Ну, отсюда до Кембриджа порядка пятидесяти миль. Если продержится хорошая погода, мы будем там дня через три. Не волнуйся, все будет в порядке. — Отец погладил сына по голове. — Я куплю вату, бинты и, когда мы устроимся на ночлег, займусь твоими ногами.
— Па, а мы сможем когда-нибудь переночевать в пансионе, как отдыхающие в Гастингсе?
Абель криво улыбнулся:
— Пока нет. А вот когда я устроюсь на работу, посмотрим. Но до сих пор с ночлегом нам везло, правда?
— Правда, па.
— Ну что ж, давай бросим вызов случаю и посмотрим, повезет ли нам на этот раз.
И им повезло. В двух милях от Брентвуда, они набрели на открытое пастбище, и на его дальнем конце, в стороне от дороги, заметили старый сарай. Внутри он оказался не такой уж развалюхой, как казался снаружи. В сарае было достаточно сухо, и в одном из углов недавно кто-то разводил костер.