Он тем брал людей, что был сам трепещущим человеком. 31 глава

28 августа 1911 года он отправляет в Колноберже супруге письмо, оригинал ко­торого приведен в приложении № 7:

«Дорогой мой ангел. Всю дорогу я думал о тебе. В вагоне было страшно душно. В Вильно прицепили вагон с Кассо и Саблером. В Киев прибыли в час ночи. Несмотря на отмену официальной встречи, на вокзале, кроме властей, собрали дворянство и земство всех 3 губерний.

Сегодня с утра меня запрягли: утром митрополитный молебен в соборе о благо­получном прибытии Их Величеств, затем освящение музея св. Алексея (?), потом прием земских депутаций, которые приехали приветствовать Царя. Это, конечно, гвоздь. Их больше 200 человек — магнаты, средние дворяне и крестьяне. Я сказал им маленькую речь. Мне отвечали представители всех шести губерний. Мое впечатление — общая, зара­жающая приподнятость, граничащая с энтузиазмом.

Факт и несомненный, что нашлись люди русские, которые откликнулись и пошли с воодушевлением на работу. Это отрицали и левые, и кр. правые. Меня вела моя вера, а теперь и слепые прозрели (Г. С).

Тут холод и дождь. Все волнуются, что будет завтра к приезду Царя.

Были у меня оба Демидовы — говорят, что Маше лучше и что она меня лихора­дочно ждет. Здесь стоит еще у Генерал-губ-ра Кривошеин и Вел. Кн. Андрей Владимиро­вич (с завтрашнего дня).

Тягостны многолюдные обеды и завтраки. Целую крепко и нежно, как люблю.

P. S. Сюда приезжает и Олсуфьев, который кому-то говорил, что он пристыжен и кается» [131, Д. 230].

Видимо, Петр Аркадьевич не стал тревожить жену понапрасну: умолчал про досадные обстоятельства киевской атмосферы. Ранее Курлов, нарушая субординацию и минуя своего шефа, передал царю доклад об усилении мер по охране монарха и его семьи. Николай II, обычно педантичный в подобных вещах, эти предложения без визы Столыпина утвердил. По традиции охрану императора вне Петербурга принимал на се­бя местный генерал-губернатор. В Киеве ее взял на себя Курлов, получив на это нема­лые деньги. Киевский генерал-губернатор Ф. Ф. Трепов был оскорблен, говорил об от­ставке. Этот конфликт омрачил пребывание в Киеве, где положение было и без того напряженным.

Охрана могла не справиться с нахлынувшим в Киев народом. Оцепление на Крещатике не раз прорывалось: все хотели видеть царя. Пришлось в срочном порядке вызывать сотню уральских казаков, за которыми была слава самых надежных. Опасения усилились, когда неожиданно для охранки застрелился из револьвера один из задержан­ных подозрительных мужчин, которого даже не успели допросить. Среди охраны про­неслось: «Не к добру».

О настроении Столыпина накануне торжеств рассказал в своих воспоминаниях В. Н. Коковцов*:

«<...> На утро 29, получивши печатные расписания различных церемоний и празднеств, я отправился к Столыпину и застал его далеко не радужно настроенным.

 

*Одним из самых достоверных источников о тех трагических днях служат воспоминания А. И. Ко­ковцова, бывшего в ту пору заместителем Председателя Совета Министров и в критический мо­мент вступившего в его права. В большинстве воспоминаний о Киевских торжествах и смерти премьера Столыпина, так или иначе, содержатся ссылки на его мемуары.

На мой вопрос, почему он сумрачен, он мне ответил: „Да так, у меня сложилось за вчерашний день впечатление, что мы с Вами здесь совершенно лишние люди, и все обошлось бы прекрасно и без нас".

Впоследствии из частых, хотя и отрывочных бесед за 4 роковые дня пребыва­ния в Киеве мне стало известно, что его почти игнорировали при Дворе, ему не нашлось даже места на царском пароходе в намеченной поездке в Чернигов, для него не было при­готовлено и экипажа от Двора. Сразу же после его приезда начались пререкания между генерал-губернатором Треповым и генералом Курловым относительно роли и пределов власти первого, и разбираться Столыпину в этом было тяжело и неприятно, тем более что он чувствовал, что решающего значения его мнению придано не будет <...>» [21, с. 405-406].

Примечательно, что на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Вре­менного правительства Коковцов допускает иную версию фразы Столыпина, который вроде сказал: «Я чувствую себя здесь, как татарин вместо гостя. Нечего нам с вами здесь делать» [63, с. 3—7].

Итак, 29 августа начались торжества (фото 82—93). Примечательно, что по­мимо отсутствия надлежащей охраны главы правительства, должностные лица, ответ­ственные за обеспечение порядка и неприкосновенности высоких гостей, по сути, де­монстрировали пренебрежение к опеке главного министра страны. Ему даже не пре­доставили экипажа, и он разъезжал в коляске городского главы, отчего охрана вообще теряла его из вида. Бывшие в стане оппозиционных Столыпину придворных кругов дворцовый комендант Дедюлин, его приятель генерал Курлов, ставшие во главе охра­ны лиц Императорского Дома и министров, манкируя, подтверждали слухи о его ско­рой отставке. По свидетельству участника Киевских торжеств профессора Рейна, зна­комого со Столыпиным лично, тот был подавлен, удручен таким положением и гово­рил, что вряд ли вернется в Петербург Председателем Совета Министров и минист­ром внутренних дел.

Прекрасная погода, казалось, сопутствовала торжествам. Между тем 31 августа П. А. Столыпин вместе со своим адъютантом Есауловым передвигаются в закрытом авто­мобиле, подчиняясь требованию охранного отделения, уже встревоженного информа­цией о готовящемся на главу правительства покушении. По слухам, ему предлагали на­деть под жилет защитный панцирь. «От бомбы он не спасет»,— как передавали потом, от­ветил премьер.

1 СЕНТЯБРЯ 1911 ГОДА. Атмосферу этого трагического дня русской истории лучшим образом воспроизводит очевидец киевский губернатор А. Ф. Гирс:

«Утро 1 сентября было особенно хорошим, солнце на безоблачном небе свети­ло ярко, но в воздухе чувствовался живительный осенний холодок. В восьмом часу утра я отправился ко дворцу, чтобы быть при отъезде Государя на маневры. После проводов Го-сударя ко мне подошел начальник Киевского охранного отделения полковник Кулябко и обратился со следующими словами: „Сегодня предстоит тяжелый день; ночью прибыла в Киев женщина, на которую боевой дружиной возложено произвести террористический акт в Киеве; жертвой намечен, по-видимому, Председатель Совета Министров, но не ис­ключается и попытка Цареубийства, а также покушения на министра народного просве­щения Кассо; рано утром я доложил обо всем генерал-губернатору, который уехал с Госу­дарем на маневры; Генерал Трепов заходил к П. А. Столыпину и просил его быть осто­рожным; я остался в городе, чтобы разыскать и задержать террористку, а генерал Курлов и полковник Спиридович тоже уехали с Государем". Мы условились, что полковник Ку­лябко вышлет за Председателем Совета Министров закрытый автомобиль, чтобы в пять

Фото 82. П.А. Столыпин на прибытии

Их Величества в Киев, 29 августа 1911 г.

Фото 82. П.А. Столыпин на прибытии

Их Величества в Киев, 29 августа 1911 г.

Фото 84. П.А. Столыпину у дворца в Киеве во время прохождения

пред Его Величеством почетного караула, 29 августа 1911 г.

Фото 85. П.А. Столыпин в ожидании прибытия Их Величества на

Молебствие в Киеве, в Киево-Печерской лавре, 29 августа 1911 г.

 

Фото 86. П.А. Столыпин в крестном ходе, в Высочайшем присутствии Их Величеств

с Августейшими Детьми, в Киево-Печерской лавре, 29 августа 1911 г.

Фото 87. П.А. Столыпин на совершенной в Высочайшем присутствии в

Киево-Печерской лавре литии над могилою народных героев,

Кочубея и Искры, живот свой за веру, Царя и Отечество

положивших в царствование Петра Великого, 29 августа 1911 г.

Фото 88. П.А. Столыпин у дворца в Киеве до представления Его Величеству

депутаций 35 монархических организаций в России, 30 августа 1911 г.

Фото 89. П.А. Столыпин у дворца в Киеве во время представления Его Величеству

депутаций монархических организаций, 30 августа 1911 г.

Фото 90. П.А. Столыпин у дворца в Киеве во время представления Его Величеству

Депутаций монархических организаций и поднесения хлеба-соли, 30 августа 1911 г.

Фото 91. П.А. Столыпин при представлении в Киеве Его Величеству

крестьянских депутаций от Юго-Западного края, 30 августа 1911 г.

Фото 92. П.А. Столыпин при поднесении в Киеве Его Величеству

крестьянскими депутациями от Юго-Западного края хлеба-соли, 30 августа 1911 г.

Фото 93. П.А. Столыпин при представлении Его Величеству еврейской депутации

и поднесении ею священной торы, 30 августа 1911 г

часов дня отвезти его в Печерск на ипподром, где должен был происходить в Высочай­шем присутствии смотр потешных. Кулябко передаст шоферу маршрут, чтобы доставить министра туда и обратно кружным путем. По приезде П. А. Столыпина к трибуне я встре­чу его внизу и провожу в ложу, назначенную для Председателя Совета Министров и лиц свиты, возле царской; вокруг Кулябко незаметно расположит охрану. Кулябко просил провести министра так, чтобы он не останавливался на лестнице и в узких местах прохо­да. Я спросил Кулябко, что он предполагает делать, если обнаружить и арестовать терро­ристку не удастся. На это он ответил, что вблизи Государя и министров он будет все вре­мя держать своего агента-осведомителя, знающего террористку в лицо. По данному этим агентом указанию она будет немедленно схвачена.

До крайности встревоженный всем слышанным, я поехал в городской театр, где заканчивались работы к предстоящему в тот же вечер парадному спектаклю, и в Пе­черск на ипподром. Поднимаясь по Институтской улице, я увидел шедшего мне навстре­чу П. А. Столыпина. Несмотря на сделанное ему генерал-губернатором предостереже­ние, он вышел около 11 часов утра из дома начальника края, в котором жил. Я повернул в ближайшую улицу, незаметно вышел из экипажа и пошел за министром по противопо­ложному тротуару, но П. А. скоро скрылся в подъезде Государственного банка, где жил Министр финансов Коковцов.

В пятом часу дня начался съезд приглашенных на ипподром. На кругу перед трибунами выстроились в шахматном порядке учащиеся школ Киевского учебного окру­га. Яркое солнце освещало их рубашки, белевшие на темном фоне деревьев. Незадолго до 5 часов прибыл Председатель Совета Министров, и я встретил его на условленном ме­сте. Выйдя из автомобиля, П. А. Столыпин стал подниматься по лестнице, но встретив­шие его знакомые задерживали его, и я видел обеспокоенное лицо Кулябки, который де­лал мне знаки скорее проходить. Мы шли мимо лож, занятых дамами. П. А. остановился у одной из них, в которой сидела вдова умершего сановника. Здороваясь с ним и смотря на его обвешанный орденами сюртук, она промолвила: „Петр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди, точно могильный?" Известная своим злым языком, дама незадолго до того утверждала, что дни Столыпина на посту Председателя Совета Министров сочте­ны, и она хотела его уколоть, но эти слова, которым я невольно придал другой смысл, больно ударили меня по нервам. Сидевшие в ложе другие дамы испуганно переглянулись, но Столыпин совершенно спокойно ответил: „Этот крест, почти могильный, я получил за труды Саратовского местного управления Красного Креста, во главе которого я стоял во время японской войны".

Затем министр сделал несколько шагов вперед, и я просил его войти в ложу, предназначенную, как я уже сказал, Совету Министров и свите. Министр войти в ложу не пожелал и на мой вопрос „Почему?" возразил: „Без приглашения министра Двора я сюда войти не могу". С этими словами П. А. Столыпин стал спускаться с трибуны по ле­стнице, направляясь на площадку перед трибунами, занятыми приглашенной публи­кой. У окружавшего площадку барьера, с правой стороны, министр остановился. Че­рез несколько минут я увидел, что сидевшие кругом, в разных местах, лица в штатских костюмах поднялись со своих сидений и незаметно стали полукругом, на расстоянии около 20 шагов от нас, по ту и другую сторону барьера. П. А. Столыпин имел вид край­не утомленный. „Скажите,— начал П. А. свою беседу со мной,— кому принадлежит рас­поряжение о воспрещении учащимся-евреям участвовать 30 августа, наравне с други­ми, в шпалерах во время шествия Государя с крестным ходом к месту открытия памят­ника?" Я ответил, что это распоряжение было сделано попечителем Киевского учеб­ного округа Зиловым, который мотивировал его тем, что процессия имела церковный характер. Он исключил поэтому всех не христиан, т. е. евреев и магометан. Министр

спросил: „Отчего же вы не доложили об этом мне или начальнику края?" Я ответил, что в Киеве находился министр народного просвещения, от которого зависело отме­нить распоряжение попечителя округа. П. А. Столыпин возразил: „Министр народно­го просвещения тоже ничего не знал. Произошло то, что Государь узнал о случившем­ся раньше меня. Его Величество крайне этим недоволен и повелел мне примерно взы­скать с виноватого. Подобные распоряжения, которые будут приняты как обида, нане­сенная еврейской части населения, нелепы и вредны. Они вызывают в детях нацио­нальную рознь и раздражение, что недопустимо, и их последствия ложатся на голову Монарха".

В конце сентября попечитель Киевского учебного округа, Тайный советник Зи­лов, был уволен от службы.

Во время этих слов я услышал, как возле меня что-то щелкнуло, я повернул го­лову и увидел фотографа, сделавшего снимок со Столыпина. Возле фотографического аппарата стоял человек в штатском сюртуке с резкими чертами лица, смотревший в упор на министра. Я подумал сначала, что это помощник фотографа, но сам фотограф с аппа­ратом ушел, а он продолжал стоять на том же месте. Заметив находившегося рядом Ку-лябко, я понял, что этот человек был агентом охранного отделения, и с этого момента он уже не возбуждал во мне беспокойства.

Знакомые начали подходить к П. А., но министр не был на этот раз слово­охотлив, и разговор не завязывался. Вскоре он опять остался один со мной. Стрелка показывала далеко за 5, но Государь против обыкновения сильно запаздывал, а из Свя-тошина сообщили, что Он еще не проехал с маневров. Я стал рассказывать о киевских делах. Министр слушал безучастно. Он оживился только, когда я заговорил о ходе зем­леустроительных работ по расселению на хутора в Уманском уезде — первом в России по количеству расселенных и по площади, охваченной движением, принявшим в це­лом округе стихийный характер. После минуты раздумья министр сказал: „Если ничто не помешает, я съезжу после отъезда Государя на несколько дней в Корсунь, а оттуда проеду посмотреть уманские хутора, но об этом никому не говорите, пока я не перего­ворю с начальником края". Когда я заговорил о выборах в земство и о достигнутых ре­зультатах, министр стал слушать внимательно. Он называл фамилии некоторых лиц и интересовался их характеристикой, а затем сказал следующее: „Государь очень дово­лен составом земских гласных. Он надеется, что их воодушевление искренно и проч­но. Я рад, что уверенность в необходимости распространения земских учреждений на этот край сообщилась Государю. Вы увидите, как край расцветет через десять лет. Зем­ство можно было ввести здесь давно, конечно, с нужными ограничениями для поль­ского землевладения. Я заметил также, что та острота, которой сопровождались пре­ния Государственного совета и Думы по вопросу о национальных куриях, не имеет корней на месте. Поляки везде с большим интересом и вполне лояльно отнеслись к выборам. Я сам в свое время много работал с поляками, знаю, что они прекрасные ра­ботники, и потому не сомневаюсь, что земская деятельность послужит к общему сбли­жению".

С опозданием часа на полтора приехал Государь с детьми. П. А. встретил Госу­даря внизу и прошел в ложу рядом с Царской. Охранявшая министра охрана, в том чис­ле и агент, стоявший у фотографического аппарата, сошла со своих мест и окружила Го­сударя, Его Семью, министров и свиту. Смотр потешных прошел, и разъезд закончился около 8 часов вполне благополучно» [7, с. 127—131].

В нашем распоряжении имеется фотография, сделанная вечером 1 сентября пе­ред самым смотром потешных. Это последний прижизненный снимок П. А. Столыпина (фото 94).

Фото 94. П.А. Столыпин пред Высочайшим смотром потешных в Киеве,

за 6 часов до трагической катастрофы, происшедшей в 11, 5 час. Вечера

в тот же день на торжественном спектакле в Высочайшем присутствии,

1 сентября 1911 г.

 

ВЕЧЕРОМ того же дня в Киевском городском театре был назначен парадный спектакль «Сказка о царе Салтане». Усиленные наряды полиции на улицах, тщательная охрана входов театра, предварительный осмотр его подвальных помещений, проверка билетов полицейскими чинами, казалось, совершенно исключали возможность каких-ли­бо неожиданностей. В зале, блиставшем огнями и роскошью убранства, собралось из­бранное общество — киевская знать и высокие гости. Не каждый генерал мог добиться билета в тот день. Лишь 36 мест партера были отданы в распоряжение генерала Курлова для чинов охраны. Столыпин входит в зал вместе с министром народного образования Кассо, военным министром Сухомлиновым, обер-прокурором Саблером. Вскоре появля­ется и министр финансов Коковцов.

В 9 часов прибывает Николай II с двумя дочерьми — Ольгой и Татьяной. Рядом с ним, помимо великих княгинь, наследник болгарского престола Борис, Великие князья Андрей Владимирович и Сергей Михайлович. Столыпин занимает пятое место в первом ряду у левого прохода, недалеко от царской ложи (план Киевского театра приведен на фото 95).

Во втором антракте оперы, когда зал опустел, стоящий у рампы Председатель Совета Министров беседовал с министром двора бароном Фредериксом, военным мини­стром Сухомлиновым и графом Иосифом Потоцким. Подошедшему к нему попрощаться перед отъездом в Петербург своему заместителю В. Н. Коковцову Петр Аркадьевич посе­товал на скверное настроение, сказав, что «чувствует себя целый день каким-то издерган­ным, разбитым». По словам Коковцова он также на прощание сказал: «Как я вам завидую, что вы едете в Петербург! Возьмите меня с собой...» [21, с. 407]

Фото 95. План Киевского городского театра

А через несколько минут послышались два хлопка: приблизившись на расстоя­ние двух-трех шагов, в главу правительства выстрелил дважды из браунинга неизвестный во фраке. Вспоминает очевидец события:

«В театре громко говорили, и выстрел слыхали немногие, но когда в зале разда­лись крики, все взоры устремились на П. А. Столыпина, и на несколько секунд все замол­кло. П. А. как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и пер­чатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: „Все кончено!" Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчет­ливо, голосом слышным всем, кто находился недалеко от него, произнес: „Счастлив уме­реть за царя!" Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошел. Но Государь не двигался и продолжал на том же месте стоять, и Петр Аркадьевич, на виду у всех, благословил его широким крестом.

Преступник, сделав выстрел, бросился назад, руками расчищая себе путь, но при выходе из партера ему загородили проход. Сбежалась не только молодежь, но и ста­рики и стали бить его шашками, шпагами и кулаками. Из ложи бельэтажа выскочил кто-то и упал около убийцы. Полковник Спиридович, вышедший во время антракта по служ­бе на улицу и прибежавший в театр, предотвратил едва не происшедший самосуд: он вы­нул шашку и, объявив, что преступник арестован, заставил всех отойти.

Я все-таки пошел за убийцей в помещение, куда его повели. Он был в изодран­ном фраке, с оторванным воротничком на крахмальной рубашке, лицо в багрово-синих подтеках, изо рта шла кровь. „Каким образом вы прошли в театр?" — спросил я его. В от­вет он вынул из жилетного кармана билет. То было одно из кресел в 18-м ряду. Я взял план театра и против номера кресла нашел надпись: „Отправлено в распоряжение гене­рала Курлова для чиновников охраны". В это время вошел Кулябко, прибежавший с ули­цы, где он старался задержать террористку по приметам, сообщенным его осведомите­лем. Кулябко сразу осунулся, лицо его стало желтым. Хриплым от волнения голосом, с не­навистью глядя на преступника, он произнес: „Это Богров, это он, мерзавец, нас моро­чил". Всмотревшись в лицо убийцы, я признал в нем человека, который днем стоял у фо­тографа, и понял роль, сыгранную этим предателем» [7, с. 95—96].

Тем временем в поднявшейся суматохе Столыпина подняли на руки, понесли в фойе и уложили на диванчик недалеко от кассы. Профессора Рейн и Оболенский сдела­ли первую перевязку.

Одна из направленных в Столыпина пуль, пробив кисть его правой руки, «попа­ла в ногу первого скрипача оркестра Антона Берглера». Музыкант долго, но тщетно кри­чал, взывая о помощи. На него не обращали внимания, полагая, что с ним истерика. Когда через полчаса он был доставлен в больницу, врачи нашли его рану неопасной [63, с. 307].

Вскоре зал снова наполнился встревоженной публикой, раздались звуки народ­ного гимна, конец которого был встречен громовым «ура!» смятенных людей. Публика пела: «Боже, Царя храни» и «Спаси, Господи, люди твоя»...

Окружившая Столыпина местная профессура признала рану очень опасной, было решено срочно отвезти его в лечебницу доктора Маковского на Малой Владимир­ской. У подъезда театра уже стояла карета скорой помощи, смертельно бледного премье­ра вынесли на носилках, менее чем через двадцать минут он оказался в клинике.

Доставленный вскоре в клинику Маковского, П. А. Столыпин был поначалу «в полном сознании, видимо, сильно страдал, но удерживал стоны и казался бодрым» [21, с. 408]. После первого осмотра врачи нашли положение скверным: говорили, что, воз­можно, пробита печень, если только пуля, ударившись в крест, не изменила своей траектории.

Операцию по извлечению засевшей пули решили отложить до утра. Столыпин пытался говорить с Коковцовым, но тот, следуя запретам врачей, поначалу настоял на покое. Приехавший в клинику генерал Курлов доложил Коковцову о происшедшем, но, по свидетельству последнего, получил в ответ суровую реплику. Генерал был угнетен и обижен, говорил что-то о верной службе и преданности премьер-министру Столыпину. О генерале Курлове будет еще разговор впереди.

Коковцов также вспоминал, что смертельно раненный Столыпин наутро «по­звал меня в комнату и, сильно страдая, среди стонов, обратился с просьбой взять ключ из жилета, открыть портфель в его кабинете и найти там срочный доклад, который был за­готовлен, который я, 2 сентября, доложил бывшему императору, и тогда же я сказал ему, что Столыпин не жилец. Император не верил» [63, с. 307].

О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ жизни Петра Аркадьевича обстоятельно поведает в своих мемуарах почетный лейб-хирург академик Георгий Ермолаевич Рейн:

«В клинику, куда привезли раненого министра, тотчас же приехал профессор хирургии Киевского университета Н. М. Волкович и другие известные хирурги. В клини­ке же собралась группа сановников, потрясенных грозным пережитым событием и же-лавших узнать, опасна ли рана и переживет ли Столыпин нанесенное ему ранение и его последствия.

Раненый был немедленно перенесен в операционную комнату для точного ис­следования раны и для перевязки. Все было готово и для немедленной операции, если бы она потребовалась.

Исследование показало, что пуля, пронизав печень спереди назад, останови­лась под кожею спины, справа от позвоночника. Судя по направлению пулевого кана­ла, ни крупные кровеносные сосуды, ни кишечник не были ранены — поэтому и имея в виду, что раны печени не требуют, по господствовавшему среди хирургов мнению, не­медленного оперативного пособия, сопряженного при том с тяжелой операцией вскрытия брюшной полости на ослабленном от кровотечения больном, решено было единогласно прибегнуть к консервативному, выжидательному лечению. Для удаления пули, не представлявшей в данный момент никакой опасности для организма, показа­ний не было.

Около часа ночи пульс больного резко упал, вероятно, от возобновившего­ся внутреннего кровотечения. Был момент, когда пульс почти не прощупывался, и казалось, что мы потеряем больного, но после впрыскиваний под кожу камфоры и физиологического раствора поваренной соли пульс вновь появлялся и непосредст­венная опасность для жизни больного миновала. Остальная часть ночи прошла бла­гополучно.

Утром 2 сентября состояние здоровья раненого было вполне удовлетворитель­но, самочувствие хорошее. Он пожелал причесаться, привел в порядок левою рукою пе­ред зеркалом свои усы, у него появился аппетит.

Петр Аркадьевич, в трогательных выражениях, благодарил меня за то, что я ос­тался при нем и не поехал сопровождать Государя в Овруч — город Волынской губернии, одним из представителей которой я был на торжествах. Он обменялся со мною некото­рыми впечатлениями и между прочим сообщил, что на лице приближавшегося к нему Богрова он заметил быструю смену выражений — и страха, и волнения, и вместе с тем как бы сознания исполняемого долга.

В течение дня состояние раненого продолжало быть удовлетворительным. Внутреннее кровотечение, видимо, остановилось, пульс и температура нормальны,— словом, первые последствия ранений были счастливо ликвидированы.

После благополучного ликвидирования первичных последствий ранения яви­лась надежда на возможность выздоровления раненого, о чем было доложено Государю и появились сведения в печати. Но, как известно, раны в полость живота одни из самых тяжелых и опасных. В данном случае предстояло заживление раны печени и брюшины, чреватое всякими осложнениями. Если рана была заражена частицами одежды, занесен­ными пулею в глубину пулевого канала, что обыкновенно и наблюдается при огнестрель­ных ранах, то предстоял воспалительный процесс, более или менее тяжкий и опасный для жизни, в зависимости от силы и характера инфекции.

Я принял на себя организацию ухода за раненым министром, пока не прибыла супруга министра Ольга Борисовна и два ее брата сенаторы Алексей Борисовичи Дмит­рий Борисович Нейгардт.

„Государь был очень взволнован ранением Столыпина и проявил горячее уча­стие" (В. Н. Коковцов).

Больной был окружен самым заботливым уходом, и были применены все необ­ходимые лечебные мероприятия. Множество врачей пожелали давать свои советы и приезжали в лечебницу. Я собирал их всех в нижнем этаже, в приемном кабинете лечеб­ницы. Там составлялся и подписывался ежедневный бюллетень и сообща обсуждались все предложения и все необходимые меры. В комнату же больного допускались только проф. Волкович и четыре врача, принявшие на себя дежурство при больном в течение круглых суток, по очереди.

Вскоре прибыл из Петербурга экстренным поездом проф. Цейдлер, который пользовал детей Столыпина после взрыва на Аптекарском острове. Он был вызван семьею больного по телеграфу. Мы сделали все сообща новое подробное обследование раненого. Проф. Цейдлер согласился с установленным диагнозом и, ввиду того что поя­вились лихорадочные явления, удалил пулю, легко прощупывавшуюся под кожей спины. Однако вид извлеченной пули, которую я тотчас же показал больному, не порадовал его, как это обыкновенно бывает при огнестрельных ранах.

Самочувствие больного резко ухудшалось. С конца вторых суток после ранения, а особенно в начале третьих мы были сильно встревожены появившимися признаками воспаления брюшины и общего септического заражения организма. В это время, 3 сен­тября вечером, навестил больного министра Государь, по возвращении из поездки в г. Овруч. Министр финансов В. Н. Коковцов, вступивший, как старший член Совета Ми­нистров, в исполнение обязанностей Председателя Совета, почти не покидал клиники.

Медицина и уход близких людей оказались бессильны спасти больного, и в кон­це четвертых суток после ранения, вечером 5 сентября, П. А. Столыпин скончался. Су­дебно-медицинское вскрытие, произведенное проф. судебной медицины Н. А. Оболон­ским, установило, что П. А. Столыпин погиб от огнестрельной раны, нанесенной ему преступником. На вскрытии вся печень оказалась раздробленной несколькими глубоки­ми трещинами, радиально расходившимися во все стороны от пулевого капала. Пуля бра­унинга среднего калибра имела 2 перекрещивающихся надреза и действовала как разрыв-пая. Разрывному действию пули способствовали и занесенные ею в рану частицы про­стреленного ордена. Ранений крупных сосудов и повреждений кишечника не оказалось. Таким образом, вскрытие подтвердило прижизненный диагноз, но столь глубоких ране­ний печени не предполагалось. Ввиду найденных повреждений, печени возможно допу­стить, что смертельная инфекция могла проникнуть не только через пулевой канал, но и из полости кишечника через вскрытые желчные пути.