Когда вскрыли завещание Столыпина, написанное задолго до покушения Бог-рова, в первых же строках его стояло: „Я хочу быть погребенным там, где меня убьют"» [45, с. 141-143].
ПОМИМО ВОСПОМИНАНИЙ Рейна есть масса других свидетельств, которые открывают новые стороны человека, находящегося на смертном одре, но обеспокоенного прежде всего государственной ношей, которую больше не в силах нести и которую спешит передать в надежные руки. Хронику последних дней жизни героя мы также воспроизводим по вестям из газет и свидетельствам мемуаров.
Итак, 1 сентября агентства и газеты России взорвались неожиданной вестью, всколыхнувшей страну:
«...В городском театре Председатель Совета Министров Столыпин выстрелом из револьвера ранен. Злоумышленник задержан» [63, с. 6].
По дороге в лечебницу Столыпин стонал, жаловался на боль. В клинике врачи разрезали на нем жилет и рубашку, отвели руку, которой он крепко держал раненую грудь. Петр Аркадьевич думал, что скоро умрет, и попросил священника. После исповеди он стойко переносил все мучения, обнаруживая, по впечатлениям бывалых врачей, редкое присутствие духа. Лежа на операционном столе, он справился о здоровье раненого музыканта и, узнав, что рана его не опасна, облегченно произнес: «Слава Богу».
Доктор Маковский вспоминал слова своего обреченного пациента: «„Как мне совестно, сколько хлопот и убытков я вам принес". Ни стонов, ни жалоб мы от него не слыхали. Иногда только он говорил: „Больно". Или: „Тоска меня одолевает"» [63, с. 51].
По свидетельству младшего брата, Петр Аркадьевич все время чувствовал, что умирает:
«Смерть незаметно подкрадывается ко мне» [63, с. 182].
Однако при этом он сохранял удивительное самообладание, терпеливо снося предсмертные муки. И только во сне прорывались его тяжкие стоны.
2 сентября утром П. А. Столыпин был в бодром состоянии, хотя приступы боли усиливались. По прибытии В. Н. Коковцова он передает ему ключи от портфеля, просит разобрать в нем бумаги и доложить о самых срочных делах Государю «в этот же день в назначенное для него время, в 4 часа дня». Он также просит повидаться и поговорить наедине со своим заместителем генералом Курловым, но Коковцов убеждает его оставить эту затею*. По согласию пострадавшего, Коковцов отправляет телеграмму супруге Петра Аркадьевича — Ольге Борисовне Нейгардт в Колноберже.
В 12 часов в Михайловском соборе духовенство вместе со съехавшимися в Киев земскими представителями и петербургскими чиновниками отслужили молебен об исцелении Петра Аркадьевича Столыпина. Примечательно, никто из царской семьи и свиты Николая II па молебствии не был.
Известие о злодействе, происшедшем на глазах у многих людей, участников торжеств, быстро распространилось по всей стране. Покушение на Столыпина затмило все остальные темы газет. Казалось, вся Россия жила слухами из «матери городов русских».
По слухам, во взбудораженном событием Киеве готовился еврейский погром, предотвратить который власти были не в силах, поскольку войска ушли на парад и маневры, а полиции и жандармов было катастрофически мало. По распоряжению фактически вступившего в должность главы правительства В. Н. Коковцова три казачьих полка были в спешном порядке вызваны обратно с маневров и, вступив в город, «заняли Подол и все части города, заселенные сплошь евреями» [21, с. 409], которые еще затемно стали готовиться
* По некоторым слухам, Курлов был замешан в финансовых авантюрах, о чем хорошо знал Столыпин. Зная о расположении монарха к бравому генералу, ставшему против воли министра МВД его первым помощником, Столыпин готовил доклад Николаю II, располагая соответствующим досье. Сведения эти трудно проверить: после смерти Столыпина все обнаруженные документы были изъяты.
к бегству и осадили вокзал. Появление казаков быстро внесло успокоение в город, вскоре жизнь вошла в нормальную колею.
Примечателен небольшой инцидент, произошедший до начала молебна: один из собравшихся упрекнул В. Н. Коковцова за решительные действия, помешавшие «ответить на выстрел Богрова хорошеньким еврейским погромом» [21, с. 411]. Коковцов, ответив, что речь идет о мести «неповинным людям», после молебна принимает дополнительные меры: отправляет губернаторам «черты еврейской оседлости» телеграмму с требованием «энергичных мер к предупреждению погромов» [21, с. 411] — вплоть до применения оружия.
Государь в тот же день эту меру, как и срочный вызов в город казачьих полков, одобрил, а также утвердил все, что ему было предложено в последнем всеподданнейшем докладе от имени П. А. Столыпина. Невзирая на пессимистичное мнение Коковцова о шансах премьера на выздоровление, император выразил уверенность, что Столыпин «поправится, только не скоро, и Вам долго придется нести работу за него» [21, с. 412].
У постели пострадавшего собралось около 15 киевских врачей, которые поначалу были настроены оптимистично. Однако бюллетень о состоянии здоровья Столыпина от 2 сентября не внушает особых надежд:
«12 час. дня. Констатированы две огнестрельные раны — одна в правой половине груди, другая в кисти правой руки. Входное отверстие в груди находится в области 6-го межреберного промежутка, внутри от сосковой линии; выходного отверстия нет, пуля прощупывается сзади под 12-м ребром в расстоянии 3-х поперечных пальцев от линии остистых отростков. Ранение в первые часы сопровождалось значительным упадком сил и сильными болями, которые Министр переносил стоически. Первая половина ночи проведена тревожно. К утру наступило улучшение. Температура 37, пульс 92.
Академик Рейн. Проф. Волкович. Проф. Малков. Проф. Яновский. Д-р Афанасьев. Пр.-доц. Дитерихс» [63, с. 9].
3 сентября. Таким образом, утром в состоянии здоровья Столыпина наступает
«некоторое улучшение, температура 37,0, пульс 88, дыхание 24, сон удовлетворитель
ный; боли и тошнота меньше. При настоящем течении болезни в оперативном вмеша
тельстве надобности не встречаются.
Проф.: Рейн, Цейдлер, Волкович, Малков, Яновский, прив.-доц. Дитерихс, доктор Афанасьев» [63, с. 12].
Следователь по особо важным делам Фененко подробно допрашивает Столыпина о моменте покушения на него Богровым.
Деверья П. А. Столыпина А. Б. Нейгардт и Д. Б. Нейгардт, принимая во внимание значение совершенного преступления, поднимают вопрос о необходимости поручения следствия «какому-либо особому лицу и непременно сенатору», с чем соглашается и министр юстиции Щегловитов. Выбор падает на сенатора Трусевича, в недавнем прошлом директора Департамента полиции, тем более что уже прояснялась преступная халатность в действиях чинов Киевского охранного отделения, генерала Курлова и других лиц.
В тот же день приезжает О. Б. Нейгардт. Состояние больного ухудшается: он начинает бредить, терять сознание и стонать. По воспоминаниям близких в бреду он упоминает имя своей раненой дочери Натальи. Клинику посещает Николай II, но супруга не пускает его к больному. Доктор Боткин уверяет, что положение не столь тяжело. Но приехавший по настоянию врачей профессор Цейдлер склоняется к худшему прогнозу. Он удаляет у Столыпина пулю.
4 сентября в состоянии здоровья Столыпина наблюдаются ухудшения, во вто
рой половине дня температура понизилась, страдания усилились, стоны почти не преры
вались, появилась страшная икота. «Явление воспаления брюшины продолжается.
Температура 36,6 гр., пульс 116—120, дыхание 28. Положение очень серьезное» [63, с. 13]. Но сознание держалось вплоть до самого утра.
5 сентября, утром, как писала старшая дочь Мария, «папа, был опять в полном сознании и, подозвав дежурившего при нем профессора, спросил его:
— Выживу ли я?
Профессор, в душе считавший положение безнадежным, стал все же уверять папа, что опасности нет. Неискренность его ответа не ускользнула от моего отца, и он, взяв руку профессора, положил ее на свое сердце и сказал:
— Я смерти не боюсь, скажите мне сущую правду!
Профессор все же повторил свои слова. Тогда папа, откинул его руку и, возвысив голос, сказал:
— Как вам не грех: в последний день моей жизни говорить мне неправду?!
После этого сознание стало его снова покидать, слова его стали бессвязнее и относились они все к делам управления Россией, для которой он жил, с заботой о которой он умирал. Его слабеющие руки пытались чертить что-то на простыне. Ему дали карандаш, но написать что-нибудь ясно он не мог. Пытались также разобрать смысл его слов. Присутствующий в это время в комнате чиновник особых поручений даже записывал все, что можно было разобрать, но ясно было повторено лишь несколько раз слово: Финляндия.
К пяти часам папа, впал в окончательное забытье. До этого времени мама, в халате сестры милосердия почти безотлучно бывшая при папа, не верила и не осознавала опасности его положения. В этот день один из профессоров пришел к ней и сказал:
— Вы знаете, что состояние Петра Аркадьевича очень серьезно?
Мама удивленно подняла на него глаза.
— Оно даже безнадежно,— прибавил профессор, отворачиваясь, чтобы скрыть
свои слезы. <...>
Пятого сентября вечером началась агония. После несвязных бредовых слов папа вдруг ясно сказал:
— Зажгите электричество!
Через несколько минут после этого его не стало» [4, с. 216—217].
Россия еще не знала о смерти премьера: хотя, согласно телеграмме, поданной в Киеве в 1 ч. 30 мин. пополудни, сообщалось, что здоровье статс-секретаря Столыпина ухудшалось с каждой минутой: «Болезнь прогрессирует. Пульс, упавший на короткий срок, заработал снова с силой большей, чем показано в последнем бюллетене. Температура — 35,5°. Средства, применяемые врачами, не производят действия» [63, с. 14]. В 22 ч. 12 м. он скончался. Судебно-медицинское вскрытие установило, что П. А. Столыпин погиб от огнестрельной раны, нанесенной преступником. Пуля браунинга имела перекрещивающиеся надрезы и действовала как разрывная.
У гроба с телом покойного был выставлен караул (фото 96).
Строка из газеты: «Петр Аркадьевич тихо скончался. В истории России начинается новая глава...»
УТРОМ 6 СЕНТЯБРЯ, возвратившись из Чернигова, Николай II приехал в клинику проститься с прахом П. А. Столыпина. Вдова покойного, сидевшая у его изголовья, поднялась навстречу Царю и произнесла фразу, ставшую знаменитой:
«Ваше Величество, Сусанины не перевелись еще на Руси» [21, с. 417].
По воспоминаниям дочери П. А.— Марии Бок (Столыпиной) Государь «преклонил колени перед телом своего верного слуги, долго молился, и присутствующие слыхали, как он много раз повторил слово: „Прости"» [4, с. 217—218].
Фото 96. Мученик-герой России во второй день кончины,
последовавшей в 10 часов 12 минут вечера 5 сентября 1911 г.
Была отслужена панихида, после чего Император вернулся в Николаевский дворец, затем тем же днем отправился поездом на отдых в Ливадию.
Сейчас же после смерти П. А. Столыпина по инициативе местных земцев и националистов из Государственной Думы с высочайшего соизволения Николая II начинается всероссийский сбор пожертвований на постановку реформатору памятника в Киеве.
7 сентября. Покидая Киев, Николай II счел необходимым по возможности раз
рядить напряженную обстановку своим рескриптом на имя генерал-губернатора Ф. Ф.
Трепова:
Высочайший Рескрипт.
«Федор Федорович! Оказанный Нам в дни Нашего пребывания в древнем стольном городе Киеве и других посещенных Нами местностях Юго-Западного края радушный прием всех слоев населения глубоко тронул Меня и Государыню Императрицу.
Наше светлое настроение омрачено злодейским покушением в Моем присутствии на верного слугу Моего, доблестного исполнителя своего долга, Председателя Совета Министров. Но доходящее до Нас со всех сторон выражение искреннего возмущения по поводу совершенного злодеяния убеждает Нас в том, что все благомыслящее население Киева, как и прочих посещенных Нами местностей, преисполненное одного желания торжественно встретить своего Монарха, испытывает вместе с Нами чувства скорбного негодования.
В памяти Нашей неизгладимо сохранится навсегда выраженная Нам любовь к
Родине и Престолу населения города Киева и представителей края: дворянства, земства
и крестьянства.
Представлявшаяся Мне депутация от шести Западных губерний, в коих ныне введено земское положение, убеждает Меня в том, что все слои населения приложат, согласно указаниям Моим, силы и знания свои на пользу края и Нашей дорогой России.
Поручаю вам объявить всему населению Юго-Западного края и города Киева Мою и Государыни Императрицы искреннюю благодарность за оказанный Нам горячий прием» [56, с. 74].
КАК БЫЛО УПОМЯНУТО выше, по свидетельству академика Г. Е. Рейна, во вскрытом завещании Столыпина, написанном им задолго до смерти, в первых строках было сказано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют...» По одной из версий он выразил это пожелание устно: «Похоронить меня, Оля, в Киеве — в этом городе хорошо лежать...»* Из других литературных источников известно, что «перед смертью Петр Аркадьевич высказал свою волю быть похороненным в Киеве, следуя всегдашнему желанию быть погребенным там, где настигнет смерть. По воле Государя Императора, место вечного успокоения избрано в Киево-Печерской лавре, подле исторических могил Кочубея и Искры» [8,ч. III, с. 10].
8 сентября (по иным данным 7 сентября.— Г. С.) в соответствии с волей покойного и монарха в сопровождении многочисленной толпы русских людей тело П. А. Столыпина было доставлено в Киево-Печерскую лавру. Проводы премьер-министра России вылились в траурное шествие, собравшее массу народа: помимо киевлян проститься со стойким защитником национальных интересов прибыли различные депутации (фото 97-100).
9 сентября 1911 года Столыпин был похоронен у Трапезной церкви возле могилы Искры и Кочубея. В храме, где отпевали П. А. Столыпина, оказалось около трехсот венков, трапезная церковь была полна: Великие князья и княгини со свитами, правительство, представители армии, флота и гражданских ведомств, многие члены Государственного Совета и Государственной Думы, простые крестьяне ближайших деревень и богомольцы. Киевский генерал-губернатор Трепов по повелению государя представлял его особу. Старшие чины МВД и чины Государственной канцелярии несли дежурство у гроба. Народ заполонил двор лавры, доступ в которую вскоре были вынуждены ограничить
фото 101, 102).
На заупокойной литургии, совершенной высшим киевским духовенством, и пе-оед погребением замечательные слова о покойном, принесшем себя в жертву интересам России, были сказаны протоиереем Прозоровым, преосвященным Евлогием, другими священниками, а также гражданскими лицами.
В прочувственном слове преосвященного Евлогия, епископа Холмского, справедливо отмечалось, что великий покойник хотя понимал и признавал начала веротерпимости, но на первое место он как верный сын Православной Церкви ставил ее интересы. И в ряду реформ стоял созыв Поместного Собора — для оживления и укрепления жизни Русской Православной Церкви. В заключение владыка также сказал:
«Глубоко проникая в сущность русской жизни, он не мог не видеть того огромного значения, какое имело Православие в русском быте и русской истории. И вот этот проникновенный государственный подход к вопросу родной русской церкви без излишества и неискренней черты ханжества — дорисовывает прекрасный облик великого русского государственного деятеля и кристаллически чистого человека, Петра Аркадьевича Столыпина... Прими, дорогой покойник, земной благодарный поклон и от того уголка
*«Петр Столыпин». К/ф. Т/о «Нерв», 1991.
Фото 97. Перенесение гроба с телом почившего мученика-героя из частной хирургической больницы
Фото 98. Траурная процессия в Киево-Печерскую лавру,
мимо памятника герою Богдану Хмельницкому, 7 сентября 1911 г.
Фото 99. Траурная процессия в приближении к Киево-Печерской лавре,
7 сентября 1911 г.
Фото 100. Венки, присланные в количестве…
Фото 101. Погребение у Трапезной церкви в Киево-Печерской лавре.
10 сентября 1911 г.
Фото 102. Могильный временный холм над местом вечного упокоения
мученика-героя у северной стены Трапезной церкви Киево-Печерской лавры,
вблизи могилы народных героев Кочубея и Искры
русской земли, которая называется Холмской Русью. Мало кто ее знает, мало кто ее понимает, а еще меньше тех, кто ей сострадал и помогал. Но ты своим глубоким умом мог понять ее глубокую долю; ты своим широким „щирым" сердцем объял ее скорби и нужды; ты своею доброю мощною рукою поддержал и зажег в потемках светлый луч надежды на лучшее будущее. И она,— бедная, убогая, сермяжная,— послала сказать тебе великое спасибо; поклониться твоему подвигу, твоим страданиям, твоему израненному телу и горячо помолиться о твоей душе» [32, с. 124—125].
НА ПОГРЕБЕНИИ главы правительства П. А. Столыпина, разумеется, обратили внимание на отсутствие самого Николая II и большинства членов императорской фамилии, что вызвало самые различные слухи и толки. Не вдаваясь в оценку этого обстоятельства, считаем уместным привести переписку монарха со своей матерью вдовствующей Императрицей Александрой Федоровной:
«10 сентября 1911 г. Севастополь
Милая, дорогая мама.
Наконец нахожу время написать тебе о нашем путешествии, которое было наполнено самыми разнообразными впечатлениями, и радостными и грустными...
...Я порядочно уставал, но все шло так хорошо, так гладко, подъем духа поддерживал бодрость, как 1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой.
Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить, с какими чувствами!
Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся. Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали.
Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На следующий день, 2 сентября, был великолепный парад войскам на месте окончания маневров — в 50 верстах от Киева, а вечером я уехал в гор. Овруч, на восстановление древнего собора св. Василия XII века.
Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел жену, которая меня к нему не пустила. 4 сентября поехал в 1-го Киевскую гимназию — она праздновала свой 100-летний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-исторический и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе „Головачев" в Чернигов. В реке было мало воды, ночью сидели на мели минут 10 и вследствие всего этого пришли в Чернигов
на полтора часа позже. Это небольшой город, но так же красиво расположенный, как Киев. В нем два очень древних собора. Сделал смотр пехотному полку и 2000 потешных, был в Дворянском собрании, осмотрел музей и обошел крестьян всей губернии. Поспел на пароход к заходу солнца и поплыл вниз по течению.
6 сентября в 9 час. утра вернулся в Киев. Тут, на пристани, узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать; братья ее и Веселкина находились при ней. В 11 час. мы вместе, т. е. Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда 7 сентября к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на яхту!» [127, с. 123-125]
ИЗ МНОЖЕСТВА ОТКЛИКОВ самых разных людей на смерть Столыпина стоит привести одно характерное: оно как бы вмещает в себя ощущения тех, кто знал его относительно хорошо, кто, при всех расхождениях, противоречиях и даже конфликтах, делал с ним общее дело: в силу отпущенных средств и способностей пытался также образумить Россию, усмирить русский народ и направить его на созидательный путь. Опальный редактор «первостепенной политической газеты» — «Московских ведомостей» Лев Тихомиров запишет 5 сентября слова, которые подводят черту отношениям двух неординарных людей:
«Я чувствую себя разбитым, усталым, в какой-то внутренней апатии с наружной оживленностью. Я его очень любил. Он — один из лучших людей, каких я знал. И безусловно — самый блестящий, какой-то нравственно изящный в каждом поступке. Я постоянно ссорился с ним, и никогда не разрывал. Я его не только любил, но глубоко уважал. И чувствую какую-то отраду от сознания, что и он меня уважал, верил моей искренности. Последнее свидание, когда мы так жестоко спорили, он все-таки сказал: „Я знаю, что, когда я паду, вы ко мне придете еще охотнее"...
Он был лучше, чище, благороднее всех своих соперников: нельзя даже и сравнивать (Г. С).
У него в политике, по-моему, много ошибок — коренных. Особенно печальна его церковная политика. Но в общем теперь, когда его уже безвозвратно нет, перед Россией открывается какая-то черная тьма неизвестности и, вероятно, жестоких бедствий... Не справится, вероятно, никто с положением.
Туман неизвестности застлал и мой путь. Столыпин был единственный человек, который меня бы поддержал. Теперь меня ждет несомненное крушение. Если я выскочу из пучины с возможностью пропитания в семье, то буду обязан этим ему...» [105, с. 190-191]
Смерть Столыпина примиряла многих из его недавних противников и слева, и справа, с которыми в связи с описанными выше событиями решительный и непреклонный премьер был в натянутых отношениях.
В этом смысле весьма показательно «Слово в день погребения П. А. Столыпина» видного деятеля монархических организаций, председателя московского «Союза русского народа», издателя газеты «Русская земля», протоиерея И. И. Восторгова, речь которого и сейчас воспринимается удивительно современной:
«Умер смертью мученика П. А. Столыпин. Сегодня совершается его погребение. Личность его так ярка, деятельность столь многообразна, историческая роль так велика, смерть так неожиданна, удар для Царя и Родины столь тяжек,— что делать ему оценку теперь, в первые дни после смерти, в первых заупокойных молениях, не только преждевременно, но прямо невозможно...
Нам хотелось бы в настоящий день, когда опускают в могилу бездыханное тело благородного слуги Царя и России, не останавливаясь пока на личности безвременно почившего, посмотреть глубже на совершившееся событие и вскрыть общее его значение.
А значение это, в смысле выясняющихся опасностей в будущем, действительно таково, что вызывает на тяжкое раздумье, и если они не видятся и не сознаются, то тем, следовательно, тяжелее наше положение и тем страшнее угрожающие нам опасности.
В лице убитого П. А. Столыпина и его убийцы как бы сошлись и определились два взаимно исключающих себя мира, два миросозерцания, два рода и направления деятельности.
В лице убитого первого сановника государства представлен мир так называемый старый,— старый не в смысле застоя и неподвижности, омертвения и заскорузлости, но в смысле и в отношении вечных, нестареющих, и потому всегда юных и жизнеспособных начал и принципов жизни. Этот мир есть мир порядка; порядок же стоит прежде всего на вековечных и неизменных началах религии, как Богосознания, Богообщения и Богоправ-ления; на основах нравственности, как неизменного религиозно-этического устоя и определителя жизни, и отсюда уже — на началах правды, долга, права, повиновения, общественной организации, на почве взаимных уступок по духу любви и сознания долга, и в конце концов, в завершении процесса внешнего строительства жизни,— на почве государственности, как средства к служению Царству Божьему. Бесконечно развитие этих начал, и их никогда не изжить человечеству, ибо бесконечен сам идеал его религиозно-нравственного развития: „Будьте совершенны, якоже Отец наш Небесный совершенен есть..."
А в лице убийцы, этого почти мальчика, неуравновешенного, служившего то одним, то другим, то государству, то революции, мы видим другой, противоположный мир. Исчадья этого мира называют его новым, но он не нов, он старее мира: он представлен нам в образе сатаны, некогда восставшего на Бога и доныне злобствующего в борьбе, по-видимому, часто успешной, но на самом деле бессильной и бесплодной.
Этот мир не знает Бога; этот мир не знает вечных устоев нравственности и сознания долга; этот мир есть царство откровенного эгоизма. Не важно, как он называется: либерализм, прогрессивность или социализм того и другого вида. Нужно смотреть на его основные принципы, на те начала, которыми он живет, и на тот конец, к которому он неизбежно приходит. Конец же тот есть хаос, беспорядок и анархия. Социализм, нынешний идол передовых людей, точно так же вырождается неизбежно в анархизм, хотя по воззрениям на личность человека они противоположны. В психологии греха одна крайность нередко переходит в другую, потому что общее их начало — грех и богоборчество, эгоизм и гордыня — одно и то же. То обстоятельство, что убийца почившего министра был социалист-революционер, не колеблет нашей точки зрения. Наоборот, то обстоятельство, что он принадлежал к какой-то автономной организации революционного социализма, указывает на анархическое в самом социализме разложение и той сатанинской дисциплины, которой доселе отличались социалистические революционные организации.
Не забудьте, что в числе таких теоретиков анархизма занимают видное место русские, Бакунин и Кропоткин, а религиозное, самое страшное оправдание анархизму дал русский граф Л. Толстой.
Пред нами, видите — два мира. Может ли быть между ними хоть что-либо общее? Возможен ли хоть какой-либо союз, мыслимо ли хоть какое соглашение? Они противостоят один другому, как огонь и вода, они взаимно исключают друг друга. Мир анархизма растет, движется, будет иметь, иногда, как диавол, временный успех, иногда, как в наши дни и над бездыханным телом П. А. Столыпина, будет иметь и победу. Но это есть видимое и непрочное торжество зла: зло все-таки в конце концов погибнет.
Не ясно ли, как ошибаются те, которые надеются путем уступок и позорного подчинения этому „новому" миру достигнуть умиротворения жизни общественной и государственной? Не ясно ли, что с этим вражеским станом зла и насилия возможна только борьба на жизнь и смерть, борьба беспощадная и непримиримая? Не ясно ли, что сочувствующие тем направлениям мысли и жизни, из которых с неумолимой последовательностью вытекают в конце концов анархические учения и действия, и сами, в сущности, являются слугами анархии и зла, хотя бы они делали это, по их словам и намерениям, из-за сохранения порядка и добра? А таковы все виды либерализма и прогрессивности, начиная от самых мирных непротивленцев и до последователей либерального радикализма.
Такие преступления, как убийство П. А. Столыпина, яснее пред нами ставят роковое соотношение двух мировоззрений, заставляют вдумываться в них и определять к ним свое отношение.
Поминая заупокойного молитвою безвременно погибшего славной смертью мученика Петра Аркадьевича Столыпина, будем помнить и то, за что он боролся, что он отстаивал, чему отдал труд жизни и богатые дарования своего духа. Он показал нам пример твердости в защите вековечных устоев жизни в Боге, осознании его закона и нравственного долга. Умирая с крестным знамением, ограждающим Царя, с заявлением, что он радостно отдает за Царя и Россию свою жизнь, с молитвой, благословениями горячо любимой жене и семье, в общении с Церковью и со Христом во Святых Тайнах, он явился не побежденным, а победителем, ибо умер, как жил, верный своим убеждениям. На его место станут другие, может быть, тоже обреченные смерти по постановлениям извергов и палачей революции, но кровавые насилия все равно не уничтожат того мира порядка, которому служил почивший.