Он тем брал людей, что был сам трепещущим человеком. 32 глава

Когда вскрыли завещание Столыпина, написанное задолго до покушения Бог-рова, в первых же строках его стояло: „Я хочу быть погребенным там, где меня убьют"» [45, с. 141-143].

ПОМИМО ВОСПОМИНАНИЙ Рейна есть масса других свидетельств, кото­рые открывают новые стороны человека, находящегося на смертном одре, но обеспоко­енного прежде всего государственной ношей, которую больше не в силах нести и кото­рую спешит передать в надежные руки. Хронику последних дней жизни героя мы также воспроизводим по вестям из газет и свидетельствам мемуаров.

Итак, 1 сентября агентства и газеты России взорвались неожиданной вестью, всколыхнувшей страну:

«...В городском театре Председатель Совета Министров Столыпин выстрелом из револьвера ранен. Злоумышленник задержан» [63, с. 6].

По дороге в лечебницу Столыпин стонал, жаловался на боль. В клинике врачи разрезали на нем жилет и рубашку, отвели руку, которой он крепко держал раненую грудь. Петр Аркадьевич думал, что скоро умрет, и попросил священника. После испове­ди он стойко переносил все мучения, обнаруживая, по впечатлениям бывалых врачей, редкое присутствие духа. Лежа на операционном столе, он справился о здоровье ранено­го музыканта и, узнав, что рана его не опасна, облегченно произнес: «Слава Богу».

Доктор Маковский вспоминал слова своего обреченного пациента: «„Как мне совестно, сколько хлопот и убытков я вам принес". Ни стонов, ни жалоб мы от него не слыхали. Иногда только он говорил: „Больно". Или: „Тоска меня одолевает"» [63, с. 51].

По свидетельству младшего брата, Петр Аркадьевич все время чувствовал, что умирает:

«Смерть незаметно подкрадывается ко мне» [63, с. 182].

Однако при этом он сохранял удивительное самообладание, терпеливо снося предсмертные муки. И только во сне прорывались его тяжкие стоны.

2 сентября утром П. А. Столыпин был в бодром состоянии, хотя приступы бо­ли усиливались. По прибытии В. Н. Коковцова он передает ему ключи от портфеля, про­сит разобрать в нем бумаги и доложить о самых срочных делах Государю «в этот же день в назначенное для него время, в 4 часа дня». Он также просит повидаться и поговорить наедине со своим заместителем генералом Курловым, но Коковцов убеждает его оста­вить эту затею*. По согласию пострадавшего, Коковцов отправляет телеграмму супруге Петра Аркадьевича — Ольге Борисовне Нейгардт в Колноберже.

В 12 часов в Михайловском соборе духовенство вместе со съехавшимися в Киев земскими представителями и петербургскими чиновниками отслужили молебен об исце­лении Петра Аркадьевича Столыпина. Примечательно, никто из царской семьи и свиты Николая II па молебствии не был.

Известие о злодействе, происшедшем на глазах у многих людей, участников торжеств, быстро распространилось по всей стране. Покушение на Столыпина затми­ло все остальные темы газет. Казалось, вся Россия жила слухами из «матери городов русских».

По слухам, во взбудораженном событием Киеве готовился еврейский погром, предотвратить который власти были не в силах, поскольку войска ушли на парад и манев­ры, а полиции и жандармов было катастрофически мало. По распоряжению фактически вступившего в должность главы правительства В. Н. Коковцова три казачьих полка были в спешном порядке вызваны обратно с маневров и, вступив в город, «заняли Подол и все части города, заселенные сплошь евреями» [21, с. 409], которые еще затемно стали готовиться

 

* По некоторым слухам, Курлов был замешан в финансовых авантюрах, о чем хорошо знал Столы­пин. Зная о расположении монарха к бравому генералу, ставшему против воли министра МВД его первым помощником, Столыпин готовил доклад Николаю II, располагая соответствующим досье. Сведения эти трудно проверить: после смерти Столыпина все обнаруженные документы были изъяты.

к бегству и осадили вокзал. Появление казаков быстро внесло успокоение в город, вскоре жизнь вошла в нормальную колею.

Примечателен небольшой инцидент, произошедший до начала молебна: один из собравшихся упрекнул В. Н. Коковцова за решительные действия, помешавшие «отве­тить на выстрел Богрова хорошеньким еврейским погромом» [21, с. 411]. Коковцов, от­ветив, что речь идет о мести «неповинным людям», после молебна принимает дополни­тельные меры: отправляет губернаторам «черты еврейской оседлости» телеграмму с тре­бованием «энергичных мер к предупреждению погромов» [21, с. 411] — вплоть до приме­нения оружия.

Государь в тот же день эту меру, как и срочный вызов в город казачьих полков, одобрил, а также утвердил все, что ему было предложено в последнем всеподданнейшем докладе от имени П. А. Столыпина. Невзирая на пессимистичное мнение Коковцова о шансах премьера на выздоровление, император выразил уверенность, что Столыпин «поправится, только не скоро, и Вам долго придется нести работу за него» [21, с. 412].

У постели пострадавшего собралось около 15 киевских врачей, которые пона­чалу были настроены оптимистично. Однако бюллетень о состоянии здоровья Столыпи­на от 2 сентября не внушает особых надежд:

«12 час. дня. Констатированы две огнестрельные раны — одна в правой полови­не груди, другая в кисти правой руки. Входное отверстие в груди находится в области 6-го межреберного промежутка, внутри от сосковой линии; выходного отверстия нет, пуля прощупывается сзади под 12-м ребром в расстоянии 3-х поперечных пальцев от линии ос­тистых отростков. Ранение в первые часы сопровождалось значительным упадком сил и сильными болями, которые Министр переносил стоически. Первая половина ночи про­ведена тревожно. К утру наступило улучшение. Температура 37, пульс 92.

Академик Рейн. Проф. Волкович. Проф. Малков. Проф. Яновский. Д-р Афа­насьев. Пр.-доц. Дитерихс» [63, с. 9].

3 сентября. Таким образом, утром в состоянии здоровья Столыпина наступает
«некоторое улучшение, температура 37,0, пульс 88, дыхание 24, сон удовлетворитель­
ный; боли и тошнота меньше. При настоящем течении болезни в оперативном вмеша­
тельстве надобности не встречаются.

Проф.: Рейн, Цейдлер, Волкович, Малков, Яновский, прив.-доц. Дитерихс, док­тор Афанасьев» [63, с. 12].

Следователь по особо важным делам Фененко подробно допрашивает Столыпи­на о моменте покушения на него Богровым.

Деверья П. А. Столыпина А. Б. Нейгардт и Д. Б. Нейгардт, принимая во внима­ние значение совершенного преступления, поднимают вопрос о необходимости поруче­ния следствия «какому-либо особому лицу и непременно сенатору», с чем соглашается и ми­нистр юстиции Щегловитов. Выбор падает на сенатора Трусевича, в недавнем прошлом директора Департамента полиции, тем более что уже прояснялась преступная халатность в действиях чинов Киевского охранного отделения, генерала Курлова и других лиц.

В тот же день приезжает О. Б. Нейгардт. Состояние больного ухудшается: он на­чинает бредить, терять сознание и стонать. По воспоминаниям близких в бреду он упо­минает имя своей раненой дочери Натальи. Клинику посещает Николай II, но супруга не пускает его к больному. Доктор Боткин уверяет, что положение не столь тяжело. Но при­ехавший по настоянию врачей профессор Цейдлер склоняется к худшему прогнозу. Он удаляет у Столыпина пулю.

4 сентября в состоянии здоровья Столыпина наблюдаются ухудшения, во вто­
рой половине дня температура понизилась, страдания усилились, стоны почти не преры­
вались, появилась страшная икота. «Явление воспаления брюшины продолжается.

Температура 36,6 гр., пульс 116—120, дыхание 28. Положение очень серьезное» [63, с. 13]. Но сознание держалось вплоть до самого утра.

5 сентября, утром, как писала старшая дочь Мария, «папа, был опять в полном сознании и, подозвав дежурившего при нем профессора, спросил его:

— Выживу ли я?

Профессор, в душе считавший положение безнадежным, стал все же уверять па­па, что опасности нет. Неискренность его ответа не ускользнула от моего отца, и он, взяв руку профессора, положил ее на свое сердце и сказал:

— Я смерти не боюсь, скажите мне сущую правду!

Профессор все же повторил свои слова. Тогда папа, откинул его руку и, возвы­сив голос, сказал:

— Как вам не грех: в последний день моей жизни говорить мне неправду?!

После этого сознание стало его снова покидать, слова его стали бессвязнее и от­носились они все к делам управления Россией, для которой он жил, с заботой о которой он умирал. Его слабеющие руки пытались чертить что-то на простыне. Ему дали каран­даш, но написать что-нибудь ясно он не мог. Пытались также разобрать смысл его слов. Присутствующий в это время в комнате чиновник особых поручений даже записывал все, что можно было разобрать, но ясно было повторено лишь несколько раз слово: Фин­ляндия.

К пяти часам папа, впал в окончательное забытье. До этого времени мама, в ха­лате сестры милосердия почти безотлучно бывшая при папа, не верила и не осознавала опасности его положения. В этот день один из профессоров пришел к ней и сказал:

— Вы знаете, что состояние Петра Аркадьевича очень серьезно?
Мама удивленно подняла на него глаза.

— Оно даже безнадежно,— прибавил профессор, отворачиваясь, чтобы скрыть
свои слезы. <...>

Пятого сентября вечером началась агония. После несвязных бредовых слов па­па вдруг ясно сказал:

— Зажгите электричество!

Через несколько минут после этого его не стало» [4, с. 216—217].

Россия еще не знала о смерти премьера: хотя, согласно телеграмме, поданной в Киеве в 1 ч. 30 мин. пополудни, сообщалось, что здоровье статс-секретаря Столыпина ухудшалось с каждой минутой: «Болезнь прогрессирует. Пульс, упавший на короткий срок, заработал снова с силой большей, чем показано в последнем бюллетене. Темпера­тура — 35,5°. Средства, применяемые врачами, не производят действия» [63, с. 14]. В 22 ч. 12 м. он скончался. Судебно-медицинское вскрытие установило, что П. А. Столыпин погиб от огнестрельной раны, нанесенной преступником. Пуля браунинга имела пере­крещивающиеся надрезы и действовала как разрывная.

У гроба с телом покойного был выставлен караул (фото 96).

Строка из газеты: «Петр Аркадьевич тихо скончался. В истории России на­чинается новая глава...»

УТРОМ 6 СЕНТЯБРЯ, возвратившись из Чернигова, Николай II приехал в клинику проститься с прахом П. А. Столыпина. Вдова покойного, сидевшая у его изго­ловья, поднялась навстречу Царю и произнесла фразу, ставшую знаменитой:

«Ваше Величество, Сусанины не перевелись еще на Руси» [21, с. 417].

По воспоминаниям дочери П. А.— Марии Бок (Столыпиной) Государь «прекло­нил колени перед телом своего верного слуги, долго молился, и присутствующие слыха­ли, как он много раз повторил слово: „Прости"» [4, с. 217—218].

Фото 96. Мученик-герой России во второй день кончины,

последовавшей в 10 часов 12 минут вечера 5 сентября 1911 г.

 

Была отслужена панихида, после чего Император вернулся в Николаевский дворец, затем тем же днем отправился поездом на отдых в Ливадию.

Сейчас же после смерти П. А. Столыпина по инициативе местных земцев и на­ционалистов из Государственной Думы с высочайшего соизволения Николая II начинает­ся всероссийский сбор пожертвований на постановку реформатору памятника в Киеве.

7 сентября. Покидая Киев, Николай II счел необходимым по возможности раз­
рядить напряженную обстановку своим рескриптом на имя генерал-губернатора Ф. Ф.
Трепова:

Высочайший Рескрипт.

«Федор Федорович! Оказанный Нам в дни Нашего пребывания в древнем стольном городе Киеве и других посещенных Нами местностях Юго-Западного края ра­душный прием всех слоев населения глубоко тронул Меня и Государыню Императрицу.

Наше светлое настроение омрачено злодейским покушением в Моем присутст­вии на верного слугу Моего, доблестного исполнителя своего долга, Председателя Сове­та Министров. Но доходящее до Нас со всех сторон выражение искреннего возмущения по поводу совершенного злодеяния убеждает Нас в том, что все благомыслящее населе­ние Киева, как и прочих посещенных Нами местностей, преисполненное одного жела­ния торжественно встретить своего Монарха, испытывает вместе с Нами чувства скорб­ного негодования.

В памяти Нашей неизгладимо сохранится навсегда выраженная Нам любовь к
Родине и Престолу населения города Киева и представителей края: дворянства, земства
и крестьянства.

Представлявшаяся Мне депутация от шести Западных губерний, в коих ныне введено земское положение, убеждает Меня в том, что все слои населения приложат, со­гласно указаниям Моим, силы и знания свои на пользу края и Нашей дорогой России.

Поручаю вам объявить всему населению Юго-Западного края и города Киева Мою и Государыни Императрицы искреннюю благодарность за оказанный Нам горячий прием» [56, с. 74].

КАК БЫЛО УПОМЯНУТО выше, по свидетельству академика Г. Е. Рейна, во вскрытом завещании Столыпина, написанном им задолго до смерти, в первых строках было сказано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют...» По одной из версий он выразил это пожелание устно: «Похоронить меня, Оля, в Киеве — в этом городе хорошо лежать...»* Из других литературных источников известно, что «перед смертью Петр Ар­кадьевич высказал свою волю быть похороненным в Киеве, следуя всегдашнему желанию быть погребенным там, где настигнет смерть. По воле Государя Императора, место веч­ного успокоения избрано в Киево-Печерской лавре, подле исторических могил Кочубея и Искры» [8,ч. III, с. 10].

8 сентября (по иным данным 7 сентября.— Г. С.) в соответствии с волей покой­ного и монарха в сопровождении многочисленной толпы русских людей тело П. А. Сто­лыпина было доставлено в Киево-Печерскую лавру. Проводы премьер-министра России вылились в траурное шествие, собравшее массу народа: помимо киевлян проститься со стойким защитником национальных интересов прибыли различные депутации (фото 97-100).

9 сентября 1911 года Столыпин был похоронен у Трапезной церкви возле моги­лы Искры и Кочубея. В храме, где отпевали П. А. Столыпина, оказалось около трехсот венков, трапезная церковь была полна: Великие князья и княгини со свитами, правитель­ство, представители армии, флота и гражданских ведомств, многие члены Государствен­ного Совета и Государственной Думы, простые крестьяне ближайших деревень и бого­мольцы. Киевский генерал-губернатор Трепов по повелению государя представлял его особу. Старшие чины МВД и чины Государственной канцелярии несли дежурство у гро­ба. Народ заполонил двор лавры, доступ в которую вскоре были вынуждены ограничить

фото 101, 102).

На заупокойной литургии, совершенной высшим киевским духовенством, и пе-оед погребением замечательные слова о покойном, принесшем себя в жертву интересам России, были сказаны протоиереем Прозоровым, преосвященным Евлогием, другими священниками, а также гражданскими лицами.

В прочувственном слове преосвященного Евлогия, епископа Холмского, справедливо отмечалось, что великий покойник хотя понимал и признавал начала веротерпимости, но на первое место он как верный сын Православной Церкви ста­вил ее интересы. И в ряду реформ стоял созыв Поместного Собора — для оживления и укрепления жизни Русской Православной Церкви. В заключение владыка также сказал:

«Глубоко проникая в сущность русской жизни, он не мог не видеть того огром­ного значения, какое имело Православие в русском быте и русской истории. И вот этот проникновенный государственный подход к вопросу родной русской церкви без излише­ства и неискренней черты ханжества — дорисовывает прекрасный облик великого рус­ского государственного деятеля и кристаллически чистого человека, Петра Аркадьевича Столыпина... Прими, дорогой покойник, земной благодарный поклон и от того уголка

 

*«Петр Столыпин». К/ф. Т/о «Нерв», 1991.

 

 

Фото 97. Перенесение гроба с телом почившего мученика-героя из частной хирургической больницы

Фото 98. Траурная процессия в Киево-Печерскую лавру,

мимо памятника герою Богдану Хмельницкому, 7 сентября 1911 г.

 

 

Фото 99. Траурная процессия в приближении к Киево-Печерской лавре,

7 сентября 1911 г.

 

 

Фото 100. Венки, присланные в количестве…

 

Фото 101. Погребение у Трапезной церкви в Киево-Печерской лавре.

10 сентября 1911 г.

Фото 102. Могильный временный холм над местом вечного упокоения

мученика-героя у северной стены Трапезной церкви Киево-Печерской лавры,

вблизи могилы народных героев Кочубея и Искры

русской земли, которая называется Холмской Русью. Мало кто ее знает, мало кто ее по­нимает, а еще меньше тех, кто ей сострадал и помогал. Но ты своим глубоким умом мог понять ее глубокую долю; ты своим широким „щирым" сердцем объял ее скорби и нужды; ты своею доброю мощною рукою поддержал и зажег в потемках светлый луч надежды на лучшее будущее. И она,— бедная, убогая, сермяжная,— послала сказать тебе великое спа­сибо; поклониться твоему подвигу, твоим страданиям, твоему израненному телу и горячо помолиться о твоей душе» [32, с. 124—125].

НА ПОГРЕБЕНИИ главы правительства П. А. Столыпина, разумеется, обрати­ли внимание на отсутствие самого Николая II и большинства членов императорской фа­милии, что вызвало самые различные слухи и толки. Не вдаваясь в оценку этого обстоя­тельства, считаем уместным привести переписку монарха со своей матерью вдовствую­щей Императрицей Александрой Федоровной:

«10 сентября 1911 г. Севастополь

Милая, дорогая мама.

Наконец нахожу время написать тебе о нашем путешествии, которое было на­полнено самыми разнообразными впечатлениями, и радостными и грустными...

...Я порядочно уставал, но все шло так хорошо, так гладко, подъем духа поддер­живал бодрость, как 1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпи­на. Ольга и Татьяна были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время вто­рого антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, по­хожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.

Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, не­сколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно по­вернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой.

Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помо­гали ему.

Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Сто­лыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публи­ки и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить, с какими чувствами!

Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся. Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали.

Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На следующий день, 2 сентября, был великолепный парад войскам на месте окончания маневров — в 50 верстах от Киева, а вечером я уехал в гор. Овруч, на восстановление древнего собора св. Василия XII века.

Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел жену, которая меня к нему не пустила. 4 сентября поехал в 1-го Киевскую гимна­зию — она праздновала свой 100-летний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-истори­ческий и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе „Головачев" в Чернигов. В реке было мало воды, ночью сидели на мели минут 10 и вследствие всего этого пришли в Чернигов

на полтора часа позже. Это небольшой город, но так же красиво расположенный, как Киев. В нем два очень древних собора. Сделал смотр пехотному полку и 2000 потеш­ных, был в Дворянском собрании, осмотрел музей и обошел крестьян всей губернии. По­спел на пароход к заходу солнца и поплыл вниз по течению.

6 сентября в 9 час. утра вернулся в Киев. Тут, на пристани, узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать; братья ее и Веселкина находились при ней. В 11 час. мы вместе, т. е. Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда 7 сен­тября к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на ях­ту!» [127, с. 123-125]

ИЗ МНОЖЕСТВА ОТКЛИКОВ самых разных людей на смерть Столыпина стоит привести одно характерное: оно как бы вмещает в себя ощущения тех, кто знал его относительно хорошо, кто, при всех расхождениях, противоречиях и даже конфликтах, делал с ним общее дело: в силу отпущенных средств и способностей пытался также обра­зумить Россию, усмирить русский народ и направить его на созидательный путь. Опаль­ный редактор «первостепенной политической газеты» — «Московских ведомостей» Лев Тихомиров запишет 5 сентября слова, которые подводят черту отношениям двух неорди­нарных людей:

«Я чувствую себя разбитым, усталым, в какой-то внутренней апатии с наружной оживленностью. Я его очень любил. Он — один из лучших людей, каких я знал. И безус­ловно — самый блестящий, какой-то нравственно изящный в каждом поступке. Я посто­янно ссорился с ним, и никогда не разрывал. Я его не только любил, но глубоко уважал. И чувствую какую-то отраду от сознания, что и он меня уважал, верил моей искренности. Последнее свидание, когда мы так жестоко спорили, он все-таки сказал: „Я знаю, что, ког­да я паду, вы ко мне придете еще охотнее"...

Он был лучше, чище, благороднее всех своих соперников: нельзя даже и сравнивать (Г. С).

У него в политике, по-моему, много ошибок — коренных. Особенно печальна его церковная политика. Но в общем теперь, когда его уже безвозвратно нет, перед Рос­сией открывается какая-то черная тьма неизвестности и, вероятно, жестоких бедствий... Не справится, вероятно, никто с положением.

Туман неизвестности застлал и мой путь. Столыпин был единственный чело­век, который меня бы поддержал. Теперь меня ждет несомненное крушение. Если я вы­скочу из пучины с возможностью пропитания в семье, то буду обязан этим ему...» [105, с. 190-191]

Смерть Столыпина примиряла многих из его недавних противников и слева, и справа, с которыми в связи с описанными выше событиями решительный и непреклон­ный премьер был в натянутых отношениях.

В этом смысле весьма показательно «Слово в день погребения П. А. Столыпи­на» видного деятеля монархических организаций, председателя московского «Союза русского народа», издателя газеты «Русская земля», протоиерея И. И. Восторгова, речь которого и сейчас воспринимается удивительно современной:

«Умер смертью мученика П. А. Столыпин. Сегодня совершается его погребе­ние. Личность его так ярка, деятельность столь многообразна, историческая роль так ве­лика, смерть так неожиданна, удар для Царя и Родины столь тяжек,— что делать ему оцен­ку теперь, в первые дни после смерти, в первых заупокойных молениях, не только преж­девременно, но прямо невозможно...

Нам хотелось бы в настоящий день, когда опускают в могилу бездыханное тело благородного слуги Царя и России, не останавливаясь пока на личности безвременно по­чившего, посмотреть глубже на совершившееся событие и вскрыть общее его значение.

А значение это, в смысле выясняющихся опасностей в будущем, действительно таково, что вызывает на тяжкое раздумье, и если они не видятся и не сознаются, то тем, следовательно, тяжелее наше положение и тем страшнее угрожающие нам опасности.

В лице убитого П. А. Столыпина и его убийцы как бы сошлись и определились два взаимно исключающих себя мира, два миросозерцания, два рода и направления дея­тельности.

В лице убитого первого сановника государства представлен мир так называемый старый,— старый не в смысле застоя и неподвижности, омертвения и заскорузлости, но в смысле и в отношении вечных, нестареющих, и потому всегда юных и жизнеспособных начал и принципов жизни. Этот мир есть мир порядка; порядок же стоит прежде всего на вековечных и неизменных началах религии, как Богосознания, Богообщения и Богоправ-ления; на основах нравственности, как неизменного религиозно-этического устоя и опре­делителя жизни, и отсюда уже — на началах правды, долга, права, повиновения, обще­ственной организации, на почве взаимных уступок по духу любви и сознания долга, и в конце концов, в завершении процесса внешнего строительства жизни,— на почве государ­ственности, как средства к служению Царству Божьему. Бесконечно развитие этих начал, и их никогда не изжить человечеству, ибо бесконечен сам идеал его религиозно-нравст­венного развития: „Будьте совершенны, якоже Отец наш Небесный совершенен есть..."

А в лице убийцы, этого почти мальчика, неуравновешенного, служившего то од­ним, то другим, то государству, то революции, мы видим другой, противоположный мир. Исчадья этого мира называют его новым, но он не нов, он старее мира: он представлен нам в образе сатаны, некогда восставшего на Бога и доныне злобствующего в борьбе, по-видимому, часто успешной, но на самом деле бессильной и бесплодной.

Этот мир не знает Бога; этот мир не знает вечных устоев нравственности и со­знания долга; этот мир есть царство откровенного эгоизма. Не важно, как он называет­ся: либерализм, прогрессивность или социализм того и другого вида. Нужно смотреть на его основные принципы, на те начала, которыми он живет, и на тот конец, к которому он неизбежно приходит. Конец же тот есть хаос, беспорядок и анархия. Социализм, ны­нешний идол передовых людей, точно так же вырождается неизбежно в анархизм, хотя по воззрениям на личность человека они противоположны. В психологии греха одна крайность нередко переходит в другую, потому что общее их начало — грех и богоборче­ство, эгоизм и гордыня — одно и то же. То обстоятельство, что убийца почившего мини­стра был социалист-революционер, не колеблет нашей точки зрения. Наоборот, то об­стоятельство, что он принадлежал к какой-то автономной организации революционного социализма, указывает на анархическое в самом социализме разложение и той сатанин­ской дисциплины, которой доселе отличались социалистические революционные орга­низации.

Не забудьте, что в числе таких теоретиков анархизма занимают видное место русские, Бакунин и Кропоткин, а религиозное, самое страшное оправдание анархизму дал русский граф Л. Толстой.

Пред нами, видите — два мира. Может ли быть между ними хоть что-либо об­щее? Возможен ли хоть какой-либо союз, мыслимо ли хоть какое соглашение? Они про­тивостоят один другому, как огонь и вода, они взаимно исключают друг друга. Мир анар­хизма растет, движется, будет иметь, иногда, как диавол, временный успех, иногда, как в наши дни и над бездыханным телом П. А. Столыпина, будет иметь и победу. Но это есть видимое и непрочное торжество зла: зло все-таки в конце концов погибнет.

Не ясно ли, как ошибаются те, которые надеются путем уступок и позорного подчинения этому „новому" миру достигнуть умиротворения жизни общественной и го­сударственной? Не ясно ли, что с этим вражеским станом зла и насилия возможна толь­ко борьба на жизнь и смерть, борьба беспощадная и непримиримая? Не ясно ли, что со­чувствующие тем направлениям мысли и жизни, из которых с неумолимой последова­тельностью вытекают в конце концов анархические учения и действия, и сами, в сущно­сти, являются слугами анархии и зла, хотя бы они делали это, по их словам и намерени­ям, из-за сохранения порядка и добра? А таковы все виды либерализма и прогрессивно­сти, начиная от самых мирных непротивленцев и до последователей либерального ради­кализма.

Такие преступления, как убийство П. А. Столыпина, яснее пред нами ставят ро­ковое соотношение двух мировоззрений, заставляют вдумываться в них и определять к ним свое отношение.

Поминая заупокойного молитвою безвременно погибшего славной смертью му­ченика Петра Аркадьевича Столыпина, будем помнить и то, за что он боролся, что он от­стаивал, чему отдал труд жизни и богатые дарования своего духа. Он показал нам пример твердости в защите вековечных устоев жизни в Боге, осознании его закона и нравствен­ного долга. Умирая с крестным знамением, ограждающим Царя, с заявлением, что он ра­достно отдает за Царя и Россию свою жизнь, с молитвой, благословениями горячо люби­мой жене и семье, в общении с Церковью и со Христом во Святых Тайнах, он явился не побежденным, а победителем, ибо умер, как жил, верный своим убеждениям. На его ме­сто станут другие, может быть, тоже обреченные смерти по постановлениям извергов и палачей революции, но кровавые насилия все равно не уничтожат того мира порядка, ко­торому служил почивший.