совершить покушение на жизнь председателя совета министров Столыпина и министра народного просвещения Кассо, причем на вопрос его, Аленского, почему не имеется в виду посягательства на особу Государя Императора, Николай Яковлевич ответил, что этого сделать нельзя из боязни вызвать еврейский погром. О том, что Богров накануне означенного дня был допущен на торжество, происходившее в саду киевского купеческого собрания, подполковник Кулябко мне не докладывал (! — Г. С), а упомянул лишь, насколько я теперь припоминаю, что, по словам Аленского, последнему было поручено Николаем Яковлевичем быть на гулянье в саду купеческого собрания с целью „проследки" министров, причем Аленский сказал последнему, что он исполнил это поручение, но не мог приблизиться к министрам Столыпину и Кассо по случаю тесноты. При этом поясняю, что разговор по поводу посещения Аленским купеческого сада возник вследствие предложенного мною подполковнику Кулябку вопроса о том, каким образом Аленский объяснил Николаю Яковлевичу свое отсутствие из квартиры в столь поздний час, на что Кулябко и ответил мне, что Аленский сказал Николаю Яковлевичу, что он в это время был в купеческом саду. Кулябко также доложил мне, что, по его распоряжению, дом, в котором проживал Аленский, обставлен наблюдением пеших и конных филеров под начальством заведывающего наружным наблюдением Демидюка. Доклад в такой форме не возбуждал во мне никакого сомнения, что наблюдение было установлено и за самим Аленским, проверку же заявления Аленского путем посылки агентов в его квартиру я считал недопустимой из опасения возбудить подозрение находившегося там злоумышленника и лишиться единственной возможности разработать прибывшую группу террористов. При утреннем докладе мне подполковником Кулябком обстоятельств, о коих упомянуто в предыдущем моем показании, полковник Спиридович, как мне помнится, не присутствовал, так как в то время, когда этот доклад имел место, он находился на маневрах; Веригин же был при этом докладе, так как он доложил мне о прибытии Кулябка и по окончании доклада мною было дано ему распоряжение отправиться к министру народного просвещения Кассо, чтобы предупредить его о полученных сведениях и просить не выезжать из дома иначе, как на моторе, который, по моему распоряжению, будет ему предоставлен с чинами охраны. После ухода подполковника Кулябка я по телефону сообщил статс-секретарю Столыпину, что имею надобность сделать ему серьезный доклад и прошу его не выезжать из дому до моего прибытия. Приехав к министру Столыпину, я сделал ему доклад и просил его не выезжать иначе, как на моторе, который будет ему прислан по моему распоряжению. Министр неохотно согласился на это и, видимо, не придавая особого значения полученным сведениям, приступил к выслушанию моего доклада, который ранее был назначен на этот день по разным другим делам, причем подписал заготовленные всеподданнейшие доклады о вознаграждении лиц, командированных на торжества, и в заключение разговора со мною высказал, по поводу доложенных сведений о злоумышленниках, что все это не серьезно и что далее если бы была найдена бомба, он не поверил бы этому. При выходе в вестибюль генерал-губернаторского дома я встретился с директором общих дел министерства народного просвещения камергером Вестманом, который был прислан министром Л. А. Кассо для переговоров со мною по поводу мер охраны. Я передал камергеру Вестману вкратце о содержании полученных мною сведений и просил, чтобы министр или совсем не выезжал в этот день, или же в крайнем случае выезжал на предоставленном ему моторе. Вместе с тем, узнав от камергера Вестмана, что министр ежедневно вынужден выезжать в рестораны для завтрака и обеда, я просил устроиться в этот день с обедом дома, добавив, что за пребывание министра в самом театре я совершенно спокоен, в виду установленного для публики контроля. Из генерал-губернаторского дома я вернулся домой в гостиницу приблизительно около полудня. Тотчас по прибытии моем ко мне явился Веригин и доложил, что Аленский
сейчас был в гостинице, в номере его, Веригина, где сообщил, что Нина Александровна в условленное время не пришла на свидание с Николаем Яковлевичем и дала знать по телефону, что вся группа прибывших злоумышленников должна встретиться около восьми часов вечера на Бибиковском бульваре. Я заметил Веригину, что очень недоволен тем, что он вмешивается не в свое дело, принимая у себя в номере секретных сотрудников. Он объяснил это случайностью, сказав, что Аленский предполагал для свидания с Кулябком пройти в номер Спиридовича, но не мог туда попасть, так как этот номер был заперт. В это время ко мне пришел Кулябко и стал докладывать то же самое, что вкратце было мне уже доложено Веригиным. Во время его доклада, в точности, когда именно, припомнить не могу, но до завтрака, приехал Спиридович. По окончании доклада подполковника Ку-лябка, я приступил к обсуждению мер, которые касались главным образом свидания на Бибиковском бульваре. У меня возникла мысль, что злоумышленники могут скрывать многое в своих планах от Аленского и в последнюю минуту на Бибиковском бульваре, близко отстоящем от линии проезда в театр, поставить Аленского в необходимость пойти с ними на линию проезда и принять участие в совершении террористического акта, хотя бы в качестве свидетеля, дабы он в это время не мог им изменить; и я высказал это подполковнику Кулябку. Последний доложил мне, что в этом случае Аленский должен предупредить имеющих быть командированными на Бибиковский бульвар охрану, закурив папиросу. Я приказал в этом случае арестовать всю группу,— не стесняясь провалить Аленского. Независимо от сего, я спросил Кулябка, каким образом Аленский в течение времени до восьми часов вечера может дать ему знать в том случае, если поступят какие-либо новые сведения. Кулябко доложил мне, что Аленский должен выйти на балкон своей квартиры и уронить бумажку, а стоящий во главе наблюдения Демидюк сообщит об этом ему, Кулябку, и он пошлет в квартиру Аленского одного из агентов охранного отделения, переодетого посыльным с запиской от имени певицы Регины. В ответе своем на эту записку Аленский имел сообщить новые сведения. Такой план доказывал мне, что Аленский не боялся посещения его квартиры агентами охранного отделения. Затем я, при участии Спиридовича, выработал ряд мер охраны для обеспечения благополучного следования в этот день высоких гостей, обо всем я тотчас сообщил статс-секретарю Столыпину по особому телефону и присовокупил, что сейчас выезжаю и на ипподроме доложу обо всем подробно. По окончании маневров я доложил генерал-адъютанту Дедюлину все подробности сделанных мне подполковником Кулябком докладов и моих распоряжений, а затем поехал на ипподром, где сделал такой же доклад статс-секретарю Столыпину в присутствии министра народного просвещения Кассо. Доклад этот составлял буквальную передачу того, что я ныне показал. Здесь же на ипподроме на мой вопрос, нет ли чего нового, подполковник Кулябко ответил отрицательно. После встречи на ипподроме я не видел подполковника Кулябка до первого антракта во время театрального спектакля. С ипподрома в сопровождении подполковника Спиридовича я приехал в „Европейскую гостиницу", где пробыл очень недолго, и со Спиридович ем объехал весь наряд по пути в театр, а затем, подъехав к театру, остановился около подъезда к генерал-губернаторской ложе, приказав находившемуся тут же полицейскому офицеру, чтобы мотор, в котором приедет в театр статс-секретарь Столыпин, был направлен к боковому подъезду, находившемуся около генерал-губернаторского. Поручения подполковнику Кулябку озаботиться выбором подъезда для статс-секретаря Столыпина я не давал, и распоряжения по этому предмету не входили в круг его обязанностей. Сделав указанные распоряжения, я вернулся в театр. При входе в подъезд театра, я через боковой подъезд вошел в зрительный зал и, проходя мимо статс-секретаря Столыпина, находившегося в первом ряду партера около самого прохода, был остановлен им, причем он мне сказал, что Кулябко только что доложил ему, что свидание террористов на Бибиковском бульваре не
состоялось. При этом он поручил мне разобраться в этих сведениях во время антракта. В течение первого действия я разговаривал с генерал-адъютантом Дедюлиным и флаг-капитаном Ниловым по поводу не состоявшегося свидания на бульваре, и мы, взволнованные, обсуждали, что дальше предпринять, причем о присутствии Богрова в театре я не обмолвился ни одним словом, так как об этом обстоятельстве совершенно не знал. В начале антракта я подошел к Петру Аркадьевичу Столыпину с целью получить от него более подробные сведения о содержании доклада подполковника Кулябка, причем статс-секретарь Столыпин сказал, что он больше ничего не знает, и повторил приказание переговорить с Кулябком. Выйдя затем в коридор, я встретил там последнего и спросил его о положении дел. Кулябка мне доложил, что предложенное свидание террористов не состоялось, так как Николаю Яковлевичу было по телефону сообщено террористами, что оно не произойдет, и что ими найдена более удобная квартира, где они встретятся около одиннадцати часов вечера. Эти сведения, по словам Кулябка, были им получены от Аленского, приехавшего к нему в театр, после чего он, Кулябко, послал его домой, опасаясь возможности тайного ухода Николая Яковлевича из квартиры. Я заметил Кулябку, что такие отлучки Аленского из квартиры недопустимы, так как они могут возбудить подозрение Николая Яковлевича и иметь последствием тайный уход его. Этим разговор мой с подполковником Кулябком окончился. Заметив тут же в коридоре стоявшего около меня статского советника Веригина, я сделал распоряжение установить немедленно чрез инспектора почт и телеграфов Довяковского наблюдение за телефоном Аленского, приказание это было обращено к стоявшим около меня Веригину и Кулябку. Находился ли во время означенного разговора здесь же в коридоре полковник Спиридович, я сказать не могу, но в разговоре он участия не принимал, и, насколько я припоминаю, при выходе моем из зрительного зала я видел Спиридовича в самом зале, в проходе. Во время второго действия я не отлучался из зала и полученные в антракте от подполковника Кулябка сведения обсуждал с генералом-адъютантом Дедюлиным. В начале второго антракта статс-секретарь Столыпин вновь поручил мне переговорить с подполковником Кулябком. Я вышел в коридор и кому-то из встретившихся мне жандармских офицеров приказал пригласить Кулябка, который вскоре явился ко мне, показалось, из вестибюля. На мой вопрос, есть ли что-нибудь новое, он мне сказал, что изменений не произошло, что Николай Яковлевич дома и что эти сведения сообщил Аленский, только что опять приезжавший к нему в театр. Где именно сообщил Аленский указанные сведения Кулябку, последний мне не объяснил, и об этом я его не спрашивал, так как понял, что Кулябко мог с ним иметь разговор на подъезде, в вестибюле или ином помещении театра, но не в зрительном зале. На слова Кулябка я снова указал ему, что такие отлучки Аленского невозможны, на что Кулябко доложил мне, что возвращение Аленского домой не могло возбудить подозрения, так как Аленский не входил в квартиру, а послал швейцара взять перчатки. О каких перчатках была речь, о белых или иных, я не знаю и Кулябко об этом не говорил, дополнив лишь, что он приказал Аленскому вернуться домой и никуда не отлучаться, каковое приказание Аленский исполнил, и что он, Кулябко, по окончании спектакля намерен сам отправиться в наружное наблюдение. Во время этого доклада в театральном зале раздался сухой треск и, по крикам и волнению публики поняв, что там что-то случилось, я устремился в зал. Описанный разговор с подполковником Кулябком происходил в коридоре около телефонного помещения, но в самое помещение это я с Кулябком не входил. Я не помню, чтобы в течение первого или второго антрактов до выстрелов в зале я вел какие-либо разговоры с полковником Спиридовичем; по крайней мере, в моей памяти не сохранилось воспоминания, чтобы я говорил с ним о чем-либо серьезном. Проникнуть в самый зал из коридора во время происшедшего смятения я не мог, так как в проходе между креслами в зале публика била задержанного злоумышленника, и собралась
большая толпа. Тогда я повернулся назад, рассчитывая попасть в зрительный зал чрез другой вход и тут же в коридоре увидел полковника Спиридовича, который, будучи страшно взволнован, сказал мне: „Ваше превосходительство, это Аленский". У меня сорвался вопрос: „Каким образом он здесь находится?" на что Спиридович ответил мне какою-то фразою, смысл которой был тот, что он сам не может дать ответа. В это же время в коридоре со стороны вестибюля показался подполковник Кулябко, который, не замечая меня и не отвечая на обращенный мною к нему вопрос, прошел в вестибюль бокового подъезда, находившегося против входа в театральный зал. Я бросился за ним в вестибюль, где Кулябко, хватаясь за голову и кобуру револьвера, облокотясь к стене, бормотал фразы: „Я виноват, мне остается только застрелиться..." Я прикрикнул на него, говоря, что теперь не время думать об этом, и выйдя, когда он очнулся, вместе с ним на площадь, приступил к отдаче распоряжений об очищении от публики всего пути во дворец и о перевезении раненого статс-секретаря Столыпина в больницу. Как в самом театре, так и по возвращении в гостиницу, несмотря на мои вопросы, подполковник Кулябко не дал сколько-нибудь понятного объяснения, каким образом он мог допустить Ален-ского-Богрова в театр (Г. С), продолжая повторять, что он один виноват. Я приказал ему составить и подать мне подробный рапорт о том, как все произошло, но он во все последующее время медлил исполнить мое приказание и лишь в момент отъезда моего из Киева представил мне копию донесения, посланного им в департамент полиции, даже не подписав оной. О необходимости допроса Богрова в охранном отделении Кулябко заявил мне, кажется, в тот самый вечер, когда случилась катастрофа, и я согласился на это, поставив отправление Богрова в охранное отделение лишь в зависимость от прокурорского надзора. Мысль о необходимости разговора Кулябка с Богровым разделил и статс-секретарь Коковцов, которому мною было о ней доложено на следующий день. В этот день или в один из последующих, во время разговора с Веригиным и Спиридовичем, когда зашла речь о посещении Богровым сада купеческого собрания, я высказал по этому поводу, что подполковник Кулябко докладывал мне в таком виде, будто Богров в действительности там не был, а лишь сказал Николаю Яковлевичу о посещении сада, на что Ве-ригин заметил, что он такого доклада не помнит...
После учиненного 1-го сентября 1911 года Аленским-Богровым покушения на статс-секретаря Столыпина я, опасаясь возможности какого-либо нового покушения, в ту же ночь приказал подполковнику Кулябку ликвидировать связи Богрова. На следующий день Кулябко доложил мне, что приказание это исполнено, но никаких подробностей не упоминал и о происшедших при исполнении этого приказания каких-либо недоразумениях мне не докладывал. Сам же я, будучи занят принятием мер по охране и поддержанию порядка, в подробности исполнения данного мною распоряжения не входил и 3-го сентября, разделяя соображения, изложенные мне прокурором палаты, возложил обязанности розыска по делу Богрова на начальника губернского жандармского управления полковника Шределя. Статс-секретаря Столыпина после доставления его в больницу ночью 1-го сентября я более не видел и, хотя рано утром на следующий день, вследствие переданного мне по телефону приказания Петра Аркадьевича прибыть в больницу для свидания с ним, я явился туда, но не был допущен к нему врачами, которые выразили опасение, что это свидание могло взволновать больного. После этого статс-секретарь Столыпин меня требовал к себе еще два раза, но свидание с ним не состоялось, вследствие распоряжения статс-секретаря Коковцова. С деятельностью подполковника Кулябка я впервые познакомился в декабре месяце 1906 года, когда я временно управлял Киевской губернией. У подполковника Кулябка, была тогда сильная агентура, и деятельность его я признавал очень успешной, причем по приезде моем в Киев генерал-губернатор Сухомлинов в разговоре со мною также дал мне о Кулябке очень хороший отзыв. После этого,
исполняя обязанности вице-директора департамента полиции и ведая дела по политическому розыску, я не имел данных, которые могли бы изменить хорошее мнение о службе Кулябка, и последний в январе 1907 года был назначен, помимо всякого с моей стороны участия, начальником киевского районного охранного управления, в числе немногих выдающихся начальников охранных отделений. Затем, в период времени состояния моего в должности начальника главного тюремного управления с ноября 1907 г. и по 1-ое января 1909 г., я никакого отношения к политическому розыску не имел, а потому о деятельности Кулябка не был осведомлен. Впоследствии, когда я уже занимал должность товарища министра, мне иногда докладывали в департамент о недочетах, замеченных в киевском охранном отделении, причем недочеты эти касались по преимуществу канцелярского делопроизводства и состояли по большей части в замедлении ответов на вопросы департамента. Вместе с тем, озабоченный шатким положением агентуры в охранных отделениях, в том числе в киевском, с целью изыскать средства для лучшей ее постановки я поручил генералу Герасимову ознакомиться с положением агентуры в некоторых охранных отделениях. По возвращении в Петербург генерал Герасимов подтвердил уже известное мне положение о слабости агентуры в осмотренных им отделениях, кроме саратовского, причем положение дела в киевском отделении не отличалось от других. Затем, когда в конце 1910 года мне было доложено департаментом, что в революционной прессе появились заметки об успешной работе социал-демократов, между тем, как по этому предмету не поступало сведений от начальника местного охранного отделения, я распорядился вызвать подполковника Кулябка в Петербург и лично с чинами департамента обсудил положение розыска в киевском отделении, дав подполковнику Кулябку соответствующие указания. Я ограничился такою мерою, так как вынес убеждение, что ничего выдающегося в данном случае не обнаружено. От генерал-губернатора Трепова я никогда не получал каких-либо заявлений о несоответствии Кулябка занимаемой им должности. Во время августовских торжеств в Киеве подполковник Кулябко относительно переобременения работою его или состоящих при нем офицеров мне не докладывал; заведы-вание же народною охраною было возложено мною на Кулябка по соглашению с генерал-адъютантом Треповым, в виду того, что Кулябко успешно заведывал этою охраною в 1909 году. Статского советника Веригина я брал с собою во время поездок исключительно для исполнения моих поручений, самостоятельных функций у Веригина, как исполняющего обязанности вице-директора департамента полиции, не было, тем более таких функций у него не было по части розыска, так как, даже неся свои прямые обязанности в Петербурге, он никакого отношения к политическому розыску не имел; в заседаниях, на которых присутствовал Веригин, никаких голосований не происходило, и заседания эти только имели совещательный характер, причем я допускал Веригина высказывать свои мнения по отдельным вопросам так же, как это я делал и в отношении всех других присутствовавших по моему приглашению. Что же касается поручений, которые мною возлагались в отдельных случаях на Веригина, то таковые были весьма разнообразны: так, мне случалось поручать ему составлять записки о намеченных мероприятиях, проверять исполнение своих обязанностей разными должностными лицами, проверять наряды и т. п. Никаких поручений по политическому розыску я Веригину не давал, так как считал его некомпетентным в этой области. В Чернигов он был командирован мною для доставления составленных на месте списков о неблагонадежных лицах в виду того, что сам я, будучи болен, не имел возможности поехать в Чернигов и находил более удобным, чтобы заведывающий розыском офицер передал все дополнительные к спискам сведения Веригину вместо того, чтобы писать длинное донесение. Все же меры, которые необходимо было принять в отношении неблагонадежных лиц, были сделаны мною лично. Равным образом, имевшие место в 1909 году и 1910 гг. командировки Веригина за границу
не соединялись с обязанностями по политическому розыску, так как меры охраны принимались местными властями, и Веригин должен был служить лишь посредником между этими властями, с одной стороны и мною и департаментом полиции — с другой» [75, с. 201-206, 209-212].
У НАШИХ СОВРЕМЕННИКОВ есть также возможность познакомиться с воспоминаниями бывшего корпусного генерала П. Г. Курлова — человека, работавшего под непосредственным началом П. А. Столыпина, как было упомянуто выше, против воли последнего. Впрочем, в его мемуарах («Конец русского царизма»), изданных в 1923 году в России и переизданных под новым названием («Гибель императорской России») в 1991 году, о каких-то расхожданиях с шефом, по сути, не сказано ни слова. Обстоятельно повествуя о своем служебном пути, о карьере и уделяя немало внимания своим отношениям со Столыпиным, он представляет их исключительно ясными, дружелюбными, словно пытаясь тем самым окончательно скинуть груз предъявленных после смерти последнего обвинений:
«<...> На пост министра внутренних дел был назначен П. А. Столыпин, которого я до того времени совершенно не знал и даже нигде не видел. В Нижнем Новгороде открылась вакансия губернатора, но, несмотря на категорическое обещание, сделанное мне П. Н. Дурново, в этот город состоялось назначение другого лица. Я счел такое невнимание к себе нового министра оскорбительным и подал прошение об увольнении меня от должности минского губернатора, ходатайствуя одновременно о разрешении, до воспоследовавшего приказа, уехать в отпуск. Уйти совсем в отставку я не мог, так как носил звание камергера двора Его Императорского величества» [29, с. 69].
Однако некоторое время спустя, после непродолжительного пребывания в должности начальника главного тюремного управления, Курлов назначается помощником министра внутренних дел, максимально приближается к Столыпину. Любопытно признание самого Курлова в том, что его шеф, взволнованный нападками в Думе депутата Пергамента, в критический момент принимает на себя роль, предназначенную генералу: «со свойственной ему прямотой выступает сам с подробными объяснениями» [29, с. 105].
Нелепо рассчитывать на то, что в мемуарах Курлова мы обнаружим ответ на загадку убийства Столыпина. Наоборот: опытный военный чиновник по прошествии лет имел возможность взвесить каждое слово и правдоподобно изложить выгодную версию давно минувших событий. Но некоторые детали воспоминаний остановят внимание тех, кто знает об истории отношений Столыпина и Курлова. Например, последний пишет, что его назначение помощником главы МВД, в противовес всем слухам, было воспринято Столыпиным исключительно положительно. Ни словом нигде не было упомянуто о каких-то трениях и расхождениях, возникших в их отношениях на протяжении службы, предельно скромна тема растрат, о которых говорилось и писалось достаточно: о вольной манипуляции Курловым денежными средствами упоминалось даже в докладе Трусе-вича. Но этот крайне важный вопрос обозначен в воспоминаниях лишь фразой лидера кадетов Милюкова: «Генералом Курловым истрачено на охрану в Киеве 900 тысяч рублей» [29, с. 130].
Однако автору, видимо, невозможно было скрыть раздражение, проявленное к нему Столыпиным накануне рокового выстрела в Киеве: его слова «Ваши фокусы» наводят на мысли о том, что отношения с шефом были далеко не безоблачны. Интересно и то, что Курлов обходит стороною известное по воспоминаниям Коковцова желание Столыпина на смертном одре встретиться со своим подчиненным. А, видимо, у Столыпина были вопросы, которые он унес с собою в могилу. И в поминальных речах самых различных деятелей, и следом в литературе не раз говорилось о крупных растратах, допущенных
генералом Курловым,— растратах, о которых Столыпину будто бы было известно, и сведения, о которых он собирался доложить Царю. Существует версия, что именно этим можно объяснить чрезвычайную спешность, с какой из служебного кабинета, дома в столице, даже из усадьбы в Колноберже были изъяты его документы. Надо признать, что серьезных доказательств злого умысла тех, кто изъял бумаги Столыпина, в нашем распоряжении нет, да и вряд ли они могли объявиться. Тем более по прошествии лет мы не сможем доказать виновность генерала Курлова в заговоре против Столыпина, в пособничестве убийству или преступном бездействии власти, но неясное ощущение причастности этого человека к роковому выстрелу в Киеве осталось у многих его современников...
НО ВЕРНЕМСЯ К РАССЛЕДОВАНИЮ: было бы любопытно также познакомиться с объяснениями, данными подполковником Кулябко, ответственность которого за трагедию трудно было отрицать всем мало-мальски знакомым с положением дел, правами и обязанностями этого должностного лица. Мы опускаем их для краткости изложения, в которое новые показания внесут лишь сумятицу. Заметим, однако, что в отношении подполковника было вынесено следующее постановление:
«1) как видно из показаний Богрова, Кулябком был выдан Богрову 1-го сентяб
ря 1911 года билет в городской театр; 2) что выдача билета последовала в нарушение Ку
лябком особых обязанностей, возложенных на него по обезпечению безопасности во
время происходивших в августе 1911 года торжеств, так и вопреки распоряжениям его
начальства, изложенным в циркулярных предписаниях департамента полиции и в
положении о порядке выдачи входных билетов в места, куда могли быть допускаемы
только лица, политическая благонадежность коих вне сомнений* (Г. С). Богров же
не соответствовал означенным условиям, так как подполковнику Кулябку, у которого он
раньше состоял на службе секретным сотрудником, было известно о прежних связях его
с преступными сообществами анархистов-коммунистов и социал-революционеров; так
же о том, что Богров находился в непосредственных сношениях с злоумышленниками,
прибывшими, по его словам, в Киев во время торжеств для учинения убийства Столыпи
на и Кассо; 3) что в нарушение тех же служебных обязанностей Кулябко допустил того же
Богрова в сад киевского купеческого собрания, предоставив ему билет для пропуска в
сад, причем, по утверждению самого Богрова, последний явился туда вооруженный ре
вольвером; 4) что, предоставив Богрову возможность проникнуть в Купеческий сад и го
родской театр, не озаботился учреждением над ним надзора, имея полную возможность
сделать это; 5)................... 6) что последствием нарушения Кулябком своих служебных обя
занностей было лишение Богровым жизни министра П. А. Столыпина; 7) что, независи
мо от этого, Кулябко изобличается в том, что, получив заявление Богрова о намерении
боевой группы совершить в Киеве покушение на министров Столыпина и Кассо, не толь
ко не довел об этом обстоятельстве до сведения надлежащей судебной власти, но и со
своей стороны не принял мер удостовериться в действительности заявления Богрова пу
тем учреждения надзора за личностью последнего и изследования, действительно ли в
квартире Богрова находился один из прибывших злоумышленников. Последствием не
принятия таковых мер было как необнаружение своевременно замышляемого Богровым
злодеяния, так и предоставление ему возможности появляться в других местах где быва
ли высокие гости. Сенатор Шульгин поэтому постановил бывшего начальника киевского
*Однако впоследствии отдельными представителями оппозиции утверждалось, что Столыпин пал жертвой собственных инструкций, ставящих агентов и провокаторов в особые условия. В данном случае это не отвечало действительности: Богров получил доступ в театр не благодаря, а вопреки инструкциям для департамента полиции.
охранного отделения Н. Н. Кулябка привлечь к следствию в качестве обвиняемого по обвинению по 338, 339 и 2 ч. 341 ст. ст. ул. о нак.
В виду выяснившейся на предварительном следствии близости отношений Кулябка, с одной стороны, с осужденным М. Богровым, а с другой — с генералом Курловым, полковником Спиридовичем и статским советником Верегиным, сенатор, подозревая, что в квартире Кулябка скрываются письма и документы, относящиеся к настоящему делу, постановил произвести у Кулябка обыск. При обыске, между прочим, конфисковано было письмо на имя жены Кулябка.
Кулябко несколько раз допрашивался сенатором, причем сущность его показаний сводилась к тому, что он имел полное основание доверять Богрову, так как предыдущая деятельность последнего, как сотрудника охранного отделения, ничего подозрительного не вызывала, а, наоборот, в течение продолжительного периода времени Богров давал охранному отделению весьма ценные сведения, благодаря которым удалось раскрыть ряд важных политических преступлений. Покушение на П. А. Столыпина Кулябко объяснял лишь одним — несчастно сложившимися обстоятельствами» [75, с. 212—214].
В показаниях Кулябко приметно существенное обстоятельство: он отказывается от первоначального чрезвычайно важного показания. «Прокурору Чаплинскому Кулябко сначала заявил, что не может считать себя виновным в происшедшем несчастье, так как Богров был допущен в театр с ведома генер. Курлова». Но в объяснениях подполковника Государственному Совету, когда слушалось дело о назначении предварительного следствия, и далее, в ходе этого следствия, он «заявил, что допустил в театр Богрова без ведома Курлова и специально просил именно эти показания считать действительными» [63, с. 280]. Причину такой перемены видели в таинственном письме, найденном при обыске у супруги Кулябко, которая приходилась сестрой Спиридовичу. Об этом послании ходили разные слухи, поскольку в нем содержалась угроза: генерал советовал не впутывать в дело высоких особ. Вот текст письма Спиридовича: