Он тем брал людей, что был сам трепещущим человеком. 37 глава

«Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена л ребенок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло» [11, с. 380].

Как уже говорилось, не имеет особого смысла слишком глубоко вникать в пока­зания обвиняемых: опытный чиновник Веригин, просвещенные офицеры Спиридович и Кулябко, как и их покровитель высокий царский сановник генерал Курлов, имели до­статочно времени и возможностей, чтобы представить свои действия в самом безобид­ном виде, даже если они местами и возбуждали естественные подозрения.

ТЕМ НЕ МЕНЕЕ сенатор Шульгин довел следствие до логического конца: про­изводство по этому сложному делу было предоставлено в первый департамент Государст­венного Совета. 11 декабря 1912 года оно было заслушано, и обер-прокурор сенатор Кем- пе представил обширное заключение со следующей формулировкой обвинения: в отно­шении генерала Курлова, полковника Спиридовича, статского советника Веригина и подполковника Кулябка по настоящему делу «следует считать установленным бездей­ствие власти, имевшее особо важные последствия (Г. С.)» [11, с. 276].

Однако при обсуждении вопроса о виновности жандармов мнения раздели­лись: в развернувшихся прениях «правое крыло» департамента решительно встало на сторону Курлова, Спиридовича и Веригина. Таким образом 6 членов Госсовета высказа­лись лишь за устранение этих обвиняемых от должности без предания суду. Против ока­залось пять членов Госсовета, министр внутренних дел А. А. Макаров и председатель Первого департамента А. А. Сабуров, составившие таким образом большинство. Единогласно

виновным был признан лишь подполковник Кулябко. «Меньшинство» настояло на том, чтобы их мнение было внесено в журнал, представляемый на высочайшее утвер­ждение.

Далее по распространившимся слухам дело Курлова и К° стало принимать нео­жиданный оборот: его защитник пустил в ход все влияние, чтобы заручиться поддерж­кой самой высокой инстанции. Полтора года спустя после убийства Столыпина обще­ственность гадала о том, появится ли обвинительный акт или дело закроют.

НЕОЖИДАННО 6 января 1913 года петербургские, а следом московские газе­ты сообщили, что журнал 1-го департамента утверждения не получил, что оно направле­но на прекращение безо всяких последствий для Курлова, Спиридовича и Веригина, ко­торые вскоре были объявлены «невинно пострадавшими».

На посланную Дворцовому Коменданту генералу Дедюлину телеграмму с прось­бой «повергнуть к стопам Государя мою беспредельную благодарность и готовность слу­жить Его Величеству, как служил в течение 35 лет Его державному отцу и деду», Курлов получает собственноручный ответ Николая II: «Благодарю. В верности службы генерала Курлова никогда не сомневался» [18, с. 158]. Генералу было выплачено полностью де­нежное содержание по должности за весь следственный период.

К исполнению своих прежних обязанностей вернулся начальник Дворцовой Охраны полковник Спиридович. Вскоре после восстановления в должности и правах он получает очередные награды, а затем чин генерала. Однако неподвластное высочайшему повелению общественное мнение затрудняло его дальнейшее продвижение, и царское окружение посчитало его пребывание во Дворце нежелательным. Несмотря на заступни­чество Распутина, во избежание общественного возмущения, он был обойден выгодны­ми назначениями и, в конце концов, оказался градоначальником и начальником гарнизо­на маленькой Ялты.

Кулябко, взявший на себя всю вину за «бездействие власти», пострадал больше всех остальных. Сенатор Трусевич сумел доказать злоупотребление подполковника ка­зенными деньгами. За присвоение 10 тысяч рублей, выданных на нужды охраны в пери­од Киевских торжеств, и подлог он был арестован, предан суду и приговорен к 16 меся­цам заключения без лишения прав. В конце концов после обжалования приговора, после­дующего сокращения срока наказания, а затем и «Высочайшего помилования» Кулябко вышел на свободу и так же, как «невинно пострадавший», получил денежную компенса­цию за период проведения сенатского расследования, но только в размере половины должностного оклада [18, с. 158]. Вскоре он стал киевским торговым агентом.

ИТАК, К СУДЬБЕ обвиняемых неожиданную милость оказал император. Пре­дысторию этого решения Николая II открывают относящиеся к октябрю 1912 года вос­поминания графа В. Н. Коковцова:

«Мой доклад затягивался, приближалось время к завтраку. Государь сказал мне: „Отложите остальное до после-завтрака; погода такая скверная, что никуда нель­зя выйти, а у Меня на душе есть большой камень, который мне хочется снять теперь же. Я знаю, что Я Вам причиняю неприятности, но я хочу, что Вы Меня поняли, не осудили, а главное не думали, что Я легко не соглашаюсь с Вами. Я не могу поступить иначе. Я хочу ознаменовать исцеление Моего сына каким-нибудь добрым делом и решил прекратить де­ло по обвинению генерала Курлова, Кулябки, Веригина и Спиридовича. В особенности меня смущает Спиридович. Я вижу его здесь па каждом шагу, он ходит как тень около Ме­ня, и Я не могу видеть этого удрученного горем человека, который, конечно, не хотел сде­лать ничего дурного и виноват только тем, что не принял всех мер предосторожности.

Не сердитесь на Меня, Мне очень больно, если Я огорчаю Вас, но Я так счаст­лив, что Мой Сын спасен, что Мне кажется, что все должны радоваться кругом Меня, и Я должен сделать как можно больше добра"» [63, с. 285].

«Говоря со мной, Государь, видимо, волновался и смотрел мне прямо в глаза, ожидая моего ответа. Я хорошо помню первые, сказанные мною слова.

„По Вашим словам", начал я, „я вижу, Государь, что Вы приняли уже оконча­тельное решение и вероятно привели его уже в исполнение". Государь подтвердил это наклонением головы. „Мои возражения будут, поэтому, совершенно бесцельны и только огорчат вас в такую минуту, которой я не хотел бы ничем омрачить. Но я должен выска­зать Вам то, что лежит у меня на душе, и не с тем, что бы склонить вас переменить Ваше решение, а только для того, чтобы Вы не имели повода упрекнуть меня в том, что я не предостерег Вас от вредных последствий Вашего великодушного шага. Ваше Величество, знаете, как возмущена была вся Россия убийством Столыпина и не только потому, что убит Ваш верный слуга, но еще более потому, что с такой же легкостью могло совершить­ся большее несчастие. Всем было ясно до очевидности, что при той преступной небреж­ности, которая проявилась в этом деле, Багров имел возможность направить свой брау­нинг на Вас и совершить свое злое дело с такой же легкостью, с какою он убил Столыпи­на. Все, что есть верного и преданного в России, никогда не помирится с безнаказанно­стью виновников этого преступления, и всякий будет недоумевать, почему остаются без преследования те, кто не оберегал Государя, когда каждый день привлекаются к ответст­венности неизмеримо менее виноватые, незаметные агенты правительственной власти, нарушившие свой служебный долг. Ваших великодушных побуждений никто не поймет, и всякий станет искать разрешения своих недоумений во влиянии окружающих Вас лю­дей и увидит в этом, во всяком случае, несправедливость.

И это тем хуже, что Вашим решением Вы закрываете самую возможность про­лить полный свет на это темное дело, что могло дать только окончательное следствие, назначенное сенатом, и Бог знает, не раскрыло бы оно нечто большее, нежели преступ­ную небрежность, по крайней мере, со стороны генерала Курлова.

Если бы Ваше Величество не закрыли теперь этого дела, то в Вашем распоряже­нии всегда была бы возможность помиловать этих людей в случае осуждения их. Теперь же дело просто прекращается, и никто не знает и не узнает истины. Будь я на месте этих господ и подскажи мне моя совесть, что я не виновен в смерти Столыпина и не несу тяж­кого укора за то, что не оберег и моего Государя, я просто умолял бы вас предоставить де­ло своему законному ходу и ждал бы затем Вашей милости уже после суда, а не перед след­ствием".

Государь внимательно выслушал меня и сказал мне:

„Вы совершенно правы. Мне не следовало поступать так, но теперь уже поздно. Я сказал Спиридовичу, что Я прекратил дело и вернул меморию Государственному Сек­ретарю. Относительно Курлова Я уверен, что он, как честный человек, сам подаст в от­ставку, и Я прошу Вас передать Мои слова Министру Внутренних дел. Вас же прошу, Вла­димир Николаевич, объяснить в Совете Министров, чем Я руководствовался, и не судить Меня. Повторяю — Вы совершенно правы, и Мне не следовало поддаваться Моему чувст­ву"» [63, с. 286-287].

Общественное отношение к происшедшему было различным: от разочарова­ния и досады до нескрываемого возмущения. Посвященные в дворцовые тайны и проти­воречивые отношения монарха с премьером давали самые критические оценки. Вот что писал по этому поводу видный русский юрист и общественный деятель А. Ф. Кони:

«Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, „обожаемый монарх" не нашел возможным быть

на похоронах убитого, но зато нашел возможность прекратить дело о попустительстве убийцам и сказал, предлагая премьерство Коковцову: „Надеюсь, что вы меня не будете за­слонять, как Столыпин?"» [20, с. 27].

ОДНАКО ИСТОРИЯ РАССЛЕДОВАНИЯ чрезвычайного события в Киеве на том не закончилась. Через пять лет обстоятельства убийства П. А. Столыпина выясняла также учрежденная Временным правительством 5 (18) марта 1918 года «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц как граж­данского, так и военного и морского ведомств». Задачей комиссии было собрать обвини­тельный материал для проведения судебного процесса над руководителями свергнутого режима: «В том, что Россия при царе управлялась преступниками, врагами собственного народа и даже прямыми немецкими агентами — Временное правительство не сомнева­лось» [63, с. 288].

Конечно, убийство прежнего Председателя Совета Министров не тревожило членов Временного правительства, среди которого было немало его прежних врагов. Для новой власти это был повод для выполнения указанной выше задачи и возможность для сведения счетов. Потому Курлов и Спиридович становятся узниками Петропавлов­ской крепости.

Допросы П. Г. Курлова, А. И. Спиридовича, а также оказавшихся по соседству В. Н. Коковцова и М. И. Трусевича, казалось, ничего нового принести не могли. Но вы­яснились новые интересные обстоятельства и определились персонажи, бывшие рань­ше в тени. Например, допрошенный бывший секретный сотрудник охранки (также в прошлом из социал-демократов) свидетельствовал, что должен был быть вызван (с фра­ком и сюртуком!) на Киевские торжества по первому указанию Спиридовича, с которым был связан литературной работой. Оказалось, что ранее в Киеве он встречался не толь­ко со Спиридовичем и Кулябко, но и с Веригиным и даже с Курловым. Разумеется, этот «литературный кружок» вызывал подозрения. Как полагал сам сексот, «он не был вытре­бован в Киев, по его предположению, потому что в деле охраны его заменил Богров» [63, с. 162]...

Однако последующие октябрьские события 1917 года остановили работу комис­сии, результаты которой стали лишь предметом исследования немногих ученых.

Примечательно, что в многотомном литературном наследии А. И. Спиридови­ча о революционной деятельности в России с начала века до Октября с обстоятельным описанием известных и почти неизвестных террористических актов в центре и на окра­ине нет свидетельств киевской драмы. Самый посвященный в кровавые тайны России и непосредственный участник событий — начальник царской охраны генерал Спиридо­вич, как и Курлов, обходит ее стороной...

ИСТОРИЯ ПОДГОТОВКИ ПОСЛЕДНЕГО, по нашему счету, двенадцатого и самого «удачного» покушения на Столыпина, возможно, навсегда останется тайной из тайн: слишком велика была ставка. Ведь, повторимся, крушение великой державы нача­лось не с Великого Октября, тем более не с Февральской буржуазной и даже не с Первой мировой войны. Есть все основания полагать, что гибель самодержавной России стала необратимой после убийства премьера, который своей мудрой и твердой политикой не только восстановил в державе порядок, но указал россиянам мирный, спасительный путь.

К сожалению, чрезвычайно сложно оказалось добраться до нужных архивов, к тому же, возможно, значительная часть документов находится в зарубежье. Впрочем, погружение

в архивы вовсе не гарантирует полного успеха. В этой скрупулезной работе так­же таится опасность: как лес может закрыть собой высокие горы, так обилие документов, сведений, фактов могут создать дымовую завесу, в которой легко сбиться с пути и дви­нуться ложной тропой. На эту ложную цель могут вывести и фальшивые, подметные до­кументы и не совсем добросовестное пристрастное эпистолярное наследие, которое бы­ло сработано теми, кто в разное время и по разным причинам стремился скрыть правду о главном в России убийстве.

Поскольку литературы, посвященной убийству Столыпина, издано в России и зарубежье немало, то можно предположить, что верный ответ на эту историческую загад­ку зависит не столько от новых свидетельств, улик, сколько от свежего взгляда на уже из­вестные факты, внимательного осмысления их. Вот почему важно обратить внимание на следующие не слишком заметные обстоятельства, которые, однако, не представляют особой тайны для просвещенных людей.

Потому выставляем на общее обозрение еще один исторический персонаж — укрывающегося за множеством псевдонимов (Дьяков, Самсонов, Юрьевский, Вольский) Сергея (Вениамина) Евсеевича Богрова, более известного как Николай Валентинов (приложение № 9). Того самого доброго знакомого вождя, автора «Встреч с Лениным» и других книг о главном большевике и самом знаменитом' псевдониме России. Однако до­вольно щедрый в своих литературных откровениях, широко растиражированных в зару­бежье, а следом — в России, Валентинов-Богров ни слова не проронил о своей приме­чательной родственной связи с убийцей премьера, которому доводился двоюрод­ным братом. А между тем из различных источников следует, что его влияние на Дмит­рия Богрова в бытность их совместного проживания на петербургской квартире было достаточно велико. Интересно и то, что пришедший к власти Ульянов-Ленин в 1918 году лично помогает родственнице Дмитрия Богрова — Валентине Львовне Богровой и род­ному брату Богрова — Владимиру Богрову уехать из России в Германию, а потом терпит в своем правительстве на дипломатической службе Богрова-Валентинова, несмотря на прежнюю с ним размолвку, о которой последний обстоятельно написал в своих «Встре­чах с Лениным», широко известных в России и зарубежье.

И тут невольно зреет вопрос: как смог он не просто существовать, но полноцен­но жить и выжить в Советской России двадцатых годов, невзирая на крепкую ссору с во­ждем?! Как умудрился, несмотря на философские и даже идейные с ним расхождения, ос­таться у большевиков на хорошем счету, пользоваться привилегиями номенклатурного работника: высокой зарплатой, длительным отпуском, правом на служебную автомаши­ну, лечением за границей и даже личным вниманием Ильича?! Очевидно, это помогло во­время уехать за рубеж родственникам убийцы премьера, а затем и самому Валентинову выехать в нужные сроки на дипломатическую работу в Париж и затем там остаться... Произошло это в 1930 году, когда в России уже более десяти лет шла тотальная борьба с инакомыслием, когда из России выкорчевали миллионы людей неугодных новой власти сословий.

Но, главное: отчего этот словоохотливый человек, не забывший самой мел­кой детали из своей удивительной жизни под тройным псевдонимом, молчит о сво­ем кровном родстве с Дмитрием Богровым, выстрел которого оборвал жизнь пре­мьер-министра России и, в конце концов, стал точкой отсчета в крушении русской державы?

В аннотации к одной из многочисленных книг Валентинова, изданных в России (Недорисованный портрет. М.: Терра, 1993), говорится, что «автор освещает многие стороны жизни вождя, оставшиеся, как правило, в тени». Между тем не менее интерес­ны теневые стороны жизни самого Валентинова — «революционера-меньшевика, философа,

экономиста, историка» и «неординарной личности», к тому же «критически на­строенного к идеям большевизма».

Не царская охранка, а сам брат Дмитрия Богрова в своих воспоминаниях пи­шет: «В первый период своей работы он всецело подпадает под влияние своего старше­го двоюродного брата, Сергея Богрова (т. е. Валентинова.™ Г. С), жившего и воспиты­вавшегося также в доме отца». И можно вполне допустить, что в самый критический в своей жизни момент раскрытый бывший агент Дмитрий Богров (провокатор — по тер­минологии большевиков) также подпал под влияние своего старшего двоюродного бра­та... Конечно, догадка — не доказательство, но стоит лучше вглядеться в черты этого не­обычайно ловкого человека.

В самом начале предисловия к вышеупомянутой книге «Недорисованный портрет» (словно предвосхищая возможные естественные сомнения), даны сведения, сохранившиеся в Департаменте полиции, которые позволяют ознакомиться с анкетны­ми данными Валентинова: «Вероисповедание — Православное, Происхождение — По­томственный дворянин Тамбовской губернии, Народность — Великоросс, Подданство — Русское, Звание — Дворянин». Данные эти приводил когда-то сам Валентинов, надо по­лагать, ими он дорожил более, чем своими многочисленными именами, которые менял как перчатки...

Правда, следом сообщается, что Валентинов происходил из старинного литов­ского рода. Его отец — Владислав Казимирович Вольский, что вносит некоторый эле­мент противоречия, пусть незначительный. Но разве в России строго относились к оп­ределению национальности и мерили мензурками состав крови: в России каждый мог на­зывать себя русским, ведь это, в общем-то, прилагательное... Но великороссом, видимо, каждый называться все же не мог, даже если это было выгодно и очень хотелось. Вот в таких случаях для Валентинова-Вольского и т. д. справка из Департамента полиции — до­кумент подходящий, почти индульгенция. Это в Советской России можно было козырять своей дружбой с вождем и даже родством с убийцей Столыпина, а в зарубежье, чтобы жить и печататься, об этом лучше было помалкивать...

По мере знакомства с этим историческим персонажем вопрос, отчего по восше­ствии на престол российского государства злопамятный Ленин терпит и возвышает сво­его обидчика Валентинова, становится почти риторическим. Вполне логично предполо­жить, что Валентинов сумел получить откупную, о которой, впрочем, нигде не пишет ни слова. Нигде в обильных очерках этого человека вы не найдете сведений о том, что в пе­риод после ссоры с вождем Валентинов оказался тому чем-то полезен. А между тем поч­ти невозможное примирение состоялось. Может, Ленин был благодарен Валентинову за то, что его двоюродный брат Дмитрий Богров освободил путь к российскому престолу? Только не в характере Ильича такая сентиментальность: он уничтожал, загонял в тюрь­мы и лагеря, высылал за рубеж многих своих бывших союзников, тех, с кем вместе рушил монархию, тех, кто был ему лично знаком, и знакомых заочно... И дерзкого Валентинова у Ленина было достаточно оснований сгноить или слегка «опустить». Но он терпит его и даже допускает во власть.

Так, может быть, из благодарности за такую услугу, за которую можно было все забыть и простить?.. Рискнем сделать предположение: не исключено, что по навод­ке самого Ильича Валентинов указал в подходящий момент своему двоюродному брату Богрову на премьера Столыпина, который был для бесов России страшнее царя?..

В пользу этой версии приведу еще один аргумент. Вольский-Валентинов за ру­бежом не унялся: отсидевшись в Париже после сталинских коротких расправ, он продол­жил свою полемику с Лениным, который давно бездыханный лежал в мавзолее. И, нару­шая данное ранее обещание, до конца своих дней «полощет» бывшего благодетеля... Человека,

который мог его урезонить, который, возможно, знал нечто такое, о чем Вален­тинов предпочитал умолчать, не было, он больше не мог ему помешать, и наш псевдоним начинает выдавать на гора свои бесконечные мемуары. Ленин простил Валентинова, но Валентинов не прощает вождя. Случай для психиатров: малоизвестный Валентинов ре­внует к славе вождя, который, возможно, обязан ему своим возвышением. Об этом за ру­бежом, в эмигрантской среде, лучше молчать, но тщеславная натура бунтует. И в своих воспоминаниях он заходит по третьему кругу, в деталях смакуя каждый момент былых своих встреч, событий, тревог. Стороной обходится лишь тема смерти Столыпина: ни намека на родство с убийцей премьера, ни слова о событии, потрясшем Россию. Нет в тексте даже имени реформатора, бывшего для оппозиции самой важной фигурой.

В своем «Красном колесе» А. И. Солженицын небезосновательно утверждал, что убийцу Столыпина направило «поле»: общественное сознание, сформировавшее мнение о вине монархии во всех бедах России. Из этого вытекало, что царя и его сто­ронников надо убрать, если не получится миром — значит, убить... Верно, но это не ис­ключает другого. По мнению ряда историков, за Богровым стояли другие, которые ука­зали обреченному Богрову на цель. Вполне возможно, что наводчиком был малоизвест­ный всем Валентинов, а заказчиком самого главного в России убийства — известный всем человек...

Таким странным образом переплелись влияния и судьбы двух самых значитель­ных людей XX века — Ленина и Столыпина, за каждым из которых стояли надежды мил­лионов людей на лучшее устройство мира. До сих пор мало известно, выделял ли пре­мьер-министр из зарубежной революционной среды фигуру Ульянова-Ленина, но вослед заграничной леворадикальной прессе, не скрывавшей восторга относительно убийства Столыпина, будущий вождь в своей статье «Столыпин и революция» откровенно выра­жает надежды на скорый поворот в русской истории и по своей любимой привычке «ле­пить бубнового валета» — навешивает на покойного одиозные ярлыки.

ИТАК, РОКОВОЙ ВЫСТРЕЛ в киевском театре, несмотря на то что он про­изошел при огромном стечении народа и убийца был схвачен, оставил массу вопросов. Главный из них: чью волю исполнил Дмитрий Богров, кто был заказчиком этого самого трагичного по последствиям для России убийства?

В годовщину смерти Столыпина этот вопрос в своем очерке «Высший подвиг» заостряет Александр Аксаков: «Кто бы ни был подлый убийца — революционер ли, про­дававший с юношеских лет своих товарищей и в то же время активно участвовавший в революционной работе, или же изобличенный охранник, под страхом смерти взявший на себя позорную роль палача,— рука его во всяком случае могла быть направлена толь­ко врагами единой, мощной и славной России, врагами ее развития на благо народное и на страх ее врагам. Как это было 30 лет назад, так и сейчас, руку убийцы направили со­циалисты-революционеры, народовольцы-террористы или максималисты,— название безразлично,— зовущие себя друзьями народа, а в действительности вернейшие слуги всех врагов Русской Земли. Как тридцать лет назад, так и сейчас этими ложными друзь­ями было совершено великое насилие над целым русским народом, сделана над ним ве­личайшая насмешка и нанесено ему тяжкое оскорбление: нагло отнят у него великий гражданин, кормчий русского корабля, самый любимый и всенародно известный чело­век в России.

Незначительная по численности кучка людей, кучка позорных ничтожеств, преданных безумным фантазиям, убогих мыслью, среди которых, как выяснилось в по­следнее время, к тому же кишат, перепутываясь в своих ролях, изменники революции, продающие ее агентам полиции и охране, и раскаявшиеся охранники, выдающие

полицейские тайны революционерам. Ужас и обида последнего преступления в том, что, по­сягая на главу правительства, эта презренная кучка осмелилась выступать вершителем су­деб великого народа.

Конечно, эта кучка негодяев была бы бессильна даже для таких жалких дел, как убийство из-за угла, если б она не находила преступной среды, питающей ее и укрепляю­щей дрожащие руки этих вырожденцев, направляющих браунинги.

Преступная среда эта — все исконные враги русской государственности, кото­рым нужен развал России. Не менее зловредна и среда теоретиков, с иноземными поли­тическими идеалами, с холодными ко всему русскому сердцами, если и друзей свободы, то только свободы инородческой, боящихся пуще огня русской силы, которые, как про­говорился один из их лидеров, в годину японской войны не знали, „желать ли им побед нашей армии"» [1, с. 74].

Известна расхожая мысль о том, что время открывает любые тайны, но 90 ми­нувших лет ни на шаг не приблизили нас к ответу. А между тем, возможно, он таится в до­гадках самых разных людей, пытавшихся добраться до сути. И поскольку прямой ответ получить ныне нельзя, естественным и логичным вопросом «кому это выгодно?» снова очертим круг подозреваемых лиц, организаций и сил.

Итак, самый вероятный заказчик — те революционные силы, в которых дли­тельное время имел связи убийца, с которыми пустился в опасную авантюру, и, запу­тавшись в ней, вынужден был искупить вину собственной кровью. Тот факт, что соци­ал-демократы, анархисты или другие антимонархические силы не взяли на себя ответ­ственности за убийство, как и то, что Богров отрицал свою принадлежность к какой-либо организации, особого значения не имеет: в той ситуации это было для него слиш­ком опасно: заговор всегда усугубляет вину и делает более суровой расплату. Вместе с тем можно допустить, что помимо причины для покушения (безвыходность положе­ния Д. Богрова), убийца имел и весомый повод к выстрелу именно в премьер-минист­ра Столыпина. При «богатом выборе», предоставленном Богрову на киевских торже­ствах, внести коррекцию в его устремления вполне мог оставшийся в тени персонаж. Например, Троцкий, сведения о появлении которого в Киеве накануне убийства про­сочились в печать.

О другой набирающей влияние силе также было сказано выше. Известному в эмигрантском кругу Ульянову-Ленину в исследуемый нами период (до 1911 года) принад­лежит весомая фраза: «Революционной ситуации больше нет». Такая жесткая констата­ция факта, отражающая реальное положение дел, закрывала главе российских большеви­ков перспективу и грозила навсегда оставить его в забытьи. Столыпинская охранка пара­лизовала действия революционеров в России, агентура проникала даже в заповедное за­рубежье. До мировой войны было еще далеко: Столыпин не дал бы втравить в нее еще не совсем окрепшее государство, к тому же монархи стран потенциальных противников признавали политическую мудрость премьера, и его государственный авторитет не­сколько остужал всякие страсти. Стоит ли говорить о том, что при живом Столыпине Ле­нин, сведения о личной смелости и мужестве которого были, мягко говоря, преувеличе­ны, никогда не решился бы приехать в Россию? В такой крайне невыгодной ситуации знакомство с ловким псевдонимом Валентиновым-Вольским, который в свою очередь мог оказать влияние на своего двоюродного брата Богрова, сулило Ленину немалые шан­сы свалить своего врага № 1, благодаря которому мог продлить и укрепить свою власть нерешительный самодержец. Таким образом, упомянутую выше связку Ленин — Валенти­нов — Богров стоит принять в расчет.

Сразу после покушения на Столыпина, совершенного евреем Богровым, воз­ник стихийный протест с остро выраженным антисемитским окрасом. Под угрозой погромов

еврейство Киева осадило вокзалы, и только решительностью властей, полиции, армии удалось обуздать страсти с обеих сторон. Однако версия о «еврейском сговоре» продолжает существовать и поныне, ее допускал и известный публицист, политический деятель В. Шульгин, который опубликовал свои неосторожные мысли. Аргументы про­тивников «еврейского следа», которые убеждали, что выстрел Богрова мог вызвать наци­ональную рознь и погромы, а потому не мог быть организован еврейством, опроверга­лись доводами о том, что стоявшей за организаторами или заказчиками могущественной «интернациональной» верхушке судьба рядового национального меньшинства была без­различна.

Но не стоит забывать, что у Столыпина было немало врагов и с противополож­ного фронта — врагов, о которых достаточно сказано выше. Крайние правые давно подо­зревали реформатора в смертном грехе — измене православной вере и самодержавному строю, сговоре с вражеским станом. Говорилось даже о том, что его знаменитое «Не за­пугаете!» было обращено не столько к «левым», сколько к «правым», то есть монархиче­ским силам. Давление справа крепло и набирало силу, после того как революция была Столыпиным остановлена и ее силы иссякли. Причем оппозиция имела в своих рядах влиятельных и знатных особ, имевших прямой доступ в семью государя и образовавших против Столыпина сильную фронду. Здесь сплотились самые разные люди, выказавшие, несмотря на прежние расхождения, удивительную солидарность в борьбе против пре­мьера в Госдуме, Госсовете и дворцовых интригах. И посмертные речи «правых» мало что меняют по сути, а отношение их к Столыпину после кончины последнего не искупа­ют вины перед ним.

Особая категория лиц, тесно связанных с первой,— российские державные каз­нокрады — то самое «темное царство», напуганное затеянной главой кабинета министров -грозным циклом сенаторских ревизий». По разным свидетельствам, в этом ряду особое место занял жандармский генерал Курлов, назначенный помимо воли Столыпина его по­мощником по МВД. Доказательств и прямых улик причастности Курлова к убийству пат-рона обнаружить не удалось, хотя косвенных улик, видимо, было немало. Возможно, са­мые существенные документы, проливающие свет на слабости генерала, людскою мол­вой давно наделенного славой повесы и казнокрада, пропали сразу после смерти Столы­пина, в служебном кабинете питерской резиденции которого и даже в усадьбе в Колно-берже были изъяты многие документы. И нелепо искать ответы в переизданных в Совет­ской России эмигрантских воспоминаниях генерала, который уделил роковому эпизоду, потрясшему жизнь всей страны, всего несколько строк. Имевшийся в распоряжении Столыпина таинственный документ о растратах Курлова мог действительно существо­вать, но вряд он когда-нибудь сможет появиться на свет.