Лампочка над лестницей снова перегорела – наверное, где‑то произошло короткое замыкание. На следующий день перегорела следующая – в кабинете, где хранились диски. Через сутки снова вышла из строя лампочка на площадке над лестницей, а в середине недели – один из светильников на кухне.
Мила так разозлилась, что швырнула лампочкой об стену, и та разбилась на мелкие осколки. После этого женщина позвонила электрику, который – конечно же! – сказал, что сможет выполнить заявку только через сорок восемь часов. Явившись к ней домой, он долго проверял выключатели, розетки, щиток и даже светильники и пришел к выводу… что всё в полном порядке. Хозяйка высказалась в ответ не самым вежливым образом, и мастер удалился, хлопнув дверью и отказавшись от оплаты.
В следующую ночь у нее снова случилась рвота, и она даже решила выбросить все продукты из холодильника, но в последний момент сообразила, что Тома ел то же самое, однако, слава богу, чувствует себя нормально. В два тридцать утра у Болсански начались жуткие боли в желудке, и ее вырвало в стоящий у кровати тазик. Комната наполнилась кислой вонью, но она так обессилела, что даже не стала прибираться, а на работу после ночи мучений пришла совершенно «выжатая». Многие коллеги проявили к ней участие (а может, хотели позлорадствовать!), но она сразу поставила их на место.
Вечером Мила решила проверить «тревожную» систему – та сработала. Она набрала код. Гудение прекратилось. Повторила попытку – тот же результат. Через минуту зазвонил телефон.
– Добрый день, с вами говорит диспетчер центра теленаблюдения. Можете назвать пароль?
– «Что случилось с Бэби Джейн?» – ответила женщина – так назывался ее любимый фильм. – У меня всё в порядке, я просто была невнимательна.
|
|
– Спасибо, мадам.
– А… кстати… других вторжений в систему не было?
– Что вы имеете в виду?
– Ничего, забудьте…
Лампочки продолжали перегорать. Болсански по‑прежнему плохо себя чувствовала, хотя каждый вечер принимала противорвотное и заказывала еду в разных онлайн‑ресторанах. Кончилось тем, что она вообще перестала ужинать.
Мила получала удар по нервам каждый раз, когда щелкала выключателем и свет зажигался и не гас. Мила понимала, что происходит: кто‑то решил превратить ее жизнь в хаос – точно так же, как она сама поступила с Селией Яблонкой и Кристиной Штайнмайер. Но осознание проблемы ничем ей не помогало. Необходимо было найти способ справиться с врагом. С хитроумным и наглым врагом, который пробрался в дом в ее отсутствие, обманув охранную систему.
Ей нужна была помощь, но Маркус и Корделия не отвечали ни на звонки, ни на СМС, хотя она отправила им штук двадцать посланий. В субботу утром Мила поехала в Рейнери, вошла в дом своей подельницы и позвонила в дверь квартиры 19 Б. Открыл ей незнакомый парень.
– Чего надо?
– Коринна Делия дома? – спросила Болсански.
Молодой человек смерил ее взглядом, решая, стоит ли отвечать.
– Съехала… Что, не предупредила?
– А вы кто?
– Новый жилец. А вы?
Женщина развернулась и пошла прочь.
14 февраля Сервас проснулся в четыре утра. Во сне он плавал в невесомости вокруг Земли, потом перебирался из одного модуля космической станции в другой, нелепо размахивая руками и ногами, а за ним гналась женщина, на вид совсем не похожая на Милу Болсански. Но она была Милой Болсански – Мартен не понимал, откуда ему это известно, но знал это точно. Она не отставала и все повторяла и повторяла: «Возьми меня, трахни меня, здесь, немедленно…» Напрасно сыщик вежливо объяснял, что это невозможно, что он женат, что не хочет, нет, спасибо, мужчины тоже имеют право отказаться, правда, у женщин нет монополии на отказ – его противница не слушала и преследовала его по всей станции. Разбудил его голос матери, умершей тридцать три года назад: «Что ты делаешь с этой дамой, Мартен?» Сервас понимал подоплеку своего сна: вечером он перечитал дневник Милы Болсански. А еще в его сне была музыка – опера.
|
|
Он долго сидел на кровати, чувствуя глубокую печаль: голос матери во сне звучал так отчетливо, лицо было таким живым…
От детства не выздоравливают. Кто это сказал? Мартен принял душ и сделал себе чашку растворимого кофе. За окном, в ночной темноте, гулял ветер. Сервас размышлял до самого рассвета, анализируя свои ощущения. Итак: ему приснился сон. С музыкальным сопровождением. Пока он спал, его подсознание проанализировало ситуацию и расставило по местам не сходившиеся детали. В четверть восьмого майор не выдержал и спустился вниз, в общую столовую, выпить настоящего кофе. Некоторые пансионеры здоровались с ним, другие нарочито его игнорировали. Сервас пил кофе и думал о том, что уже знал, о том, что с самого начала было у него перед глазами, но он не видел. В семь тридцать Мартен покинул центр, сел в машину и тронулся в путь, навстречу новому дню.
|
|
Леонард Фонтен рассекал воду бассейна почти бесшумно, с изяществом и мощью профессионального пловца. Вода стекала по его лицу и спине, как волна по корпусу парусника.
– Привет… – услышал он чей‑то голос.
Космонавт поднял глаза на стоявшего у бортика человека. Ему было около сорока, и он явно был не в лучшей физической форме – усталым и озабоченным. Таким усталым, что даже слегка сутулится. Лео узнал незваного гостя, но не подал виду и спросил – с наигранным возмущением в голосе:
– Кто вы такой и почему вторглись в частные владения?
– Я звонил, – солгал Сервас. – Никто не отозвался, и я позволил себе… прогуляться.
– Вы не ответили на мой первый вопрос.
Мартен бросил взгляд на мускулистый торс космонавта и достал значок.
– Майор Сервас, криминальная полиция.
– У вас есть ордер? Документ, дающий право входить к людям без их разрешения? Ограды вокруг дома нет, но это не значит, что…
Гость поднял руку, чтобы прервать отдававшие театральщиной инвективы Фонтена:
– У меня есть кое‑что получше. Думаю, я знаю, кто убил Кристину Штайнмайер. Она ведь мертва. И вам это известно. Но есть и хорошая новость: я не считаю убийцей вас.
Леонард посмотрел на полицейского и кивнул, а затем доплыл до лестницы и не торопясь вылез из воды.
– Идемте.
Переступив порог стеклянной двери, Сервас мысленно поежился: он вспомнил свой последний визит в дом и Дархана – пятидесятикилограммового монстра, смотревшего на него, как на сочный оковалок на прилавке мясника. Пес спустился по лестнице, но гостя не узнал и подошел приласкаться к хозяину. Фонтен погладил его по голове, скомандовал: «Место!» – и Дархан вернулся на антресоль. Висевший на стене плазменный телевизор был настроен то ли на «Евроньюс», то ли на «Би‑би‑си Уорлд». Хозяин дома облачился в мягкий пушистый халат цвета слоновой кости с инициалами на кармашке, предложил Мартену расположиться на диване, после чего спросил, хочет ли тот кофе, и пошел к стойке. Разлив кофе по чашкам, он промокнул волосы полотенцем и сел на большой пуф по другую сторону низкого столика. Сервас заметил длинный шрам на его левой ноге – сантиметров тридцать от лодыжки до колена, – давно заживший, но не ставший от этого менее устрашающим. Космонавт бросил полотенце на стул и посмотрел на сыщика. От его горделивой уверенности в себе не осталось и следа: этот сильный человек тоже выглядел потерянным и усталым.
– Итак, вы считаете, что Кристина мертва? – спросил Лео.
– А вы думаете иначе?
Фонтен покачал головой. Сыщику показалось, что он хотел что‑то сказать, но в последний момент передумал.
Майор достал из кармана дневник и подтолкнул его к космонавту.
– Что это? – удивился тот.
– Исповедь Милы Болсански…
Леонард отреагировал – едва заметно, но отреагировал! Он поставил чашку на столик и взял дневник.
– Она сказала, что вела его, когда вы жили и работали в Звездном городке. Загляните, поинтересуйтесь, – сказал его гость.
Фонтен удивился, но дневник все же открыл. Он начал читать и сразу помрачнел. Через пять минут космонавт забыл о присутствии сыщика и об остывающем кофе: он все быстрее листал страницы, читал по диагонали, на некоторых местах задерживался, а другие пропускал, но потом вдруг возвращался к ним… Закончив, он произнес лишь оно слово:
– Невероятно…
– Что именно? – спросил Мартен.
– То, что она дала себе труд сочинить… это. Настоящий роман! Мила явно ошиблась призванием!
– Значит, ничего подобного не было?
– Конечно, нет! – возмутился Леонард.
– Может, расскажете вашу версию?
– Не мою, а единственно достоверную, – сухо поправил Фонтен. – Мы живем в обществе, где ложь и шельмование стали почти нормой, но правда остается правдой.
– Я вас слушаю.
– Все очень просто. Начну с главного: Мила Болсански – сумасшедшая. И всегда ею была.
– Я не знаю, как ей удалось пройти психологическое тестирование. Существует мнение, что некоторые – немногие – психически неуравновешенные личности умеют обманывать не только врачей, но и приборы. Я и сам не сразу понял, что у Милы не всё в порядке с головой.
Фонтен поставил на стол пустую чашку, и Сервас заметил, что он левша и что на его безымянном пальце осталась белая полоска от кольца, но самого кольца нет. Кожа на этом пальце слегка сморщилась, выразив суть брака как такового: близость претерпевает «усадку», общение сводится к минимуму. «Не случайно безымянный – самый бесполезный палец человеческой руки!» – подумал полицейский, проживший в браке целых семь лет.
– Проведенное расследование установило, что в подростковом возрасте Мила несколько раз пыталась покончить с собой и лечилась в психиатрической больнице. У нее диагностировали какую‑то разновидность шизофрении, – стал рассказывать космонавт. – Хотя какая, к черту, разница… Когда мы познакомились, Мила была красивой, умной, честолюбивой и очень обаятельной молодой женщиной. Напоминала солнечный лучик… Не влюбиться в нее было почти невозможно. Проблема в том, что Мила – как все подобные психопаты – носила маску: вся ее веселость и энергичность были напускными. Эта женщина «подстраивает» себя под человека, с которым общается, в этом ей нет равных. Истинное положение вещей открылось мне, когда я увидел, как она взаимодействует с окружающими. Мила производит впечатление цельного, сложившегося субъекта, но внутри она пустая. Она похожа на форму для отливки… другого человека. Превращается в зеркало желаний того, с кем общается. Мгновенно улавливает, что нужно собеседнику, и дает ему это. Я изучал проблему – после того что с нами случилось. Прочел много научных исследований…
Сервас вспомнил книгу на столике у кровати, а его собеседник продолжал:
– Я пытался понять, кто она такая – вернее, что она такое. Мила относится к тому типу индивидуумов, которых называют манипуляторами. Эти люди – живые ловушки: сначала – веселые приветливые экстраверты, внимательные к другим, улыбчивые и великодушные… Они часто делают вам маленькие подарочки, хвалят вас, и их предупредительность поражает воображение. Таких симпатяг нельзя не полюбить. Я не хочу сказать, что все милые улыбчивые люди – манипуляторы, но пресловутая «народная мудрость», гласящая, что первое впечатление всегда самое верное, – полный бред. Умелые манипуляторы при знакомстве всегда производят хорошее впечатление. Как раскрыть их истинную сущность? Сразу не получится, только со временем… Если вы входите в узкий круг близких им людей, их недостатки и ложь рано или поздно проявятся. Главное – не попасть в полную зависимость от манипуляторов…
Сервас посмотрел Фонтену в глаза.
– Хочу, чтобы вы правильно меня поняли, майор: Мила – блестящая личность, иначе она не добилась бы того, чего добилась, – сказал тот. – Она всегда много и тяжело трудилась. Мила ненавидит неудачи. В классе она была первой ученицей. На факультете занималась ночами, пока другие студентки флиртовали на вечеринках и ходили на политические демонстрации. На первом курсе медицинского факультета с нею учились пятьсот человек, и она окончила его с лучшими оценками. В семнадцать лет! В тот же год она обручилась. Это еще один аспект ее личности: одиночество ужасает Милу Болсански, рядом всегда должен находиться человек, который ею восхищается, поддерживает ее самомнение.
Космонавт замолчал, и майор спросил себя, не противоречит ли такому психологическому портрету тот большой дом на отшибе, где он побывал. Нет. У нее есть Тома… Малыш Тома, прелестный белокурый ребенок. Мать для него – главный человек в жизни. Мила может лепить из сына мужчину, какого сама пожелает.
– Первое поражение она потерпела в личной жизни, – продолжил Фонтен. – Уделяла жениху мало времени, и тот ее бросил. Были жгучий стыд, обида, ярость… Мила была успешна во всем и очень плохо перенесла эту историю – я наводил справки. Знаете, что произошло дальше? Несчастного жениха обвинили в изнасиловании малолетней и посадили в тюрьму. Доказательства его преступления были убойными, но он продолжал утверждать, что невиновен. До самого последнего дня жизни. Бедолага повесился. Насильникам в тюрьме приходится очень несладко, а если ты к тому же невиновен… На их с Милой фотографиях вид у него кроткий, как у ягненка. Этот человек был изначально обречен…
– Почему вы так уверены в его невиновности?
– У девушки, которая заявила на него, уголовное досье длиной с Ла‑Манш: кражи, вымогательство, мошенничество, ложные доносы, злоупотребление доверием, организация псевдобанкротств, уклонение от уплаты налогов… Ее взрослая жизнь – череда попыток обобрать ближнего, обворовать, выкачать из него деньги. Но в шестнадцать лет грехов за нею не числилось, вот и прокатило… Не знаю, где Мила нашла эту девицу, но не сомневаюсь, что она отвалила ей кругленькую сумму… Хотя юная умелица наверняка продала бы родную мать и за пару сотен франков.
Сервас содрогнулся, подумав о Селии Яблонке и Кристине Штайнмайер, которые имели неосторожность перейти Миле дорогу. У Фонтена определенно есть связи в полиции, раз он сумел раздобыть подобного рода информацию.
– Итак, Мила покарала отступника и пошла дальше. К успеху и – так она думала – счастью, – рассказывал космонавт. – Она хотела всегда и во всем быть лучшей. Даже в постели выделывала такие вещи, на которые решаются немногие женщины, и не потому, что ей самой это нравилось: просто знала, что мужчины любят подобные штучки. Так Мила ведет себя в начале отношений… Желая соблазнить, завоевать и утвердить свою власть, она выкладывается по полной, а получив контроль, сбавляет обороты и сбрасывает маску. Я видел, как эта женщина постепенно меняется. Она начала критиковать меня – не обиняком, а напрямую; она все время делала неприятные намеки, по большей части необоснованные или сильно преувеличенные. Ревность к моей семье росла не по дням, а по часам, а кроме того, она подозревала, что я завожу и другие романы… Я не святой, но у меня никогда не было нескольких любовниц одновременно. Я женился на своей нынешней жене, надеясь, что она заставит меня забыть всех остальных женщин. Не получилось… – Лео сделал паузу. – Человек более хрупкой психологической организации в конце концов почувствовал бы себя виноватым и задумался, что с ним не так; я же довольно скоро спросил себя, что не так с Милой… На меня непросто повлиять, майор. Когда она поняла, что ее обычные приемчики не работают, то впала в истерику, грозилась позвонить моей жене и все ей рассказать… К моменту отъезда в Звездный городок наши отношения ухудшились настолько, что я почти решил поставить точку, но Мила загнала меня в угол. Признаюсь честно: я боялся, что она выполнит угрозу – расскажет Карле о нашем романе – и моя семья распадется.
Взгляд Фонтена затуманился, и герой космоса на мгновение уступил место побежденному, растерявшемуся человеку, испытывающему чувство изначальной вины.
– В России мне показалось, что она становится прежней Милой – восторженной, пылкой, теплой, – вздохнул он. – Она во всем покаялась, извинилась, сказала, что сорвалась только потому, что ни один мужчина не занимал в ее жизни такого места, как я. Мила поклялась, что больше никогда не будет вести себя подобным образом, что мне ничто не угрожает. Я принял извинения и обрел прежнюю подругу – непосредственную, забавную, неотразимую… Тучи рассеялись. Перед такой Милой очень трудно устоять. Чудесная женщина‑ребенок, очаровательная, наполняющая счастьем каждое мгновение вашей жизни. Наверное, в глубине души мне именно это и было нужно. Я убедил себя, что на Милу подействовали стресс, ожидание и неопределенность: у нее была одна цель в жизнь – полететь в космос; она годами тренировалась, не зная, как все сложится. Кроме того, любая женщина чувствует себя оскорбленной, когда ей приходится держать любовь в секрете, не имея возможности показаться на людях с избранником сердца… Каким же болваном я был… Искал оправданий для себя, чувствовал вину… – Рассказчик поднял глаза на Серваса. – Знаю, что вы думаете, и согласен с вами: я был виноват. Собирался порвать с нею – но потом, позже, по‑тихому. Мне хотелось, чтобы пребывание в Звездном городке оказалось успешным. Да, я был трусом, врал себе, оттягивал – и снова попал под ее власть. Повторяю – я умею противостоять чужому влиянию, но Мила обвела меня вокруг пальца. Она говорила, что пьет противозачаточные таблетки, и я принимал это за данность, поэтому, услышав признание: «Я беременна и хочу сохранить ребенка…» – понял, что меня, грубо говоря, поимели… Я взбесился, орал, оскорблял Милу и сказал, что ни при каких обстоятельствах не признаю этого ребенка, что никогда ее не любил и пусть она отправляется к черту вместе с будущим отпрыском, что все кончено и общаться мы будем только на тренировках. Я схватил ее за руку и вышвырнул вон. Она тут же отправилась к своей преподавательнице русского… – Фонтен сокрушенно покачал головой. – Не знаю, что именно и как сделала Мила, но появилась она на людях с синяками на лице, рассеченной бровью и сказала, что это я ее избил. И не в первый раз. Заявила, что я склонен к агрессии и устрашению. Скандал вышел ужасный. Я думал, что все пошло прахом – и наша миссия, и мой брак. К счастью, руководитель проекта хотел замять дело, чтобы не сорвать полет и уберечь репутацию Звездного городка. Нас разделили, и все пошло своим чередом. В тот день я понял, что если хочу отправиться в космос, то должен быть тише воды ниже травы до дня старта: наверху, на станции, Мила не сможет надо мною измываться. Я горько заблуждался, – мрачно заключил мужчина.
Входная дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежали двое детей. Отец распахнул им объятия и весело рассмеялся:
– Ой‑ёй‑ёй! Ураган! Прогноз сбылся. На помощь! А что мама?
– Она сказала, что заберет нас завтра в пять, – ответил мальчик.
Сервасу показалось, что его собеседник огорчился.
– Она куда‑то торопилась? – спросил хозяин дома.
– He‑а. Просто не хотела заходить, – ответила девочка. На вид ей было лет двенадцать, но выглядела она вполне сформировавшейся.
– Почему мама больше не заходит в дом? – спросил ее брат, ему Сервас дал бы не больше семи.
– Не знаю, Артур, правда не знаю, она мне ничего не говорила, – вздохнул астронавт. – Ладно, где ваши вещи?
Девочка кивнула на оставленные у порога рюкзачки.
– Отнесите их в комнаты. Мне нужно закончить разговор с этим мсье, а потом будем печь вафли, – улыбнулся Леонард. – Нравится такой план, дружок?
– Супер!.. Дархан, ко мне! – позвал мальчик.
Черный великан вскочил и начал спускаться по лестнице, виляя хвостом. Артур обнял его, как плюшевую игрушку.
– Какая у нас программа? – поинтересовалась девочка.
– Сначала позавтракаем, – сказал ее отец. – Потом покатаемся верхом. Сходим в кино и… пробежимся по магазинам. Годится?
Дочь Фонтена энергично покивала, и дети исчезли.
– Милые ребята, – заметил Сервас.
– Спасибо…
– Итак, вы сказали, что «наверху все пошло не так», я правильно понял?
Космонавт помолчал, собираясь с мыслями.
– Да… – Мартену показалось, что его собеседнику вдруг стал неинтересен их разговор, что ему не терпится выставить его за дверь, чтобы заняться детьми. – В Звездном городке Мила охмурила Сергея, а на станции начала манипулировать экипажем, пытаясь восстановить всех друг против друга. Мы прилетели втроем – Павел Коровьев, Мила и я, и нас встретили «старожилы» – двое американцев и русский. МКС состоит из модулей, построенных русскими, американцами, европейцами и японцами, хотя в тот момент японская лаборатория Кибо еще не была до конца оборудована. Станция – длинная, разделенная на отсеки труба – чем‑то напоминает подводную лодку или гигантский конструктор «Лего», плавающий вокруг Земли. «Русские» каюты расположены на «корме»; там мы проводили б о льшую часть дня и спали, хотя все члены экипажа свободно передвигаются по станции. Мы, конечно, не знали, что именно Мила говорит у нас за спиной, но по холодку в тоне остальных поняли: что‑то не так. Сначала все собирались за столом в узле «Юнити», соединяющем две части станции, но постепенно, по непонятной причине, между «старичками» и «новенькими» стало нарастать напряжение. Мы не подозревали, что за всем этим стоит Мила. Она проводила много времени с американцами и русским и наверняка сплетничала и оговаривала нас. Я знаю эту женщину: она умна и коварна, так что ей удалось запудрить мужикам мозги – да так ловко, что они этого не заметили, а к нам стали относиться как к двум придуркам. Я читал отчет о расследовании, которое русские провели после случившегося: там были и показания членов экипажа. Те трое лопухов не поняли, что Мила ими манипулировала, и заявили, что вытягивали из нее признание только что не клещами, но в конце концов бедняжка рассказала, что мы с Павлом безостановочно ее преследуем и унижаем, пытаемся изолировать, выставляем дурой и даже позволяем себе неуместные жесты – в физическом смысле этого слова. – Фонтен издал горький смешок. – Павел Коровьев – самый прямой и честный человек из всех, кого я знаю, старомодно уважительный с женщинами. Он так до конца и не «отмылся» от диких обвинений Милы и не оправился от этой истории…
Лео поднял глаза, услышав смех и веселые возгласы детей, доносившиеся со второго этажа.
– На орбите у нас с Милой состоялся еще один разговор, – заговорил он снова. – Она заявила, что аборт делать поздно, а я повторил, что не призн а ю ребенка. Она умоляла, кричала, плакала… Совсем обезумела. А потом сымитировала изнасилование и отправилась «на ту сторону» в разорванной одежде и с синяками на лице. Медицинское обследование выявило у нее… внутренние повреждения анального прохода! Не знаю, как она это сделала… Я подозревал, что у Милы не всё в порядке с головой, но и вообразить не мог, что она настолько чокнутая, чтобы причинить себе физический вред… Наверное, она сотворила все это, пока мы с Павлом спали. Скандал вышел ужасный, и Земля прислала «спасательную экспедицию», чтобы эвакуировать нас.
Фонтен резко поднялся, сходил на кухню, налил себе стакан воды, вернулся и посмотрел на гостя; в его глазах были гнев и… ненависть. Сервас заметил, что у космонавта дрожат пальцы.
– Несколько недель, пока работала комиссия, нас с Павлом держали в изоляции. Потом сняли все обвинения, но мы знали, что о космической карьере можно забыть… Особенно мне. Мила была моей подругой, значит, я отвечаю за случившееся… Теперь я представляю Космическое агентство на коктейлях, служу, так сказать, «витриной», «торгую лицом», – закончил Леонард свою историю. – Я открыл небольшую фирму, но мне не хватает космоса. Как же мне его не хватает… У меня даже была легкая депрессия, с бывшими космонавтами такое часто случается. Некоторые впадают в мистицизм, другие отгораживаются от мира, многие топят хандру в алкоголе… Смириться с мыслью, что больше никогда не окажешься на орбите, невозможно. А если все кончается вот так…
Сыщик кивнул: «Понимаю».
– Сказав, что знаете, кто убил Кристину, вы имели в виду Милу? – спросил его собеседник.
– Да.
– Как вы догадались?
Мартену вспомнилась фраза из дневника Болсански: «На станции я тоже слушала оперу…» – она‑то и выдала Милу.
– Опера подсказала, – ответил полицейский.
– В смысле?..
– Сегодня ночью мне снилась опера, – пояснил сыщик. – Проснувшись, я понял, что сон был навеян рассказом Милы…
– И всё?! Что же вы намерены делать?
– Прижму ее. Но быстро не получится. Хорошо бы обыскать ее дом и окрестности, но мне пока не хватает доводов для получения ордера…
На лице Фонтена появилось скептическое выражение.
– Я понимаю ваши сомнения, но поверьте: хватка у меня не хуже, чем у вашего Дархана, – сказал майор. – Я уже вцепился вашей подружке в ногу, хоть она этого и не знает. Помогите мне, дайте хоть что‑нибудь – самую малость, – чтобы убедить судью…
Космонавт сверлил сыщика недоверчивым взглядом, как будто хотел прочесть его тайные мысли.
– Почему вы считаете, что я могу это сделать? – поинтересовался он наконец.
Сервас встал, пожал плечами.
– Ваши возможности безграничны, мсье Фонтен. Такому человеку, как вы, меньше всего подходит роль жертвы. Подумайте об этом.
Февраль выдался дождливым, ветреным и невеселым. Бесконечные косые дожди шли с утра до вечера, небо было затянуто сырыми тучами, по дорогам текли грязь и вода, и Мила чувствовала, как печаль и отчаяние проникают ей под кожу.
На прошлой неделе она вызвала техника, и тот поставил под крышей четыре дополнительные камеры с детекторами движения, но они фиксировали одно – как она уезжает на машине на работу, а вечером возвращается. Каждую ночь ей становилось плохо. И каждую ночь перегорали лампочки – по необъяснимой причине.
Этим утром Болсански взвесилась и обнаружила, что за пять недель похудела на восемь килограммов. Она потеряла аппетит и стала плохо спать. Ее не радовало даже общение с сыном. Печаль облепила ее, как клейкая осенняя паутина, а в зеркале отражался призрак: темные круги под глазами, лихорадочный взгляд, ввалившиеся щеки и прозрачная кожа – вылитая Мими в последнем акте «Богемы»! На локтях, предплечьях и запястьях женщины выступили пятна экземы, она до крови обгрызала ногти… А еще на работе дела обстояли из рук вон плохо: она забывала отвечать на важные мейлы, не могла сосредоточиться и повсюду опаздывала, за что и получила втык от начальства. Некоторые коллеги злорадно потирали руки у нее за спиной.
Забрав Тома у няни, она привезла мальчика домой, накормила его ужином, а сама ограничилась горячим и очень сладким чаем.
– Почему ты такая, мамочка? – спросил ребенок.
– Какая? – отозвалась женщина.
– Грустная.
Мила взъерошила сыну волосы и заставила себя улыбнуться, несмотря на подступившие к глазам слезы:
– И вовсе я не грустная, тебе показалось, милый.
Она читала Тома, пока малыш не заснул, а потом погасила ночник и проверила охранную систему, в действенности которой с каждым днем сомневалась все сильнее. Болсански боялась, что не заснет, поэтому приняла полтаблетки снотворного и мгновенно провалилась в сон.
Она почувствовала прикосновение ко лбу чего‑то холодного, открыла глаза и не сразу поняла, во сне это произошло или наяву. Не во сне… ей на лоб, над бровями, упала капля. Плюх. Вода…
Мила протянула руку, зажгла свет и коснулась лба ладонью. Мокрый. Струйка воды стекала по ее лицу вдоль носа на подбородок. Женщина подняла глаза, увидела на потолке мокрое пятно, с которого готова была сорваться очередная тяжелая капля, и вытерла лицо простыней.
Ванная наверху… Сидячая.
Купив дом, Болсански обустроила на первом этаже новую ванную, но слесарь поменял не все трубы, старыми остались кафель и батареи…
Пистолет…
Она открыла ящик, достала оружие, села на край кровати и попыталась успокоить дыхание. Не до конца проснувшийся мозг (проклятое снотворное!) метался между страхом и яростью.
Надев халат, хозяйка дома пошла по коридору мимо комнаты сына к лестнице.
Проклятый дождь! Стучит и стучит по стеклам… Где этот чертов выключатель? Свет не зажегся. Проклятие! Женщина пришла в бешенство, но начала осторожно подниматься по ступеням, направив пистолет вверх. В коридоре второго этажа со стен свисали клочья стекловаты, напоминающие шерсть диковинного животного. Дверь в ванную открылась с сухим скрипом…
Свет… Болсански шагнула вперед.
Она почувствовала ступнями холодную воду и опустила глаза. На пол натекло сантиметра два, не меньше. Сидячая ванна была затянута паутиной с дохлыми мухами и до краев наполнена водой. Мила наклонилась, чтобы завернуть медный кран, который кто‑то открутил до самого конца.
Она обернулась, и ее сердце пропустило один удар, а рассудок помутился. Тот, кто устроил наводнение, написал на стене огромными красными буквами:
ТЫСДОХНЕШЬ, ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА
Красная краска (а может, и не краска) стекала по белой, заросшей пылью плитке. Все четыре стены были разрисованы жирным маркером:
ШЛЮХА ПСИХОПАТКА
СВИНЬЯ БОЛЬНАЯ СВОЛОЧЬ
ДРЯНЬ СВИНЬЯ ИДИОТКА
ПОДСТИЛКА
НЕВРОТИЧКА
ЧУДОВИЩЕ ПРОСТИТУТКА
Слова, повторенные десятки раз…
Мила отшатнулась, как от пощечины. Кровь стучала у нее в висках, и все ее тело накрыла волна жара. Дьявольщина! Она ринулась вниз, добежала до своей комнаты, рывком открыла шкаф и начала бросать в дорожную сумку одежду и белье. Потом сгребла в косметичку все, что стояло на полочке в ванной, и пошла за Тома:
– Просыпайся, малыш. Мы уезжаем.
Мальчик сонно заморгал.
– Куда?
Большой желто‑розовый будильник глупо ухмылялся с ночного столика. Было три часа ночи.
Ребенок сел и начал тереть глаза.
– Давай, нам пора, – торопила его мать.
Тома опустил голову на подушку, но она потрясла его за плечико, и мальчик снова сел, обиженно проканючив:
– Ну чего ты, мама?!
– Не сердись, зайчик, мы правда должны уехать… Одевайся… Быстро…
По глазам сына Мила поняла, что напугала его, и разозлилась на себя: «Не теряй хладнокровия! »
Тома посмотрел на дверь.
– В доме кто‑то есть, мамочка?
– Конечно, нет! С чего ты взял? – Мила нахмурилась.
– А я иногда слышу по ночам странные звуки…
Страх, который все эти дни подкрадывался все ближе, наскочил на Болсански, как сошедший с рельсов поезд. Значит, ей не померещилось. И с ума она не сошла. Чертова система безопасности! Они с Тома одни в огромном доме, куда проник больной мерзавец, законченный псих! Достаточно посмотреть на стены в ванной, чтобы понять всю глубину его безумия… Она откинула одеяло:
– Вставай! Живо!
– Что случилось, мама? Что случилось? – окончательно перепугался ее сын.
Мила попыталась успокоиться и улыбнуться:
– Ничего страшного. Просто из‑за дождей может случиться наводнение и в доме оставаться нельзя, понимаешь?
– Сегодня ночью? Прямо сейчас, мамочка?
– Тихо, мой сладкий, успокойся: мы успеем сбежать, только давай поторопимся…
– Мне страшно, мама…
Женщина взяла ребенка на руки и крепко прижала его к себе.
– Я здесь, с тобою… Тебе нечего бояться… Мы отправимся в гостиницу, а когда все наладится, вернемся.
Она торопливо надела на сына носки и ботиночки, спустилась вместе с ним в гостиную и включила телевизор. Детских передач в этот час ни на одном канале не было, и она сунула в плеер диск с любимыми мультфильмами Тома.
– Я пойду за машиной.
Мальчик не ответил: он лежал, свернувшись калачиком на диване, и смотрел сонными глазами на экран. Мила сорвала с вешалки плащ, открыла входную дверь и зажгла лампу на крыльце. Надо же, горит… Вокруг стояла непроглядная темень, да еще и ливень усилился, но до гаража было не больше десяти метров. Она никогда его не закрывает. Выбора нет – никто ей не поможет.
Болсански вымокла до нитки, пока бежала к двери. Нащупав в кармане ключи от машины, она села за руль и зажгла фары. Дождь в лучах света превратился в мириады сверкающих искорок. Женщина подъехала к крыльцу, вышла из автомобиля, не заглушив двигатель, и уже собиралась войти в дом, как мотор вдруг икнул, подавился и заглох. Ее охватил ужас. Она метнулась назад и повернула ключ в зажигании. Машина не завелась. Еще одна попытка. Не получается! Проклятие! Они в западне… Тома! Псих может быть в доме! Болсански так сильно толкнула входную дверь, что едва не сорвала ее с петель, после чего вихрем пронеслась по коридору, оставляя за собою мокрые следы, и с облегчением обнаружила, что сын спокойно спит, посасывая пальчик.
Телефон…
На этот раз без посторонней помощи не обойтись. До сегодняшнего дня Мила старалась не подпускать полицию близко к дому и – главное – к рощице на задворках участка. Но теперь она схватила трубку – и не услышала гудка! Он перерезал провода! Где мобильник? Обычно ее сотовый телефон лежал на кухонной стойке или на обеденном столе, но сейчас его там не было. Ни на стойке, ни на столе, ни вообще в кухне.
Спальня… Она могла оставить его на ночном столике.
Трубка не нашлась ни в спальне, ни в ванной, ни в других комнатах, и женщина все поняла. Он забрал ее…
Он здесь… Он все время был здесь…
Болсански вздрогнула. Ледяная дрожь пробрала все ее тело – кости, затылок, сердце… Чистый первобытный ужас. Возможно, он притаился на чердаке – и слышит, как они каждый день возвращаются домой, разговаривают, смеются, а когда они засыпают, спускается, смотрит на них, трогает, травит еду, подсыпает ей наркотик… Миле хотелось кричать, но она зажала рот ладонью, чтобы не напугать Тома. Пистолет: куда она его дела? Пистолет лежал на кровати, и она схватила его, подумав с безнадежным отчаянием: нужно подняться, открыть чердачный люк, вытащить лестницу и… А если эта сволочь там? Он нейтрализует ее, и Тома останется один на один с чудовищем в человеческом обличье! Мила пришла в ужас и вернулась на первый этаж.
Страх гнался за ней по пятам. Она летала в космос, преодолела столько трудностей, всегда была сильной…
Встряхнись! Сражайся!
Она слишком устала… Это не утомление – это вековая усталость! Она так давно почти ничего не ест… практически не спит… по ночам ее мучит дурнота… Тома! Сделай это ради него! И инстинкт взял верх. С головы ее сына и волосок не упадет! Она будет защищать его, как львица защищает своих детенышей. В доме было тихо, и только дождь по‑прежнему шумел за окнами. Зловещая тишина… Тома спал на диване. Болсански сходила за зимней курткой, шарфом и зонтом…
Ближайшая ферма Груаров находилась в километре от ее дома. Будь она одна, ей удалось бы преодолеть это расстояние за десять минут. Но со спящим ребенком на руках дорога займет все двадцать… Ночью… Под дождем…
– Иди ко мне, солнышко, – позвала женщина сына.
Мальчик сонно заморгал.
– Наводнение, да, мамочка?
– Да, зайчик. Пошли.
Мила очень надеялась, что ее голос прозвучал совершенно спокойно. Ребенок послушно дал себя одеть. Так, зонт она брать не будет, а Тома понесет на закорках. Она накинула капюшон и распахнула дверь.
– Забирайся ко мне на спину.
Мальчик обнял ее руками за шею, а она спустилась с крыльца и пошла сквозь темноту к дороге.
– А почему мы не едем на машине? – спросил малыш.
– Она сломалась, дорогой, – объяснила его мать.
– Куда мы идем, мамочка?
– К Груарам.
– Мне страшно. Давай вернемся, ну пожалуйста…
– Тише, малыш… Успокойся… Через десять минут мы будем в тепле и безопасности.
– Мама…
Мила чувствовала, как тело Тома содрогается от рыданий, слышала стук капель по капюшону его курточки… Холодная вода стекала ей за шиворот.
– Я боюсь… – хныкал ребенок.