Вторая составляющая массовых празднеств – ироническо-насмешливое веселье, подчеркивающее смешные и требующие осмеяния стороны социального бытия. Это проявляется особенно отчетливо в пародийных смеховых празднествах, ритуалах и карнавалах.
Рене Генон, рассуждая о смысле «карнавальных» праздников, отмечает, что в Средние века были широко распространены «некоторые поистине диковинные праздники: «праздник осла», во время которого это животное, чья чисто «сатанинская» символика хорошо известна во всех традициях, вводилось внутрь церкви, где занимало почетное место и окружалось поразительными знаками внимания, и «праздник дураков», в ходе которого низшее духовенство предавалось гнуснейшему непотребству, пародируя одновременно на церковную иерархию и саму литургию. Чем объяснить, что подобные действия, носящие пародийный и даже «кощунственный» характер, не только допускались, но в какой-то мере официально поощрялись в такую эпоху, как Средневековье? Назовем также древнеримские сатурналии, к которым, скорее всего, непосредственно восходит современный карнавал: во время этих празднеств рабы помыкали господами, а те им прислуживали, мир как бы опрокидывался тогда «вверх тормашками», все делалось вопреки установленному порядку… В этом и состоит истинный смысл рассматриваемых нами праздников: он заключается в том, чтобы каким-то образом «канализировать» эти влечения и сделать их, насколько это возможно, безопасными, дав им возможность проявиться лишь на краткое время и при строго определенных обстоятельствах, заключив их тем самым в тесные рамки, которых они не в силах переступить. В противном случае эти склонности, не получая минимального удовлетворения, требуемого современным состоянием человечества, могли бы вызвать своего рода взрыв, чьи последствия сказались бы на всей совокупности как индивидуального, так и коллективного бытия, послужив причиной куда худшего беспорядка, чем тот, который допускается всего на несколько дней, специально отведенных для этой цели, и который, кроме того, куда менее страшен, поскольку он отчасти «регулируется» этими ограничениями, ибо, с одной стороны, карнавальные дни как бы выпадают из обычного распорядка вещей, не оказывая на него сколько-нибудь значительного влияния, а с другой — тот факт, что в них нет ничего непредвиденного, в некотором роде «нормализует» сам разлад и включает его во всеобщий порядок).
Праздник – это торжество коммунитас, общности, смещения иерархических и нормативных структур в сторону регрессивного хаоса, освобождающего от напряжения строго структурированной повседневности и накопленных конфликтов. Праздник – это групповой, всеобщий «улет» социума в состояние почти анархической свободы и телесно-биологической раскрепощенности, необходимых для последующей организованности и сплоченности. Поэтому сексуальность и пародийность – неотъемлемые составляющие любого истинно этнического народного празднества, особенно проявляющие себя в таких праздниках, как сатурналии и вакханалии, карнавалы и маскарады.
Игровое зрелище фасцинирует до чертиков!
Но есть еще одно существенное для любого празднества качество, которого всегда ждут и которое так любимо людьми. Это – игра. Праздник можно рассматривать как сложную, сценарно и театрально организованную игру.
М. М. Бахтин писал: «Для понимания сущности праздника важно понятие игры как особой смыслообразующей формы общения людей», праздник — «это сама жизнь, оформленная игровым способом». Праздники включали в себя и специально изобретенные игры, которые могли даже затем вычленяться из праздника и становиться самобытным ритуалом или мини-праздником. К таким отдельным игровым включениям и праздникам-играм можно отнести русские кулачные бои, просуществовавшие в некоторых регионах России до середины XX в. (я, будучи подростком, видел их еще в 1952-1953 гг. в с. Елошное Курганской области), и корриду San Fermin в испанском городе Памплона.
В. Савчук так описывает русские кулачные праздники: «Они устраивались на Масленицу, на Святки, на Илью Пророка. Это были поистине всенародно любимые праздники. Вот как повествует о них Г. И. Фомин, который, начав с осуждения этих «пережитков», как нецивилизованных, противных общественной морали, и религиозным представлениям, мало-помалу, словно втягиваясь и подчиняясь логике праздника, сглаживает в своем повествовании суждения и вкрапляет нотки одобрения по поводу честных правил боя, восторга его участников, комичного выхода на лед (бои обычно проводились на реке) древнего деда, который и с печи-то слезал изредка, но возбудившись и получив пару крепких ударов, отдыхал, а затем вновь с радостным возбуждением бросался в толпу бьющихся, говоря в итоге, что вот де дожил еще до одного праздника. <…> После боя «только что отчаянно дравшиеся, как заклятые враги, люди стояли теперь рядом друг с другом, мирно закуривали и оживленно беседовали о бое… Жалоб, злобы, стонов не слышно нигде. Настроение у всех совершенно мирное. В некоторых местах толпы слышен дружный смех. Смеются и победители, и смеются с окровавленными лицами побежденные». Каждый после боя «рассказывал, кого он ударил, кто его ударил и как ударил. Рассказывал страстно, с увлечением, как охотник о том или ином интересном случае на охоте, как спортсмен. И опять, ни тени злобы и затаенной мести в этих рассказах, – пишет Г. И. Фомин, – я не заметил». Попытки милиции разогнать дерущихся, тогда, в начале 20-х годов, так ни к чему и не привели. «Последнюю радость у нас отнимаете», – протестовали сами кулачники. Но ведь за радость, за праздник необходимо было платить: «По окончании боя многие из гостей разъезжались по домам с поломанными ребрами, с выбитыми и подбитыми глазами, оглушенными на одно или оба уха от разрыва барабанных перепонок, и чем больше таких искалеченных людей дает бой, тем больше он возбуждает разговоров, тем большую славу имеет это село и тем больше любителей привлекает оно на свои бои, а если в результате боя бывает даже одно или два убийства, особенно укрепляет славу его кулачных боев». Как видим, плата не малая, но ведь темперамент и силу какую обуздывали сии народные «потехи»!
«Плата немалая» имеет место и в корриде праздника San Fermin у испанцев, который каждый год проходит с 6 по 14 июля в испанском городе Памплона. Коррида выходит с закрытых арен прямо на улицы города. В 8 утра по сигналу открываются двери загонов, и обезумевшие от внезапной свободы быки бросаются по городским улицам в направлении стадиона. А перед быками несутся люди. Традиция проведения гонок с быками берет свое начало в 1591 г. В то время состязание носило практический характер – быков просто загоняли на арену корриды. Сейчас же это экстремальный спорт, забава, тест на смелость. Сами же испанцы San Fermin рассматривают еще и как праздник посвящения юноши в мужчину, не случайно в «энсьерро» участвуют в основном юноши. «Именно в тот момент, когда испанец бежит впереди быка, проявляя смелость и отвагу, он побеждает в себе труса, становится мужчиной» – говорят памплонцы. А струсить есть от чего. Ведь единственное «оружие», которое позволено «corredores», бегущим, – это свернутая газета.
И смельчаки находятся. На старых фотографиях, где запечатлена «encierro» времен Хемингуэя, можно видеть приблизительно сотню бегунов. Сейчас по тем же улицам за те же 2–3 минуты гонки бегут уже по 15 тыс. смельчаков. Большая часть из них – жадные до адреналина туристы. Рекордным по количеству жертв стал 1924 г., когда быки растерзали 13 и ранили 200 человек. И, что удивительно, большая часть тех, кто был ранен в этой сумасшедшей гонке, приезжают на San Fermin снова.
Подобного рода экстремальные праздничные игры существуют у всех народов планеты.