На одном из собраний «Мотылька» в Нью-Йорке в 2005 году участник по имени Джеффри Раделл поведал историю о том, как, будучи еще студентом-первокурсником, сознался родителям в своей нетрадиционной сексуальной ориентации. Юноша ожидал, что они примут его в новом качестве, и был совершенно потрясен, когда родители отвергли его, сожгли все его личные вещи и прекратили с ним общаться. Целых шесть лет Джеффри пытался восстановить отношения с родителями, регулярно звонил им, писал письма, но они упорно не отвечали. В конечном итоге он решил предпринять последнюю попытку восстановить отношения: юноша без предупреждения прилетел домой и явился к матери на работу, в контору. Но и тогда она наотрез отказалась с ним разговаривать. Через две недели Джеффри прямо в офис в Нью-Йорке доставили похоронный венок с запиской «В память о нашем сыне».
Когда Джеффри только начал готовить свою историю для выступления в «Мотыльке», он предполагал, что рассказ пойдет о гневе и боли. Как могли его родители, всегда внушавшие сыну, сколь важны любовь и доброта, обойтись с ним с такой ненавистью и отвращением? «Вся тема гнева у меня была продумана, выстроена и готова к рассказыванию, – вспоминал Джеффри. – Но потом возникла загвоздка: дело в том, что я не ощущал гнева по отношению к родителям». После того как семья отвергла его и бойкотировала, Джеффри нашел утешение у своих друзей-геев. Они заверили юношу, что и их родители отреагировали на признания болезненно – во всяком случае поначалу, – но в конечном итоге все-таки приняли своих детей такими, какие они есть. И родители Джеффри когда-нибудь примут его. Друзья убеждали юношу, что ему нужно лишь набраться терпения и подождать. Он внял их совету и многие годы лелеял надежду, что когда-нибудь родители примирятся с ним. Эта надежда поддерживала Джеффри. Однако из-за этого подвешенного состояния – вечной надежды на лучшее – жизнь Джеффри словно затормозилась в развитии.
Продумывая различные планы и варианты того, как рассказать свою историю, Джеффри осознал, что слишком зациклился на надежде и стремлении вновь завоевать любовь родителей, но толком не задумывался о своем будущем, о своих потребностях. Он отвергал хорошие возможности, которые подворачивались ему по работе, порвал с возлюбленным, который переехал в Лос-Анджелес, потому что сам хотел остаться в Мичигане, поближе к родителям. Джеффри хотел все время быть наготове и в доступе на случай, если они решат вновь впустить его в свою жизнь. «И вот я понял, – признался он, – что эти многолетние упования и надежды принесли мне вред: я не жил, а ждал. Моя жизнь застоялась, и профессионально, и эмоционально». Наконец Джеффри понял, что беспочвенная надежда была формой отрицания. Он не хотел признавать, что у него нет ни малейших шансов примириться с родителями, поэтому решил отпустить это невыполнимое желание, оставить все в прошлом и двигаться дальше. Когда Джеффри так и поступил, то наконец сумел обрести чувство душевного покоя и решимости.
«Секрет в том, что, когда ты выходишь на сцену „Мотылька“ и рассказываешь свою историю, по воздействию это все равно что десять лет работы с психотерапевтом», – утверждает Бернс.
Немногие из нас способны исповедаться перед толпой незнакомых людей так, как это сделал Эрик Колбелл. Но по сути своей мы все рассказчики, и все, как пишет антрополог Мэри Кэтрин Бейтсон, вовлечены в «акт творения», который и есть «сочинение нашей жизни, ее рассказывание». И все-таки, в отличие от большинства заранее продуманных историй, которые мы слышим, наша жизнь не следует какому-то предопределенному сюжету. Нет, совсем нет. Как пишет Бейтсон, «каждый из нас импровизирует, обнаруживая сюжет своей истории по ходу ее действия». Иными словами, наша собственная идентичность, опыт, впечатления постоянно пополняются и меняются. Подобно импровизирующему джазовому музыканту, мы можем сначала пойти одним путем, затем изменить его и пойти другим. Рассказывание историй помогает нам осознать этот акт. Соединяя разрозненные кусочки своей жизни и складывая их в повествование, мы создаем единое целое, которое позволяет нам понять собственную жизнь как нечто цельное, – а цельность, по словам психотерапевтов, и есть ключ к обретению смысла жизни.
Потребность рассказывать истории коренится в глубинной, потаенной потребности, присущей всем людям от природы, – внести в мир смысл. У нас есть первобытное желание упорядочить хаос, отыскать отчетливый сигнал в бесформенном шуме. Мы различаем лица и фигуры в облаках, в шорохе листьев слышим шаги, видим некий умысел в стечении обстоятельств. Мы постоянно добавляем к фрагментам информации дополнительный смысл – иначе мы не смогли бы функционировать. Истории помогают нам увидеть смысл в окружающем мире и свое место в нем, а также понять, почему все происходит именно так, а не иначе. «Рассказывание историй – основа человеческого поиска смысла, и неважно, рассказываем мы истории о сотворении мира или о том, как в прошлом совершили выбор, приняв то или иное решение», – пишет Бейтсон.
Рассказывание историй особенно важно, когда нужно определить и понять собственную идентичность – выяснить, кто ты и как сформировался именно таким. Давайте для примера рассмотрим историю Имеки Ннака. В двадцать один год он был защитником в полупрофессиональной футбольной команде «Оклахомский гром». На одном матче в Арканзасе Имека совершал привычное движение, которое проделывал уже много раз. Он толкнул одного из игроков, и его стодесятикилограммовое тело упало на землю – такое с ним тоже неоднократно бывало раньше. Но на сей раз юноша не ощутил падения. Он лежал на дерне, слышал, как наступила тишина, и чувствовал только, что у него все тело онемело. На поле выбежали тренеры, вдали завыла сирена «скорой помощи», и Имеку унесли с поля на носилках. Он пытался поднять руки и помахать зрителям, мол, все в порядке, но не смог. В больнице девять часов ему оперировали шею. Пробудившись от наркоза, юноша понял, что парализован ниже грудной клетки.
Футболом Имека занимался не с самого детства. В школе он гонял мяч, но для развлечения, а всерьез занялся футболом уже студентом, когда вступил в команду «Оклахомский гром». На первом курсе он, по его словам, «пинал балду» и был разгильдяем. Но, когда в его жизнь вошел футбол, юноша понял: вот он, шанс заставить всех гордиться мной. «Помню, как сообразил: вот мне подвернулась возможность блеснуть в том, что я и правда умею, – так надо использовать свои таланты, чтобы добиться славы и успеха, – рассказывал Имека. – Я увидел перед собой великую цель и двинулся к ней». С каждым днем он тренировался все основательнее, он окреп, стал проворнее и ловчее, и чувствовал, что жизнь наконец-то движется в верном направлении. Имека успел отыграть в команде два сезона, после чего с ним связался тренер из колледжа в Миссури и стал переманивать к себе в команду.
Через три недели Имека вышел на поле и получил травму позвоночника.
В первые дни после операции юноша еще не совсем понимал, насколько серьезно его положение. Он думал, что проведет пару месяцев в реабилитации, отлежится, встанет и возобновит тренировки. Но спустя три месяца, когда Имеку выписали из больницы, он все еще не мог шевельнуть руками, не говоря уж о ногах. И тогда он понял, что это путешествие будет труднее и длиннее, чем он полагал раньше. «В больницу обычно кладут, когда ты болен, – рассказывал Имека, – а выписывают, когда выздоровел. Но когда мне сказали, что меня выписывают, я вовсе не чувствовал себя лучше и не выглядел здоровым. Я не выздоровел. А врачи говорят: ты готов ехать домой». Имека подумал: «О чем это они? Разве я готов ехать домой? Разве мне пора из больницы?» Юноша, который когда-то мог поднять вес в 150 кг, теперь не мог поднять и полтора килограмма. Отцу Имеки пришлось переехать к нему, чтобы заботиться о беспомощном сыне.
Пока Имека приспосабливался к новой жизни, у него было довольно времени подумать. Он постоянно задавался одними и теми же глобальными вопросами: «В чем смысл моей жизни? Смогу ли я жениться? Завести детей? Полюбит ли меня кто-нибудь теперь? Как мне прокормиться?» До травмы Имека четко себе представлял, кто он такой: футболист, душа общества, студент, перед которым открывается множество будущих возможностей. Теперь ему пришлось свыкнуться с тем, что будущее, которое он рисовал в своих фантазиях, не состоится. Он не будет тем, кем намеревался стать.
Хуже того, Имека осознал, что в прошлом был далеко не идеален, у него уйма недостатков. Переоценивая то, каким он был до травмы, юноша осознал, что некоторые аспекты своей прежней личности ему не нравятся. «Истина в том, – рассказывал он потом, – что когда-то мне нравилось быть таким, каким я был: беззаботным гулякой, мало задумывающимся о других. Я думал: „Живешь один раз, молодость тоже одна, вот и делай то, что хочется прямо сейчас“. Я жил бессмысленно и бесцельно».
Прежняя идентичность Имеки развалилась, но он начал создавать новую – положительную и порядочную. Юноша сказал себе, что теперь стал лучше прежнего Имеки, самовлюбленного, поверхностного и пустого. Весной 2010 года, примерно через год после травмы, он начал волонтерскую работу при местной церкви, став консультантом для школьников, включая старшеклассников. Работа наставником и консультантом помогла ему преодолеть собственный эгоизм, переключиться со своих обстоятельств и потребностей на других людей, нуждавшихся в его помощи и советах, ведь у него был уникальный жизненный опыт, какой мало у кого имеется. «Только когда я начал помогать другим людям, меня озарило, – рассказал Имека. – Я осознал, кто я такой на самом деле. Теперь я человек, который ставит на первое место не себя, а других».
Имека проработал приходским волонтером два года, после чего вернулся к учебе в колледже. В 2015 он закончил колледж и записался на курсы, чтобы получить степень магистра по консультированию. Юноша до сих пор парализован и не знает, сможет ли ходить когда-нибудь, но он уверен, что в его нынешней жизни гораздо больше смысла и духовного богатства, чем в прежней, безвозвратно утраченной.
В те месяцы, когда Имека оправлялся от травмы, он много размышлял, какое значение она имела и зачем случилась. Он думал о том моменте, когда история его жизни совершила такой резкий и внезапный поворот. Имека понял, что до травмы, по собственным словам, «стремился не к тем вершинам». Сломав шею, он упал с этих вершин к самому подножию. И лишь после этого увидел перед собой другую, новую вершину – ту, на которую теперь лежал его путь. К ее покорению ему следовало стремиться изначально, потому что именно такова его подлинная дорога. И с тех самых пор Имека медленно, но верно поднимается на эту вершину.
История о травме, озарении и восстановлении, которую Имека в качестве консультанта и наставника рассказывает подросткам, вдохновляет слушателей. Но психолог Дэн Мак-Адамс отметил бы, что рассказывание этой истории куда больше вдохновляет самого Имеку. Мак-Адамс – психолог Северо-Западного университета и специалист по так называемой «нарративной идентичности» (авторский термин). Нарративную идентичность он определяет как интернализированную историю, которую вы создаете о самом себе. Проще говоря, ваше повестововательное «Я» – это ваш личный миф о себе, который вы впитываете и усваиваете. Это рассказ о том, кем человек является в глубине души, в сердцевине – откуда он, как встал на свой путь и что это все означает. Как и в вымышленных историях, в личном мифе есть герои и злодеи, которые или помогают, или препятствуют. Есть в нем главные события, определяющие сюжет, а также препятствия, которые человек преодолевает, перенесенные страдания и испытания.
Когда мы хотим, чтобы окружающие нас поняли, то делимся с ними своей историей или ее фрагментами. А если хотим понять другого человека, то просим его рассказать свою историю или ее часть.
Важно понимать, что личный миф – не то же самое, что последовательная цепочка событий, случившихся с человеком. Мы, скорее, совершаем то, что Мак-Адамс называет «нарративным выбором», то есть выбираем, что и как рассказать о себе. Наши истории, как правило, сосредоточены на самых выдающихся событиях нашей жизни, как хороших, так и плохих. Почему? Потому что это опыт и впечатления, которые нам нужно осмыслить, поскольку они нас формируют. Но толковать эти события мы можем очень и очень по-разному. Для одного человека определяющий опыт детства, например, то, что родитель научил его плавать, бросив в воду, возможно, будет объяснять, почему он стал дерзким предпринимателем, который лучше всего учится на рисках. Для другого – точно такой же детский опыт будет объяснять, почему он ненавидит лодки, воду и не доверяет авторитетным и властным фигурам. А третий человек, переживший в детстве такое падение в воду, возможно, вообще выбросит этот опыт из своей истории и личного мифа, считая, что они не сыграли в его жизни никакой существенной роли.
Для Эрика Колбелла, психотерапевта, принявшего духовный сан, авария, в которую попала его дочь, сначала стала испытанием, а затем навела его на мысль об открытии своего призвания и, следовательно, породила его новое «Я»: оправдание, спасение возможно в мире, где хорошие люди страдают незаслуженно.
Мак-Адамс изучал личные мифы, жизненные истории и их смысл на протяжении тридцати лет. В ходе исследований он просил своих собеседников разделить свою жизнь на главы и воспроизвести ключевые сцены: высшие точки, низшие точки, решающий поворот, ранее воспоминание и так далее. Ученый поощряет своих подопечных размышлять о личных убеждениях, верованиях, ценностях и философии жизни. Наконец, он просит их подумать и сказать, какую тему они считают главной в своей жизненной истории.
Проанализировав сотни подобных историй, Мак-Адамс обнаружил интересные закономерности, словно повторяющиеся узоры того, как люди, живущие осмысленно, понимают и толкуют собственный жизненный опыт. Он установил, что тех, кто стремится помочь обществу и будущим поколениям, объединяет общий паттерн. Все эти люди больше других склонны рассказывать истории о спасении, оправдании, искуплении, имевших место в их жизни, толковать некоторые события как чудо и спасение или рассказывать истории, в которых совершается переход от плохого к хорошему. Как правило, при этом рассказчик движется от страдания к спасению: сначала он сталкивается с негативным событием, из которого проистекает позитивное и тем самым придает пережитому страданию высший смысл.
Например, среди людей, опрошенных Мак-Адамсом, был один человек, выросший в полной нищете. Он поведал ученому, что трудное детство помогло ему сблизиться с семьей и сплотило их. Была женщина, которая рассказала, что ухаживать за умирающей близкой подругой было мучительно, но этот тяжелый опыт в конечном итоге напомнил ей о ее давнем желании вернуться к работе сиделки, которую она когда-то бросила. Был отец больного ребенка, который отбросил свой пессимизм, убедившись, с какой добротой и щедростью множество людей стали помогать ему, когда у ребенка диагностировали мозговое расстройство. «Каким бы ужасным ни был этот опыт, – рассказывал мужчина, – в широкой перспективе мы от него многое выиграли: лучше узнали жизнь и человеческую природу, убедились, как много на свете добрых людей». Эрик, отец девочки, пострадавшей в автокатастрофе, обрел утешение и спасение в том, как много людей из больничного персонала навещали его дочку, выжившую после аварии и трех операций на мозге. По мнению Эрика, такое оправдание не означает, что трагедии стоило произойти, но во всяком случае она случилась не зря. Эти люди, как и другие, опрошенные Мак-Адамсом, видели в своей жизни больше смысла, чем те, кто рассказывал истории про иные события, у кого в жизни не было подобных трагедий или спасения.
Важно отметить, что, если человек рассказал историю о спасении, это вовсе не означает, будто его жизнь после этого объективно улучшилась. Он просто стал иначе воспринимать ее, смотреть на перенесенные события и испытания с другой точки зрения. Например, Эрик, отец Кейт, мог бы легко построить свой рассказ так, что катастрофа с Кейт в нем выглядела бы чрезвычайно мрачной. У него объективно был для этого материал, но Эрик отбирал для своей истории факты, фокусируясь на позитивном. А ведь негативного хватало: Кейт легко устает в социальных ситуациях, у нее до сих пор проблемы с восприятием глубины после черепно-мозговой травмы. Не восстановилась и большая часть воспоминаний о том, что было с ней до несчастного случая. Эрик мог бы в своей истории сосредоточиться на том, что в жизни Кейт стало хуже, – но не стал. Он рассказывает историю, в которой все случившееся с девочкой наполнено смыслом. Молодой спортсмен Имека был в том же положении: он мог бы рассказать историю о том, как паралич разрушил его мечты. Но он выбрал иное направление и тон рассказа, сосредоточившись на том, как травма и паралич изменили его к лучшему.
Наряду с историями о спасении и оправдании, существуют и прямо противоположные, которые Мак-Адамс называет «истории-ухудшения». В них рассказчики толкуют свою жизнь или отдельные события как изменение от хорошего к плохому. Одна из рассказчиц поведала ученому историю рождения своего ребенка – высшую точку и главное событие в своей жизни. Но затем она совершила поразительный выбор точки зрения, материала и тона – выбор в сторону негативного. Она закончила историю смертью отца ребенка: мужчину убили, когда малышу исполнилось три года. В ее изложении радость, которая возникла в ее жизни благодаря рождению ребенка, омрачалась этой трагедией. Как установил Мак-Адамс, люди, рассказывающие истории-ухудшения, менее «производительны», по выражению психологов. Они в меньшей степени стремятся сделать мир лучше, помочь человечеству и следующим поколениям. Кроме того, они, как правило, более тревожны, склонны к депрессии и ощущению, что их жизнь бессмысленна – по сравнению с рассказчиками позитивных историй в духе «нет худа без добра».
Истории о спасении и истории-ухудшения – лишь две разновидности рассказов, которые мы способны поведать о своей жизни. Но есть и другие. Например, в некоторых жизненных историях главный акцент делается на внутренней трансформации и росте, а в других – на застое и регрессии. Есть истории, в основе которых – общность, любовь, сопричастность, – а есть истории об одиночестве и изоляции. Бывают истории, основанные на силе, то есть на убеждении, что человек способен управлять своей жизнью, – а есть те, что основаны на беспомощности. Также существуют истории, в которых обе темы переплетаются. Мак-Адамс обнаружил, что, кроме историй о спасении, люди, убежденные в осмысленности своей жизни и ее высшей цели, склонны также рассказывать о росте, единстве и силе – словом, истории позитивного плана. Такие рассказы помогают человеку создать себе позитивную идентичность: увидеть в себе того, кто сам распоряжается своей жизнью, любим и прогрессирует. Если он и встречает преграды и испытания, то выносит из них нечто положительное по принципу «нет худа без добра» или «не было бы счастья, да несчастье помогло».
Истории, которые мы рассказываем, демонстрируют, как мы понимаем себя и интерпретируем то направление, в котором наша жизнь развивается. Они также способны подкрепить разные аспекты нашей сути. Например, склонный к депрессиям или пессимистически настроенный человек скорее будет рассказывать о своей жизни историю-ухудшение. Причем эта история об упадке будет его ранить, усугубляя пессимизм и депрессию: обстоятельства предстанут ему в еще более черном свете. Однако существует способ разорвать этот замкнутый круг. Безусловно, некоторые истории порождают больше смысла и показывают более целеустремленную жизнь по сравнению с другими, но это вовсе не значит, что рассказчики негативных историй застряли в бессмысленном тупике. Мы все – авторы собственных историй и вольны выбирать, как именно их рассказывать.
Мы все – авторы собственных историй и вольны выбирать, как именно их рассказывать.
Один из величайших подарков, который сделали нам психологические и психотерапевтические исследования, заключается в следующем открытии: мы вольны редактировать, пересматривать, переосмыслять и переписывать истории, которые рассказываем о своей жизни, несмотря на то что в нашем распоряжении лишь строго ограниченное количество фактов.
Психолог Мишель Кроссли пишет, что психическое заболевание зачастую возникает потому, что человек неспособен рассказать о своей жизни хорошую историю. Она или бессвязна, или неадекватна, или искажена. Задача психотерапевта в том, чтобы в ходе работы пациенты переписали свои истории в более позитивном ключе. Редактируя и по-новому интерпретируя свою историю с помощью психотерапевта, пациент постепенно, среди прочего, осознает, что он сам распоряжается своей жизнью и что даже из перенесенных испытаний может извлечь смысл и пользу.
В результате его психическое здоровье улучшается. Обзор научной литературы по этому вопросу показывает, что такая форма психотерапии столь же эффективна, как антидепрессанты или когнитивная бихевиоральная терапия.
Даже если вы составляете и рассказываете небольшие истории, они могут оказать огромное воздействие на вашу жизнь. Именно это установили Адам Грант и Джейн Даттон в исследовании, опубликованном в 2012 году. Исследователи попросили группу, с которой уже работали раньше – сотрудников университетского колл-центра, собирающих благотворительные средства, – в течение небольшого периода вести дневники. При этом одну подгруппу участников эксперимента попросили описывать случаи, когда кто-то из коллег совершал поступок, вызвавший у них благодарность. Другую подгруппу попросили фиксировать в дневнике случаи, когда они сами помогали своим коллегам.
Исследователи хотели выяснить, какой тип историй заставит участников эксперимента проявить большую душевную щедрость: те, в которых человек воспринимает себя объектом чьих-то добрых дел, или те, где он сам выступает в роли благодетеля. В поисках ответа на этот вопрос они изучили аудиозаписи работы всех сотрудников колл-центра, участвовавших в эксперименте. Поскольку их работа по сбору средств для студентов и других нужд университета оплачивается почасово и по фиксированной таксе, очевидно, что количество звонков, сделанное сотрудником за смену, несет в себе важную информацию. Оно служит верным признаком помогающего поведения, направленного на благо других. Тот, кто делает больше звонков в течение часа, в большей степени стремится помочь университету, чем тот, кто звонит меньше.
Проведя анализ дневниковых записей участников и аудиоматериалы, исследователи обнаружили, что та часть сборщиков, которая в дневнике рассказывала о себе как о благодетелях, в рабочую смену совершала на 30 % больше звонков перспективным спонсорам, чем раньше. Те же, кого попросили рассказывать в дневнике, как они сами были объектами благодеяний, после эксперимента не проявили повышенного энтузиазма в работе и не стали обзванивать больше возможных донаторов.
Этот эксперимент изящно доказывает: то, какую историю мы рассказываем, влияет на то, какими мы становимся. «Воспринимая себя как благодетелей, – заметила Даттон, – сборщики ощутили потребность действовать как благодетели, как дающая сторона, и в результате их поведение стало еще более ориентированным на помощь людям».
Исследование Гранта и Даттон показывает, что способность истории порождать смысл не исчезает после того, как прозвучала ее концовка. Истории, которые группа «благодетелей» рассказывала о себе, в результате привели к значимому поведению, имевшему высшую цель: эти люди стали жертвовать больше времени и сил на благо других, во имя высшей цели. Безусловно, сборщики понимали, что рассказывают свои истории просто в рамках эксперимента, но в итоге они стали жить, опираясь на эти истории, взяв их за образец для самих себя. Слегка изменив формат повествования, они все же усвоили свою позитивную идентичность, которая привела их, как и Имеку, к тому, чтобы жить более осмысленно, руководствуясь высшими целями. Рассказав о себе как о добрых и порядочных людях, они стали вести себя добрее, щедрее и порядочнее. Они поверили, что такова их суть.
Рассказывание историй (практика сторителлинга) позволяет не только редактировать восприятие собственной жизни, но и служит одним из лучших способов обрести ее смысл. Ведь рассказывание позволяет поразмыслить над ключевыми и определяющими событиями и решить, как эти моменты определили вашу внутреннюю суть и дальнейшее развитие вашей жизни. Например, когда Имека рассказывал мне свою историю, в его повествовании то и дело всплывало «а если бы»: «А если бы я мог ходить? А если бы я не стал наставником и консультантом молодежи? А если бы я по-прежнему мог играть в футбол?» Конечно, Имека никогда не узнает ответы на эти вопросы. Когда он думает о поворотных моментах своей жизни и о том, какими другими путями она могла пойти, развернись события иначе, – то не просто выдает желаемое за действительное, но осмысляет свой жизненный опыт и в процессе извлекает новый смысл жизни.
Упражнение, в котором вы представляете себе, как еще могла бы развиваться ваша жизнь, если бы то или иное событие не произошло, ученые называют контрфактуальным мышлением. В исследовании, опубликованном в 2010 году, психолог Лаура Крей из калифорнийского университета Беркли и ее коллеги попросили участников эксперимента прийти в лабораторию и поразмыслить над значимыми событиями своей жизни – а потом пофантазировать, как еще могла бы пойти их жизнь, если бы эти значимые события не произошли вовсе.
Например, студентов попросили: «Подумайте и вспомните, как вы решали, в какой университет поступать. Как получилось, что вы в итоге поступили именно сюда? – спросили студентов. – Оглянитесь в прошлое и попробуте перечислить весь перечень факторов, которые привели вас к этому решению». Когда студенты выполнили поставленное задание, половину из них попросили ответить еще на один вопрос: «Опишите возможные варианты того, как могли развернуться события».
Как выяснили исследователи, это простое упражнение заставило участников эксперимента оценить смысл и важность этих впечатлений и опыта. Они охотнее стали употреблять утверждения вроде: «Когда я поступил в этот университет, в моей жизни прибавилось смысла», – или: «Мое решение учиться в этом университете было одним из судьбоносных, оно повлияло на всю мою жизнь». Исследователи обнаружили сходные результаты, когда попросили участников порассуждать о близкой дружбе. Мысленно восстановив момент знакомства с нынешним близким другом, студенты стали придавать этой дружбе еще больше значения и ценности, чем раньше, до переосмысления и пересмотра событий.
Почему контрфактуальное мышление наделено такой мощью? По мнению исследователей, в ходе подобных упражнений меанизм обнаружения смысла задействован сильнее по сравнению с простыми размышлениями о сути случившегося.
Во-первых, контрфактуальное мышление помогает по достоинству оценить преимущества того пути, который человек в итоге выбрал. Размышляя о том, как могла бы повернуться жизнь, не поступи они в этот университет или не встреть друга, студенты в основном рисовали себе не лучшие варианты развития событий, а сравнительно худшие. Они приходили к выводу, что без этого события в их жизни не появились бы многие значимые отношения и впечатления. Например, один из студентов понимал, что без поступления в этот университет он никогда не получил бы работу в компании своей мечты. Другая студентка думала: «Не встретила бы я Джулию на той вечеринке однокурсников – не познакомилась бы через нее со своим будущим мужем».
Во-вторых, контрфактуальное мышление помогает нам рассказывать более связные истории о своей жизни. Как показало другое исследование ученых, те, кто мысленно отыскивал поворотный пункт в своей жизни, например встречу с будущим супругом, чаще считали это событие «предначертанным заранее». Они приходили к выводу, что их жизнь и судьба складывались именно так не по воле случая, а скорее в соответствии с некой логической закономерностью, которая неизбежно привела их к встрече с партнером. Эти люди верили: жизнь не просто «происходит» сама по себе – в ней есть свой узор, свой порядок.
Конечно, многие участники в исследовании Крей размышляли о позитивных моментах своей жизни – о том, как поступили в университет и встретили близкого друга. Но некоторые значимые, поворотные события нашей жизни бывают трудными и болезненными. Когда мы извлекаем эти «вехи» из памяти, то поневоле приходим к мысли, что жизнь могла бы быть лучше, если бы эти события не произошли.
Для Карлоса Эйра таким поворотным пунктом стала кубинская революция. Когда в январе 1959 года Фидель Кастро занял Гавану и отобрал власть у диктатора Фульгенсио Батисты, Карлосу было всего восемь лет. До революции его семья жила в Гаване благополучно, роскошно и безмятежно. Отец пользовался всеми привилегиями человека из высшего общества: он был уважаемым судьей, коллекционировал предметы старины, верил, что в прошлой жизни был королем Людовиком Шестнадцатым и держал себя сообразно. Мать Карлоса, красавица и истовая католичка, души не чаяла в двух своих сыновьях. Большую часть времени мальчик играл на воздухе и старался не подраться с учениками местной католической школы.
Буквально за несколько дней до прихода Кастро к власти Карлос вместе с семьей праздновал Рождество у бабушки с дедушкой. То была классическая сцена из детства: жареная свинина, нуга на десерт, Карлос с дедушкой кололи орехи на балконе, а женщины уютно болтали на кухне. «Мы тогда еще не знали, – написал Карлос, – что это наш последний семейный праздник, последнее Рождество, которое мы встретили все вместе в доме бабушки и деда». В тот вечер отец повез семью домой длинной дорогой, чтобы все вволю полюбовались на рождественские украшения и огни, которыми был убран город – частные дома и витрины. «Вскоре всему этому настанет конец, – написал Карлос, – и партизанской войне Кастро, и будущему нашей счастливой семьи».