Кто такие сатанисты и почему находятся люди, которые хотят ими стать? Вопрос этот далеко не праздный, и не только потому, что о культе поклонения дьяволу и случаях ритуальной жестокости становится теперь известно более широкому кругу людей, но еще и потому, что в респектабельных слоях общества идея Сатаны стала использоваться для объяснения пороков нашего мира. Католическая церковь увеличила число экзорцистов, еще более таким образом узаконив это понятие, а один из бывших важных американских чиновников, возглавлявший борьбу с наркотиками, публично заявил, что в распространении кокаина-крэка повинна не безысходность человеческого существования, а дьявол («Сан-Франциско Кроникл», 12 июня 1990 г.). Главная тема этой главы — не сатанизм как таковой; о нем мы говорим скорее как о ярком примере того, сколь велика власть соблазна и запретного. Большинство людей, делая то, что они считают дурным, может быть, даже безнравственным, помимо чувства вины испытывают и удовольствие. Напрашивается по-настоящему интересный и уместный вопрос: почему порой так приятно быть плохим?
Что, собственно говоря, это значит — поклоняться Сатане? Можно поклоняться либо некоему существу, некой силе или власти, либо символическому выражению некоего принципа. Тогда (208:) сатанизм — это поклонение злу как символу, образу, духу, идее или конкретной метафизической силе. В любом случае слово «Сатана» выражает абстрактную идею умышленного зла в чистом виде. Попросту говоря, сатанизм — это поклонение торжеству зла над добром, или, иными словами, возведение в ранг добра того, что обычно считается злом.
Необходимо помнить, что Сатана как персонаж или сила берет начало в традиционных религиях Запада. Сатанизм как образ жизни опирается на мировоззрение, лежащее в основе всех западных религий, и на присущее им членение человеческого поведения на две четкие моральные категории — добро и зло. Для западного монотеизма характерен дуалистический отрыв Бога от всего остального. Такое мировоззрение делит бытие на Бога и Его творение, а этот основной дуализм порождает и все остальные. Абстрагирование от жизни понятий «добро» и «зло», а также последующее обожествление этих двух абстракций и наделение их человеческими чертами (Бог и Сатана) составляет основу западной фундаменталистской религиозной космологии. Но очеловеченная сила зла присуща не только фундаментализму. Официальная теология католицизма, наряду со многими протестантскими, исламскими и иудаистскими сектами, по-прежнему пропагандирует веру в силу зла, чья единственная цель — сбить людей с пути. Сатанизм — это фон и контраст для тех религий, которые создали Сатану.
Идея Сатаны исходит из условия существования безупречного монотеистического Бога — источника всего добра, и силы, стоящей за этим добром. Образ могучего падшего ангела, который при каждом удобном случае старается коварно извратить добро, используется для того, чтобы объяснить, почему на Земле до сих пор не воцарился рай. Любой успех, любая власть, обретенные теми, кто попал ему в когти, объясняются его якобы двойной ролью — искусителя и карателя. Ведь после смерти он заставляет людей заплатить за те удовольствия, которыми сам же их и соблазнил.
Исторически сатанизм связан с черной магией, колдовством и демонологией. В основе его лежит предположение, что, вступив в контакт с силами зла или отдавшись им, человек может в какой-то степени управлять этими силами и влиять на них. Обряды и ритуалы для вызывания темных сил как правило относились к разряду действий, на которые налагался моральный запрет, действий, (209:) подразумевавших нарушение табу, окружавших — угадайте, что? — секс и насилие. Древние обряды плодородия и шаманские или языческие методы врачевания, шедшие вразрез с властью организованных религий, также объявлялись сатанинскими. Но в этой главе не рассматривается религиозная политика, то есть те меры, которые предпринимают религии, чтобы сохранить свою власть. Нас скорее интересует источник притягательной силы всего запретного.
Оставив до поры обсуждение того, является ли зло, которому поклоняются сатанисты, истинным злом, и поистине ли добр Бог, которому поклоняются остальные верующие, зададимся следующим вопросом: какова же Вселенная, подразумеваемая такими представлениями? Чтобы по-настоящему понять сатанизм, необходимо углубиться в природу добра и зла.
Добро и зло
Слова «добро» и «зло» — это абстрактные символы, каждый из которых призван обозначать класс действий, куда входят не только последствия поступков, но и стоящие за ними намерения. Поэтому если я замышлял добро, а вышло зло, меня могут не признать невиновным, но и злом это тоже не назовут. Следовательно, чтобы сотворить зло, нужно его замышлять. Но это не так просто и очевидно, как кажется. Что значит «замышлять зло»? Что именно замышляется в этом случае?
Если мы заглянем в Оксфордский словарь, то обнаружим, что слово «зло» (evil) имеет тот же этимологический корень, что и слова «вверх» (up) и «через» (over). Первоначально слово «зло» означало либо «превысить должную меру», либо «перейти надлежащую границу». Далее разделяются два основных значения слова «зло»: с одной стороны — противоположность добра, с другой — желание и причинение вреда. Определить зло как противоположность добра легко, когда добро — это нечто заданное изначально. Поэтому если признанная верховная власть опирается на добро, то неповиновение этой власти есть зло. Второе же определение зла как умышленного причинения вреда не так просто, поскольку оно поднимает новые вопросы — много ли вреда наносится, и кому именно? Кроме того, нет единого мнения о том, что входит в понятие «вред». Что такое наказание — вред или добро? Следует ли, говоря о моральных (210:) соображениях, принимать во внимание другие биологические виды — можно ли использовать их со спокойной совестью? Не хуже ли употреблять в пищу одни виды по сравнению с другими, и если так, то почему? И еще: является ли самоуничтожение, или самоубийство, причинением вреда, то есть злом? А как насчет причинения вреда самой Земле? Является ли злом месть? Что верно — «око за око» или «подставь другую щеку»?
«Добро» и «зло» — понятия, призванные определить, или «собрать под своими знаменами», бесконечное множество поступков и событий. Догадкам и предположениям о ранней истории человеческих переживаний довольно трудно найти подтверждение; гипотезы о происхождении конкретного слова, а следовательно, и понятия, еще более умозрительны. И все же понятия «добро» и «зло» как четко разграниченные категории должны были либо входить в древнейшие лингвистические конструкции человечества, либо возникнуть какое-то время спустя. На наш взгляд, понятие о зле возникло в тот период, когда освоение земледелия впервые открыло возможность накопления материальных благ и стали формироваться ранние иерархии власти, превратившие человеческий труд в товар — объект использования и злоупотреблений. Иерархия породила жестокость к чужакам, которой не было в племенных группах. На заре человечества идолопоклонство и политеизм, духи и божества не были чем-то абсолютно хорошим или плохим и могли приносить как удачу, так и напасти. Два взаимосвязанных понятия — «добро» и «зло» — развивались одновременно с усилением религиозной абстракции, которая все больше отрывала духовное от природного. В конце концов на Западе с приходом монотеизма разрыв между священным и мирским усилился до полного взаимного исключения.
Это разграничение сделало понятия добра и зла еще более жесткими[76].
Разным культурам присущи разные представления о том, что же такое зло. Кое-кто даже утверждает, что целые культуры могут быть носителями зла, орудием Сатаны, — такое мнение о Западе высказывают некоторые исламские фундаменталисты. Не вдаваясь в дискуссию о том, что есть в действительности добро и зло, можно с уверенностью сказать: зло в конкретной культуре есть совокупность человеческих поступков, на которые наложен моральный запрет. Во (211:) всех культурах существуют табу, но нарушение их не всегда считают злом. Вероятнее всего, подлинным источником морали была не религия, а унаследованная от предков традиция. Когда же основой морали стала религия, понятия табу и зла соединились (породив при этом понятие греха)[77].
Получив добро и зло в качестве самостоятельных категорий, стало легче управлять членами иерархии. Внешние рычаги воздействия, успешно использовавшиеся при племенном строе (групповое одобрение или порицание, стыд и остракизм), стали недостаточно эффективными для управления большими группами, в которых люди не знали друг друга. Дуалистическая мораль, которая ведет к усвоению абстрактных понятий «добро» и «зло», в сочетании с представлением о всеведущем Боге, неотступно следящем за каждым вашим шагом, перекладывает управление на такие внутренние механизмы, как страх и вина. На Востоке безжалостный и неумолимый закон кармы действует так же, как всеведущий Бог, вознаграждая или карая человека за каждый его поступок. Сложным обществам необходимы некие внутренние механизмы контроля, и источником их становится религия.
С начала расслоения общества развитие религии шло в направлении усиления контроля над людьми путем внушения им необходимости отречения и самопожертвования. Когда добро и зло окончательно оформились в виде двух взаимоисключающих категорий, это облегчило становление религии отрешенности: когда четко сформулировано, что есть зло, появляется нечто явное и конкретное, от чего необходимо отрешиться. Гораздо менее очевидно, что мораль, построенная на отрешенности, также должна быть дуалистической и предполагать какую-то жертву, ибо если не от чего отрекаться, тогда вообще не о чем говорить. Отречение само по себе уже предполагает наличие каких-то альтернатив: человек должен отречься (пожертвовать, отказаться) от чего-то одного ради чего-то другого (предположительно более достойного). Мораль отречения обязательно является авторитарной, поскольку нуждается в непререкаемом авторитете, который бы выносил вердикт, что хорошо, а что плохо. В религиях отрешенности ключевыми всегда являются (212:) понятия «святыня» и «жертва». Когда нечто возводится в ранг святыни (высшего), всегда появляется возможность оправдать жертву во имя чего-то не святого (низшего). Социальные иерархии, в которых принесение в жертву низших во имя высших является обыкновением, опираются на мораль, которая это оправдывает, отделяя «священное» от «мирского»[78].
Чем и во имя чего следует жертвовать — зависит от системы, но в основе всегда лежит простая схема: необходимо принести в жертву личные интересы (куда входят удовольствия, стремление к лучшей жизни и плотские желания) во имя чего-то высшего, более важного. Этими «высшим» может быть либо изреченная воля всеведущего Бога; либо идеалы духовной реализации, не признающие личных интересов; либо верность правителю, стране, клану или семье; либо даже утилитарная этическая модель вроде «наибольшего блага для наибольшего числа людей» Джона Стюарта Милля. На самом деле вопрос не в том, являются ли якобы высшие интересы и цели действительно высшими и необходима ли жертва в каждом конкретном случае. Наша задача — просто показать, как мораль, основывающаяся на отречении, формирует представление о добре как об отказе от своекорыстных интересов, и еще, как абстрактные категории добра и зла усваиваются человеческой психикой в виде понятий «бескорыстное» и «своекорыстное» (эгоистическое).
Зло есть максимальная степень эгоизма, святость же — предельное проявление бескорыстия. При этом злом считается не эгоизм вообще, а только действительно крайние его проявления. (Католики делают различие между смертным грехом и грехом корысти, так же как родители различают серьезные проступки своих детей и обычные шалости). Как правило, зло — это все-таки нечто из ряда вон выходящее, не встречающееся в повседневной жизни. Тем не менее в детстве большинству из нас внушали, что быть плохим — значит нарушать правила и поступать эгоистично, а быть хорошим — значит подчиняться правилам и ставить на первое место других. Даже те, кто в конце концов начинает сомневаться в правилах или пытается их изменить, обычно придерживаются коренного различия между (213:) самоотверженностью и эгоизмом. Когда кого-то обвиняют в безнравственности, при этом почти всегда имеют в виду, что ему в той или иной степени свойственно проявлять эгоизм. Точно так же, когда кто-то признает, что не обладает достаточной нравственностью, это значит, что он считает свое поведение не отвечающим собственным представлениям о самоотверженности.
Проблема зла
Чтобы внушать доверие, каждая религия должна как-то объяснять существование боли, жестокости, насилия, несправедливости и страданий. Самый простой ответ предполагает наличие некой злой силы, которая во всем этом виновата. Но если в качестве объяснения ссылаться на существование зла, то возникают новые проблемы, заставляющие религиозных апологетов изъясняться путано и загадочно. Вкратце проблему зла можно сформировать так: существует ли в мире зло (как бы его ни определяли), и если существует, то почему и откуда оно взялось? Зло — проклятие всех религий, в особенности тех, которые хотели бы, чтобы Бог был первопричиной, творцом всего сущего, и при этом не был запятнан чем-либо дурным. Это особенно справедливо для западных трансценденталистских религий.
Перед любым монотеистическим вероучением, которое усматривает в Боге не только творца, но и олицетворение добра, мудрости и могущества, встает вопрос, является ли зло независимой силой или это некая часть божественного промысла. Но если оно часть божественного плана, а Бог — добро в чистом виде, то как же тогда зло смогло стать абсолютным злом? Если же зло никак не зависит от Господней воли, то откуда оно взялось? Неужели Бог сотворил нечто вроде Франкенштейна, чудовища, вышедшего из повиновения своему создателю? Если нет, то в таком случае умаляется сила Бога — всемогущий Бог должен был создать все, в том числе и зло. И вот, чтобы сохранить Бога как воплощение чистого добра, некоторые секты, которые принято считать еретическими, попытались ограничить его могущество. Однако это заставляет усомниться в монотеизме, ибо как мог Бог, чья сила ограничена, стать творцом всего? Гностицизм и манихейство, как и их предшественники, зороастризм и митраизм, рассматривали добро и зло как равные силы, а борьбу между ними — как космическую битву, определяющую самую суть бытия. Считалось, (214:) что добро и зло независимы и в равной мере присущи человечеству. Христианство заклеймило такое представление как ересь — иначе и быть не могло, поскольку тем самым, по сути дела, уничтожался монотеизм: ведь если две космические силы равны, не может быть, чтобы существовал только один Бог,
Примирить абсолютное добро и всесилие Бога с существованием зла — задача сложная: либо Бог желает искоренить зло, но не может, и, следовательно, не всемогущ, либо Бог может это сделать, но не хочет. Чтобы последнее утверждение было справедливым, а Бог по-прежнему оставался абсолютно добрым, у него должна быть веская причина для создания и дозволения зла. Поиски такого мотива приводят к стандартному ответу на вопрос о зле: Бог сотворил зло, чтобы дать людям свободу воли (в такой ситуации они могут, руководствуясь соображениями морали, предпочесть добро злу). Таким образом, человеческая жизнь рассматривается как какая-нибудь пьеса-моралите, в которой действующие лица сначала подвергаются испытанию, а потом награждаются или наказываются. Вопрос, зачем это понадобилось Богу, наводит на другой не менее интересный вопрос: «Почему «пал» Сатана — по своей собственной воле или его подтолкнули, потому что Бог нуждался в дьяволе?». Вариант с пьесой-моралите при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Вечность — штука долгая. Вечное проклятие за то, что человек поддался сильнейшему искушению, которое Бог (через свое орудие — Сатану) ниспослал ему в качестве испытания, снова рисует нам образ сурового, мстительного Бога, карающего за непослушание. Какой любящий отец станет так испытывать и наказывать свое дитя? К тому же постулат, гласящий, что Бог сотворил зло (или, мягче выражаясь, допустил его существование), дабы предоставить человечеству свободу выбора, не объясняет, почему Бог сделал так, что одним бывает выбирать добро гораздо проще, чем другим. Почему одним даются более легкие условия для выбора (любящие родители), чем другим (детям, лишенным любви и ласки)? Эта проблема никогда не привлекала к себе должного внимания. А ведь в христианстве она приобретает особую остроту, потому что у нас есть только один шанс сделать правильный выбор.
Кальвинисты пошли дальше, задавшись вопросом, знает ли Бог заранее, какой выбор придется сделать людям. Ответить «нет» значило бы ограничить силу и знание Бога. Следовательно, если он (215:) знает заранее, каким будет выбор, то этот выбор предрешен. И тогда встает еще одна проблема: почему такому множеству людей предначертано стать плохими? Отвечая на этот вопрос, кальвинисты подчеркивают то обстоятельство, что зло присуще человечеству изначально (первородный грех) и что люди могут обрести спасение только с помощью милости Божьей. Но кто может ответить, почему одни получают такую милость, а другие — нет, и зачем Богу понадобилось сотворить целый вид, которому от рождения присуще зло, чтобы потом решать, кого следует спасать, а кого не следует? Поскольку Бог всеведущ, для него не существует тайн. Наблюдая, как разворачивается действие пьесы-моралите, он с самого начала знает, кто те немногие избранные, которых он собирается спасти, знает он и то, что подавляющее большинство сотворенных им людей навечно обречены. Не правда ли, странное времяпрепровождение для Бога, олицетворяющего абсолютное добро? С человеческой точки зрения такое занятие не кажется особенно привлекательным.
Можно, как обычно, удовольствоваться ответом, что замысел Божий недоступен человеческому пониманию. Но достаточно одного взгляда на плоды Божьего труда, чтобы возникла общая для всех атеистов убежденность: существуй на самом деле Бог, правящий этим миром, каждый нравственный человек считал бы своим долгом презирать его, принимая во внимание тот успех, который приносят насилие, бездушие и алчность.
Монотеистический дуализм, отделяющий Бога от всего остального, рисует почти фантастический его образ — он предстает как абсолютный эгоист, сотворивший Вселенную только для того, чтобы ему поклонялись, вознаграждающий тех, кто делает это «надлежащим образом» (в соответствии с установленными им правилами) и наказывающий всех остальных. Не случайно это напоминает нам авторитарную власть, ибо светская авторитарная власть использует для своего оправдания авторитарную религию с присущими ей священными символами и моралью, основанной на долге и самопожертвовании. И вопрос, сотворил ли Бог авторитарный строй (как полагают фундаменталисты), или авторитарный строй породил Бога, чтобы оправдать свое существование, отнюдь не тривиален.
Если Бог предстает перед нами как эталон добра, то необходимо сделать кого-то эталоном зла. Но идея существования воплощенного зла рождает новые вопросы. Что побуждает Сатану быть злодеем? (216:)
Является ли он лишь орудием Божьего промысла, или же он сам предпочел зло? Что есть зло — исконная природа Сатаны или враждебная реакция на то, что его свергли с Небес? Несет ли Сатана наказание за то, что он — Сатана, или же он приятно проводит время и наслаждается, делая гадости? Можно понять, зачем он искушает людей, но зачем, добившись успеха, он наказывает их? Ведь если бы дело действительно заключалось в борьбе за души, Сатана преуспел бы гораздо больше, не существуй мрачной перспективы ада. Если же, карая грешников, он исполняет Божью волю, то он не противник Бога, а одураченная им жертва. Одно из объяснений таково: Сатану настолько угнетает его положение по сравнению с Богом, что единственной радостью для него остается заставить страдать других. Вот он и искушает людей запрещенными (Богом) удовольствиями, а потом получает наслаждение, мучая тех, кого соблазнил. Иными словами, он — законченный садист. Но здесь мы вновь возвращаемся к вопросу, как мог абсолютно добрый Бог сотворить воплощенное зло, начисто лишенное положительных качеств. Сатана — это попытка монотеизма избавить всемогущего Бога от моральной ответственности. И все же невозможно избежать вопроса, выполняет Сатана Божью волю или нет.
Сила католицизма отчасти заключается в прощении грехов и защите людей от зла. Для этого грех должен быть реальным, как должна быть реальной и некая воплощенная форма зла. Назначая официальных служителей, изгоняющих бесов (экзорцистов), католическая церковь тем самым признает Сатану силой, с которой следует считаться, и в то же время провозглашает себя силой, могущей от него защитить. Сатана выполняет роль мусорной корзины монотеизма, в которую можно выбросить все, что бы ни случилось плохого. Использование Сатаны для объяснения всех пороков мира делает ненужным дальнейшее рассмотрение этого вопроса.
Занятно, что на Сатану возлагают также вину за любые сомнения, возникающие у людей относительно веры. Люцифер получил свое имя потому, что был «носителем света», то есть разума. Его изображают сладкоречивым дьяволом, использующим доводы рассудка, чтобы соблазнять людей, убеждая их при этом в том, что зла вообще не существует, либо в том, что в их поступках нет ничего дурного. Каждая сложная сложившаяся система мышления создает свои способы обезоруживать сомневающихся. В нашем конкретном (217:) случае защитники веры заранее объявляют любой достаточно веский аргумент, способный поставить под сомнение какие-либо религиозные аспекты, порождением дьявола. При этом организуется поистине круговая оборона. Сначала строится авторитарная система веры, а потом, исходя из этой системы, делается авторитарная посылка, помогающая сделать веру неприступной. Эта посылка сводится к следующему: дьявол хитрее человека, поэтому там, где дело касается сомнений относительно веры, человеческому разуму доверять нельзя. Стоит человеку клюнуть на эту удочку, и он станет бояться собственного ума[79].
Восточные религии, в которых утверждается единство всей жизни, а дух Бога имманентен, определяют природу зла по-другому, более изощренным образом, что позволяет избежать многих из перечисленных выше проблем. Индуизм относит зло к категории майи, или иллюзии — иллюзии обособленности. Буддизм рассматривает зло как неведение. Он считает неведением отождествление себя с «я» или веру в существование «я», нуждающегося в постоянной защите и поддержке. При ближайшем рассмотрении оказывается, что понятия «иллюзия» и «неведение» по сути не отличаются друг от друга. Оба они трактуют зло как заблуждение, проистекающее из ошибочного представления, что человек существует в виде индивидуального «я».
Восточный дуализм принимает более изысканную форму, чем монотеизм: здесь разрыв между добром и злом смягчен, но не до конца искоренен. Вместо того чтобы делить Космос на две составляющие — Бога и его творение, — Восток создает два уровня, дабы поддерживать собственную дуалистическую мораль, основанную на отречении. Этот скрытый дуализм заключается в создании духовного мира, предположительно лежащего за пределами двойственности и за пределами добра и зла и мира иллюзии, или неведения, где добро и зло непрерывно противостоят друг другу. Таким образом, духовность и добро отождествляются с верхним уровнем (Единством), а зло действует, исходя из нижнего уровня, отрицающего Единство или не ведающего о нем. Именно в этом пункте терпят крах большинство восточных теорий духовности, ибо они не предусматривают подлинного единства добра и зла, а рассматривают Единство как (218:) источник одного лишь добра. Здесь, как и в монотеизме, мир превращается в пьесу-моралите, придуманную с той целью, чтобы люди могли научиться стать лучше. Но зачем? В этом-то вся загвоздка. Первый серьезный вопрос, который сразу напрашивается, — почему существуют иллюзия и неведение?[80]
Остается главный для любой космологической системы вопрос: почему все устроено именно так, а не иначе? Христиане говорят: потому, что все мы рождены во грехе. Буддисты — потому, что в силу своего неведения все мы рождаемся, чтобы страдать. Индуисты утверждают: потому, что мы вообще рождаемся (разобщенные и непохожие друг на друга). Все перечисленные утверждения подразумевают, что люди получают по заслугам. Кроме того, не забудьте о теории первородного греха, а также и о теории кармы. Если постараться преуменьшить зло, объявив его иллюзорным, существующим за пределами нашей действительности, это может успокоить, но лишь тех, кто не склонен особенно углубляться в проблему. Ведь люди с особой изощренностью и почти не заботясь об оправданиях продолжают убивать, калечить, эксплуатировать и оскорблять друг друга.