Идеализация всеобщего единения и самоотверженности и их противопоставление обособленности привели к формированию «однобокой» духовности и морали. Переживание всепоглощающего состояния единения почти незаметным умственным усилием трансформируется в идеологию Единства, искажающую реальность и диктующую «правила жизни». Перечислим наиболее общие из них.
Переживание единения более реально, чем обыденная реальность, поэтому ценность общности превышает ценность разнообразия.
Состояние мистического переживания может длиться непрестанно, и чем дольше вы в нем находитесь, тем лучше.
Путь к общности лежит через отрицание индивидуальности. (Здесь описания общности превращаются в предписания для индивидуумов, которые больше не должны действовать как отдельные личности.)
Лучший способ приобщиться к этому состоянию — следовать за учителем, который его уже достиг.
Когда мы ощущаем себя частью чего-то большего (например, Космоса), из этого совершенно не следует, что целое более реально, нежели его части. Только индивидуум, личность может испытать подобное ощущение; точно так же только индивидуальный ум способен создать идеологию Единства — идеологию, которая «по-донкихотски» отрицает индивидуальную реальность породившего ее человека. Если, как мы полагаем, разнообразие («Множественное») так же реально, как и лежащая в его основе общность («Единое»), то попытка решить проблемы повседневной жизни, навязывая ей неуместные в данной ситуации ценности концепции Единства, обречена на неудачу. Единство и разнообразие неразделимы, из чего следует, что система морали, отрицающая обособленность и клеймящая эгоцентризм, лишь создает почву для морального разложения[128]. (347:)
Мы хотим показать, как возвышение одной стороны диалектических отношений (общность) над другой (обособленность) порождает непригодную для жизни мораль отрешенности. Если с точки зрения «Единого» все сущее совершенно, то как можно утверждать, что одно лучше, нежели другое, или вообще высказывать какие-либо предпочтения? Отсюда проистекает идеал духовности, подразумевающий полный отказ от каких бы то ни было оценок и предпочтений. Такой идеал подразумевает одинаковую любовь ко всем и вся, так как предполагается, что человек должен быть свободен от привязанности к какому-либо конкретному проявлению Единства, будь то человек или предмет. Поэтому было бы неверно думать, что конкретные жизненные проблемы, касающиеся таких вопросов, как власть, соперничество, зависть, ревность, обман, сексуальность и любые проявления эгоцентризма, могут быть решены путем принятия ценностей, проистекающих из восприятия жизни как некого цельного полотна.
Однако если реальная жизнь соткана из индивидуальных обособленных существований, то попытки решить ее проблемы, обращаясь к ценностям, почерпнутым из другой системы абстрактных понятий (из мира Единства), могут привести лишь к недоразумениям и парадоксам. Степень открытости и закрытости человека в существенной степени определяется им самим — он инстинктивно определяет, что можно принять, а что следует отбросить. Это помогает ему защитить свой внутренний мир и сохранить индивидуальную целостность. И только благодаря наличию различий между индивидами существует почва для оценок, сравнений и суждений. Поскольку, взаимодействуя друг с другом и сталкиваясь с различными жизненными обстоятельствами, люди вынуждены давать оценки, выносить суждения и выявлять различия, ясно, что бессмысленно бороться с этим, просто объявив, что если человек хочет соответствовать идеалу, он не должен ни о ком и ни о чем судить. Дело в том, что люди судят о чем-либо постоянно. Сравнение и суждение — это обязательная составляющая умственной работы, необходимой для классификации предметов и явлений, и именно от ее результатов зависит выживание человека. Поэтому довольно нелепо отдавать предпочтение идеологии Единства, поскольку из нее следует, что лучшее суждение — это отсутствие всяческих суждений. (348:)
Такие нелепости в изобилии встречаются в трудах мистиков, где множество кажущихся парадоксов возникает из-за смещения уровня личностной идентификации — от маленького индивидуального «я» до «Я» всеобъемлющего. Мистическое переживание общности обладает свойством вечности. Как легко перенести это качество на себя и сказать: «Я как личность вечен». Данная установка оправдывает любую теорию существования загробной жизни, в том числе и теорию кармы-перерождения[129].
Переживание лежащей в основе бытия общности может существенно изменить отношение человека к повседневной жизни, а также к проблеме умирания и смерти. Оно может усилить способность сострадать и сопереживать и дарует возможность почувствовать себя участником вечной драмы. Кроме того, это ощущение может придать остроту кажущемуся парадоксу, заключающемуся в утверждении, что любой из нас — не более чем песчинка разума во Вселенной и в то же время — ее центр. Можно утверждать, что Бог — это все мы; думать так очень приятно, но не следует при этом отказываться от своей человеческой природы со всеми ее кажущимися слабостями.
Поскольку все, что принято считать научным или логическим доказательством, не приложимо к духовной сфере, проблема Единства никогда не подвергалась серьезной критике. С нападками со стороны откровенно дуалистических систем (монотеизм) удается справиться довольно легко, потому что Единство принадлежит к более высокому уровню абстракции. С другой стороны, монотеизм может вместить все желаемые атрибуты политеистических богов в единого Бога, более абстрактного и недоступного, чем боги политеизма. Чтобы политеистических богов можно было отличать друг от друга, каждого из них приходится наделять отличительными чертами и особенностями; то же относится и к их сферам власти и влияния. Монотеизм создал новый принцип власти, включив все ее разновидности в одну абстрактную категорию — всемогущество. То же самое произошло и со знанием, которое превратилось во всеведение, и с добродетелью, ставшей совершенством. Находясь на более высоком уровне абстракции, монотеизм легко справляется с трактовкой идей политеизма, тогда как политеизму это не под силу. Аналогичным образом, монотеизм как представитель более низкого уровня (349:) абстракции по отношению к идеологии Единства испытывает сложности с объяснением последнего[130].
Пантеизм, который просто отождествляет весь мир с Богом, представляет собой еще более высокий уровень абстракции, поскольку полностью избавляется от дуализма. Откровенный пантеизм может привлекать умы своей простотой и внутренней последовательностью, однако ему свойственны серьезные затруднения морального плана. Если все есть Бог, то как же тогда одни поступки Бога могут быть лучше или хуже других? Как может одно качество (любовь) быть лучше какого-либо другого (например, алчности)? Идеология Единства именно для того и содержит в себе скрытый дуализм, чтобы можно было поставить некоторые проявления Единого выше других. И все же Единство — понятие более высокого уровня абстракции, чем монотеизм, поскольку владеет почти идеальным способом разделения духовного и материального. Единство может включать монотеизм в свою систему ценностей, тогда как монотеизм, по определению, лишен каких-либо других способов взаимодействия с общностью всего бытия, кроме ее отрицания. Вот практический пример: индуизм может признать Христа одним из аватара (чистым воплощением Бога) и, таким образом, одним махом принять христиан под свои знамена.
Некоторые мыслители Востока с давних пор осознавали, что большинство концепций Единства таят в себе скрытый дуализм. Способ, которым они пытались примирить это противоречие, сводился к использованию парадоксов, внушавших неким таинственным образом мысль, что части некоего целого отдельны и в то же время не отдельны. Примером могут служить высказывания типа: «Одно есть Много» (в формулировке индуизма) и «Нирвана есть самсара» (что, в терминологии буддизма, означает: «Пустота есть мир форм»). Логические построения, которые касаются событий, происходящих на разных уровнях, но не выходящих за их границы (здесь разные уровни представлены общностью и разнообразием), не вызывают ощущения парадоксальности. Парадокс возникает, когда мы в своих рассуждениях перескакиваем с одного уровня на другой, и в этом случае он может быть полезен, поскольку служит индикатором такого скачка, — если только к парадоксу не прибегают (350:) специально с целью прекратить дальнейшие расспросы, что бывает довольно часто. Проблема подобных концепций в том, что они представляют общность как нечто более реальное, чем разнообразие. При этом представление о просветлении по-прежнему базируется на отказе от «эго» и отождествлении себя только с одной из его сторон. При этом упускается один момент: если общность не более реальна, чем многообразие, то, как и в случае с пантеизмом, этика отрешенности, основанная на приоритете общности, ставится под сомнение.
Идеология Единства создает свой скрытый дуализм, придавая целому больше святости или реальности, чем его частям. Сакрализация понятия общности переносит ее в другую сферу — духовную, при этом возникает необходимость в жертвоприношении во имя этой святыни. Когда высшей добродетелью объявляется бескорыстие, то духовный путь становится практикой, которая должна способствовать его развитию. Трудность проверки этой идеологии довершается тем, что обещанное воздаяние даруется после смерти. Абсолютно светская идеология (например, марксизм), требующая, чтобы «единицы» жертвовали собой во имя целого, не может позволить себе такую роскошь[131]. Если воцарение этой идеологии не приведет в течение нескольких поколений к улучшению качества жизни, то такая идеология потеряет доверие и потерпит крах. И все же было бы серьезным упущением не интересоваться отдаленными последствиями любого мировоззрения, каким бы иррациональным оно ни казалось.
Существующая около трех тысячелетий восточная идеология Единства (один из самых длительных в истории экспериментов) берет свое начало в Упанишадах. Одно из отличительных свойств этой идеологии состоит в способности присущей ей системы морали выполнить то, для чего она была создана, а именно: устранить или хотя бы уменьшить разобщенность и эгоизм. Однако этой почти безупречной морали отрешенности до сих пор не удалось окончательно преодолеть эгоизм. Обычно это объясняют тем, что люди либо не приложили достаточно усилий для достижения данной цели, либо сами недостойны ее. («Всему человечеству следует больше работать над своей кармой».) По нашему мнению, эта мораль потерпела фиаско не потому, что люди недостаточно хороши, а потому, что (351:) соответствующая ей система взглядов создает идеалы, достичь которых невозможно, и, таким образом, обрекает людей на неудачу, рождающую недоверие к себе. Не стоит недооценивать тот факт, что, просуществовав столь долгое время, она не смогла хотя бы уменьшить разобщенность между людьми.
Отнюдь не случайно идеология Единства родилась и получила развитие в рамках самой высокоорганизованной и внутренне раздробленной культуры — в Индии. Кастовая система, представляющая собой жесткую иерархию с регламентированными привилегиями, продемонстрировала один из самых могущественных и жизнестойких способов разделения людей. Мораль проста: люди выполняют возложенные на них обязанности и стараются искоренить в себе эгоизм; попутно они обретают «благоприятную карму», получая в награду новые все более удачные жизни. Каста, в которой рождается человек, есть производное его кармы. Объявление разобщенности иллюзией помогает жить как имущим, так и неимущим: привилегированные касты пользуются этим, чтобы отгородиться от окружающей нищеты, а низшие касты — чтобы легче сносить свое жалкое существование. Привилегированные счастливцы как бы говорят беднякам: «Смиритесь с судьбой, которую вы заслужили, и тогда в следующей жизни вам повезет больше». Именно отсюда проистекает глубокая людская покорность, характерная для рассматриваемой системы. Категория иллюзии выполняет роль космической мусорной свалки, куда можно выбросить все, что вам не нравится, или все, от чего вы хотели бы избавиться, — нужно только объявить сбрасываемое нереальным.