Отец Дори, западнически ориентированный президент Камиль Шамун, возглавлял Ливан с 1952 по 1958 гг. Его правительство пригласило Шарля Малика, одного из идеологов Всеобщей Декларации прав человека, вернуться на родину и предложило ему в 1956 г. пост министра иностранных дел. Национал-либеральная партия ставила своей задачей такое объединение мусульман и христиан, чтобы мир восхитился маленькой страной, которой удалось собрать воедино две культуры, исторически находившиеся в состоянии войны друг с другом. Но уже через год после возвращения Малика появилась первая ласточка, возвещавшая о начале развала нации.
В 1958 г. вспыхнула гражданская война, опиравшаяся на поддержку Насера в Египте, который желал руководить египетско-сирийским союзом. Он метил на должность лидера арабского мира, однако на его пути стоял президент Ливана. Камилю Шамуну пришлось попросить о помощи США. Впервые за почти 150 лет американские военные ступили на землю Ближнего Востока[179]. Рассказывают, что американские солдаты предстали прямо перед катающимися на водных лыжах и одетыми в купальные костюмы ливанцами, загорающими в тот момент на фешенебельном побережье Бейрута. Конфликт был погашен, но вместе с ним был положен конец президентству Камиля Шамуна. А в Ливане эта краткая гражданская война стала предвестником всех будущих событий.
Наследником Камиля Шамуна стал не его старший сын, Дори, с которым мы встретились в его офисе, а Дани, младший брат Дори. Он обладал природным талантом объединять свободу с патриотизмом.
У Дани была яркая внешность, он хорошо одевался, был учтив и обаятелен. Его первая жена, Патти Шамун, родом из Австралии, была моделью и актрисой. Поженились они в 1958 г. Патти вызвала переполох, проехавшись в своем Альфа Ромео по улицам Бейрута в капри, с прической в стиле Грейс Келли и в солнцезащитных очках. Патти Шамун в золотые годы (1960–1975) сумела создать Бейруту репутацию ближневосточного Парижа. Именно здесь писатели-диссиденты со всего арабского мира стремились публиковать свои книги. Половина всех журналов в арабском мире от Марокко до Омана были напечатаны в 1970-е годы в Бейруте, а ливанские газеты читали во всем регионе[180].
Используя предпринимательскую смекалку, Патти Шамун собиралась распространить свой стиль на остальную часть арабского мира, однако в 1975 г. с началом гражданской войны все рухнуло. Впоследствии Патти похитят, а дом 5 раз подвергнут бомбежке. В 1982 г. она почувствует, что с нее достаточно, и подаст на развод[181].
Изначально речь шла о войне христиан с палестинцами. Израиль создал наплыв из нескольких сотен тысяч палестинских беженцев, которые после войны 1948–1967 гг. остались в Ливане, так и не получив гражданства. Под предводительством Арафата они напали на Израиль и стали терроризировать ливанцев блокировкой дорог, вымогательством, грабежами и нападениями. В 1975 г. в стране насчитывалось 400 000 палестинцев, что составляло 15 % всего населения. Штаб-квартира Арафата находилась в Бейруте, а его милицейские кордоны превышали по мощи всю ливанскую армию[182]. Шамун со сторонниками чувствовали, что палестинцы готовят переворот, и считали своим долгом защищать страну.
Тот факт, что Дани Шамун стал командиром милиции – не что иное, как показатель внутренней ошибки ливанской системы. Правительственная армия была беззубой, поэтому в ней появились наемники. Национал-либеральная партия решила последовать ее примеру и заиметь своих. Когда государство не может защищать религиозные группы, тем приходится защищаться самим. Однако не все знают, как обуздать власть над жизнью и смертью, перед которой внезапно оказались.
Отец братьев, Камиль Шамун, основал милицейский отряд Тигров (второе его имя «Нимр» – по-арабски «тигр»), который возглавил Дани Шамун. С этим милицейским отрядом семья Шамун уподобилась всем остальным участникам бойни. Британский историк Филипп Мансел рассказывает, что, по описаниям, Дани Шамун был «самым последним человеком в мире, о котором можно было подумать, что он станет воином».
Был и другой, гораздо более радикальный отряд христианской милиции – фалангисты, вдохновленные персоной генерала Франко в Испании, которыми руководил второй главный клан маронитов – семья Жмайеля. Кланы Жмайеля и Шамуна были конкурентами и боролись между собой за установление контроля над портами, куда прибывали оружие и контрабанда, а также за принципы и идеологию.
Американский журналист Томас Фридман характеризовал христианские кланы как «сборище коррумпированных, богатых, бессовестных мафиозных донов, прогуливавшихся в бронированных мерседесах, с золотыми цепочками на шее, и пахнущих одеколоном». Мафиозность проявлялась и в урегулировании семейных споров. Фридман приводит воспоминания о том, как 7 июля 1980 г. фалангистами был уничтожен руководимый Дани Шамуном отряд «Тигров», находившийся в тот момент в пляжном клубе «Сафра» в Восточном Бейруте вместе с другими случайными гостями. Одних расстреляли в упор из автоматов прямо у бассейна, других выбросили из окон отеля «Сафры»[183]. Восемьдесят два «тигра» были убиты.
Убийство загорающих солдат стало первой ступенькой схождения вниз для этой значимой семьи, а заодно и для осуществления мечты о свободном Ливане на основе национальных, христианских и гражданских принципов. «Нас опустили до кошачьего уровня», – впоследствии говорил Дани Шамун[184]. Ему удалось спастись, но его милицейский отряд прекратил свое существование.
Следующее покушение на семью произошло 10 годами позже, в 1990 г., уже после окончания гражданской войны в Сирии. В результате Дани Шамун был убит со своей второй женой, наполовину немкой, и двумя маленькими детьми. Не было предъявлено никаких объяснений по поводу того, кто за всем этим стоял. Всего за неделю до событий сирийцам удалось покорить христианские районы Бейрута. Вероятно, им было известно и то, кто в тот день выходил из жилого комплекса. Дани и его семья были убиты в собственной квартире, выжила только спрятанная няней в ванной крошечная дочурка 11 месяцев от роду.
За убийство был осужден один из врагов семьи, христианин, однако старший брат Дори считает этого человека невиновным, утверждая, что за всем этим стоят сирийские агенты. Так же, как и его отец до него и старший брат после него, Дани всю свою жизнь был противником сирийского вмешательства в ливанскую политику.
На Ближнем Востоке во влиятельных кланах власть передается от отца к сыну; между христианами и мусульманами нет в этом отношении никакой разницы. И старшему брату Дори, который никогда не интересовался политикой, пришлось взять на себя семейное бремя после смерти младшего брата. Кому же еще?
Дори Шамун – глава семьи, лидер клана, руководитель политической партии – в тот вечер рассказывал нам, как две соседние страны, Сирия и Израиль, стали причиной ливанской катастрофы. Деятельность сирийских агентов, которые пустили такие корни у себя в стране, в значительной степени стала распространяться в Ливане после Консорциума 1990 г. Это было замечено политиками и журналистами, которые во всеуслышание заявили, что Ливану проще будет обойтись без помощи сирийцев. В результате было убито множество людей.
Наиболее ужасает эпизод, произошедший в 2005 г. в самом сердце Бейрута, когда бывший премьер-министр Рафик аль-Харири, придерживавшийся антисирийского, суннитского направления, был убит вместе с другими людьми (погиб еще 21 человек) в результате взрыва бомбы, подложенной в автомобиль. Это убийство вынудило Сирию, находившуюся под массированным внешним давлением, несколько месяцев спустя официально вывести свои войска из страны, однако тайно всем агентам и их приспешникам было приказано продолжать там оставаться.
Сам Дори Шамун всегда пренебрегал страхом перед Сирией. Над его столом висит портрет отца, президента страны. Чувствуется сходство, однако сын выглядит менее резко, авторитарно и официозно. Возможно, эта расслабленность еще и оттого, что сыну не приходилось брать на себя абсолютную ответственность за все.
Он отказывается занимать какую-либо должность в правительстве, потому что считает, что его страна в данный момент оккупирована сирийцами. Он также не позволяет своей партии принимать участие в выборах, которые, по его мнению, фальсифицируются. Таким образом, количество членов партии резко сократилось, точно так же, как в прошлом было сведено к минимуму могущественное влияние семьи Шамунов. Он называет постоянно сменяющихся на посту ливанских президентов и военных руководителей сирийскими марионетками. Вот эпитет, которым он награждает государственную службу – «прогнившая»[185]. Для него здесь нет никаких авторитетов.
Как, впрочем, и для меня. Я уже собрался было искушать Дори Шамуна вопросами о его отношении к христианам, которые покидают страну, однако вместо этого он сам высказывает мнение о том, почему западные журналисты наконец стали интересоваться ближневосточными христианами. Если сегодня кто-то и проявляет интерес к христианам на Ближнем Востоке (а это что-то новенькое), то это потому что мусульмане, приезжая в Европу, ведут себя точно так же, как всегда вели себя на Ближнем Востоке. «Именно это и нервирует европейцев», – говорит он. В его голосе звучит тайное ликование.
– «И что теперь будет со старым континентом?» – вот какой вопрос вы сами себе задаете в последние годы. Я не призываю никого к священной войне. Но вы должны понимать, что мусульмане часто воображают, что вера вынуждает их исламизировать страну, в которой они живут. То же самое случилось и в Ливане, – поясняет он. Однако сегодняшнюю проблему Ливана составляют не столько мусульмане, сколько демографическое развитие. Это оттого, что многие христиане эмигрируют, а у тех, кто остается, мало детей. – Если вы в Европе на самом деле христиане, как сами утверждаете, то вы обязаны нам помочь. Диаспора должна вернуться домой. Для них нужно создать приличные рабочие места и предложить им достойные условия. Европейцы могут нам помочь, инвестируя в Ливан.
Он посылает мне взгляд, в котором читается, что вряд ли он ожидает помощи в ближайшее время. «Сенильный старикашка» – вот как он называл Запад еще 35 лет назад[186].
– На протяжении десятилетий США смотрели на нас как на детскую игрушку. Если бы не парочка упорных маронитов, то места, именуемого Ливаном, уже давно бы не было на свете, – сказал он в тот вечер. – Мы, христиане, проживали в этой стране задолго до появления мусульман. Мы сражались и сражались. Во времена Османской империи нас считали гражданами второго сорта. Но мы крепко держались за нашу страну. И мы не потонули. Мы заплатили за это высокую цену. Но даже если ты противостоишь сверхдержаве, не стоит перед ней снимать штаны, – добавляет он.
Он смотрит на меня спокойным взглядом и уверяет, что марониты сумеют преодолеть трудности. Даже если будут сражаться в одиночку. Не стоит сомневаться, что они переживут всех приспешников правящего режима Баас в Сирии, унесшего жизни его брата и многих других. Ведь сумели же марониты пережить все остальные правительства:
– Они не сумеют нас подавить. Никто не сумел – даже Османская империя. Мы люди гор, мы крепкие. Мы беседуем с козами. Мы беседуем с овцами.
Попрощавшись с Шамуном, мы с Раймондом сели в машину и поехали через Бейрут. Пока мы были в пути, он рассказал, как на себе прочувствовал, что такое столкнуться с режимом Баас на северо-востоке страны. В молодости он возглавлял студенческое движение, которое выдвигало требования о выдворении Сирии из страны. Он рассказал мне, как неоднократно попадал в лапы ливанской службы разведки, как был заключен в тюрьму, где его били. Рассказал, как служба разведки звонит в Дамаск, чтобы оттуда присылали инструкции.
И хотя Раймонд тоже горец, он явно занервничал, когда как-то вечером ему пришлось отвозить меня на встречу с человеком, который позволял называть себя не иначе, как «Ваше Превосходительство». Он заработал свой титул на должности заместителя спикера ливанского парламента после того, как в 1990 г. Сирия настолько глубоко укрепилась в стране, что даже давала себе право избирать и смещать правительство. В то самое время, когда закатилась звезда семьи Шамун, на сцену вышел «Его Превосходительство».
Это Эли Ферзли; христианский парламентарий, чье имя привел Дори Шамун, когда искал подходящий пример для определения «сирийских марионеток». Хабиб Малик назвал бы его «зимми́-христианин». Оба при этом сочли бы, что в аду имеется специальное местечко для всех предающих дело ливанской свободы.
Мы встречаемся с Ферзли в голой цементной комнате, где из обстановки только пустая доска для объявлений, телефон, чисто прибранный стол и несколько стульев. Ощущение от этого места довольно unheimlich [187], кажется, вот-вот сюда войдет человек в длинном черном плаще и солнцезащитных очках, скрутит нам руки за спину и начнет светить лампой в лица, срываясь на крик.
Я никак не могу заставить себя называть его «Ваше Превосходительство» и при этом замечаю, что и Раймонд тоже. Ферзли даже и бровью не ведет. Он говорит нам, что специально ради интервью только что вернулся из долины Бекаа, расположенной вдоль сирийской границы. Там он принимал участие в похоронах четырех ливанских солдат, убитых несколькими днями ранее во время попытки захвата боевика из группы оппозиции, которая воюет против режима Асада, но скрывается в Ливане. Были убиты и два члена оппозиции. Гражданская война то и дело перекидывается на эту сторону границы.
Прошлое Эли Ферзли можно прочитать по лицу: не столько по ослепшему, полузакрытому левому глазу, сколько по шраму на правой щеке в память о взрыве, жертвой которого он стал в 1985 г. Бомба была адресована не ему, а его другу Ильясу Хобейке, но оставшийся в церкви Хобейка ничуть не пострадал.
Ильяс Хобейка – это человек, вызывающий ужас даже у храбрецов. Его важная персона воспринимается здесь как пугало: если в этой стране и есть такие христиане, которые, делая кивок в сторону худших альтернатив – панарабистской или исламистской, ставят своей целью получение безграничной власти, то Хобейку можно поставить в самом конце этой шкалы, в том месте, где готовят массовую бойню. Его преступления переходят даже те границы, которые никогда не снились ни маронитам, ни израильтянам. Хобейка – обратная сторона маронитов, представитель крайнего культурного высокомерия. Необходимы пояснения, чтобы читатель мог понять, как, имея репутацию маронита, он при этом стал славным примером присущих некоторым из них внутреннего двуличия и коварства.
Уже в молодости Хобейка прославился как необузданный, упивавшийся насилием командир армии фалангистов. В июле 1977 г., когда ему только исполнился 21 год, он уже имел за плечами расправу над 81 палестинцем в деревне Ярина, во время которой наряду с пленными боевиками перед зданием школы были казнены 20–30 гражданских лиц[188]. Хобейка работал одновременно на израильтян и на ЦРУ и стремился к ликвидации всех своих политических противников.
В то же самое время он служил телохранителем Башира Жмайеля, избранного президентом Ливана в августе 1982 г. Три недели спустя Жмайель был убит в результате взрыва бомбы; предполагают, что за покушением стояли сирийцы[189]. Чтобы отомстить за убийство, возглавляемые Хобейкой фалангисты в сентябре 1982 г. устроили массовую резню в палестинском лагере беженцев Сабра и Шатила, расстреляв от 700 до 2000 безоружных людей, а охранявшие лагерь израильские солдаты просто закрыли на это глаза.
Три года спустя, когда Хобейка оказался в церкви рядом со своим братом по оружию, Ферзли, этот лидер ополчения решил объединиться с Сирией. С врагом. Так же, как перед ним сделал и Его Превосходительство. Отлично умея держать нос по ветру, в 1985 г. Хобейка поменял «хозяина» и рьяно бросился на защиту режима Асада. Вскоре Хобейка с помпой обосновался в Дамаске. Теперь он уже вел речи об «арабской идентичности» и существенной роли, которую Сирия играла в истории Ливана[190].
Несмотря на свое многолетнее кровавое прошлое, в 1990-е годы Хобейка занимал министерские посты в ливанском правительстве, в частности, был министром по делам тысяч эмигрантов. Многие воспринимали это как своего рода ливанский черный юмор, учитывая тот факт, что человек, сам создавший ситуации, вынуждавшие ливанцев бежать из страны, теперь был поставлен управлять их делами. Однако когда-нибудь всему этому должен был быть положен конец. В 2002 г. Хобейку уничтожили в Бейруте, взорвав его авто. Трудно сказать, кто за этим стоял: слишком у многих были причины желать избавиться от этого бесстыдного и жестокого ренегата.
Эли Ферзли, старый друг Хобейки, все еще живет и здравствует. Человек он довольно разговорчивый, но при этом предпочитает говорить обо всем, кроме того, о чем я его спрашиваю, поэтому слушать его – занятие непростое. Невозможно оторваться от созерцания такого глаза и такой щеки. Своими черными волосами с боковым пробором и отдающим статическим электричеством темно-синим костюмом, своим радушным гостеприимством и неутомимыми жестами он напоминает гангстера из американского вестерна, который через несколько минут после начала фильма погибает быстрой, грязной и насильственной смертью.
Когда Ферзли наконец обращает внимание на мои вопросы, касающиеся его сомнительных связей с Сирией, он тут же набрасывается на равнодушие Запада к тому, что происходит в большой соседней стране.
– Посмотрите на нынешнее положение христиан в Сирии, – совершенно спокойно произносит он. Голос его звучит как у человека, абсолютно уверенного в том, что собеседники готовы слушать его часами. – Это просто невыносимо. Христиане бегут из Алеппо, Хомса и Дамаска. Если в Сирии к власти придет Мусульманское братство, то можете даже не сомневаться – христиан там больше не останется.
Подручный Ферзли приносит апельсиновый сок цвета крови. Я спрашиваю, как Ферзли решился на поддержку такого полицейского государства, как Сирия.
– На Западе вам этого не понять. С мусульманским фундаментализмом не справиться, гладя их по головке. Теперь Запад должен нести ответственность за последствия. Посмотрите на Ливию, на Турцию, на Ирак, на Египет, на Мали. Это то, что вы хотели? Поймите: это Ближний Восток. Вы хотите демократии. После того как в Ираке была введена «демократия», христиане вынуждены были массово бежать из страны. То же самое начнется и в Сирии как следствие действий поддерживаемой Западом так называемой «Свободной сирийской армии».
Я спрашиваю, что он думает про мнение маронитов, что Сирия, которую он так поддерживает, послужила причиной разрушения Ливана.
– Когда Сирия была в Ливане, мы обладали определенной степенью стабильности. Христиане массово покидали страну до прихода сирийцев. Потом это прекратилось. Когда в 2005 году Сирия нас покинула, в страну вернулась нестабильность.
– Можно, конечно, назвать нестабильность причиной того, что сирийские агенты ликвидируют критиков режима Асада… – замечаю я.
– Каждый раз, когда совершается покушение, винят во всем Сирию, – парирует он. – Но до сих ни один суд не подтвердил этих обвинений.
Он смотрит на часы и, оставаясь предельно вежливым, сообщает, что, к сожалению, больше времени уделить мне не может. Встав со своего места, Раймонд подходит к Ферзли и рассказывает ему на ухо, как он 10 лет назад, будучи студентом, был подвергнут пыткам в тюрьме, которая находилась в ведении друзей Ферзли, контролируемого сирийцами отдела ливанской разведки.
Впервые лицо бывшего спикера парламента принимает ошеломленный вид. Обычно та его сторона, на которой расположен слепой глаз, слегка провисает, как это бывает у людей, перенесших инсульт, но теперь провисает и вторая. Ничего не ответив Раймонду, он в замешательстве глядит в мою сторону, будто пытаясь отделаться от совсем некстати прилетевшего обвинения, которое ему только что прошептали, и при этом исступленно пожимает наши руки, повторяя: «Welcome, welcome, thank you, thank you»[191].
Однако Раймонд, не желая упустить возможность слегка потретировать лакея своих палачей, просит меня сфотографировать их вместе. Слегка помрачнев, Ферзли повинуется. Вот так они и стояли, оба этих ливанских христианина, плечом к плечу – национал-либерал и панарабист – каждый по свою сторону линии длящегося десятилетиями фронта. Один – сверкая белозубой улыбкой, другой – не зная, куда деть единственный глаз.
* * *
Сегодня пятница, и Раймонд испытывает оживление – возможно, по причине появления скромной, но сладкой возможности отомстить Его Превосходительству вместе с его сирийским миром. Он везет меня послушать L'Orchestre Philharmonique du Liban [192]в переполненной Eglise St. Joseph des Peres Jesuites [193]. Сегодня там исполняют Симфонию Мендельсона № 4, огромный собор до отказа заполнен любителями музыки – молодежью и пожилыми жителями Бейрута. Возможно, в каких-то странах интерес к классике и в упадке, но не в Ливане.
Кроме великолепных симфоний этот город может предложить много чего интересного. После концерта мы отправляемся в Hole in the Wall [194], любимую пивную Раймонда. Нас сопровождают девушка, которую Раймонд брал с собой в недавнюю поездку, с приятельницей; после трех-четырех стопок текилы подружка неженатого и не слишком беспристрастного Раймонда начинает теснее прижиматься к нему. На сцене гитаристка изгибается как эквилибристка; ее пируэты буквально взрывают публику.
Я обнаруживаю, что у Раймонда особое чувство юмора, когда он, пообщавшись с барменшей, умудряется убедить ее, что сегодня мы празднуем мой день рождения. Прерывая гитаристку, барменша энергично звонит в колокольчик и под оглушительные возгласы собравшихся вызывает меня к барной стойке, чтобы как следует поздравить. Получив восторженное, однако явно незаслуженное массовое приветствие, я понимаю, что теперь как минимум половина Бейрута ожидает от меня ответных шагов. Раймонд задорно подмигивает мне. Припоминая недавний урок Эли Ферзли, я пытаюсь выиграть время и замять неловкость: прошу гитаристку вернуться на сцену, чтобы тем временем ускользнуть.
Словно видя меня насквозь, она тут же заводит старый хит исполнителя американского кантри Кении Роджерса The Gambler [195]:
You got to know when to hold 'em,
know when to fold 'em,
Know when to walk away
and know when to run[196].
* * *
Вероятно, под воздействием утреннего похмелья мне припомнились все услышанные во время поездки обвинения в том, что я решил выделить определенную группу населения и сделать ее предметом своих исследований. Почему я вдруг заинтересовался темой бегства христиан из арабских стран? Зачем решил разбередить это межрелигиозное осиное гнездо? Почему бы мне не заняться шиитами в суннитских странах, которым сейчас еще хуже? Отчет PEW[197]показывает, что мусульмане подвергаются еще большим гонениям на Ближнем Востоке, чем христиане – причем со стороны самих же мусульман[198]. Так почему бы мне не заняться алавитами в Сирии, чья жизнь повиснет на волоске, как только падет нынешняя власть? Может, я занимаюсь этим, потому что христиане так похожи на нас? Что это – культурный шовинизм? Посмотрите на Ливан: разве христиане не показали себя с безобразной стороны во время межрелигиозной войны? Достойны ли они хоть капли сочувствия?
Однако я не считаю, что если их белые одежды забрызганы кровью, это повод вообще не писать о христианах. Не служит оправданием молчания и то, что представителям других конфессий приходится в некоторых странах еще хуже. К примеру, во время гражданской войны в Конго погибло гораздо больше народу, однако эта проблема не привлекает к себе такой же интерес. Можно им сострадать, однако внимание, которое я хочу привлечь к описываемой мной ситуации, не связано с количеством перенесенных страданий. У нас есть исторические, культурные и религиозные причины для интереса к ближневосточным христианам. Однако их положению уделяется не слишком много внимания. Некрещеному наблюдателю остается только удивляться, насколько оно незначительно.
Посещая христиан в арабских странах, я начинаю сомневаться в нашем собственном предполагаемом христианстве. Постепенно до меня доходит, как велика разница между нами. Христиане в арабских странах очень сильно отличаются, к примеру, от скандинавских протестантов. В какой-то момент я рассказываю Раймонду об одном маленьком событии, произошедшем в Дании, пока я нахожусь в Ливане: община Ютландии опубликовала объявление, в котором приглашает на работу «верующего» священника. Он чуть не помер от смеха. Ну как тут не согласиться со священником из Эль Мины, который, пытаясь разыскать средства на строительство новых школ в осажденном городе, обвинял европейские правительства в том, что те готовы поддерживать только секулярные некоммерческие организации?
Христиане, с которыми я встречался, производили на меня впечатление знакомых незнакомцев. Что общего у меня может быть с маронитами, вынужденными с оружием в руках защищать свои права? А какое отношение я имею к греко-православным палестинцам с их ладаном, иконами и крепким чувством семьи? И что у меня общего с коптами, которые верят в чудеса и изгнание дьявола? Чем больше я общаюсь с арабскими христианами, тем больше понимаю, что между нами – дистанция, обусловленная тем историческим опытом, который в Европе напрочь отсутствует.
Как-то вечером я собирался встретиться с профессором Американского университета в Бейруте Ваилом Хаиром, чтобы попытаться выяснить, насколько велика эта дистанция. Он – бывший директор правозащитной организации Гуманитарный Фонд По Правам Человека, адвокат и преподаватель курса по правам человека в университете, а также автор множества книг. На улице льет как из ведра, Ваил Хаир стоит у дверей университета со сложенным зонтом. Мы приветствуем друг друга и идем искать место, где можно поговорить. Свой зонтик профессор использует в качестве трости. Наконец мы набредаем на кафе, в котором полно студентов. Сняв пальто, он садится.
Хаир хочет донести до меня, что дороги Ближнего Востока и Запада разошлись еще в Средние века. Именно тогда в Европе, из которой я прибыл в Ливан, произошли серьезные исторические расколы. Первый образовался в эпоху Возрождения, которая вновь открыла перед человечеством мир древности.
– Вы увидели, каких блестящих результатов достигли греки и римляне в области науки, искусства и философии. Вы обнаружили существование нехристианского мира, некую параллельную вселенную, не относящуюся к христианству, – объясняет он.
Появление протестантизма послужило причиной второго серьезного раскола.
– Мартин Лютер вернул вас к истокам религии. Институт церкви потерял свое сакральное значение. Между человеком и Богом, минуя церковь, была установлена прямая связь. Католицизм настаивает на том, что спастись для жизни вечной можно только через участие в церковных таинствах. Таким образом церковь служит посредником между человеком и Богом. Но протестанты от этой концепции церкви отказались.
Третий раскол возник в результате католической контрреформации. В католической церкви была проведена реформа, во время которой появилось множество современных учебных заведений, основанных иезуитами.
Хаир пункт за пунктом четко излагает причины, по которым пропасть между Западом и Ближним Востоком стала настолько непреодолимой.
– Все это никак не затрагивало нашу территорию – Ближний Восток, – говорит он.
Четвертый раскол был инициирован эпохой Просвещения.
– Впервые в истории возникает мысль о самоценности человеческого в человеке. Это понимание не пришло откуда-то извне. Оно стало революционным. До сих пор считалось, что человек – совокупность качеств, унаследованных им от класса, к которому он принадлежит, семьи, территории, где он живет, и от Бога, – говорит профессор.
Пятый раскол породила индустриальная революция XIX в. Так появилось понятие «общества» или, вернее, осознание того, что каждая общественная группа должна обладать особыми правами.
– Политикам стало сложно игнорировать социальные группы, которые наперебой требовали, чтобы к их мнению прислушивались. И это вас изменило.
Он сказал именно «вас». Сам он не член этого клуба. Он родом с Ближнего Востока.
– Наша часть света не знает всех этих новшеств, – говорит он. – Мы остаемся такими, какой Европа была до XIII века. Хотя глядя на нас со стороны, может показаться, будто мы не слишком отстали от Запада. Однако в нас сохранилась культура, не тронутая этими пятью этапами.
Хаир спрашивает, как христиане справляются с жизнью в средневековом обществе. И сам же отвечает:
– Христианин на Ближнем Востоке получает свою идентичность извне – от своей религии. Точно так же управляются и все мусульманские страны. Если вы мусульманин, то у вас есть «права». Если вы не мусульманин, то вас должны «защищать». Но при этом прав у вас нет. В этом-то и заключается принципиально иной подход. В Европе самое главное – это человек, – поясняет профессор. – Идентичность человека исходит изнутри. Именно в связи с этим в Европе лучше понимают, что права человека универсальны. То, что человек имеет права только потому, что он человек. Это совсем другие права, чем те, которые дает религия, как это происходит на Ближнем Востоке.
Разумеется, не все так просто. Под влиянием западных стран в начале XX в. Ближний Восток претерпел кое-какие изменения. К примеру, условия жизни христиан улучшились. В арабских странах появилась своя конституция, в какой-то степени независимая судебная система, свобода прессы.
– Однако после войны, в связи с основанием государства Израиль в 1948 г., наша свобода стала постепенно истощаться. Управление этой частью света попало в руки военных режимов.