Давний союз христиан с режимом Асада до сих пор поддерживается многочисленными кругами, хотя народ, как и епископ, считает, что президент должен уйти в отставку. Моя следующая встреча назначена в офисе спутникового канала SAT-7, пункте вещания христианского телевидения на весь регион; я собираюсь побеседовать с Нуром Ботросом. Молодой телевизионщик делает телепрограммы для сирийских христиан, в которых призывает их сохранять веру и оставаться в регионе. Этот выходец из крупного портового города Латакия на побережье Сирии считает, что промыслом Божиим Сирии удастся выстоять и Бог построит в стране совершенно новую церковь.
– До прихода войны у нас была свобода делать все, что мы хотели, – говорит Ботрос. – Теперь здесь становится страшно. Церковь до сих пор заявляет, что она на стороне правительства, поэтому на нее и нападают.
Ботрос считает, что все христиане поддерживают Асада, ошибочно думая, что он сумеет их защитить. Однако этого не будет.
Я спрашиваю, что он сам думает об Асаде.
– Честно говоря, мне он нравится. Я чувствую, что он хороший человек, желающий работать для страны. Во время его пребывания у власти сделано немало. Я бы хотел побольше демократии и свободы, однако не таким путем.
На следующий день я встречаюсь с Джорджем в одном из бейрутских центров для беженцев (вынужден умолчать о его месторасположении и названии). Этот высокий сильный 28-летний сирийский христианский музыкант со своей женой искал убежища в Бейруте. Раньше он жил в маленьком городке неподалеку от Дамаска, откуда ему пришлось бежать после того, как сражавшиеся на стороне правительства бойцы-друзы решили построить баррикады прямо под его домом. На крыше заняли позиции снайперы. Сейчас там нет ни электричества, ни еды, ни тепла, ни безопасности.
|
|
Еще одной причиной бегства стал страх перед похищением. Повсюду только и говорят о случаях похищений христиан, когда семьям приходилось выплачивать огромные суммы – то же самое происходит сейчас и в Ираке. Как-то вечером он заметил, что его повсюду сопровождает какой-то человек подозрительного вида. После того как он сообщил об этом в полицию, «компаньон» исчез. Его жену, работавшую в Министерстве внутренних дел, возил на работу и с работы шофер из-за риска быть обстрелянной. Оба постоянно чувствовали себя живыми мишенями.
Джордж считает, что даже несмотря на то что их лидеры присягнули властям на верность, большинство христиан настроены против режима. Положение их безнадежно.
– Вне зависимости от того, удержится режим или падет, христиан будут подвергать гонениям. Мы проиграем в любом случае. Я не рассчитываю на то, что смогу вернуться в Сирию, именно потому что я христианин. В Сирии нас повсюду подстерегает опасность. Мое мнение разделяют многие. У нас ощущение, что на смену нынешнему режиму придет гораздо более жестокий.
Я спрашиваю Джорджа о его отношении к нынешним властям. В ответ он долго и громко смеется.
– Это правда, что за последние 40 лет режим обеспечил нам безопасность, но она ложная. Мы всегда должны были следить за тем, что говорим. Одно слово по телефону – и человек мог просто исчезнуть лет на 10–15. Мало кто из сирийских христиан отказался бы от предложения перебраться из Сирии, если бы его получил.
Режим промыл людям мозги, обманув своими заверениями, что ведет борьбу против палестинцев.
|
|
– Мы жили в закрытом мире, – объясняет он. – Нам не позволялось быть открытыми в сторону Запада. Мы чувствовали, что отстаем во всех областях. 60 % экономики всей Сирии находилось в руках ближайших родственников президента Асада. Они подняли цены на свои товары и снизили зарплату. В один прекрасный день, когда выплывет вся правда об Асаде, на смену ему придет гораздо худшее правительство. Это как в Иране, в котором до прихода аятолл царил жестокий режим; сменивший его еще ужаснее.
Я спрашиваю, должно ли, по его мнению, международное сообщество прийти христианам на помощь.
– Да, – заявляет он. – Христиане в Сирии все больше и больше чувствуют себя чужими. Мусульмане смотрят на меня так, будто я не принадлежу больше этой стране. Рано или поздно нас вытолкнут, поэтому западный мир должен помочь нам покинуть эту страну.
Сам он даже не может получить визу, чтобы выехать из Ливана. Он застрял в Бейруте.
Я хочу знать, можно ли считать ошибкой церкви то, что она примкнула к режиму Асада.
– Ошибка заключалась в том, что церковь вообще решила занять какую-либо политическую позицию. Но руки у нее были связаны. Церкви необходимо было к кому-нибудь примкнуть, если она хотела иметь защиту. А теперь Свободная Сирийская Армия окрепла, и в ее рядах оказались немало христиан.
Джордж поясняет, что христианам пришлось сражаться на стороне режима, но только потому что они были призваны в армию. Это не было добровольным шагом. «В противном случае их бы казнили». Это стало также еще одной причиной, по которой Джордж решил бежать. Он боялся, что его обяжут участвовать в бойне.
|
|
Несколько дней спустя пастор Шади Саад назначает мне аудиенцию в кафе «Старбакс». Это ливанец, который служил в Сирии на протяжении многих лет. Я хочу выяснить, почему христиане все-таки вступили в альянс с режимом, который (это ни для кого не секрет) был жестоким и репрессивным.
– Не следует упускать из виду, что режим Асада опирался на соглядатаев, которые были везде, – объясняет он. – В церковной среде имелись свои агенты, которые прислушивались к каждому слову проповедей. Одно подозрительное высказывание – и священник мог угодить в тюрьму. Я знаю многих, кто мог вычислить агентов среди молящихся.
Собственно, договоренность между церковью и режимом заключалась в том, что пока церковь воздерживается от высказываний о политике, она реализует некоторую свободу.
– Но, несмотря на это, режим вмешивался во все дела церкви, даже во внутреннюю жизнь. Разумеется, он сам принимал решения о распределении должностей на самых верхних уровнях. Церковное руководство назначалось людьми Асада. Конечно же, там не было неугодных властям, – говорит Шади Саад.
Теперь за это приходится расплачиваться. Саад был знаком с двумя священниками, которых впоследствии ликвидировали. Он знал также семью, в дом которой ворвались исламисты, выволокли всех членов на улицу и расстреляли. Он знает множество людей, которые позже были похищены, особенно в Алеппо.
– Это и есть самый большой страх христиан. Гораздо больший, чем необходимость прокормить семью, – говорит он.
Шади Саад заметил в Ливане дух угнетенности.
– Мы служили в Сирии 30 лет, и нам хорошо знакомо это чувство. Мы знаем, каково это, когда кто-то шепчется за твоей спиной. Мы воспитаны так, что не можем говорить некоторые вещи в общественных местах, сообщать о них в письмах, по электронной почте, не говоря уже о том чтобы произносить вслух по телефону. Мы знаем, что это такое – никогда не сметь положительно отзываться о Западе. Мы знаем от наших сирийских друзей, как ощущаешь себя, когда не имеешь права выйти на улицу и рассказать людям, во что веришь. Мы знаем, что такое страх быть брошенным в тюрьму из-за того, что кто-то просто тебя невзлюбил и оболгал. Мы знаем, что такое страх исчезнуть навсегда – так, что никто из семьи потом никогда не узнает, что с тобой на самом деле случилось.
Пастор говорит, что сирийский режим укоренил в людях семена страха настолько глубоко, что они привыкли думать только о том, как угодить правительству.
Я спрашиваю, а как это сочетается с имиджем толерантности сирийского государства по отношению к христианам.
– Толерантность? Что вы имеете в виду? Да, правительство дало христианам определенные преимущества, но если мусульманин обратится в христианство, он будет убит, а проводивший крещение священник будет сурово наказан. О какой толерантности вы говорите?
Все сирийские христиане, с которыми мне удалось пообщаться, на этот момент находятся в Бейруте. Однако я хочу побеседовать с христианином, живущим в Сирии, поэтому из своего гостиничного номера в Бейруте звоню епископу Йохану Ибрагиму, живущему в центре одного из наиболее пострадавших сирийских городов – Алеппо.
Дозвониться мне никак не удается, и через несколько дней бесплодных попыток я сдаюсь. Несколько недель спустя, будучи уже в Дании, я наконец все-таки с ним переговорил, застав его по дороге на Кипр. Мы общаемся около получаса, по его словам, Алеппо стал «мертвым городом: все живут в страхе, там нет ни работы, ни школы, ни бензина». По его словам, треть христиан уже покинули город: «Они бежали в Ливан, Армению и Европу».
Он сообщает и о том, что многие христиане были похищены. Ему лично известно уже более 120 случаев, однако он уверяет меня, что это не дело рук Свободной Сирийской Армии – группировки, поддерживающей Асада. Ответственны за похищения исламисты, которые приходят из Пакистана и Афганистана. Это они убивают христиан – причем некоторых только потому, потому что те христиане.
Архиепископ Йохан Ибрагим не поддерживает ни идею военного вмешательства Запада, ни поставку Западом оружия для повстанцев. «Это лишь продлит войну, – говорит он. – Остановить кровопролитие можно только мирными переговорами».
Я спрашиваю, что, на его взгляд, ожидает Сирию после падения режима Асада – он не думает, что при победе повстанцев к власти придут исламисты. После такого осторожного оптимистического заявления я благодарю его за уделенное время, в ответ он предлагает поддерживать контакты и звонить ему, если возникнет необходимость.
22 апреля 2013 г., через месяц после нашего разговора, архиепископ Йохан Ибрагим был похищен неподалеку от Алеппо вместе с епископом Полом Язиги. Они были остановлены вооруженными людьми, когда осуществляли гуманитарную миссию в городке неподалеку от турецкой границы. Их шофера убили. На момент написания книги они числятся в списке пропавших без вести.
И какое же будущее ожидает христиан? Новый Ирак?
Глава 4. Ирак
Почему был убит Абдул Джабар? За что воскресным вечером в апреле 2003 г. люди в масках застрелили его из пистолета с глушителем, когда он выходил из машины перед своим домом в Мосуле?
Пятидесятишестилетний Абдул Джабар стал последним из многих христиан, похищенных и убитых в Мосуле в 2003 г. Был ли он лишен жизни за принадлежность к христианству или же просто оказался в неправильном месте в неправильное время, вряд ли когда-нибудь удастся выяснить. В подобных случаях никаких объяснений не дают. Большинство считают это убийство кровавым актом в преддверии местных выборов, которые прошли в Ираке пару недель спустя. Сразу после войны 2003 г. вплоть до выборов по всей стране был открыт сезон убийств христиан и сочувствующих. В последующие недели прокатилась волна покушений на политиков и обычных мирных граждан. Только в апреле в результате терактов погиб 561 человек[206].
На следующий день после этого убийства я отправляюсь на похороны Абдула Джабара в Бахдиду, крупный христианский город, что в 32 км от Мосула. Я хочу быть среди людей, которых последние 10 лет гражданской войны лишили мира. Среди всех посещенных мною стран арабского мира Ирак, безусловно, наиболее опасен; здесь чаяния всех гонимых христиан сводятся к одному: бежать. В Мосуле, родном городе Джабара, имели место самые страшные случаи убийства христиан. То же самое можно сказать и о столице Ирака Багдаде.
В полупустой церкви происходит отпевание. Я занимаю место в центральном ряду неподалеку от входа, откуда могу наблюдать стоящего перед гробом полного рыжебородого епископа Никодимоса Дауда Матти Шарафа. В руке у него золотой скипетр с двумя позолоченными маковками, в объятиях которых лежит крест. На крышке гроба – фотография убитого.
– Убийца – не тот, кто убил Абдула Джабара, – говорит епископ в проповеди. – Это те, кто заставили его это совершить.
Произнося в этот весенний день в огромной мраморной церкви свою пламенную речь, он покрывается испариной.
– Через пять-десять лет в Ираке не останется христиан, которых они могли бы убить, и когда это наконец произойдет, они начнут убивать друг друга, – заявляет он.
Немного смущенный тем, что пришлось напроситься на участие в такой личной семейной церемонии, я вспоминаю слова, нередко звучавшие, когда речь заходила о 11 сентября 2001 г.: теракт Аль-Каиды изменил мир. Несомненно, все так; но изменения произошли, прежде всего, в жизни членов этого прихода, которые всегда жили и продолжают жить в этой стране. А для большинства жителей западного мира эти изменения пока что сводятся разве что к неудобствам, с которыми приходится сталкиваться перед посадкой на самолет.
Одиннадцатое сентября 2001 г. привело к вторжению в Ирак в 2003 г., что, в свою очередь, спровоцировало арабскую весну, после которой изменение христианской демографии в стране стало вызывать озабоченность. Нет точных данных о том, какое количество христиан проживало здесь перед началом войны, предположительно от 1,2 до 1,5 млн человек, что составляло около 4 % населения[207]. Теперь христиан менее 300000 человек, всего 0,9 %[208]. Кроме как катастрофой такое положение никак не назовешь.
Во время своей поездки, пообщавшись с довольно большим количеством иракских христиан, я стал понимать причины, заставляющие многих покидать страну. Честно говоря, мне самому захотелось полететь первым самолетом домой, несмотря на то что раньше мне никогда не доводилось встречать столько радушия и гостеприимства, как в среде христиан, которых мне удалось здесь посетить.
Сидя на церковной скамье, я имел возможность проанализировать и свою прежнюю самонадеянность. Сам я поддерживал войну точно так же, как и датская армия, как известно, принимавшая участие в обстрелах, которым ко времени моего посещения Ирака весной 2013 г. исполнилось уже 10 лет. Падение режима развязало руки межрелигиозному насилию, когда сунниты и шииты устраивали между собой резню, за организацией которой нередко стояло религиозное руководство. При этом обе группы преследовали христиан, обвиняя их в союзничестве с Соединенными Штатами.
У меня нет ответа на вопрос, какие действия должны были предпринять союзники Америки в данной ситуации. Без сомнения, режим Саддама Хусейна стоил сотен тысяч иракских жизней, существовало множество причин для его свержения, даже несмотря на то что никакого ядерного оружия в итоге так и не было найдено. Однако мои теперешние сомнения разделяет сейчас правительство США и большинство европейских стран, в частности, когда речь заходит о Сирии: ведь колебания на фоне все возрастающей смертности длятся уже более двух лет.
Последние 10 лет арабские страны трясет не на шутку, и если бы можно было использовать христиан в качестве сейсмографа тряски, вызванной всеми этими переменами, вряд ли картина выглядела бы обнадеживающе. Для людей, присутствующих на отпевании в этой церкви, некоторые из которых сейчас с недоверием поглядывают на стоящего в центре иностранца, это может означать, что война, вероятно, скоро положит конец их 2000-летнему присутствию в стране.
Во время всех этих ужасающих гонений доля христианских беженцев значительно превысила долю беженцев-мусульман. Согласно докладу Верховной комиссии ООН по делам беженцев при УВКБ ООН более 40 % всех покинувших страну иракцев – христиане[209]. Учитывая, что до войны на их долю приходилось не более 4 % из всего 31-миллионного населения, а сегодня, по-видимому, около 1 %, это огромное количество.
Закончив проповедь, архиепископ разрешает пришедшим попрощаться с покойным подходить к гробу. Женщины безутешно рыдают. Убитый был небольшого роста и хрупкого телосложения. Поднятая на четырех гвоздях, наполовину забитых в каждом углу гроба, над ним на несколько сантиметров возвышается крышка. Родственники просовывают под нее руки, чтобы в последний раз дотронуться до тела, прежде чем гвозди окончательно забьют.
Заплаканная молодая женщина просит меня уйти. Я исчезаю в боковой двери и топчусь перед церковью. Гроб с телом Абдула Джабара выносят на плечах трое его сыновей и трое других мужчин. Его ставят в пикап и везут по городским асфальтированным дорогам на кладбище.
* * *
Во время этой поездки в Ирак мне удалось встретиться, можно сказать, с земляком. С начала 1990-х Амир Альмалех со своей семьей проживает в Норртелье, в Швеции, что неподалеку от Стокгольма. Он сопровождает меня в большинстве передвижений по стране.
Мне помогли его найти добрые люди, участники финансируемого Данией проекта «Международная поддержка СМИ» в Ираке. Амир руководит одним из самых посещаемых новостных сайтов о христианах на Ближнем Востоке ankawa.com, о котором с завидной скромностью заявляет, что он – наилучший. После своей поездки я имел возможность убедиться, что для подобной уверенности есть все основания. Обладая значительными связями во всех посещаемых нами городах, Амир может предоставить мне достоверную информацию обо всем, о чем бы я ни попросил.
То, что именно в Швеции проявляют такой интерес к иракскому христианству, – отнюдь не случайность. В этой стране, по словам Амира, проживают как минимум 50 000 иракских христиан, т. е. можно сказать, что на территории наших соседей обосновалась одна из крупнейших общин иракских христиан за пределами Ирака. А сейчас шведскую границу закрыли. Из всех скандинавских стран Швеция на сегодняшний день ввела самые строгие ограничения на въезд иракских христиан.
За несколько дней до убийства и похорон Абдула Джабара меня селят в гостинице в квартале Анкава, где живет Амир – по названию квартала и назван сайт. Многие изгнанные прежде иракские христиане вернулись, чтобы принять участие в свадьбе сестры Амира. Приглашенных на свадьбу около тысячи, так что теперь весь район заполонен иракцами, говорящими по-шведски. Никогда раньше не доводилось мне pratat så mycket svenska [210], как в Анкаве. Амир, посмеиваясь, сообщает мне, что я разговариваю как иммигрант. В конце концов мы отказываемся от общения на общескандинавском и переходим на английский.
Анкава – христианский район, расположенный в крупном курдском городе Эрбиль, что в Северном Ираке, – в Курдистане, как еще называется эта местность. Сорок лет назад в Анкаве проживало 7000 человек, сегодня их более 30 000, многие из них – беженцы из Мосула и Багдада. Всего за 10 лет в Анкаве была открыта масса ресторанов, гостиниц, клубов и других заведений. Появилось несколько новых церквей.
То же самое можно сказать и об Эрбиле в целом. Здесь ты словно находишься в сытом провинциальном городке: там и сям возвышаются строительные краны, новые дома; а сам Эрбиль, со своими недавно запущенными молами, посверкивающими зеркалами громоздкими, неэкономичными спортивными машинами и отелями причудливых форм, напоминает внезапно получившего доступ к деньгам нищего подростка.
Новый аэропорт Эрбиля выглядит на миллион долларов, если закрыть глаза на то, что в кафе там торгуют журналом «Экономист» шестимесячной давности, предоставляющим обстоятельный анализ избирательной кампании Обамы и Ромни. Курдистан, получивший определенную независимость после того как в 1991 г. международное сообщество закрыло эту зону для перелетов, очевидно, стремится стать новым Дубаем. В этом регионе скоро можно будет хорошо подзаработать. После приземления Амир сообщает мне, что под землей здесь море нефти и, даже когда хоронят людей, периодически задевают какой-нибудь из источников.
Заклятый северный враг, Турция, проинвестировал сюда щедрой рукой. Единственное препятствие – правительство в Багдаде, которое совсем не желает появления независимых идей в головах у курдских властей и поэтому не дозволяет проводить новые бурильные работы без особого разрешения из столицы. Похоже, курдов это не останавливает. Они и без разрешения начали экспорт нефти, а турки занялись поиском потенциальных покупателей[211]. Налицо беззаботная курдская самоуверенность на грани фола, которая уже приводила к войне.
Амир рассказывает, что, когда он был маленьким, почти все в Анкаве были коммунистами. Единственный его брат во время демонстрации в 1980-х был арестован полицией Саддама и вскоре казнен; сам Амир тоже пять лет был членом коммунистической партизанской группы. В те годы курдские повстанцы сражались с режимом, и Амир на себе испытал ядовитые газовые атаки, приведшие к тысячам смертей в этом регионе. Он помнит, как над долиной висело желтое облако, и люди, закрыв рты и носы влажными салфетками, бежали в горы: газ тяжелее воздуха, поэтому там можно было спастись.
Когда в 1988 г. после окончания восьмилетней войны с Ираном Саддам подтянул войска, чтобы нанести последний удар по мятежным группировкам на севере, Амир, рискуя жизнью, перебрался через горы к иранской границе. Прожив здесь год, он выучил фарси, а затем еще с несколькими людьми ему удалось бежать в Советский Союз. Там он попал в тюрьму, просидел два месяца и в 1991 г. наконец получил убежище в Швеции. Есть люди, которые за одну жизнь проживают несколько, и Амир явно один из них. Сегодня он называет себя либералом и надеется, что все трое его детей станут шведами до мозга костей. Он говорит, что иммигранты должны полностью раствориться в культуре своих новых стран.
Довольно скоро я обнаруживаю, что, несмотря на относительную безопасность Анкавы, христиане в окружении курдов отнюдь не чувствуют себя защищенными. Аэропорт Эрбиля построен на земле, принадлежавшей анкавским христианам, которую Саддам превратил в военную базу. После падения режима курдские власти решили вновь экспроприировать эту территорию, а христианам, по их словам, предоставили довольно скудную компенсацию[212].
После 10 лет полного отчуждения христиане не слишком доверяют своим мусульманским землякам в Ираке. Из 80 % христианского населения Анкава никто не хочет, чтобы мусульмане возводили здесь мечети. Большинство населения города составляют христиане, переехавшие из других регионов Ирака; они не скрывают желания противостоять исламизации.
Впрочем, следует отметить, что курдское правительство оказало поддержку в восстановлении церквей и позволило вести преподавание на сирийском, родном языке христиан Северного Ирака. Вдобавок ко всему власти смотрят сквозь пальцы на обратившихся в христианство мусульман и не создают вокруг себя великие братства. Внимательно изучив корни ситуации, я нахожу объяснение: курды получили одобрение Запада из-за христиан, которые так же, как и сами курды, воспринимают себя здесь отдельной нацией. Они принадлежат к кавказскому, сирийскому и ассирийскому направлениям Восточной Церкви. На протяжении истории благодаря их миссионерам христианство глубоко проникло в азиатский мир. Эта церковь оказала решающее влияние на процесс распространения христианства на Восток.
Иракские христиане не считают себя ни арабами, ни курдами. У них своя нация и своя религия, и многие христиане хотят чувствовать себя хозяевами в собственном доме. Они мечтают получить в свое владение всю территорию «полумесяца», расположенную на Ниневийской равнине к северу от Мосула, где располагается множество христианских городов.
Однако ни раньше, ни сейчас никто не задается вопросом: а останется ли здесь достаточно христиан, чтобы заселить эту автономию? Интересно, почему. Что здесь произошло после падения режима Саддама Хусейна? Почему христиане в прежде посещенных мной странах неизменно приводили в пример своих иракских собратьев по вере, строя предположения, какое будущее уготовано им самим?
Амир приводит меня в церковь в Анкаве, чтобы познакомить с недавно назначенным молодым архиепископом Башаром Вардой. Мы заходим в его приемную. Здесь покоится архиепископский скипетр, на столике стоит корзинка с пасхальными яйцами. Он говорит, что весной 2003 г., сразу после окончания военных действий, в стране начался короткий период расцвета свободного рынка и свободной прессы. Однако уже в июле 2003 г. разразились первые теракты. Во многих иракских городах одно за другим произошли убийства христиан, причем преступников отыскать было практически невозможно.
Самый страшный период ознаменовался датой 1 августа 2004 г. В тот день в результате скоординированного нападения во время литургии пострадало шесть церквей. Пять в Багдаде, одна в Мосуле. Среди них была и церковь Башара Барды. Были убиты 12 человек, 70 были ранены осколками бомб, взорвавшихся в тот самый момент, когда прихожане после богослужения выходили из храмов. Это нападение было подвергнуто всеобщему осуждению, в том числе наиболее выдающихся суннитских и шиитских лидеров, однако религиозному руководству так и не удалось изменить ситуацию. С тех пор похищения и убийства следовали одно за другим.
Некоторые нападения на христиан были связаны с тем, что их воспринимали как союзников Запада. Иногда – с тем, что они были обеспеченными или воспринимались таковыми; зачастую имели место самые обыкновенные грабежи, которые осуществлялись группировками, называвшими себя «Аль-Каида» и использовавшими эту марку, чтобы сеять ужас и панику вокруг.
Вскоре я узнаю, что с определениями здесь довольно туго, когда речь заходит об Ираке. Не так просто выяснить, что стоит за всеми этими бомбежками, перестрелками, суицидами террористов-смертников, бессмысленной стрельбой и массовыми убийствами – религиозные преследования, стремление к финансовому обогащению или случайная трагедия. Вот уже на протяжении 10 лет все это стало частью повседневной жизни иракцев и остается таковым до сих пор, хотя нельзя не отметить, что за последние четыре-пять лет количество преследований значительно сократилось. Учитывая, что вне зависимости от мотивов, стоящих за тем или иным преступлением, христиан вдобавок еще и похищают и убивают из-за веры, становится вполне понятно, почему сложившаяся ситуация заставляет их бежать отсюда очертя голову.
– Это был кошмар, – говорит архиепископ Барда, рассказывая о периоде, наступившем после терактов в церквях в 2004 г. – На моих глазах распался мой приход. Каждую неделю ко мне приходил кто-то из христиан, члены семьи которого были либо похищены, либо убиты, а я при этом чувствовал полное бессилие. Я не мог им предоставить ни работы, ни безопасности. Все становилось только хуже и хуже.
В той гражданской войне между шиитами и суннитами христиане оказались словно между молотом и наковальней. Только в приходе багдадского архиепископа количество прихожан сократилось от 3000 до 400 человек. Там, где совершалось по три воскресных богослужения, не осталось достаточного количества христиан даже для одного.
– Мы не считали, что американцы пришли в Ирак защищать христиан. Отношение к нам было не как к христианам, а как к иракцам. Мы никогда не просили у американцев особых привилегий, все наши надежды были только на улучшение жизни для всего Ирака. Никто не мог предвидеть, что этим все закончится, – говорит архиепископ.
Он провел в Багдаде почти два года после того как взорвали его церковь, но и ему все же пришлось бежать на север, в Анкаву в курдистанском Эрбиле.
– В 2006 г. имела место целая серия похищений. Одному похищенному удалось бежать и вернуться домой – он-то и сообщил мне, что как-то раз ему довелось услышать, как похитители упоминали мое имя. После этого я попросил перевода на другое место.
Его панику вполне можно понять. С 2005 по 2008 гг. только в Ираке были убиты 17 священников[213]. С лета 2004 по весну 2013 гг. подверглись нападению или были подорваны 72 церкви: 44 в Багдаде, 19 в Мосуле, 8 в Киркуке, 1 в Рамади[214]. В это же время христиане стали получать конверты с шариками внутри. Вряд ли можно было ошибиться по поводу подобных сообщений. Некоторым угрожали прямо на улицах, причем угрозы иногда исходили от полиции или солдат. Граффити на стенах Багдада и Мосула пестрели призывами христианам убираться вон.
– Сегодня мы по-прежнему чувствуем, что нас могут атаковать в любом месте в любое время, – говорит архиепископ.
При моих встречах с христианами они говорят о тех же ощущениях. Их страхи подтверждаются результатами опроса, опубликованного Международной службой поддержки СМИ летом 2013 г. 870 человек из 1000 опрошенных остававшихся пока в стране иракских христиан на вопрос, рассматривают ли они возможность переезда, ответили «всегда» или «иногда». 40 % христиан намерены покинуть Ирак, потому что ощущают себя «маргинализированными», 29 % – потому что не чувствуют себя в безопасности. Только 11 % решились бы на переезд по экономическим причинам. Опрос показывает, что 91 % считают, что правительство Ирака не в состоянии их защитить. 84 % полагают, что через 10 лет Ирак превратится в страну, в которой больше не останется христиан. 84 процента![215]
Я интересуюсь, было ли им легче во времена Саддама.
– Мы научились молчать, – говорит архиепископ Варда. У него поверх белой рубашки с китайским воротником надет черный пуловер. – Наивно предполагать, что во времена Саддама нам было легче. В 1970-х он закрывал христианские школы, а из университетов вышвыривал преподавателей-иезуитов.
Во времена режима Баас все учебные заведения были национализированы, и это нанесло ощутимый удар по существовавшим здесь несколько сотен лет христианским школам. Режим Баас исходил из того, что христианское образование противоречит арабскому национализму и служит выражением западного империализма. Началось подавление всех религиозных различий: курдских, христианских, шиитско-мусульманских. Теперь образование ставило своей целью формирование иракского гражданина, способного противостоять сионизму и империализму[216].
После первой войны в Персидском заливе в 1991 г. руководство Саддама приняло более исламистское направление, запретив в конце 1990-хродителям называть своих новорожденных христианскими именами.
– Мы чувствовали себя узниками в собственной стране, – вспоминает архиепископ.