- Это невозможно, - Эро побледнел. – Такого не бывало. Все дети из Семи и Тридцати всегда попадали в инсулы.
Ромельдо кашлянул и выпрямился.
- Прошу, сэр, не усложняйте…
- Это шутка? Вы ошиблись! – слова Эро были такими хриплыми и злыми, что Джулия сжала его руку. – Помолись снова! Или ты мне не сын.
Ромельдо приподнял бровь.
- Боги не шутят с их священниками, казарро, - сказал он, подчеркнул титул Эро, чтобы он понял серьезность. – Мы с Сеттекорди получили один ответ на молитвы. Бог и его сестра сказали нам, что ребенок не нужен в их инсулах.
Слезы Рисы потекли во время разговора. Она поняла, что ее лицо было в красных пятнах, и слезы капали на платье, шелк помялся от этого. Она знала, что слезы на публике позорили семью. Но ей казалось, что Муро и Лена потянулись с небес, чтобы вырвать ее еще бьющееся сердце из груди. Как они могли быть так жестоки с ней в этот гордый миг? Что она им сделала? Это было несправедливо, это было ужасно.
- Если я не нужна богам, - закричала она, терзая ленты в волосах, - то мне не нужны боги!
- Риса! – Ромельдо был потрясен.
Она побежала в дом, слепо расталкивала толпу, услышала сзади печальный голос отца:
- Пропустите ее, - сказал он. – Просто… не трогайте.
Ленты и волосы развевались за ней. Пусть люди пялятся! Ей плевать, что они видели ее слезы. Не было унижения хуже, чем печаль в голосе отца, когда он произносил те слова. Она подвела его. Она подвела семью.
Она побежала по столовой, чуть не врезалась в столы, накрытые угощениями. Диветри и их друзья будут праздновать избрание Петро. Это был бы и ее банкет, если бы боги хотели ее.
Но они не хотели. Если даже боги отвернулись, то ее никто не хотел. Она была позором.
Ноги быстро несли ее по холлу и вестибюлю, по лестнице, которая казалась бесконечной, по коридорам, пока она не добралась до безопасности своей комнаты. Она думала, что будет приятнее, если она хлопнет дверью. Нет. Как только дверь была заперта, она съехала на пол и заплакала снова. Ее лицо и платье пропитали соленые слезы. Влага текла из носа. Она даже не старалась вытирать лицо.
- Риса? – в дверь тихо постучали пару минут спустя. Голос Джулии приглушало дерево. – Риса? Милая…
Она не ответила. Она долгие минуты сидела там, уткнувшись лицом в юбку платья, едва дыша. А потом она услышала, как мама ушла. Она не ответит, как бы сильно они ни стучали. Ее никак не утешить. Ничто не могло стереть эхо разочарованных слов отца: «Пропустите ее».
6
Хочешь поспорить с королем? Тогда встань на Лестницу петиций и говори без злобы. Не выбирай путь, который предлагаешь! Ритуал верности нужно выполнять без колебаний или сожалений! Если нет… вспомни судьбу Каза Легноли, брат, и дрожи.
— Арнольдо Пиратимаре в письме казарро Хумберто Пиратимаре (из архивов Кассамаги)
У моря пылали печи мастерской Диветри. Каждый день туда отправляли вязанки хвороста, зачарованного Кассамаги гореть ослепительным белым огнем. Большие печи давали ровное тепло без дыма, сохранялась равная температура. Многие выдутые сосуды оставались в печах день или два. Если они не остывали медленно, они могли разбиться.
Чаша Рисы оставалась в печах полтора дня. Каждые несколько часов она отодвигала керамическую форму в фут шириной все дальше от сердца печи, пока она не остыла так, чтобы можно было снять с гладкого камня. Она быстрым движением подняла работу. Стеклянная миска тут же остыла в ее ладонях, но не обожгла их. Она сдула песок, отделяющий стекло от формы, и посмотрела на отражающую поверхность.
Красиво. Забирая творение из жара, Риса всегда вспоминала Фестиваль апельсинов посреди зимы. Раз в год дети просыпались утром и обнаруживали, что на их одеялах лежали фрукты, конфеты и мелкие подарки. Родители говорили, что подарки оставляло апельсиновое дерево, появляющееся у их кроватей, пока они спали, и увядающее за ночь. Риса переросла Фестиваль апельсинов еще до того, как стала возраста Петро, но когда она доставала свои работы из печи, она ощущала тот же зуд предвкушения, желание увидеть, будет ли она награждена.
Сегодня – да. Несмотря на слой пыли и следы ее пальцев, эта чаша была из ее лучших. С синим стеклом Миры в основании Риса вырезала два слоя разных мягко изогнутых волн и соединила их узором, который успокаивал ее. Волны венчал купол прозрачного стекла, и казалось, что чашу держали под водами Лазурного моря, и когда подняли, на ней остался след волн.
Теплый летний воздух остудил чашу, пока она несла ее по просторной мастерской отца, чтобы вернуться в свой крохотный кабинет. Риса неделю стеснялась и не говорила с родителями. Она не выходила из спальни, пока голод не заставил ее отправиться на кухню через полтора дня после ее позора. С каждым шагом она проклинала свою слабость – она лучше голодала бы до смерти, чем снова появилась на публике. Фита взглянула на ее заплаканное лицо, усадила ее и подавала ей тарелку за тарелкой. Наверное, еда осталась с банкета Петро, но Риса не могла переживать из-за этого.
Она постоянно говорила себе, что не переживала, что боги отказались от нее. Но это беспокоило ее, как зубная боль, постоянно пульсировало тупой болью. Она думала об отказе всякий раз, когда видела улыбающихся богов на стелах, украшающих казу, или когда слышала, как слуги упоминали их имена. Она думала об этом, когда смотрела на город, видела потрепанные украшения Праздника Двух лун, свисающие с гондол или плавающие в каналах. Она думала об этом в одинокие мгновения, когда скучала по младшему брату и гадала, что он делал.
После того, как она закрылась, родители были добрыми. Казалось, они решили делать вид, что ничего необычного не произошло. Они вели себя с ней так же, как до этого, говорили о работе, сплетничали о других семьях Семи и Тридцати. Они не говорили о Петро, не обсуждали Осмотр. Хоть она оставалась одна, все было почти так, словно тот день не произошел.
Но с каждым звоном колоколов на площади замка Риса знала, что это произошло. Она пыталась не представлять разговоры родителей, когда ее не было рядом – тихие диалоги о том, как они гордились другими детьми, признания, что Риса была их разочарованием. Она пыталась прогонять эти мысли из головы, приглушать их отрицанием, закрывать их глубже в себе. Но они часто выбирались из трещин и донимали ее.
- Хорошо выглядишь сегодня, казаррина, - сказал Маттио, когда она прошла мимо. Крупный нежный мужчина поприветствовал ее, отвлекшись от ведра с битым стеклом. Было поздно притворяться, что она его не слышала. Маттио был ее любимым мастером, он всегда играл с ней и поддерживал развитие ее навыков. Отец научил ее резать стекло стилусом с бриллиантовым наконечником, но это Маттио заставил ее делать это снова и снова, пока она не смогла вырезать даже сложные изгибы без изъянов или случайных сколов. Это Маттио научил ее, как следить за раскаленным стеклом, чтобы понять его температуру, и как соединить стекло разного цвета. От Маттио она получила первые уроки выдувания стекла. Он всегда хвалил то, что было правильным в ее творениях, и отмечал, что можно было улучшить. – Это новая чаша? – спросил он. – Можно посмотреть?
Она робко отдала творение ему. Он провел пальцами по краю.
- Гладкая и ровная, - он впечатлено кивнул. – Мало пузырьков, - он сжал край и поднял чашу к солнцу, льющемуся в дверь мастерской. – Красивые краски. Ты хорошо постаралась, казаррина!
Риса покраснела от его похвалы. Но это непривычное чувство было приятным. Благодарность текла бы по ней раскаленной рекой, но теперь она только резала горячим ножом, усиливая ее горе, которое она терпела последние несколько дней.
- Казарро! – ремесленник развернулся и позвал Эро.
- Маттио, не надо, - взмолилась Риса. Она пыталась двигаться по мастерской как можно быстрее, чтобы Эро не увидел ее. Она не хотела говорить с отцом.
- Посмотри, что сделала твоя дочь, - позвал Маттио.
Эро оторвал взгляд от печи с шестом в руке. На конце сиял шар стекла. Дядя Фредо забрал шест, кивнул Эро отойти. Ее отец поднял палец, показав, что ему нужна минутка. Он вытащил из ведра с водой ветку с одного из оливковых деревьев семьи, срезанную утром. Серебристо-зеленые листья длиной с палец блестели, вода капала, когда Эро поднял ее в воздух. Вода не давала дереву и листьям вспыхнуть, когда он поднес ветку к раскаленному жидкому стеклу. От ветки стал подниматься пар, Эро чертил знаки богов в воздухе, шептал молитвы, чтобы благословить стекло, пока оно принимало облик.
Риса ощутила энергию в воздухе, действовали чары. Ее отец вернул ветку в ведро, Фредо погрузил шест в печь. Этот ритуал, церемония создания, должна была стать ее по праву рождения. Но не будет. Она остаток жизни будет стоять на расстоянии руки, ощущать, как чары наполняют творения отца. От этого осознания на сердце стало тяжелее.
Эро вытер пот со лба, прошел по мастерской.
- У нее хорошее чувство цвета, - Маттио протянул чашу.
Риса посмотрела на пол, пока ее отец разглядывал творение.
- Мило, - отметил он. – Интересная техника, - она посмотрела на него с надеждой. Он говорил серьезно, но все испортил, добавив. – Тебе не нравится традиционное выдувание стекла, милая? Ты быстро продвигаешься в искусстве.
- Она хороша с горячим стеклом, когда хочет, - ответил Маттио. – Лучше многих наших учеников, когда они начинают. Это в ее крови.
- Тогда я не понимаю, почему она… - Эро притих и перефразировал. – Ты должна чаще быть с нами у печей, Риса.
Риса злилась все больше, пока они говорили. Ее отец считал ее эксперименты милыми, но думал о них как о трате времени. Она подавила гнев и сказала полу:
- Мне никогда не быть как ты или Ромельдо, казарро.
- Всегда есть искусство окон, как у твоей мамы, - предложил Эро. – Может, если будешь чаще с ней…
Риса подняла голову и смотрела на нее, сердце стало свинцовым.
- Прости, что мешаюсь.
Эро раздраженно вздохнул. Больше пота выступило на лбу.
- Дочь, я пытался быть терпеливым на этой неделе. Мне неприятно видеть, как ты игнорируешь искусства Диветри…
- Ну-ну, - Маттио играл миротворца. – Риса знает выдувание стекла или создание свинцовых окон.
- Но отворачивается от этого, - прогремел Эро, злясь от слов Маттио. – Сотни лет традиций Диветри!
- Я хочу делать что-то другое, - зло объяснила Риса. Как ее отец, она могла резко вспылить. – Я хочу то, что только мое.
- Никому не нужны инновации от Каза Диветри, - закричал отец. – Твои безделушки милые, но никто не купит их. Ты тратишь на это время. Семь и Тридцать хотят сосуды, какими мы их всегда делали, выдували и придавали форму, благословляли традиционными чарами.
- Чарами, которые я никогда не смогу исполнять! – рявкнула Риса. Слова обжигали ее язык. Она махнула на оливковую ветвь, которой ее отец управлял мгновения назад. – Потому что во всей истории только я из семи каз, из тридцати великих семей Кассафорте не попала в инсулу! – она отметила с долей радости, что ее слова вызвали потрясенное молчание в мастерской. Даже кузен Фредо и Эмиль в другом конце комнаты пялились на нее. – Думаешь, я трачу свое время, казарро? Возможно. Спасибо вашим глупым богам. Я могу только тратить время.
Эро поднял руку, чтобы она перестала говорить.
- Не говори плохо о богах. Они следят за тобой даже сейчас!
- Да? – спор с Эро будто заряжал ее силами. Она ощущала энергию в воздухе, она будто трещала на концах ее волос. Она спорила, но ощущала часть себя виноватой. Она не должна была перечить казарро одной из старейших семей Кассафорте. Не с отцом. Но вредной части нее хотелось нанести последний удар. – Ты можешь в это верить, но я не верю. Боги бросили меня. Я в твоих руках, казарро, и я не буду больше тратить время на то, что никто не купит. Если у тебя есть другие планы на часы, которые я провожу под твоей крышей, скажи мне. Я не могу заставить тебя гордиться, как другие твои сыновья и дочери. Но я буду полезной.
Эро смотрел миг на Рису. Казалось, прошла вечность, и он отдал ей чашу.
- Днем у меня доставка товаров в магазин Паскаля, - наконец, сказал он, голос был ровным и холодным, как ее. – Тебе было бы полезно покинуть казу на пару часов.
Риса подняла край туники и сделала реверанс.
- Хорошо, казарро.
- Дочь, - от слова Риса замерла, отчасти обернулась и посмотрела на отца. – Я горжусь всеми своими детьми, - Эро стиснул зубы, цедя слова. – Поверь мне. Или нет, как хочешь.
Если бы она была такой, как неделю назад, Риса поверила бы ему. Но она поклонилась без слов, отвернулась от отца и прошла по мастерской. Она была уже не такой. Она не знала, какой теперь была. И не знала, было ли ей до этого дело.
7
Передача правления в Кассафорте зависит от прихоти правителя, и этот принцип получил серьезную проверку в пятом веке после основания города, когда умирающий король Моло в бреду объявил юную швею своей наследницей. Хотя решение было быстро отменено, два века после этого сторонники самопровозглашенной королевы Поппи – друзья и потомки – бились за то, чтобы ее род был на троне.
— Аноним, «Короткая и полная история Кассафорте»
Магазин песчаника просто звали Паскалем. Другое название не требовалось. Все в городе знали, что лучшее стекло Каза Диветри и из инсул было там. Хозяин магазина не любил выставлять товары напоказ, он держал хрупкие творения из стекла в шкатулках и чехлах. Его магазин удивлял новых клиентов, ведь это была просто тесная и пыльная комната, где были напиханы деревянные ящики. Но Паскаль мог без проблем отыскать любой нужный предмет.
- Как же хорошо, - повторил Паскаль в третий или четвертый раз. – Как хорошо, что вы заглянули в мое скромное заведение.
Виа Диоро тянулась на запад от площади замка до острова Каза Диоро. В Кассафорте было много торговых улиц, но не было ничего лучше Виа Диоро. Магазин Паскаля был чуть в стороне от шума и суеты площади. И когда Риса посмотрела на север и восток, она легко увидела впечатляющий замок короля Алессандро.
Эта часть улицы была зрелищем. У витрин ходили члены Семи и Тридцати, одни были в лучших нарядах, другие – в одежде инсул. Риса была в лучшем легком платье, и она заплела волосы в косу, как у ее матери. От нарядов ей было не по себе. Она подавляла желание поправить рукава с узкими манжетами, улыбаясь старому торговцу.
- Думаю, работы отца отвечают вашим высоким стандартам, - сказала она.
Глаза Паскаля были молочными, как у самых старых. Он разглядывал ее товары через толстую линзу.
- Нет вопросов, милая. Твой отец – самый выдающийся мастер. Лучше его отца. Кубки верности? – он поднял пару тонких голубых бокалов и покрутил их. Риса кивнула. Они были популярным и дорогим подарком на свадьбу среди Семи и Тридцати. – Идеальный набор, - Паскаль опустил их в ящик с бархатом. – Поразительно. Их тут же купят. Даю за них тридцать лундри.
- Пятьдесят, - сказала Риса, зная, что Паскаль продаст их по семьдесят пять лундри.
- Сорок, - сказал Паскаль.
- Сорок пять, - заявила она. Это была проверка, но ее учили с детства яростно торговаться. Они прошли такое с каждым предметом, пока кошелек Рисы не наполнился золотом, а Паскаль не получил ящики стекла Диветри.
- Твой отец будет счастливым, - сказал Паскаль, снимая линзу с глаза. – А у меня будут счастливые покупатели.
- Если у вас есть минутка, еще кое-что…
Входная дверь открылась, впуская запахи улицы в затхлый воздух комнаты.
- Хозяин, прошу… - прохрипел едва различимый голос. Риса повернулась на полуслове и увидела старика, сжимающего ручку двери, словно он мог рухнуть на землю без поддержки. Волосы его были длинными, тонкими и в грязи. На щеке желтел синяк, и лохмотья свисали на тощем теле. Его свободная рука дрожала, когда он протянул ее, словно просил милостыню. – П-прошу, - повторил он.
- Вон! – закричал Паскаль, хмурясь. – Иди отсюда! – он махал руками, прогоняя его, а потом повысил голос. – Виа Диоро – не место для такого мусора! Если еще раз увижу твое лицо, стражи города тебя схватят! – старик отпрянул от двери, и Паскаль захлопнул ее. В ушах Рисы звенело, она видела, как старик за окном шел по улице, опустив голову. – Этот нищий тревожил торговцев весь день, - объяснил Паскаль, голос стал нормальным, он успокоился. – Надеюсь, он тебя не расстроил, казаррина.
- Нет, - Риса чуть обеспокоилась. Ее задело не появление нищего, а поведение Паскаля. Она тоже была виновата. Пока старика не выгнали за дверь, она и не подумала, что один лундри из сотен в ее кошельке дал бы ему спокойно жить месяц.
Она сама могла оказаться нищей, зависеть от милосердия остальных. Да, у нее всегда будет дом в Каза Диветри, но без обучения в инсуле или других необычных навыков в мастерской Диветри разве она могла стать независимой? Ей нужно было узнать.
- Я просто хотела ваше мнение насчет одного изделия.
Паскаль приблизился с линзой наготове.
- Что-то особенное, казаррина? – Риса вытащила из отдельного мешка свою чашу, которую забрала из печи утром. Хоть она скрывала эмоции, сердце Рисы колотилось, пока она смотрела, как торговец водит ладонями по поверхности. Он сдвинул брови. – Это нарисовано?
- Нет, - сказала она. – Это слои вырезанного стекла, соединенные жаром и ставшие чашей от притяжения.
- Любопытно, - он вернулся к оценке. – Ваша работа? – она кивнула, и он взглянул на нее. – Мило, но ничего необычного. Такое на рынке купят за десять-двенадцать луни.
- Несколько луни! – возмутилась она. Ее чаша не стоила даже одного лундри? Ей придется создать сотни таких, чтобы заработать столько, сколько стоила пара свадебных кубков Диветри!
- Работа хорошая, необычная, - сухо, но не зло сказал Паскаль. – Тут нет чар хранения, да? – он не удивился, когда Риса кивнула. – Мои клиенты ищут зачарованное стекло, лучшее. Продай свою чашу за пару луни, будут тебе карманные деньги, дитя, - посоветовал он и вернул чашу.
Риса кивнула, склонила голову и ушла из магазина.
Если бы зрение Паскаля было лучше, он заметил бы слезы, покатившиеся по лицу Рисы, когда он проводил ее, помог забраться в телегу и вручил ей поводья. Она поехала прочь, лицо было белым в красных пятнах, голова была опущена.
Один челочек заметил. Он стоял у моста Аллирии, смотрел, как ее телега медленно приближалась. Риса заметила его, когда мулы стали шагать по мосту над каналом. Юноша пялился на нее. На вид, ему было лет семнадцать. Его загорелая кожа казалась темнее из-за формы стража – алой туники с золотым плетением, достающей до его бедер, темно-красных леггинсов и круглого красного берета. По бокам ниспадали волнистые светлые волосы. В отличие от стражей замка с длинными тяжелыми плазами, плащ юноши был коротким, был удобнее.
Он чуть сморщил нос, когда она проехала. Она ощущала презрение от его наглого взгляда, а потом ужас от того, как плохо выглядела в его глазах. Он точно расскажет об этом товарищам ночью. Как одна из Семи и Тридцати рыдала на улицах города. Об этом завтра будут говорить все.
Решив не показывать, как он смутил ее, Риса выпрямила спину и шею, отвернула голову от юного стража. Она подавила жалость к себе, дернула за поводья и погнала мулов вперед.
Только когда телега добралась до пика моста, она оглянулась, глаза слепили лучи, отражающиеся от черепицы. Страж все еще смотрел на нее. Он поймал ее взгляд, улыбнулся и отсалютовал. Явно насмехался. Наверное, он уже сочинял ложь, которую поведает стражам ночью. Она сжала раздраженно губы и дернула за поводья.
Мост Аллирии был одним из старейших в Кассафорте, построенным первым казарро из Каза Портелло. Как и все мосты Портелло, он изящно венчал широкий канал. В это время дня – традиционное время обеда для многих, когда люди уже отправились домой к семье. Мост был почти пустым. Одинокая гондола плыла по воде на юг, пуская волны. Чайки кричали в краснеющем небе.
Риса вспомнила, что примерно тут ее родители впервые увидели друг друга. Сестра ее матери оставалась у Аллекари, семьи Тридцати, которая жила тут, и решила задержаться еще на пару дней. По обычаю лучших семей Кассафорте Джулия поднесла дар из еды и вина домоправителю Аллекари, чтобы семья не пострадала от долгого визита. Дома Джулия выглянула из окна наверху и заметила впервые Эро. Он был таким красивым, как она рассказывала, что ей захотелось привлечь его внимание. Она послушалась и открыла окно, чтобы окликнуть его. Эро оглянулся, улыбнулся и поприветствовал ее. Через полгода они стали семьей, словно им было суждено встретиться.
Если бы Джулия его не окликнула – Риса поежилась – не было бы Петро и Ромельдо. И Весты с Мирой. И Рисы. Хотя из-за нее расстроились бы меньше всего.
Ее телега миновала мост. Поверх стука колес по брусчатке Риса услышала приглушенный крик слева. Она повернула голову и увидела трех подростков вокруг старика. Один подросток ударил коленом по животу мужчины, потом топнул по пальцам его ног. Другой подросток ударил мужчину по затылку. Риса даже издалека видела, что жертве было больно. Этого старика она видела несколько минут назад у Паскаля.
«Уезжай, - сказал голос в ее голове. – Тут опасно», - она тут же подумала о сотне лундри в телеге. Страх гнал ее ускорить мулов и не рисковать сокровищем. Это был всего лишь старый нищий. Если бы у него было место, он бы не ходил, прося милостыню. Было просто сделать вид, что она не видела.
Но вопль старика терзал ее сердце. Он не заслуживал быть побитым мальчишками, которые хотели поиздеваться над кем-то слабее них. Разве до этого она не захотела ему помочь? Казалось, ей дали второй шанс, и она уже не простила бы себе бездействие.
Риса резко повернула телегу влево. Мулы отказывались двигаться быстрее, она остановила их у стены канала и спрыгнула.
- На помощь! – заорала она как можно громче, надеясь, что над водами канала ее крик донесется до дальней стороны моста, где еще были люди. – Прошу, помогите!
Подростки вздрогнули от ее приближения. Они могли не узнать ее лица, но узнали в ней члена Семи и Тридцати по хорошей одежде. Она кричала на бегу, становилась увереннее, пугая их. Один из мальчиков побежал по улице как можно быстрее. Двое других запаниковали из-за этого. Высокий последовал за первым. Третий сжимал нищего. Он толкнул старика и побежал.
Нищий упал у низкой стены канала. Риса смотрела, как он оступился и улетел за нее. Через миг послышался плеск.
Она добралась до места, где стоял мужчина, выглянула за край в ужасе. В водах канала ладони били по поверхности, пытались уцепиться за что-нибудь. Она дико озиралась. Недалеко от места, где она оставила телегу, она заметила прутья лестницы на стене канала, но это было далеко. Это не помогло бы. Она подняла юбки, согнула колени и прыгнула в канал в двадцати футах внизу.
Темная вода наполнила ее рот и нос, гадкий вкус заставил ее закашляться. Риса быстро моргала, чтобы прочистить глаза. Слабая ладонь еще трепетала над водой в шести футах от нее. Ее юбки запутались вокруг ног, мешая ей плыть, но она боролась с этим.
Она поймала его за ладонь, нищему вернулись силы. Он сжал ее запястье с такой силой, что мог сломать кости. В отчаянии он утащил ее под воду. Она не ожидала такого и вдохнула воды.
Она с силой вырвалась из хватки мужчины и всплыла, кашляя так, что тело болело. Вода текла по лицу, она ощутила, как кто-то прыгнул в воду рядом с ней. Брызги отлетели в ее лицо, она покачивалась от волн.
- Не борись, - крикнул кто-то. Она хотела возразить, что не боролась, когда смогла открыть глаза. Юноша, который прыгнул с ней, уже боролся с нищим, обращался к нему, пока его руки в красном пытались удержать голову старика над поверхностью. – Хватай его за другую руку, - сказал он ей.
Она схватила его, не дав ударить рукой по голове юноши.
- Успокойтесь! – сказала она на ухо нищего. – Мы вам не навредим.
Ее голос смог успокоить старика, хоть и охрип от воды канала. Тот перестал бороться.
- Мы его вытащим, - сказал юноша, тряхнув головой, убирая волосы с лица. Его зеленые глаза открылись. – Ты можешь плавать? Мне не нужно спасать и тебя?
- Я справлюсь. Тащи его к мосту, - предложила Риса, стала двигать ногами в воде. – Там есть ступеньки.
Они двигались медленно из-за протестов нищего и тяжелого промокшего платья Рисы. Она устала, когда они добрались до стены канала.
- Я тащу, а ты толкай, - предложил юноша. Он не запыхался. Риса смотрела, как он выбирался из воды, и поняла, что она не подумала, как поднимет старика по каменной лестнице. Одной это было сложно сделать.
Юноша в красной форме смог схватить нищего за лохмотья и подтащил его к первой каменной ступеньке. Инстинкт заработал. Ноги старика пытались упираться, он хватался за выступающие камни. Риса помогала ему двигать ногами по ступенькам, юноша тянул сверху. Это было неудобно. Риса промокла, вода лилась на нее еще и сверху. Она ощутила, как ладони помогли ей перебраться через стену канала. Она попала на улицу. Телега стояла в паре футов от нее, и это ее обрадовало.
- Пригляди за ним минутку, - сказал юноша. Он забрался на стену канала и опустился на корточки.
- Куда ты? – пролепетала она. Нищий сел и прислонился к стене.
- Вниз, - улыбнулся юноша. Он пропал в воде с плеском. Риса подбежала и смотрела, как он плыл к центру канала, где покачивался красный берет, как игрушка на воде. Он схватил его и вернулся к лестнице. – Вряд ли я смогу это носить, - расстроился он, когда поднялся на улицу. Он перевернул берет, из него вылилась вода.
Риса невольно рассмеялась от облегчения и от нарочитой печали на лице юноши. Она разглядывала его форму и длинные светлые волосы, потемневшие от воды, и поняла, что видела его раньше.
- Ты – страж, который пялился на меня на Виа Диоро.
- Меня зовут Мило Сорранто, казаррина, - он чуть поклонился. – Я услышал твой крик о помощи.
- Откуда ты знаешь, кто я? – встревожилась она.
- Кассафорте ведь гордится своими Семью и Тридцатью, - улыбнулся он.
Как она и подозревала, она была просто диковинкой для него.
«Никогда не угадаете, кто сегодня рыдал при мне… казаррина Диветри!».
- Ясно, - она не была рада. – И какую историю ты расскажешь своим товарищам ночью? Что спас беспомощную казаррину в канале, потому что она глупо прыгнула за нищим?
Он собрал волосы в хост, выжал из них воду и отпустил их.
- Глупо? Беспомощно? Боги, ты точно не такая, казаррина! – он покачал головой. Риса пригляделась к нему. Она не видела обмана на его лице. И это ее расслабило. – Ты, похоже, могла справиться сама, - продолжил он. – Если я кому-то и скажу… а мне придется доложить, чтобы получить новую форму… - он посмотрел на испорченную одежду, скривил губы.
- Что ты им скажешь? – Риса заинтересовалась, хотя и промокла. Его губы были тонкими. Только это мешало ему быть красивым.
- Что ты милая, - выпалил он. Слова вырвались из его рта, он густо покраснел и кашлянул. Риса сама будто покраснела. Она еще такого не слышала от незнакомца. – Или… что была такой.
Она вдруг поняла, что он имел в виду. Ее волосы выбились из косы, свисали водорослями вокруг ее лица. Ее платье висело как мокрая тряпка. Один рукав пропал. Она чуть не рассмеялась от правды его слов и потрясения на его лице, что он сказал это. Она выглядела не лучше нищего.
Риса повернулась к старику и увидела, что он дрожал и сжался в комок. Она вспомнила, что в телеге была попона для мулов. От него пахло животными и духами, которыми Семь и Тридцать скрывали запахи зверей, но это хотя бы помогло старику, когда она укутала одеялом его плечи.
- Бедный. Что с ним будет? – она опустилась рядом с нищим.
- Мне придется арестовать его за нищенство, если его не заберут в дом, - ответил страж.
Риса тут же возмутилась.
- В тюрьму! Он пострадал. Те мальчишки били его!
- Если его не заберут в дом, этого требует закон, - повторил страж. Она посмотрела в его глаза, уголки его рта приподнялись. – Я слышал, Семерка Кассафорте славилась щедростью.
Он подкалывал ее? Понять не удавалось. Риса не представляла, как объяснит отцу, откуда в доме взялся нищий. Но она не могла позволить отвести старика в тюрьму. Она могла просто представить, как страж рассказывает: «И она просто ушла, задрав нос. Как эта Семерка и делает. Хотя одеяло ему дала, уже хорошо».
Он задел ее гордость. Он думал, что должен был стыдить ее, чтобы она вела себя благородно?
- Если поможешь поднять его в телегу, - сухо сказала Риса, - я была бы благодарна. Как тебя зовут, еще раз?
Страж улыбнулся, ее решение обрадовало его.
- Мило, Казаррина.
- Довольно распространенное имя, - сказала она, закидывая руку нищего на свое плечо.
Мило убрал мокрые волосы с лица, низко поклонился и вернул берет на голове, опустился, чтобы помочь ей.
- Ты хотела сказать, для необычного юноши, казаррина? – он подмигнул ей. Они стали поднимать дрожащего нищего на ноги.
Риса ухмыльнулась. Распространенное имя для нахального юноши, это уж точно.
8
Жестоко, что они из Семи, а мы – Тридцати, да? Если бы не случайный выбор древнего короля, все могло быть лучше. Но, милая, я слышала, что грядут перемены. Кто знает, что они принесут?
— Рульетт Винцинзи из Тридцати в письме ее сестре
Она не могла не замечать цвета всех каза вокруг нее, пока солнце спускалось к горизонту. Шесты со знаменами семей венчали высшие точки каждого из семи островов. Он звука рожка замка нищий пошевелился рядом с ней. Риса уже ехала медленно, чтобы нищего не трясло в телеге.