Мурат с прежним ухарством гордо посмотрел на брата, тряхнул карманом и вытащил оттуда целую горсть новеньких монет. Они заманчиво звенели и волшебно блестели на солнце, словно настоящее золото. Да, брат его был настоящим богачом. «Куленшак-бабай от зависти сказал неправду. Пусть аллах простит ему и не тревожит его старость. Он все-таки добрый человек и друг отца. Когда деньги есть, и соврать можно», – подумал Кунта.
Мурат рассказал ему, как он был в приисковой лавке и брал все, что он считал нужным брать.
– Ты молодой и глупый, мой младший брат, – солидно и нравоучительно продолжал Мурат. – Я уже был дома и подарил нашей доброй матери фунт чаю, два фунта сахару, материи на платье и шальвары. Тебе я тоже привез рубашку и ножик. У тебя рубашка цвета воды, а у меня, видишь, цвета вишни. Я имею должность и не могу ходить с тобой в одинаковых рубашках.
Кунта слушал его рассказ не дыша и думал, что его старший брат действительно великий и мудрый человек, а он, Кунта, глупый, не разобравшись, обругал его сыном старой коровы и наговорил всяких других нехороших слов, даже вспомнить стыдно.
«Пожалуй, можно сказать брату, пусть он шлепнет меня три раза по спине и забудет оскорбление. За это можно стерпеть. Мало ли мне, маленькому пастушонку, приходилось переносить всяких побоев?!» Но Мурат не дал ему высказать этой мысли, а продолжал говорить:
– Вот сегодня я хочу выиграть и подарить матери самовар, но пока не выиграл. Ты мне помешал.
– Как это можно выиграть самовар? – чувствуя свое невежество, робко спросил Кунта.
– Когда все время будешь держаться в степи за курдюк овцы, то, конечно, ничего не узнаешь и ничему не научишься. За пятьдесят копеек, это значит за десять пятаков, можно выиграть не только самовар, но и того белого верблюда.
Кунта от удивления разжал пальцы и уронил на землю свой кнут. За десять маленьких денег можно выиграть белого верблюда, это было неслыханно. В деньгах он уже понимал толк, не раз имел копейки и пятаки.
– Ты это правду говоришь, Мурат? Прошу тебя, не шути! – прикладывая руки к сердцу, проговорил Кунта. Он видел свою мечту во сне, он носил ее в сердце и украдкой любовался, когда сосед их, знаменитый джигит и наездник Кодар, проезжал на своем высоком наре, которого даже не догоняла ни одна самая быстрая степная лошадь. Говорили, что он угонял на этом верблюде байские косяки. И сейчас баи еще косо смотрят на этого джигита. Но он больше знается с русскими.
Мурат ясно и просто объяснил ему устройство лотереи и этим вселил в душу мальчика фантастическую уверенность в том, что он выиграет верблюда, и разубедить его в этом было невозможно.
– Я поставил и проиграл уже сто пятаков и не мог выиграть самовар, а ты хочешь выиграть верблюда. Да и зачем нам верблюд? Лучше иметь в доме самовар, – убеждал его Мурат, не знавший того, что на деньги, которые он проиграл, можно было купить такой самовар в приисковой лавке.
– Ты дай мне десять пятаков, и я выиграю верблюда, – упрямо твердил Кунта.
– Я могу тебе дать один пятак, и ты можешь купить на него сладких петухов целых пять штук, или кишмишу, или орехов, или халвы.
– Мне не надо халвы и петушков, мне нужно выиграть верблюда.
– Я, твой старший брат, говорю тебе, что киргизы и русские проиграли мешок денег и никто не выиграл верблюда. А самовары уже два раза выигрывали. Я тебе дам два пятака, ты можешь купить все, что тебе нравится, и отнести матери.
Кунта, глубоко вздохнув, зажал два подаренных братом пятака в кулаке и, волоча по земле кнут, склонив голову, медленно пошел к юрте Куленшака. Сначала Кунте хотелось еще раз взглянуть на белого верблюда, но он решил в душе, что именно сегодня он будет, как вихрь, носиться верхом на этом красавце наре, потом приедет в свою юрту, попросит мать испечь лепешку, круто посолит ее и положит за щеку своему любимцу. А когда будет кочевать, матери не придется завьючивать их последнюю корову и четырех барашков. Все повезет на себе Белый Ястреб, как он мысленно уже назвал своего невыигранного нара. Он посадит свою мать на самую верхушку вьюка, а сам поведет его на длинном чумбуре. Потом он возьмет у Куленшака старую деревянную соху, вспашет поле, посеет просо, у него будет собственная кузя и просяные лепешки. Мечтая так, Кунта подошел к юрте Куленшака.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В юрте Куленшака на кошмах сидели Василий Кондрашов, Тарас Маркелович Суханов и Петр Николаевич Лигостаев. Пили кумыс. Петр Николаевич работал на прииске по доставке леса, сначала – возчиком, а потом Тарас Маркелович, заметив честного расторопного казака, назначил его заведующим лесным складом. Дома в хозяйстве управлялись мать и сноха. Сын Гаврюшка готовился на действительную службу. На складе Петру Николаевичу помогала грамотная и смекалистая Маринка. Она могла выписать накладную, отпустить лес, подсчитать прибывающие грузы. Всему этому ее научил Василий.
– Никто мне о самородке не докладывал, – поставив на скатерть деревянную чашку с кумысом, сказал Суханов.
– Я тоже узнал случайно, под большим секретом, – продолжал Василий. – У нас столько этих секретов… А известно вам, Тарас Маркелович, что бывший войсковой старшина Печенегов секретно выменивает золото на спирт, а помогает ему Мартьянов?
– Это я знаю… Только поймать надо с поличным, – мрачно ответил Суханов.
– Я уже докладывал вам, Тарас Маркелович, что скоро наступают сроки платежей за оборудование золотопромывательной фабрики на Родниковской даче. Суммы огромные, а в царстве господина Шпака пока темно, ничего не блестит.
– Там и никогда не заблестит… Сам не пойму, как случилось, что при повторной проверке намыли тогда богатую пробу. Сейчас все изрыли, а толку мало. Самая бедная дача.
– Значит, закрывать… а как же убытки? – спросил Петр Николаевич. Он уже порядочно освоился на прииске и был в курсе многих дел.
– То-то и оно, что убытки, – подтвердил Суханов. – Я тогда говорил братцам. Да разве им втолкуешь! С Иваном сладу нет. Пьет. Если правду сказать, так нами не хозяева управляют, а госпожа Печенегова. Хоть бы Авдей скорее приехал. Он хоть подлец, да умен.
В приоткрытой двери юрты показалась Маринка. Она была в широких шальварах зеленого цвета, в белой тонкой косынке, завязанной на затылке тугим узлом; вдоль стройной спины на васильковой кофточке лежала заплетенная коса.
– Вы здесь, тятя? Выдьте-ка на минутку, – сказала она рассеянно.
– Да ты зайди, – проговорил Петр Николаевич. – Чего в дверях-то стоишь? Случилось что-нибудь?
– Посидите с нами, молочка выпейте, – предложил Суханов. – Ну как, наездница, приз нам выиграешь? Я на тебя поставлю, – весело добавил Тарас Маркелович.
– Не знаю, – тихо ответила Маринка, перешагивая через порог. Движения ее были вялы, осторожны, точно она боялась, что не удержится на ногах и упадет на кошму. Смуглые щеки горели возбужденным румянцем, яркие черные глаза подернулись влагой и странно блестели.
Петр Николаевич сразу угадал, что с дочерью случилось неладное; вытер густые вислые усы чистым холщовым платочком и приподнялся.
– Может, с конем что? – спросил он с тревогой в голосе.
Маринка отрицательно покачала головой, повернувшись, вышла. Следом за ней направился и отец.
Пропустив Маринку и Петра Николаевича, вертевшийся около двери Кунта заглянул в юрту. Увидев Кондрашова, крикнул:
– Здравствуй!
– А! Кунта! Здравствуй, здравствуй! – повернув голову, ответил Василий. С Кунтой они были давнишние приятели. Когда Василий жил у Кодара, Кунта носил ему кумыс и не раз бродил с ним по степи. Вместе ловили рыбу в реке и озерах. Василий тогда купил ему перочинный нож в подарок и русскую рубашку. До этого у Кунты рубахи не было, он надевал бешмет или баранью шубу на голое тело.
– Откуда знаешь черномазого-то? – спросил Суханов, с любопытством посматривая на загорелого мальчишку в синей сатиновой рубахе. Кунта уже успел забежать к матери и надеть чистую рубаху.
– Тут у меня друзей много… Жил с ними, а Кунта меня лечил. Садись, Кунта, пей кумыс.
– Спасибо. Я постою немножко, – искоса посматривая на незнакомого бородатого старика, робко проговорил Кунта.
– Садись! – решительно сказал Василий и потянул Кунту за пеструю штанину. Снял с него грязную тюбетейку, погладил ладонью по стриженой голове и, усадив рядом с собой, добавил: – Это же братишка нашего знаменитого Мурата!
Кунта одной рукой неловко потянул к себе наполненную кумысом деревянную чашку, другая его рука была сжата в кулак. Чашка была большая, широкая, и поднял он ее не сразу. Василий заметил это и спросил:
– Что это у тебя в руке-то?
– Денга тут у меня, – смущенно ответил Кунта и показал Василию два медных пятака.
– Ну и положи их, никто не возьмет. Кармана нет?
– Нету кармана. В тюбитяй положим… – Кунта бережно положил пятаки в перевернутую тюбетейку.
– Кто тебе денег-то дал? – спросил Тарас Маркелович. Бойкий, но вежливый мальчишка ему понравился.
– Мой брат дал, – охотно ответил Кунта. – Мой старший брат теперь богатым человеком стал. Много денга нашел. В кармашке у него брянчат много денга. Он мне показал вот столько… – Кунта поставил чашку на скатерть и сложил ладони в пригоршню. – Очень много денга у моего старшего брата.
Суханов и Кондрашов переглянулись.
– Вот тебе и секрет, – проговорил Суханов. – Значит, богач твой брат?
– Ба-алшой богач! Я тоже стану скоро богатым человеком, – сказал Кунта, потягивая кислый кумыс.
– Как же ты думаешь разбогатеть? – сдерживая улыбку, спросил Суханов.
– Сегодня выиграю белого верблюда… пахать на нем буду, просо сеять.
– Вот оно что! – кивая головой, сказал Василий. Лотерею с белым верблюдом он видел и понял, на что рассчитывает пастушонок.
– Такой красивый верблюд! Он так шибко бегает! – восторженно воскликнул мальчик. Глаза Кунты загорелись.
– Нет, малый, верблюда ты не выиграешь, – сказал Василий. – Лучше на эти деньги конфет купи.
– Зачем мне брюхо набивать сладким? Когда стану богатый, буду есть сладко, а сейчас мне нужно выиграть верблюда!
– Нет! Не попадет тебе верблюд, – решительно заявил Василий.
– Почему не попадет? Обязательно мой будет! Раз Кунта говорит, значит, он правду говорит!
– Пустышка тебе попадет – вот и все.
– Я сам буду бумажку тянуть! Я видел, как одна старуха большой ножик вытянула, а парень – самовар. Мой старший брат тоже самовар хочет выиграть. Зачем же я буду пустую бумажку тянуть? Что, Кунта глупый, как баран? – с досадой в голосе говорил мальчик.
– Как раз и вытянешь пустую, – подтвердил Суханов.
Сколько ему ни растолковывали, сколько ни убеждали, Кунта твердо стоял на своем.
– Да у тебя и денег-то мало, – взяв тюбетейку с пятаками, заметил Василий.
– Мало, конешно. – Кунта нехотя поскреб пальцем за ухом. – У матери просил, не дает… Тоже говорит, что это глупости. Не понимает, что я выиграю нара, – добавил мальчик и огорченно вздохнул.
– Ну что ж, делать нечего, придется помочь. – Тарас Маркелович порылся в кармане и бросил обрадованному Кунте полтинник. – На твое счастье, сынок! Может, пофартит, чем черт не шутит.
– Тогда надо идти всем вместе! – сказал Василий.
Допили кумыс, вышли из юрты и направились к лотерее.
Сквозь шумную толпу прорывался легкий ветерок. Ржали кони, кричали люди. Серые юрты окутывал дым. Пахло конским потом, жареным салом и вареной бараниной.
Петр Николаевич и Маринка стояли у коновязи, где был привязан знаменитый Ястреб, и о чем-то тихо разговаривали.
– Ну ладно, дочка, раз неможется, не скачи, – говорил Петр Николаевич. Маринка была чем-то сильно взволнована, но объяснить причину волнения не хотела. – Значит, мне придется, – добавил Петр Николаевич. – Лошадь выхожена, приз верный, так я думаю.
– Поезжайте. Только вес у вас тяжелый, тятя. Это для Ястребка непривычно будет. Да и сбросить он может, вы же его норов знаете, – холодно и безразлично ответила Маринка, стараясь не смотреть на отца.
Сегодня во время проездки она встретилась с Микешкой. Они поздоровались и поехали рядом. Оба растерянные, обрадованные и в то же время смущенные. Микешка крепко держал поводья. Надвинув на лоб до темных сросшихся бровей новую узорчатую тюбетейку, он молча смотрел на острые концы вздрагивающих конских ушей. Маринка, слегка повернув голову, разглядывала коричневое лицо Микешки с пушком пробивающихся усов на утолщенных губах, поджатых в виноватой улыбке. Что-то новое, чужое было во всей его внешности. Одет был ее старый товарищ в голубую рубаху, в суконные шаровары, в платовские сапоги и, по мнению Маринки, выглядел этаким станичным женишком из богатенькой семьи, приехавшим высмотреть богатенькую невесту.
– Ну как живешь, Микеша? – спросила Маринка и сразу же почувствовала, что не с этого бы нужно начать разговор. Укоротив быстрый шаг Ястреба, добавила: – Ты сердишься на меня?
– Да нет, не сержусь, чего там. Я уже давно забыл, – солгал Микешка. Случай в степи, когда она прогнала его с телеги, он вспоминал с обидой и до сего времени так и не понял, за что рассердилась тогда Маринка.
– А я вот не забыла. Ты не сказал все-таки, как живешь-то. Видно, неплохо. Научил свою Дашу верхом ездить? – не скрывая жгучей ревности, проговорила она сердитым голосом.
– Да я всех, кого хошь, могу научить. А тебя не научил ковры ткать Кодар? – резко повернув голову, спросил Микешка.
Маринка, словно от толчка в спину, качнулась в седле и побледнела. Она не сразу нашлась с ответом. А Микешка продолжал хлестать ее словами:
– Люди видели, как ты с ним под вязом калякаешь. Да и за Уралом встречались. Все ведь знают и разное говорят, да еще такое! А я и не виню тебя! Возьми да всем назло выйди за него замуж, ежели он тебе люб, как это моя мать сделала. Теперь другие времена. Камшат по всему аулу разболтала, что Кодар тебя на ковре разрисовал в казачьих штанах с лампасами.
– А я-то тут при чем? – с дрожью в голосе выкрикнула Маринка.
– Этого я не знаю, кто тут при чем, – жестко отрезал Микешка. – Я вот скоро женюсь на Даше. И тебе нравится Кодар. Ну и ладно. Значит, и не трогай других.
Микешка рванул поводья, подняв на дыбки крупную горячую лошадь, и галопом поскакал к ближайшим юртам, оставив Маринку в смятении.
Глаза ее, наполненные слезами, ничего перед собой не видели. Все сказанное Микешкой тяжким грузом легло на сердце. А ведь в книжках, которые она читала, рассказывалось, как легко и радостно любить. Где же она, эта радость, где та любовь, когда прыгать хочется от счастья? Может быть, у той девушки Гульбадан, которую вел тогда свекор на волосяном аркане? Маринка встретила ее сегодня около одной из юрт, у костра, с деревянным черпаком в руке, с темными пятнами на полудетском, исхудалом лице. Она еще сама ребенок и ждет ребенка. Страшно! А может быть, хорошо? И вдруг Маринка почувствовала, что все ее горячее, сильное тело хотело материнской боли, страдания и радостей… И никого ей больше не нужно… И не до скачек ей было сейчас.
Поговорив с отцом, девушка ушла на берег лимана и спряталась в кустах. Многое ей нужно было продумать, многое решить.
Тихо на берегу степного лимана. Невысокие волны рябят голубую воду, лениво качается брошенная кем-то старая верша, со свистом проносятся остроносые чайки и юркие стрижи. На противоположном берегу, как черные глаза, виднеются их гнезда, они уходят глубоко в яр. Молодые стрижата уже оперились, окрепли и скоро улетят в далекие края. А давно ли аульные и станичные мальчишки лазили в норы за стрижиными яйцами? Быстро пролетело лето, так же быстро прошло ее детство, радостное, беспечное.
Тепло, любовно, с хорошей улыбкой смотрели люди на красивую черноглазую девочку. А теперь? Офицерик Печенегов при встречах всегда норовит ущипнуть, прикоснуться к ней длинными потными пальцами. А того заграничного гостя ей пришлось однажды плеткой отхлестать, чтобы не лез с поцелуями. Только один Кодар смотрит на нее совсем иначе. Вчера приехала она с отцом с прииска, вошла в горницу, где домашние пили чай, а с ними – Кодар. Совсем не ожидала она этой встречи, смутилась. Сидя за столом, она украдкой посмотрела на гостя и поймала его взгляд и скрытую грусть в нем. Его напряженный взгляд волновал девушку, внушал робость, но он был чист и приятен Маринке.
– Что это, Маринка, Кодар-то золотом, что ли, расписанный? – когда после чая уехал гость, съязвила сноха Стеша.
– Каким таким золотом? – рассеянно спросила Маринка. Она не сразу поняла насмешливый вопрос Стеши.
– Ты сегодня глаз с него не спускала… Приворожил он тебя, что ли?
– Ты что это говоришь? Что ты говоришь?! – крикнула Маринка. Слова Стеши обожгли ее стыдом и страхом.
– Что ты так кричишь-то? Господи! Ничего я такого не сказала. Все заметили, да и в станице судачат, – не глядя на золовку, проговорила Стеша.
– Ну и пусть судачат! Пусть! – зло, сквозь слезы выкрикивала Маринка. – А ты мне этого говорить не смей! Не смей! – Круто повернувшись, ушла в горницу и прилегла на любимое местечко за печь, на разостланную кошму. В спальне, за тонкой перегородкой, отдыхали отец с матерью. Они тихо разговаривали. Маринка услышала их разговор.
– Говорю тебе, неладное с ней творится, – запальчиво шептала мать. – Молчит все… а сегодня…
– А вы поменьше к ней приставайте. У нее свое дело, девичье, да и мне она заправская помощница, – со вздохом ответил Петр Николаевич.
– Я совсем другое хочу сказать! Может, мне померещилось.
– Что тебе померещилось?
– У меня и язык не поворачивается. Подумать страшно…
– Да что ты, мать, пугаешь меня? Говори толком, – в полный голос сказал Петр Николаевич.
– Приветили мы Кодара-то на свою голову, вот что я тебе скажу. Да неужели ты ничего не заметил? Тут и объяснять нечего. Он на нее, как дикий зверь, смотрит, а ей это нравится. Да это ить бог знает что такое! Может, ты с ней поговоришь?
– Ну, это ты оставь. Тебе на самом деле померещилось. А мне и неудивительно! Девка видная, на нее многие так смотрят. Не трогай ты ее, мать, лучше будет. Она умнее нас с тобой, сама разберется, и страхи твои напрасные.
«Милый вы мой тятька», – прошептала Маринка. Больше она не могла слушать; стараясь унять дрожь во всем теле, сползла с кошмы, крадучись вышла из горницы. В огороде она как потерянная долго стояла среди созревающих дынь и арбузов, нагнувшись, машинально пощелкала пальцем глухо зазвеневший арбуз, сорвала его, села в тени высоких подсолнухов, ударила арбуз о твердую землю. Брызнув кровавым соком, он разломился надвое. Маринка взяла розовую сердцевину, стряхнула желтые семечки и начала есть. Ела она нехотя, вяло шевеля опущенными ресницами. «Значит, все заметили, все узнали, – подумала она с горечью. – А может быть, выйти за Микешку, и все тогда кончится? Микешка старый, верный товарищ, он все поймет, потому что любит».
Так решила вчера Маринка, а сегодня… Нет уже верного товарища. Женится ее друг Микешка. У Маринки защемило сердце. Ускакал Микешка и, казалось ей, увез с собой навсегда их радостную, счастливую дружбу…