Василий Экземплярский. УЧЕНИЕ ДРЕВНЕЙ ЦЕРКВИ О СОБСТВЕННОСТИ И МИЛОСТЫНЕ 8 глава

Насколько далеко простирал св. Василий требование делиться своим имуществом с другими, мы уже видели, когда отметили в первой главе нашего очерка, что, по взгляду св. Василия, отказ в помощи нуждающимся есть совершенно такой же грех, как и прямая обида ближнего[375]. И ясно само по себе, что при таких взглядах на отношение христианина к бо­гатству св. отец беспощадно строго осуждает скупость и любостяжа‑ тельность, объединяемые в понятии сребролюбия, равно как находит вовсе несовместимой с христианским построением роскошь в жизнен­ной обстановке. Нам не кажется нужным подробно раскрывать взгляд св. Василия на греховность сребролюбия. Много поразительных по силе мыслей и христианского чувства страниц мы встречаем в беседах св. Ва­силия, посвященных изображению всей несовместимости сребролюбия с христианским братолюбием, причем любостяжательность и скупость поставляются на одной ступени греховности с убийством ближнего. «У тебя в виду золото, а на брата не обращаешь внимания, – говорит св. отец, обращаясь к скупому богачу, – знаешь чекан монеты, и различа­ешь настоящую монету от поддельной, но вовсе не узнаешь брата в ну­жде. Тебя крайне веселит доброцветность золота, но не рассчитываешь, сколько вздохов бедного сопровождает тебя». Дальше св. отец рисует потрясающую картину горя многосемейного бедняка, который крайней нуждой и боязнью гибели всех детей вынуждается продавать одного из своих сыновей, равно ему дорогих и незаменимых. «А тебя, – продолжа­ет св. отец, – не трогает страдание; ты не хочешь взойти в чувствования природы! Этого несчастного угнетает голод, а ты медлишь и смеешься, способствуя тому, чтобы продлилось его бедствие... Ни слезы не возбу­ждают в тебе жалости, ни воздыхания не смягчают сердца... Во всем ви­дишь золото; везде представляешь золото; о нем грезишь и во сне, о нем думаешь и во время бодрствования. Как сумасшедшие в припадке бешен­ства не действительные видят вещи, но представляют, что производит в них болезнь, так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото, во всем видит серебро... Говорит богатый: «душе, имаши многа блага лежаща: яждь, пий, веселися ежедневно». Какое безумие! Если бы у тебя была душа свиньи, чем иным, кроме этого, порадовал бы ты ее? Столько ты скотоподобен, до того несведущ в духовных бла­гах, что предлагаешь душе плотские снеди... Мыслишь ты земное, чрево у тебя богом, весь ты стал плотским, поработился страстями... У тебя одно натвержено слово: «нет у меня, не дам, потому, что сам беден». Действительно, ты беден и скуден всяким добром, беден ты любовью, беден человеколюбием, беден верой в Бога, беден вечным упованием... Ты любостяжателен... ты хищник. Кто обнажает одетого, того назовут гра­бителем; а кто не одевает другого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия»[376]. «Каких достоин наказаний, – спрашивает св. отец, – кто проходит мимо человека с изможденным телом?... Не стоит ли он того, чтобы причислить его к лютым зверям, признать злодеем и чело­векоубийцей. Кто имеет возможность уврачевать зло, но добровольно и по любостяжательности откладывать сие, того, по справедливости, можно осудить наравне с убийцами»[377].

Не умножаем выдержек из творений св. Василия, говорящих о грехов­ности любостяжания. Позволим себе остановиться лишь на одной част­ности в осуждении св. Василием греха сребролюбия; это – взгляд св. отца на тот путь обогащения, когда дают деньги в рост. Хорошо сознаем, конечно, что процентные операции во многом различаются теперь срав­нительно с тем характером, какой они имели в век Василия Великого. Но все же считаем нелишним отметить взгляд святых отцов на этот вопрос, как полную противоположность миролюбивым речам современных бого­словов о согласии с христианскими началами жизни давать деньги взаймы под проценты. «Крайне бесчеловечно, – рассуждает св. отец, – когда один, имея нужду в необходимом, просит взаем, чтобы поддержать жизнь, другому не довольствоваться возвращением данного взаем, но придумы­вать, как извлечь для себя из несчастий убогого доход и обогащение. По­сему Господь дал нам ясную заповедь, сказав: «и хотящему от тебе заяти не отврати». Но сребролюбец... не думает о единстве природы, не склоня­ется на просьбы, но стоит непреклонен и неумолим, не уступает мольбам, не трогается слезами... А как скоро просящий взаймы помянет о росте и поименует залоги, тотчас, понизив брови, улыбается, иногда припомнит и о дружбе своей с отцом его, назовет его своим знакомым и приятелем... Обольщая и заманивая бедного, берет с него письменное обязательство и, при обременительном убожестве отняв у него даже и свободу, оставляет его... Скажи мне: денег ли и прибыли ищешь ты у бедного? Если бы он мог обогатить тебя, то чего бы стал просить у дверей твоих? Он пришел за помощью, а нашел врага... Надлежало облегчить убожество человека, а ты увеличиваешь нужду. Как если бы врач, пришедший к больным, вме­сто того, чтобы возвратить им здоровье, отнял у них и малый остаток сил; так и ты несчастья бедных обращаешь в случай к своему обогащению... Послушайте богатые... какой совет дает Господь: взаим дадите от них же не чаете восприяти. Скажешь, какой же это заем, с которым не сопряжена надежда возвращения?... Когда будешь давать бедному ради Господа, это будет и дар, и заем: дар – по безнадежности получить обратно, заем – по великодаровитости Владыки, Который Сам за него заплатит... Отдай серебро, которое лежит у тебя напрасно, не отягощая бедного прираще­ниями, и будет хорошо обоим: тебе – потому, что серебро сбережется в безопасности, и взявшему у тебя – потому, что он через употребле­ние извлечет из него пользу... Если берешь с бедного, то сие – верх че­ловеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль;

со слез собираешь деньги; душишь нагого, бьешь голодного... И ты на­зываешь человеколюбивыми получаемые таким образом прибытки! Горе глаголющим горькое сладкое и сладкое горькое, и называющим бесчело­вечие человеколюбием»[378].

Чтобы закончить изложение воззрений св. Василия Великого на бо­гатство, нам нужно только отметить еще строгое осуждение св. отцом всякого вида роскоши в жизни христиан. Если, по взгляду св. Васи­лия, любящий ближнего не должен иметь ничего лишнего[379], то ясно, что всякая роскошь есть признак недостатка любви к ближнему и даже бесчеловечна, когда она существует рядом с нищетой. «Ты, – говорит св. Василий, – отдавая золото и приобретая коня, не унываешь, а усту­пая тленное и получая взамен небесное, проливаешь слезы, отказываешь просящему... Что будешь отвечать Судии ты, который одеваешь тканями стены, а не оденешь человека; убираешь коней, а равнодушно смотришь на брата, одетого гнусно... А если и сожительница твоя – женщина бо‑ гатолюбивая, то двойная болезнь. Ни на минуту не дает вздохнуть мужу, муча его непрестанными своими приказами... Золото, служа оправой драгоценным камням, составляет у них убор то на челе, то на шее, то на поясах или оковывает собой руки и ноги. Ибо златолюбивым женщинам приятно носить на руках оковы, только бы оковывало их золото... Богат­ство, расточаемое на столько предметов и мужем, и женой, естествен­ным образом, не имеет уже никакого случая перейти к посторонним... Не видишь ли этих стен, разрушенных временем, и которых остатки, подобно каким‑то курганам, возвышаются по всему городу? Когда воз­двигали их, сколько было в городе бедных, которых тогдашние богачи презрели, заботясь об этих зданиях? Где же эти пышные постройки? Где возбуждавший соревнование таким великолепием? Не обращено ли все в кучу и не истреблено ли, подобно тому, что дети для забавы выле­пливают из песка; а строитель не в аду ли раскаивается, что заботился о суетном? Старайся иметь великую душу, а стены, малы ли или ве­лики, той же удовлетворяют нужде. Когда вхожу в дом человека глупого и некстати богатого и вижу, что дом испещрен всякого рода цветами, тогда узнаю, что у этого человека нет других драгоценностей, кроме ви­денных, что он украшает бездушные вещи, а душа у него не украшена. Скажи мне, к какому выгоднейшему употреблению служат серебряные ложа и серебряные столы, постели и седалища из слоновой кости, между тем, как ради них богатство не переходит к бедным, хотя они тысячами стоят у дверей и оглашают их всякими жалобными стонами? Но ты отка­зываешь в подаянии, говоря, что невозможно удовлетворить просящих. Твой язык подтверждает это клятвой, но рука обличает в противном, она безмолвно разглашает твою ложь, сияя дорогим камнем в перстне. Один твой перстень сколько человек может освободить от долгов? Сколько поправить падающих домов? Один твой сундук с одеждами может одеть целый народ, цепенеющий от холода. Но ты с ожесточением отсылаешь бедного ни с чем, не страшась праведного воздаяния от Судии. Ты не по­миловал и не будешь помилован; не отворил дома и не будешь допущен в Царствие; не дал хлеба и не получишь жизни вечной»[380].

О подвижнических уставах и монашеских правилах св. Василия Ве­ликого не говорим в данном месте. Ясно само по себе, что, если св. отец в основу монашеского общежития полагал отказ от собственности, то вся­кое имущество, сохраняемое монахами, свидетельствовало о нарушении устава и являлось, по существу, изменой монашеским обетам[381].

Взгляд св. Василия Великого на бедность, конечно, находится в пря­мой связи с его отношением к богатству. Уже одни суровые нападки св. отца на богатых за их нежелание делиться своим с нуждающимися и су­ровое осуждение роскоши, существующей рядом с нуждой, определенно говорят, что в бедности св. Василий видел такое тяжелое жизненное по­ложение, которое должно привлекать к себе все внимание христианского любящего сердца. И эти страдания и невзгоды бедняка изображались не раз св. отцом с потрясающей картинностью и горячим сочувствием, кото­рые должны были тронуть даже холодное сердце[382].

Но перед лицом великой нравственной задачи – воспитания духа для вечной жизни – св. Василий с большой силой оттенял благоприятное влияние бедности вообще и добровольной в частности на развитие хри­стианского характера. И здесь, прежде всего, если богатство является бременем для его обладателя, доставляя душевные тревоги и волнения, препятствуя думе о высшем сокровище – небесной жизни, то бедный, по преимуществу, есть свободный и независимый в духовно‑религиоз­ном отношении. «Мы, бедные, – говорит святитель, справедливо относя и себя к числу бедняков, – отличаемся от богатых одним – свободой от забот; наслаждаясь сном, смеемся над их бессонными ночами; не зная беспокойств и будучи свободны, смеемся над тем, что они всегда связаны и озабочены»[383]. Св. Василий с силой христианского убеждения изобража­ет те истинные блага, какими обладает всякий бедняк и его преимущества в отношении верховного блага истинной вечной жизни. «Ты человек, – говорит св. отец, обращаясь к беднякам, – низкого рода, не славный, ты бедняк из бедняков, нет у тебя ни дома, ни отечества, ты немощен, не имеешь насущного пропитания, трепещешь людей сильных, всех боишься по причине низкого своего состояния? Не отчаивайся в себе и не теряй вовсе доброй надежды от того, что в настоящем нет для тебя ничего завид­ного, но возводи душу свою к благам, какие даны уже тебе от Бога и какие по обетованию уготованы впоследствии. Итак, во‑первых, ты – человек, один из земных тварей богосоздан... Ты получил разумную душу, которой уразумеваешь Бога... Почему малодушествуешь от того, что у тебя нет среброуздого коня? Но есть у тебя солнце, которое в самом быстром своем течении в продолжение всего дня носит перед тобой светильник. У тебя нет блещущего золота и серебра, но есть луна, которая озаряет тебя своим в тысячу раз большим светом... Не спишь ты на ложе из слоновой кости, но имеешь у себя землю, которая дороже многих слонов, имеешь сладкое на ней упокоение, скорый и беззаботный сон. Не лежишь ты под золотой кровлей, но имеешь над собой небо, сияющее неизреченными красотами звезд. Но это еще человеческое, а есть и другое – более важное. Для тебя Бог между человеками, для тебя раздаяние даров Св. Духа, разрушение смерти, надежда воскресения... уготованное Царство Небесное, венцы правды»[384]. И перед лицом этой высшей правды и высшего блага нищета есть истинное богатство, каким обладали и св. апостолы, и Сам Спа­ситель во время Своей земной жизни. «Ничто не богатее добродетельной нищеты. Петр нищ, но взял добычу со смерти. Иоанн нищ, но исправил ноги хромому. Филипп нищ, но в Сыне видел Отца. Матфей нищ, потому что оставил богатство вместе с хищением. Фома нищ, но открыл некрадо‑ мое сокровище – ребро Владыки. Павел нищ, но стал наследником рая. Владыка нищ по плоти, потому что безмерно богат по Божеству»[385]. Во­обще, по воззрению св. Василия, «нищета – наставница благочестию»[386], и поэтому, несомненно, так строго требовал св. отец совершенного отказа от собственности со стороны каждого, ищущего совершенной жизни в ее монашеской форме[387]. При этом, с нравственной точки зрения, вполне естественно, св. отец на особую высоту ставит добровольную нищету, хотя считает высоким подвигом и смиренное несение невольного жизнен­ного креста в бедности. «Нищие духом, – говорит св. Василий, – суть те, которые обнищали не ради другой причины, но по учению Господа, сказавшего: «иди, продаждь, вся елика имаши, и даждь нищим». Но если кто, приняв и как ни есть приключившуюся ему нищету, управит собой по воле Божией, как Лазарь, то сей не чужд блаженства»[388].

Совершенно согласно со св. Василием Великим раскрывает христиан­ский взгляд на богатство и бедность св. Григорий Нисский. Как уже было нами указано, св. Григорий Нисский идеальное распределение имущества видел в том, чтобы все имели поровну[389]. С такой точки зрения всякое богатство, как соединение в руках одного человека больших избытков, в сравнении с другими, должно было представляться св. Григорию явлени­ем ненормальным в христианской жизни; и прямой путь к искоренению этой ненормальности мог явиться только в виде отказа богатого от своего богатства, готовности раздавать его каждому нуждающемуся. «Страх Бо­жий, – наставляет св. Григорий, – да будет справедливым уравнителем. Благоразумный воздержанием уврачуй два противоположных страдания: свое пресыщение и голод брата... Мы же, каждой буквой Писания настав­ляемые соревновать Господу и Зиждителю. все обращаем к собственно­му наслаждению: одно отделяем для собственной жизни, другое сберегаем наследникам; о несчастных же – ни слова, о нищенствующих – никакого благого попечения. О, немилосердное сердце! Человек видит человека, нуждающегося в хлебе, не имеющего необходимой живительной пищи, но не помогает ему с готовностью и не подает ему спасения, а оставляет без внимания, как какое‑то зеленеющее растение, несчастно засыхающее от недостатка воды; и это делает человек, обладая через край текущим бо­гатством и имея возможность на многих излить утешение от имущества! Ибо как разлив одного источника утучняет много пространных равнин, так и богатство одного дома достаточно для спасения множества бедных, если только скупое и необщительное сердце, как камень, попавший при выходе, не задержит разлива»[390]. И св. отец в отказе от богатства в пользу неимущих видит путь к совершенной христианской жизни че­рез облегчение пути в Царство Небесное. «Не отринь, брат, – говорит св. Григорий, – урока нищеты, как служащего к приобретению небесного богатства. Господь говорит: «продаждь все имение твое и даждь нищим, и гряди во след Мене: и имети имаши сокровище на небеси... Блаженни нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Хочешь ли уразуметь, кто – обнищавший духом? Кто душевное богатство выменял на телесное изобилие, кто земное богатство отряс от себя, как легкую тяжесть, став выспренним и воздухоносным – взойди горе вместе с Богом, как гово­рит апостол, воспарив на облаке. Золото есть тяжелое некое достояние, тяжело и всякое вещество, вожделеемое как богатство; но легкая и горе несущаяся вещь – добродетель. А тяжесть и легкость между собой про­тивоположны. Посему невозможно кому‑либо стать легким, пригвоздив себя к тяжести вещества. Поэтому, если надлежит нам взойти в горнее, то обнищаем влекущим долу, чтобы стать в горнем. Какой же к тому способ? Указывает его псалмопение: расточи, даде убогим; правда его пребывает во век века. Кто вступил в общение с нищим, тот поставил себя в единую часть с обнищавшим ради нас»[391]. И естественно при таком взгляде на предмет св. Григория, что скупость, нежелание расстаться со своим богатством, равно как любостяжание, стремление все больше и больше умножать свое имущество сурово осуждается св. отцом. «Скажи мне ты, – обращается св. отец к скупому, – неодушевленное вещество имуществ предпочитающий будущему блаженству: что за блеск такой у золота? что за сияние такое у дорогих камней? что за убранство такое от одежд в сравнении с оным благом, предлагаемым упованию?... А кто богатство свое тщательно скрывал под печатями, запорами, за железны­ми дверьми, в безопасных тайных местах и стекающееся у него вещество прятать и хранить у себя предпочитал великой заповеди; того, если по­влечется в вечный огонь, все, в этой жизни испытавшие его жестокость и немилосердие, станут укорять и скажут ему: «помяни, яко восприял еси благая в животе твоем; в твердынях с богатством твоим заключил ты ми­лость и на земле оставил милосердие; не принес в эту жизнь человеколю­бия и не имеешь, чего не имел... ни на кого не смотрел сострадательно, и на тебя никто не посмотрит с сожалением; презирал ты скорбящего, презрят и тебя гибнущего; бегал ты случаев оказать милость, и от тебя побежит милость; гнушался ты нищего, возгнушается и тобой, кто от тебя был в нищете». Если сказано будет это и подобное этому, то где окажется золото? где блестящие сосуды. где писанные в книгах предметы? Что они значат против плача и скрежета зубов?»[392]Так св. отец восстает против «добродетели бережливости», насколько она простирается на отказ про­сящим и нуждающимся. Подобно этому же св. Григорий восстает и про­тив стремления не только «хранить», но и «умножать» свое имущество. Особенно горячо восстает св. Григорий, подобно своему брату Василию, против того пути умножения имущества, какой представляет собой отда­ча денег в рост на проценты.

В особом слове «против ростовщиков»[393]св. отец изображает образно и страдание бедных, вынужденных по нужде еще более связывать свою жизнь тяжелым оброком, и недоброе настроение сердца того, кто ищет прибыли от бедности и страданий другого и даже прикрывается видами че­ловеколюбия, и убежденный призыв миловать нуждающихся и доверчиво относиться к каждому просящему. Сущность воззрений св. отца выражена в заключительных словах названной беседы его: «я, прежде всего, пропо­ведую и увещаю дарить, затем приглашаю и давать взаймы (ибо даяние взаймы есть второй вид дарения), но делать это без лихвы и приращений, но как повелело нам слово Божие. Ибо одинаково повинен наказанию и не дающий взаймы и дающий с лихвой, поскольку первый осуждается в нече­ловеколюбии, а последний – в барышничестве»[394]. Св. Григорий не усом­нился поставить с точки зрения этической оценки рост на одну линию с разбоем и убийством. Св. отец думает, что если кто назовет «лукавое примышление ростов. новым разбоем и убийством, не погрешит против истины. Ибо какая разность иметь у себя чужое, что тайно награблено из подкопанной стены, и, убив прохожего, сделаться обладателем его собст­венности или вынужденным ростом приобрести себе непринадлежащее? Какое худое проименование: рост служит именем разбою!... Если кто на­сильно отнимет или тайно украдет у другого путевой запас, называют его грабителем, вором и тому подобными именами; а кто причиняет засвиде­тельствованную обиду и жестокость, договорами подтверждает беззако­ние, того называют человеколюбивым, благодетелем, спасителем и всеми добрыми именами. Приобретенное грабежом называют кражей, а кто при такой нужде обнажает Христа, того жестокость величается человеколю­бием, ибо так называют наносимый ущерб беднякам»[395].

Св. Григорий выступал также ревностным противником ро­

скоши в христианской жизни, как несовместимой и с христианским на­строением в отношении будущих небесных благ, и с отношением к бедст­вующей братии. Если, как мы уже упомянули, по взгляду св. Григория, первым долгом для каждого имущего является то, чтобы делиться своим достатком с неимущим, то ясно, что как бережливость есть тяжкий грех, служащий выражением жестокосердия, что было уже нами указано, так и роскошь свидетельствует об этом же эгоизме, не имеющим ничего об­щего с христианским настроением. И ветхозаветный прообраз манны[396], и особенно прошение молитвы господней «хлеб наш насущный даждь нам днесь» поучают нас, по взгляду св. Григория, что необходимо в жизни ог­раничиваться только необходимым. В ярких образах рисует св. Григорий контраст роскоши и параллельно с ней существующей нищеты, чтобы по­казать всю несовместимость роскоши и всякого рода излишества в жиз­ни христианина, пока в мире существует бедность и недостаток в насущ­но необходимом. «Вы, сотворенные разумными и имеющие ум, который служит истолкователем и учителем Божественных повелений, не оболь­щайтесь преходящим. – убеждает св. Григорий. – Определите меру жизни. Что же влечет за собой роскошь? Где ни появится это зло, оно, как болезнь, необходимо влечет за собой и свои бурные последствия. Ре­шившиеся иметь роскошный и изнеженный стол необходимо вовлекаются в постройку великолепных зданий и издерживают много богатства на об­ширные дома и изысканное украшение их; при этом заботятся о красоте одров, убирая их цветными и всячески испещренными коврами; делают очень дорогие серебряные столы. Обрати со мной внимание и на другое: чаши, треножники, кружки, рукомойные сосуды, блюда, бесчисленные ряды стаканов; шутов, актеров, музыкантов, певчих. В то время, как все это совершается внутри дома, у ворот просидят бесчисленные Лазари: одни покрыты тяжкими язвами, другие – с выбитыми глазами, иные опла­кивают потерю ног, а некоторые из них совершенно ползают, потерпев лишение всех членов. Но, взывая, они не бывают услышаны, ибо мешает шум труб, песни певцов и грохот сильного смеха. Если же бедные как‑ нибудь посильнее постучат в двери, дерзкий привратник немилостивого господина, выскочив откуда‑нибудь, отгоняет их палками, зовет беспо­щадных собак и бичами растравляет их раны. И отходят други Христовы, о которых прежде всего говорят заповеди, не получив ни куска хлеба, ни кушанья, с одним прибытком обид и ударов. Двойной грех обитает в этом доме: один – пресыщение упивающихся, другой – изгнание го­лодающих нищих. Если Господь видит это (а Он, конечно, видит), то что, по вашему мнению, последует за такую жизнь? Не будем мертвы для веры и бессмертны для наслаждений. А такого образа мыслей держимся мы, когда желаем всем жертвовать плотскому обольщению, как домовладыки, имеющие наследников, как постоянные господа на земле. Помыслим, как существа разумные, что жизнь наша преходяща, что время текуче, непо­стоянно и неудержимо, как какой‑нибудь речной поток, который все, что ни попадет в него, несет к конечной погибели»[397].

Как видим, св. Григорий Нисский на богатство смотрел сходно со св. Василием Великим, хотя взглядов своих не выразил с такой определенно­стью и силой выражения, как св. Василий. Сходно смотрели святые бра­тья и на бедность, причем св. Григорий Нисский особенно картинно и в то же время сердечно изображал страдания бедняков, которые должны были привлечь любящее внимание христиан. О произвольной бедности св. Григорий говорил мало, хотя, несомненно, ставил такую нищету на высоту нравственной добродетели, так как под «нищими духом», ублажа­емыми Евангелием, видел и тех христиан, которые добровольно отказы­вались от своего богатства для следования за Господом[398]. Но с особенно живым чувством св. Григорий изображает бедствия нищих в собственном смысле слова, и эти изображения говорят с несомненностью о тех сер­дечных переживаниях страданий бедняков, какими делился св. Григорий со своими пасомыми. Мы позволим себе привести одно из изображений св. Григорием страданий бедняков, чтобы видна была вся теплота того чувства, какое изливалось на нищих в древней Церкви со стороны архи­пастырей ее. «Почему, – спрашивает св. Григорий, – никто из тех (ни­щих больных), кого ты видишь, не возбуждает в тебе сожаления? Видишь скитающихся людей: подобно животным рассеялись они для отыскания пищи. Рубища, коими владеют – их одежда; палки в руках – это оружие, это и опора. Дырявая котомка и кусок хлеба, испорченный плесенью и гнилью; эта котомка составляет для них очаг, дом, подстилку, кровать, кладовую, стол и все, что требуется для жизни. Одни нищие с одними собой только общаются. составляя предмет отвращения для других, они по необходимости не гнушаются друг другом. Отовсюду изгоняемые, они, стекаясь друг к другу, составляют особый народ. Видишь ли нерадостных певцов, этот печальный и плачевный хор? Как они делают зрелище из своего безобразного тела, как бы какие показыватели редкостей. Поэты печальных песней, певцы горьких песнопений, слагатели новой и жал­кой трагедии, пользующиеся не чужими трагическими рассказами для изображения страданий, но своими собственными бедами пополняющие театральное представление. Какие изображения! Какие повествования! Какие рассказы от них слышим! Слышим, как они были отринуты родите­лями без всякой вины; как отгоняют их от общественных собраний, празд­ников и торжеств, как бы каких человекоубийц. Поэтому‑то по необходи­мости бросаются эти жалкие к ногам людей, умоляя каждого встречного. Часто плакал я при этом печальном зрелище. Видел я зрелище, полное слез. Вечно в жизни бедствуя, они имеют постоянный повод для плача. По причине болезни имеют нужду в других, которые вели бы их; а по при­чине скудости опираются друг на друга. Будучи и каждый сам по себе жалок, они, чтобы более возбудить сострадание людей, слагают вместе взаимные страдания. привлекая милосердие каждый особым каким‑либо видом страдания», – и далее св. отец призывает не только к милосердию в отношении таких несчастных, но и к братскому общению в ними[399].

В творениях св. Григория Богослова по вопросу об отношении христи­анина к богатству и бедности встречаются, по существу, те же мысли, что и у двух других «великих каппадокийцев», только св. Григорий Богослов с особенной любовью останавливается на преимуществах в нравственном отношении бедности и отмечает в ней целый ряд таких сторон, благопри­ятствующих делу духовного возрастания, которые ранее не были отме­чаемы, а позднее нашли еще более яркое развитие в творениях Иоанна Златоуста.

Во взгляде на богатство св. Григорий оттенял те же стороны его, какие отмечали и другие отцы: призрачность и суетность богатства по существу его, недоброе влияние на настроение обладающего богатст­вом, несовместимость приобретения богатства и обладания им с истин­но братской любовью к ближним. «Здешние блага, – говорит св. Григо­рий, – быстро протекают, даются на час и, подобно как камешки в игре, перекидываются с места на место и переходят то к тем, то к другим; ничего здесь нельзя назвать своим: все или время отнимет, или зависть переведет в чужие руки. Но и это самое, что ни одно из здешних благ не верно людям и не прочно, мне кажется прекрасным: как и все прочее, устроено предусмотрительным Художником. направлено к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни»[400].

«Кто ты, – спрашивает св. отец человека, мысли которого устремле­ны к приобретению богатства, – отваживающийся на такие дела? По­чему так поступаешь? И на что надеешься? Может быть, настоящая ночь застигнет тебя уже мертвым, похитив из среды всего тобой вожделеемо‑ го. Как это ужасно! Другие все – и тело, и имущество – приносят в дар Богу, от Которого все; а ты всего домогаешься, все тебе надобно иметь. Что же приобретаешь, какие страшные сокровища? У тебя на столе гру­ды снедей, это отрада узкой гортани, о которой все твои заботы. у тебя огромные дома, в которых большая часть стоит пустой, с золотыми по­толками и блещущими картинами; у тебя слуги, наряженные наподобие женщин. у тебя пьянство, лики поющих, дружные рукоплескания, при которых растлевается красота образа Божия. Что же еще у тебя драго­ценного? Может быть, хочешь оставить детей богатыми. Это значило бы еще что‑нибудь, если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знает, где сотлеет твой прах. Ты трудишься и по дому, быть может, не спишь, и ночи наравне с днями проходят у тебя в заботах; от того боль­ше имеешь горестей, нежели наслаждений. Но это сберегается не для тебя и не для кого ты надеешься, а достанется кому‑нибудь, может быть, человеку для тебя стороннему. Так суетны мечты человеческие! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй к приобретенному, мучь себя, делай насилия, не оставляй без испытания никаких худых мер. Еще немного и богатство. потечет, как излишнее бремя из пресы­щенного чрева. Еще немного подождать и наступит суд: или еще здесь, что гораздо лучше, или если не здесь, то в будущей жизни. Примешь ли это или не примешь, но напомню тебе гроб. Это – предел всех худых дел, и у тебя будет такой же конец, как и у всякого»[401]. И всякое богат­ство, это золото и серебро, искони и прозрачные камни, это «вещество земное, преходящее и на земле остающееся, которого всегда больше имеют злые – рабы дольнего, рабы миродержителя»[402]– всякое богат­ство не столько доставляет отрады его владельцу, сколько скорбей и гре­ха, делая богатого в одно и то же время жалким и неправедным. «Для чего изнурять себя? – говорит святой отец. – Простое дело – доволь­ствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы; кроме же всего прочего, забота, как мгла, всегда приносит им что‑нибудь чуждое. Жадность ве­зде отвратительна, но не такой представляется тебе, у которого разум подавлен. Одним уже владеешь, другого желаешь, третьего надеешься. Ты чтишь золото; снедь моли – одежды – похоронены у тебя в сунду­ках; всегда окружен ты скупщиками хлеба, торгуешь самым безвреме­ньем. Одни плачут, другие питаются надеждой, потому что надежда есть легкая греза наяву. А ты на одни житницы кладешь печать, а другие предусмотрительно открываешь. Увы! Увы! Ты берешь подать с несча­стья бедных, собираешь плоды с чужого невзгодья; затруднительное по­ложение других для тебя своего рода жатва. Не отдать ли тебе одному всю землю? Но если отдадим это, не останется ли еще чего? Что будешь ты делать? Не употребишь ли усилий приобрести и то? Непрестанно бу­дешь трудиться, потому что ты – нищий, пока не получишь остального. Как не утоляет жажды морская вода и любви – продолжительное смо­трение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое; так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, кото­рая непрестанно возбуждает в них пожелание еще большего. Многое именуется грехом и действительно грех, но идолослужителем (а это есть самый тяжкий грех в мире) называется тот, кто ничего не знает и не ставит выше денег»[403]. Как видим, св. Григорий в своей речи о любящих богатство ставил приобретение его в очень тесную связь с обидой ближнего. Горячий призыв св. отца поэтому – не дозволять себе «обо­гащаться нищетой других». «Не отступим, – говорит он, – так далеко от Божией правдивости; не смешаем богатства своего с чужими слезами»[404]. Но и вообще во взгляде на происхождение богатства, на начало того порядка жизни, когда люди начали делиться на богатых и бедных, св. Григорий видит нарушение основного Божественного закона жизни, как это уже отчасти было отмечено нами в первой главе. «Последуем, – говорит святитель, – высочайшему и первому закону Самого Бога. Который всем человекам даровал в изобилии первые по­требности жизни, кои ни власти не подлежат, ни законом не ограничи­ваются, ни пределами государств не преграждаются, но предложены всем и каждому в богатой мере и, между тем, нисколько от того не оску­девают. А люди, зарыв в землю золото и серебро, дорогие и лишние одежды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности – сии свидетельства брани, междоусобия и древнего насилия восхитителей верховной власти – после того, безумные, поднимают еще брови и бед­ствующим сродникам своим по естеству отказывают в милосердии, не желая даже излишками своими помочь им в нуждах их. Какое невеже­ство! Какая глупость! Не говорю уже о другом, по крайней мере, то пред­ставили бы они, что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое состояние. в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдой, которая и изобрела их»[405]. По‑видимому, уже в дни св. Григория были именующие себя христианами, которые лицемерно оправдывали пре­сыщение богатством наряду со страданиями бедности ссылкой на то, что богатство – дар Божий. Св. Богослов решительно отклоняет такое оправдание. «Когда мы слышим, – говорит он, – слова «нищ и богат сретоста друг друга: обоих же Господь сотвори»; то не думай, будто Го­сподь сотворил одного нищим, а другого богатым для того, чтобы ты еще больше мог нападать на нищего, ибо неизвестно, от Бога ли произошло такое разделение. В сих словах Писания показывается только то, что и нищий, и богатый равно созданы Богом, хотя и неодинакова их внеш­няя участь»[406]. По вопросу об отношении к богатству ввиду окружающей нужды св. Григорий, конечно, смотрел согласно со всеми истинными учителями Церкви и видел долг верующего не в том, чтобы хранить и ум­ножать имущество, но раздавать его, и поэтому горячо осуждал вся­кую роскошь в жизни христиан. Идеалом в этом случае для св. Григория являлось совершенное отречение от имущества, а наименьшей мерой христианской справедливости – поделиться своим богатством с бедны­ми. «Нам должно, – говорит он, – или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним, и, сделавшись легкими, развязан­ными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях лететь к горнему миру, и, возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа; или разделить свое имущество с Христом, дабы и самое обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же буду я сеять только для одного себя, то скажу словами Иова: пусть я посею, а инии да поядят; вместо пшеницы да взыдет ми крапива; а вме­сто ячменя – терние[407]. Пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет мой посев так, чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану стро­ить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же ночь истяжут душу мою для истребования отчета в злом стя­жании богатства»[408]. «Не люби богатства, – увещевает св. отец, – если оно не помогает бедным»[409]. «Откажись от всего и стяжи одного Бога.