Лизентрайль побледнел, но голос его звучал спокойно и уверенно:
— Это неправда, — сказал он, — это все вранье. Я ничего не крал. Он говорит, что я украл курицу, а я говорю, что это неправда.
— Эй, — вмешался старшина Сиуил, — да она и не потянула бы на шесть монет, курка-то. Старая она была, кожа да кости!
Но тут же хлопнул по рту рукой и заткнулся. Лизентрайль глухо застонал.
Ранкстрайл подумал, что называть Сиуила придурком было слишком большой любезностью.
— Хорошо, пусть будет пять зубов, — благосклонно разрешил Арньоло.
Ранкстрайл посмотрел на Лизентрайля: впервые он видел страх в глазах товарища. Жалкий взгляд, полный стыда и уничижения, какой-то собачий взгляд, нечеловеческий. Губы растянулись в подобострастной улыбке в нелепой надежде смягчить палачей. Лизентрайль-солдат, воин, всегда готовый прикрыть с тыла в любой атаке, кравший, чтобы накормить товарищей, встречавший лицом к лицу любые опасности, исчез — его превратили в собаку.
Ранкстрайл подумал, что одно дело — быть покалеченным ударом топора, который обрушился на тебя в бою, когда твой командир прорывал осаду, а товарищи прикрывали тебя со всех сторон, и другое — быть изувеченным палачом, который уродовал тебя просто так на глазах у хохочущих людей.
Важно не то, что происходит, а то, какой смысл мы придаем происходящему. Важнее самой боли — сочувствовали ли тебе или смеялись над тобой. Намного хуже самой смерти или увечья то, что кто-то устроил из этого праздник и радовался.
Старшина Сиуил рассмеялся. Ранкстрайл ненавидел само его имя, похожее на нечто среднее между шипением змеи и писком крысы.
Лизентрайль бросился на колени или, может быть, просто упал, и два стражника потащили его прочь.
|
|
Арньоло тоже рассмеялся было, но сразу же перестал, увидев, что Ранкстрайл вышел вперед и преградил дорогу стражникам. Сиуил мгновенно умолк. То ли для того, чтобы лучше видеть происходящее, то ли инстинктивно следуя за человеком, который командовал ими, сидевшие на земле солдаты один за другим поднимались на ноги.
Их было немногим больше пятидесяти.
На стороне же Арньоло было семь человек, включая палача.
— Эй, ты, оборванец, за кого ты себя принимаешь? — спросил Арньоло ледяным тоном, с угрозой в голосе.
В его презрении Ранкстрайл различил едва заметное, замаскированное, неощутимое чувство, которое невозможно было спутать ни с чем другим, — страх.
— Ранкстрайл, ваше превосходительство, — улыбаясь, спокойно представился он. — Капитан отряда и этого солдата. К вашим услугам, ваше превосходительство, — миролюбиво добавил юноша, любезно согнувшись в поклоне.
Несмотря на полнейшее отсутствие иронии в его голосе, всем присутствующим было ясно как день, что служить Арньоло не входит и никогда не входило в планы самозваного капитана. И тогда же всем стало ясно, что он действительно был капитаном — до этого мгновения никто никак не называл Ранкстрайла. До этого мгновения солдаты просто смирялись с тем, что, если приходилось сражаться, этот парень играл роль того, кто отдавал приказы. В каком-то смысле до этого мгновения в воздухе еще витало ощущение, что он просто давал советы, а остальные следовали этим советам, потому что считали их разумными.
В это мгновение такое ощущение исчезло.
Ранкстрайл был капитаном отряда легкой пехоты, наемников.
|
|
— A-а, наемниками теперь сопляки командуют? — протянул Арньоло.
— Видите ли, ваше превосходительство, — ответил Ранкстрайл, — мы, наемники, народ простой. Если кто-то ведет нас к победе, не теряя при этом людей, то он нами и командует. Дело в том, ваше превосходительство, — Ранкстрайл высвободил Лизентрайля из рук окруженных солдатами и не смевших даже пискнуть стражников, поставил его на ноги и крепко взял за плечо, — видите ли, дело в том, что это — один из моих солдат, а мне нужны как можно более целые солдаты. Без пальцев им не натянуть тетиву, а без зубов они плюются, когда разговаривают, и тратят три дня на то, чтобы разжевать один сухой каштан, ваше превосходительство. А разве можно идти на войну с солдатом, который брызжет слюной, как фонтан, каждый раз, когда он должен доложить, где находится враг, отчего его донесение становится невозможно понять?
Среди солдат осмелилось прокатиться эхо смешка. Арньоло побледнел.
— Не думаю, что для того, чтобы торчать под стеной, как мухи на помете, особенно нужны пальцы или зубы, — с ненавистью возразил он.
Ранкстрайл отпустил Лизентрайля, который снова был в состоянии самостоятельно держаться на ногах, и всем корпусом повернулся к Арньоло.
— Видите ли, ваше превосходительство, иногда, когда нам надоедает торчать под стенами, мы занимаемся и другими делами. Может, завтра пойдем на орков. Вчера вот ходили на Черных разбойников. Как, вы позабыли разбойников? — обратился он к крестьянину, который исподлобья смотрел на капитана, стараясь спрятаться за спинами кавалеристов. — Они же чуть было не порезали вас на кусочки не крупнее куриного яйца! — Ранкстрайл снова повернулся к Арньоло. — Это мои солдаты, и я — и только я отвечаю за них. С курицей, по-моему, вышла ошибка, но в любом случае мы за нее заплатим. Сколько она стоила? Шесть монет? Хорошо, мы заплатим сегодня же вечером. Лучше получить шесть монет, чем ничего. Что вам от того, что у кого-то будет на пять зубов меньше, вы не задумывались? — вновь обратился капитан к старику. — Даже нет, мы вернем вам семь монет: одну мы должны за неудобство, которому вы подверглись, съев инжир и выпив воду капрала Лизентрайля, которыми он поделился с вами после того, как спас вам жизнь, помните?
|
|
— Капрал? — не веря своим ушам, прошипел Сиуил.
— Капрал? — повторил за ним Арньоло. — Вор без пальцев и без зубов?
— Что поделаешь, ваше превосходительство, — невозмутимо продолжал Ранкстрайл, — мы же легкая пехота, наемники. Мы люди простые, нам много не надо. Стоит кому-то пару раз спасти нашу шкуру, он сразу продвигается по службе. Что поделаешь!
— Хорошо, — быстро проговорил Арньоло, уже не скрывая желания поскорее убраться с площади со всем своим малочисленным гарнизоном изящных воинов в блестящих кирасах, убраться подальше от этих пятидесяти вооруженных до зубов одержимых людей с грязными волосами, спадавшими на изуродованные лица, под предводительством похожего на медведя молодого безумца, который, не прекращая улыбаться, подходил все ближе и ближе. — Хорошо, — повторил он, — это твои солдаты. С этого момента ты отвечаешь за порядок среди этого сброда. От всего сердца желаю тебе удачи. Но знай, капитан, — добавил он, произнося слова медленно, чеканя каждый слог, — при первой жалобе, которая дойдет до моих ушей, за первую же пропавшую курицу ты лично ответишь головой.
Ранкстрайл тем временем подошел совсем близко. Положил руку на эфес меча. От его меча и остался-то лишь эфес да обломок, которым он рубил ветки и колол дрова, но со стороны этого не было видно. Ранкстрайл стоял на земле, тогда как Арньоло сидел верхом на лошади. Их взгляды скрестились, потом Ранкстрайл напыщенно поклонился, еще ниже, чем в прошлый раз, и выпрямился с еще более любезной улыбкой.
— Как прикажете, ваше превосходительство. Настоящий командир несет ответственность за жизнь и за смерть своих солдат, которых он посылает на поле боя, значит, он должен нести ответственность и за их поведение. За первую же пропавшую курицу я отвечу головой.
— Мы с тобой еще встретимся, — шепотом пригрозил Арньоло.
— Так точно, ваше превосходительство, — подтвердил Ранкстрайл, — такова жизнь. Если ни я, ни вы не подохнем, то мы еще встретимся.
Небольшой отряд чопорно удалился. Крестьянин смылся еще раньше и теперь сидел у стены зала суда — на почтительном расстоянии от наемников и поближе к палачу. Воины скрылись за воротами своего розового сада.
— Вот это кираса! — присвистнул Ранкстрайл, не отрывая глаз от спины Арньоло.
— Эй, капитан, — тихо проговорил Лизентрайль, первым обратившись к нему по званию, — а теперь что? Где ты возьмешь семь монет? Этот командир теперь ненавидит тебя. Может, не стоило тебе вмешиваться? Рано или поздно боль от вырывания зубов проходит.
— Никто не тронет моих людей, — сухо ответил Ранкстрайл. — Никогда.
Пока он произносил эти слова, они перестали быть фарсом и превратились в действительность. Это были его солдаты — он был их Капитаном. Он взял на себя ответственность за их жизнь и смерть. Он готов был ответить за них головой.
— Капитан, это прямое неподчинение, — не успокаивался Лизентрайль, — с тебя за это шкуру сдерут.
— Нет, он никому не расскажет, что уступил наемнику, — не захочет позориться. Он будет молчать, как могила немого. Если вообще через пару дней не уверит самого себя, что это была его идея — оставить тебя без наказания, ведь так ты будешь лучше сражаться за графство.
Наступило долгое молчание, прерываемое лишь воем ветра. Над холмами быстро неслись огромные облака. Синее небо отражалось в лужах на площади, пока туда не приземлилась стая ворон.
— Если будете выполнять мои приказы, у нас не возникнет никаких проблем, — продолжил капитан. — Я еще не знаю, какие это будут приказы, но обещаю вам, что голодать нам не придется. Если никто не будет делать глупостей, то моя голова не окажется среди роз в саду губернатора.
— Капитан, ты с ума сошел, ты не должен рисковать из-за нас головой.
— Солдаты, — прогремел Медведь, — я знаю, что говорю. Моя голова останется там, где она сейчас. Пусть кто-нибудь присматривает за кретинами, — добавил он, глядя на Сиуила, — и тогда все будет хорошо. Капрал Лизентрайль, жди здесь, и чтоб никто с места не сдвинулся, пока я не вернусь.
Капитан Ранкстрайл пустился в путь — он знал, что дом ростовщика стоял в конце улицы, последний по откосу. Он спрашивал себя, правильно ли он поступает, и остановился на неопределенном ответе: все-таки стоит продать душу — не ради семи монет, но ради пяти зубов. А если вообще ничего не получится, то он просто поплатится головой, и на этом все закончится.
— Эй, капитан, — бросил ему вслед Лизентрайль, — лишь с теми, кто вообще ничего не делает, с ними ничего и не случается, они и целы, и здоровы. Небось тот, кто создал Вселенную, пары зубов или пальцев после такого дела тоже недосчитался.
Капитан так и не понял, было ли это запоздалым извинением или неожиданным проявлением гордости.
Он не повернулся и не ответил, но был рад этим словам.
Глава восьмая
Старик отворил дверь и дал ему войти. Комната, как и весь дом, была круглой, с большим очагом посередине. Узкие окна почти не пропускали свет. В стенах были ниши, полностью заставленные книгами, и множество книг лежало тут и там по всему дому: раскрытые, закрытые, всевозможных размеров; ими был усеян даже пол и большой дубовый стол, занимавший почти половину комнаты. На столе также виднелись гусиные перья, пергамент, какие-то незнакомые Ранкстрайлу предметы и толстые свечи в глиняных плошках, словно по ночам, вместо того чтобы спать, старик занимался чем-то, для чего нужен свет.
Во Внешнем кольце свечи считались такой же редкостью и драгоценностью, как и куры. У каждой семьи, если повезет, была одна свеча, использовавшаяся в крайних случаях: если ночью ребенку становилось плохо или женщине приходилось рожать. Если кто-то умирал, свечу не зажигали — умереть можно и в темноте, так даже лучше. И вообще, ночь на то и создана, чтобы спать, незачем освещать ее попусту.
Может, старик совсем не спал по ночам. Ранкстрайла тревожила эта мысль и в то же время притягивала. Он тоже с давних пор не смыкал глаз по ночам и был всегда начеку. Теперь он обнаружил, что не одинок в этом отношении.
Огромный, толстый рыжий кот дрыхнул на единственной табуретке и даже не пошевелился при появлении Ранкстрайла. Очаг служил для обогрева и для приготовления пищи: по комнате разливалось приятное тепло, как солнечным весенним днем, а над небольшим огнем, покачиваясь, висел на цепи вместительный медный котел. Ни с чем не сравнимый запах вареных бобов наполнял маленькую комнату, он мгновенно захлестнул и Ранкстрайла, рождая в его желудке судорожное желание, а в его душе — бесконечную тоску по горячей пище, по возможности есть сидя, под крышей и перед огнем.
Ростовщик встретил его дружелюбно и не задал ни одного вопроса относительно перемены решения. Как только Ранкстрайл вошел, старик попытался угостить его кружкой сидра, поясняя, что это напиток, приготовленный из яблочного сока, и уверяя, что слово «угостить» не подразумевает никакого платежа или долга.
Ростовщику пришлось долго объяснять, что угощение сидром было обыкновенным, почти банальным проявлением вежливости. Еще сложнее дело обстояло с приглашением на обед. После вопроса, согласится ли Ранкстрайл разделить с хозяином бобы, последовала длиннейшая дискуссия, в ходе которой старик разъяснил дикому юноше смысл слов «угощение» и «делиться», не имевших целью оскорбить его и вовсе не означавших, что тот, кого угощали или с кем делились, — жалкий оборванец, бродяга, попрошайка или нищий бедолага. В конце концов Ранкстрайл с тяжелым сердцем, но все же твердо отказался от бобов, и они сошлись на половине кружки сидра.
Без плаща старик казался намного ниже. Нос картошкой, ввалившиеся щеки, копна седых волос, над которой резвились солнечные лучи, словно кривым ножом разрезавшие комнату.
— Мне нужна ваша помощь в одном деле, достойном уважения. Весьма достойном, — повторил он.
Ранкстрайл молча кивнул.
— Мне нужна лишь ваша сила, а не душа. Я заплачу не меньше, чем графство.
Ранкстрайл снова кивнул.
— Вот он, наш враг, — сказал старик, указывая на узкое окно, выходившее на холмы Соленого Камня.
Ранкстрайл посмотрел в направлении длинного указательного пальца старика: стадо овец спокойно паслось на гребне холма.
— Овцы? — с недоумением переспросил он.
— Да, овцы, — подтвердил старик. До сих пор он не производил впечатления сумасшедшего. Может, немного чудаковатого, но не совсем же свихнувшегося. — Знаете ли вы, какова разница между овцой и коровой?
— Да, — уверенно ответил Ранкстрайл, — коровы больше.
— Тоже верно. Но есть и другое различие, более важное, — настаивал старик.
Ранкстрайлу пришлось сосредоточиться.
— Овцы говорят «бе-е-е», а коровы — «му-у-у», — поразмыслив, отважился предположить он, подтверждая свою полнейшую некомпетентность в данном вопросе.
Старик помотал головой.
— Коровьи зубы режут, овечьи — вырывают, — объяснил он. — Вы понимаете, что это значит?
— Что лучше, чтоб тебя не кусали ни те ни другие?
— Если только вы не стебель травы.
— Что-то я не припомню, чтоб я был когда-то травинкой, — сухо возразил Ранкстрайл.
Старик вздохнул и объяснил ему, что еще несколько лет назад коровы паслись на лугах, покрывавших клевером и другими цветами склоны холмов, тогда как на их вершинах росли густые дубовые и сосновые леса. Коровьи зубы срезали траву, и она вырастала снова — еще сильнее, зеленее и гуще, чем раньше, появлялось еще больше цветов, клевера и целебных растений. Густая сочная трава покрывала землю и кормила коров, а ее корни удерживали дождевую воду, и почва была напитана влагой, а не рассечена, как сейчас, засохшими трещинами.
Потом, во время Бесконечных дождей, всё, включая коров, потонуло в грязи и нищете, и когда пять лет назад времена года восстановили свой привычный ход, от скота остались лишь кости, обглоданные собаками или, еще вероятнее, их же хозяевами. Так что коров больше не было, как и денег на их покупку, поэтому, чтобы не влезать в долги к ненавистным ростовщикам-кровопийцам, крестьяне купили не коров, а овец. Но овцы годятся для местности, поросшей кустарником, а не для пастбищ — здесь они настоящее бедствие. Конечно, они заметно уступают коровам в размерах, поэтому и стоят дешевле, но овцы вырывают траву с корнем, и через несколько сезонов земля высыхает и умирает: сперва приобретает цвет охры, потом покрывается трещинами, сначала редкими и незаметными, но вскоре расползающимися на весь мир. Песчаная пыль начинает застилать горизонт, а вместе с ним и мечты людей принести домой кусок хлеба. И тогда, чтобы выжить, люди начинают рубить лес, на месте которого появляются степи и вересковые пустоши, затапливаемые осенними дождями и иссушаемые летним зноем. Пастухи становятся дровосеками. Сначала они валят развесистые дубы, а затем и высокие сосны: колют их на дрова, грузят на телеги и увозят на продажу на север.
— Знаете, чем это грозит?
— Больше не будет пробок для фляжек и кедровых орешков? — неуверенно спросил юный капитан. — Не то чтобы кедровыми орешками можно наесться, но с розмарином из них выходит неплохая начинка для летучих мышей, да и без летучих мышей тоже вкусно…
— Несомненно, — перебил его старик, — но настоящей проблемой была и остается вода. Там, где нет деревьев, вода уходит в землю и исчезает. С каждым годом лето становится более долгим и сухим. Все желтеет. Грязь превращается в пыль. Мы должны вернуть коров и дать народу работу, иначе земля станет бесплодной и от отчаяния люди окажутся на дне оставшихся грязных луж с топором в руках и с черной маской на лице. Я не кровопийца, я — заимодавец. Я не желаю пить ничью кровь — я хочу лишь дать в заем деньги, чтобы народ воскрес и мир снова зазеленел.
Старик стоял перед Ранкстрайлом, освещенный косыми лучами заходящего солнца, с гордо поднятой головой, и с последними словами на его худом лице появилось выражение силы и твердости.
Капитан помотал головой.
— А вы не можете просто дать им деньги, и всё? Ну, то есть народу. Или если у вас их не так много, чтобы дарить, то просто дать взаймы, чтобы они вернули столько же, а не втрое больше, как требуют кровопийцы-ростовщики. Это было бы правильнее — люди же бедные. Я ненавижу ростовщиков. Все наемники ненавидят ростовщиков, так же, как и палачей. Без этих кровопийц нам бы и в голову не пришло идти в наемники, а без палачей нас бы здесь уже не было!
— Я тоже ненавижу ростовщиков. Они дают деньги тому, кто больше всего в них нуждается, и потом вгоняют его в нищету непомерными процентами. И я ненавижу наемников — они продают свой меч любому, кто больше заплатит. Я — заимодавец, а не ростовщик или кровопийца. И вы — солдат, а не наемник, ведь хоть вы и пошли воевать из-за денег, то совсем не ради них вы решили подняться на холмы и прочесать их пядь за пядью, рискуя быть убитым в любой момент. Я — заимодавец: я не дарю деньги, я даю их в долг, ведь только так богатство преумножается. Не только мое богатство — но и общее. Дайте мне в долг силу вашего меча — и я сделаю из этой земли цветущий сад. Деньги нельзя дарить: они быстро заканчиваются, и остается вынужденная признательность, рождающая унижение. Униженные люди не могут бороться и побеждать. Заем без процентов, когда возвращаются те же деньги, что были получены, — это зависимость от великодушия ростовщика, которое рано или поздно, но всегда заканчивается, и вновь остается лишь унижение. Я не смог убедить вас принять от меня половину моих бобов. Будь вы крестьянином, я ни за что на свете не смог бы убедить вас принять от меня деньги, необходимые для покупки коровы. Заем, при котором нужно вернуть чуть больше денег, чем получил, преумножает богатство как заимодателя, так и заемщика — и, многократно повторяясь, этот процесс рождает богатство страны.
— Но только если действительно лишь чуть больше — иначе это кровопийство.
— Конечно, лишь чуть больше — иначе это приводит не к богатству, а к нищете, не к благосостоянию, а к разрухе. Я дам взаймы денег на покупку коров, а вы отправитесь за ними. В этих краях лишь вооруженные люди могут передвигаться с золотом или с имеющей хоть какую-то ценность живностью.
— А потом? Если кто-то не заплатит вам за одолженное золото? Вы отправите его к палачу?
— Даю вам мое слово. Клянусь, этого не будет.
— Уж не думаете ли вы, что мы пойдем трясти тех, кто не заплатит?
— Я уже дал вам мое слово, и будьте уверены, я умею его держать — такого никогда не случится. Ваша честь в безопасности, как и душа.
— И как же, черт побери, вы добьетесь от людей платы? — выйдя из себя, воскликнул юный капитан.
— Они заплатят мне, потому что это в их интересах, понимаете?
— Нет, — честно ответил капитан.
— Ну, неважно. Согласны ли вы одолжить мне вашу силу? Клянусь, вы не пожалеете. Сколько вам лет, господин?
Ранкстрайл чуть было не подскочил на месте. Его смутил не столько сам вопрос, которого он охотно избежал бы, сколько обращение «господин». Оно было настолько неправдоподобным по отношению к нему, что показалось чуть ли не насмешкой.
— Двадцать два, — соврал он, — и, с вашего позволения, я предпочитаю, чтобы меня называли капитаном.
— Конечно же, капитан, но вы можете смело назвать мне ваш возраст — клянусь, я сохраню тайну с той же заботой, с какой храню золото.
— Восемнадцать, — ответил Ранкстрайл. Старик все еще не сводил с него своего проницательного взгляда. — Шестнадцать, — произнес он в конце концов. И добавил: — Примерно.
— Отлично, — проговорил старик, — вам столько же, сколько было нашему сиру Ардуину, когда он вернул людям мир и честь. Да, вы быстро мужаете, рано взрослеете и становитесь настоящими воинами.
— Кто «мы»?
Заимодавец неопределенно махнул рукой:
— Я думаю, капитан, между вами и сиром Ардуином больше сходства, чем вы можете себе представить. Вы, говорят, умеете читать?
Ранкстрайл кивнул, стараясь скрыть свою гордость под покровом небрежности.
— Вы можете читать карту?
— Я даже не знаю, что это — карта. Но я умею читать, — упрямо повторил капитан.
— Вот, посмотрите на эти рисунки и надписи. Представьте, что вы птица и летите над страной. Это — Высокая скала, этот кружок — холм Крепкий Камень, а это — Сырный Камень…
Капитан понял все с первого взгляда. Действительно, это было похоже на то, как если бы он был птицей, которая летит высоко и может даже заглянуть за горизонт.
— …Черные горы, Далигар… — продолжил он, узнавая знакомые места.
— Теперь перейдем к тому, что от вас требуется. Я вверяю вам мое золото. Вы перейдете через холмы и окажетесь по ту сторону Высокой скалы, на плоскогорье Кастаньяра.
— Да, это совсем нетрудно: мы выдвигаемся по этой дороге и, когда доходим до вершины, поворачиваем сюда…
— Правильно, поворачиваете на восток — туда, где рождается солнце. Плоскогорье не было затоплено Бесконечными дождями, и коровы там все еще есть. Их даже слишком много, и я знаю, что жители пытаются продать их. Там плодородная земля, но в ней нет металла и соли, поэтому людям нужны деньги, чтобы вести торговлю. Вы купите коров, голов десять для первого раза, и приведете их сюда. Для путешествия с золотом нужны вооруженные люди, для путешествия с коровами — тоже, но я не думаю, что на вас нападут. Вас слишком боятся. Я заплачу вам столько, сколько платит графство, и гарантирую приличное питание на всех. Первая оплата — по прибытии первой партии коров. Когда вы думаете отправиться?
— Как только вы раздобудете какую-нибудь еду для тех, кто идет в поход, и для тех, кто остается. Если хотите, сейчас же, — ответил Ранкстрайл.
Он попросил также семь монет авансом, попрощался со стариком и нашел крестьянина, все еще сидевшего неподалеку от палача. Ранкстрайл молча сунул монеты ему в руку и пошел в другую сторону.
— Я ж такий бидняк, — оправдываясь, заныл тот, — пулярка — це пулярка…
— Мужчина есть мужчина, — не оглядываясь, бросил Ранкстрайл.
Оставив капрала Лизентрайля с половиной солдат охранять неизвестно что в Высокой Гвардии и отдав ему приказ сидеть себе в вонючей овчарне, чтобы меньше бросалось в глаза их присутствие и, следовательно, отсутствие остальных, Ранкстрайл пустился в путь.
Он болезненно ощущал, что ему не хватает Лизентрайля, но не мог оставить гарнизон на старшин — ни за что на свете он не поставил бы на их преданность и проницательность. Тяжесть золота, которое вверил ему старик, беспокоила его. Ранкстрайл понятия не имел, как нужно покупать коров и как убедить корову следовать за тобой.
Несмотря на это, на сердце у капитана было весело и легко, он сам не знал почему — его переполняло не только возбуждение от предстоявшего путешествия в неизвестную местность, но и надежда на деньги, которые можно будет послать отцу, и радость оттого, что наконец-то закончились их вынужденное бездействие и апатия.
Как только они преодолели Высокую скалу, перед ними раскинулось плоскогорье Кастаньяра, великолепное, заполненное роскошными кронами каштанов. В долинах каштановые леса были глубокого темно-зеленого цвета и походили на чешую огромного дракона. Все плоскогорье было пересечено множеством ручьев и горных потоков, которые обрушивались с уступов высокими водопадами, и в образованных ими небольших озерах отражалось небо. Шум воды постоянно сопровождал солдат в бескрайних каштановых лесах или зарослях папоротника. Селения были больше похожи на гнезда орлов, примостившиеся на крутых утесах, защищенные высокими грозными стенами, в трещинах которых рос колючий дикий фикус. В лесах было полно пчел — каштановый мед оказался темным и сладким, земляничный — почти горьким на вкус. Ранкстрайл научил своих солдат передвигаться медленно, вымазавшись грязью или землей, чтобы безнаказанно похищать у маленьких крылатых существ эту пищу богов.
Самая высокая часть плоскогорья почти что упиралась в небеса, гордо возвышаясь над всей остальной территорией, покрытая ковром зеленой травы, такой густой, какой Ранкстрайл в жизни еще не видел; здесь и паслось большое стадо полуодичавших коров. Тут и там в траве журчали бесчисленные ручьи и виднелись небольшие пруды с прозрачной водой, которые местные жители называли «лужами». В этих «лужах» резвились маленькие черные рыбки и немногочисленные лягушки. Ранкстрайл подумал, что если ему суждено дожить до седин, а не быть убитым на военной службе, то старость он хотел бы провести в этом месте.
Наемники познакомились со странным народом вольных пастухов, гордых, грубоватых и негостеприимных; все они, в том числе женщины, были вооружены до зубов, как солдаты, если не больше. Жители Скануруццу и Лафрисачча, двух самых больших селений на плоскогорье, согласились продать им одно из стад вместе с телятами.
Торговались долго и трудно — хозяева на малопонятном, гортанном, угрюмо звучащем языке безостановочно нахваливали красоту животных:
— Дуже прыгожи корови наши да быки, грасны, як сон…
К счастью, в отряде был Тракрайл, обладавший завидной интуицией по части незнакомых языков.
Коровы были мелкими, худыми и полудикими, коричневыми с рыжими пятнами, с длинной и густой челкой, спадавшей на глаза, что придавало им еще более недружелюбный вид. Они легко взбирались на самые крутые утесы. Эти коровы не имели ничего общего с величественными белыми созданиями, которые отражались в водах каналов Варила, зато были сильными и выносливыми.
После двух дней изнурительного торга уголки губ старейшины Скануруццу, который был также представителем областной власти, немного дрогнули, что, должно быть, было местной версией лучезарной улыбки. Он преподнес в дар капитану необычный нож — узкий стилет с рукояткой из оливкового дерева: каждый настоящий мужчина Кастаньяры был обязан иметь при себе такой нож.
Перегон коров оказался не таким трудным, как думал Ранкстрайл. Сначала он приказал привязать их одну к другой длинными веревками, но потом понял, что, если дать им спокойно пастись, коровы не потеряются, никуда не убегут и будут послушно идти за солдатами. При переходе через селения Высокой скалы возбуждение Ранкстрайла перешло в эйфорию. Люди выходили из домов, чтобы поприветствовать возвращение коров в их земли. У многих на глазах блестели слезы, когда они поглаживали животных, словно вновь обретенных после долгой разлуки родных. Кое-кто последовал за Ранкстрайлом до города и, не теряя времени, договорился с Заимодавцем о покупке. Старик продавал по одной корове, когда за деньги, когда в обмен на работу. Лишь после полной оплаты первой коровы можно было купить вторую.
За коровами следовали и телята, многие из которых были будущими быками, гарантировавшими рост стада и благосостояния народа.
После нескольких дней отдыха наемники снова отправились в путь. Начиная с третьего путешествия Ранкстрайл стал брать с собой и Лизентрайля. Солдаты регулярно питались и получали обещанную стариком плату, и каждый из них, за исключением одного, бросился бы за своего капитана в огонь и в воду. В таком окружении даже Сиуил, с его двуличием и глупостью, был не опасен.
Помимо обещанных денег, старик дал Ранкстрайлу книгу — чтобы скоротать долгие и теперь уже мирные вечера у костра, объяснил он. В книге описывалась история графства. С Ранкстрайлом происходило множество странных вещей, но держать в руках книгу казалось самым большим абсурдом, хотя он и не мог не признать, что старик был прав. Ему нравилось читать у огня — намного больше, чем скучать в ожидании, когда пройдет время, бесконечное, просачивавшееся, как вода из-под камня. Сначала у капитана уходил целый вечер на несколько строк, потом затруднения исчезли, и страницы побежали перед его глазами, словно быстрые и легкие зайцы по белому снегу. Его будоражила мысль, что в руках у него что-то написанное. Человек, а может, несколько людей, которые начертали эти строки, давно уже превратились в прах, но слова остались и преодолели преграду времени и смерти, чтобы он, Ранкстрайл, сейчас мог узнать то, о чем они тогда рассказывали. Солдаты попытались было высмеять его, но вскоре ими завладело любопытство, и они стали забрасывать своего капитана вопросами. Терпеливо выписывая буквы пальцем на пыльной земле, словно чернилами на пергаменте, Ранкстрайл начал учить наемников алфавиту. Иногда он читал вслух, и создавалось впечатление, будто все они читали вместе.