Какая‑то доля правды в словах Миньон определённо была. Манетт некогда была романтически влюблена в Яна, но это было всего лишь подростковое увлечение, несущественное и безответное, хотя, конечно, все могли заметить её тоскливые взгляды в сторону Яна, к тому же она много раз писала ему письма и совала ему в руку в конце каникул, когда он уезжал в школу.
Увы, Ян никак не разделял её страсть. Он прекрасно относился к Манетт, но в итоге наступил тот ужасный и незабываемый момент, когда в середине каникул Ян отвёл Манетт в сторонку, сунул ей обувную коробку с её нераспечатанными письмами и строго сказал:
– Послушай, Манетт, сожги‑ка ты всё это. Я прекрасно знаю, что всё это значит, но я в эти игры не играю.
Он говорил совсем не грубо, потому что грубость была не в его натуре. Но он держался строго и был твёрд.
Ну, всем нам приходится переживать нечто в этом роде, думала потом Манетт. Но теперь она гадала, а нет ли на свете женщин, с которыми никогда ничего подобного не случается?
Она отправилась на поиски отца. И нашла его в западной части Айрелет‑холла, на дальней лужайке рядом с озером. Он с кем‑то говорил по мобильному телефону, сосредоточенно наклонив голову. Манетт хотела потихоньку подойти к нему, но тут он закончил разговор и повернулся от воды в сторону дома. Однако, увидев подходившую дочь, остался на месте, ожидая её.
Манетт попыталась оценить выражение его лица. Странно было уже то, что он вышел из дома для того, чтобы с кем‑то поговорить. Хотя, конечно, он мог в этот момент просто гулять, и тут ему позвонили. Но почему‑то Манетт в этом усомнилась. Было что‑то скрытное в том жесте, каким Бернард спрятал в карман телефон.
– Почему ты позволяешь всему этому продолжаться? – спросила она отца, подойдя ближе.
Манетт была выше Бернарда ростом, как и её мать.
– Что именно ты подразумеваешь под «всем этим»? – спросил Файрклог.
– Фредди разбирает учётные книги Яна. Печатает ведомости, таблицы. Осваивает программы. Ты должен ведь знать, что он наводит порядок в делах после Яна.
– Он уже доказал свою компетентность, наш Фредди. Ему нравится управлять делами.
– Это не его стиль, папа. Он, конечно, будет управлять делами, если ты его попросишь, но тут есть свои ограничения. Фредди не умеет составлять планы.
– Ты уверена?
– Я знаю Фредди.
– Мы всегда думаем, что знаем наших супругов. Но мы никогда не знаем их достаточно хорошо.
– Надеюсь, ты не обвиняешь Фредди в чём‑то. Он тут ни при чём.
Бернард едва заметно улыбнулся.
– Нет, конечно. Он очень хороший человек.
– Да уж, он такой.
– Ваш развод… Меня это всегда приводило в недоумение. Ник и Миньон… – Файрклог неопределённо взмахнул рукой, как бы указывая на башню. – У них хватает проблем, но ты всегда казалась мне другой. Когда вы с Фредди поженились, я был очень рад. И думал, что ты сделала хороший выбор. Мне и в голову не могло прийти, что это кончится разводом… Ты в своей жизни совершила очень мало ошибок, Манетт, но развод с Фредди – как раз одна из них.
– Всякое случается, – коротко ответила Манетт.
– Если мы сами это допускаем, – возразил её отец.
С учётом всех обстоятельств эти слова показались Манетт неуместными.
– Вроде того, как ты допустил, чтобы в твоей жизни случилась Вивьен Талли? – резко спросила она.
Бернард пристально посмотрел на неё. Манетт знала, что происходит в его голове. Бернард быстро перебирал в уме возможные источники, из которых его дочь могла получить подобное знание. А заодно гадал, что именно может быть известно Манетт.
Наконец он сказал:
– Вивьен Талли осталась в прошлом. Очень давно.
Он очень осторожно забросил удочку. Но в этих водах легко могли удить двое, так что и Манетт не отстала.
– Прошлое никогда не исчезает настолько, насколько нам бы того хотелось. Оно умеет возвращаться. Как Вивьен вернулась к тебе.
– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я имею в виду, что Ян платил ей много лет подряд. Похоже, ежемесячно. Год за годом, каждый месяц. И ты, конечно, об этом знаешь.
Файрклог нахмурился.
– Вообще‑то мне ничего такого не известно.
Манетт попыталась понять выражение его глаз. На лбу Бернарда выступил пот, и Манетт желала бы знать, имеет ли это значение в связи с упомянутой особой.
– Я тебе не верю, – сказала она наконец. – Между тобой и Вивьен Талли всегда что‑то было.
Файрклог ответил:
– Вивьен была той частью моего прошлого, которую я себе позволил.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что у меня был момент человеческой слабости.
– Поняла, – кивнула Манетт.
– Но не всё, – возразил он. – Я желал Вивьен, и она уступила моему желанию. Но ни один из нас не намеревался…
– Ох, да ведь никто никогда и не намеревается, разве не так?
Манетт и сама услышала горечь, прозвучавшую в её словах. И это её удивило. Что ей было до того, что отец признался в чём‑то таком, что ей никогда и в голову не приходило: в давней связи с очень молодой женщиной? Что до того ей, его дочери? Это ведь ничего не значило… и в то же время значило очень многое, только в этот момент она ничего не желала знать.
– Да, никто и не намеревается, – согласился Файрклог. – Это просто случается. Им вдруг приходит в голову глупая мысль, что жизнь должна дать им что‑то ещё, кроме того, что они уже имеют, и невольно шагают в сторону, а в результате…
– А в результате – ты и Вивьен Талли. Буду откровеннее. Я не хочу тебя обижать, но ведь вполне понятно, почему Вивьен захотелось переспать с тобой.
– Она не хотела.
– Спать с тобой? Ох, умоляю!
– Нет. Я совсем не то имел в виду. – Файрклог посмотрел в одну сторону, потом в другую. Вдоль озера Уиндермир бежала тропинка, поднимавшаяся к лесным зарослям вдоль северной границы владений. – Давай прогуляемся. Я постараюсь объяснить.
– Я не хочу никаких объяснений.
– Не хочешь. Но ты встревожена. И отчасти виной тому – я. Давай пройдёмся, Манетт.
Он взял её под руку, и Манетт ощутила давление отцовских пальцев сквозь толстый шерстяной свитер. Ей хотелось высвободить руку и отойти от отца, уйти совсем, но она, как и её сестра, постоянно терзалась мыслью, что Бернард хотел иметь сына, сыновей… Только в отличие от Миньон, старавшейся постоянно наказывать отца за это желание, Манетт пыталась заменить ему сына, принять его образ жизни, его планы, его привычки, даже перенять его манеру говорить, стоять, внимательно смотреть на собеседника, даже начала работать в его компании, как только смогла, – вообще делала всё, чтобы доказать: она стоит не меньше сына. Но, конечно же, всё это было не то. А потом желанный сынок начал доказывать, что как раз он ничего не стоит (хотя в последнее время он, конечно, старался искупить свою вину), но даже это не заставило Бернарда по‑другому увидеть свою дочь. Поэтому ей и не хотелось гулять с этим ублюдком, она не хотела слышать его ложь о Вивьен Талли, в чём бы эта ложь ни состояла.
Файрклог сказал:
– Дети никогда не хотят знать что‑то о личной жизни родителей. Это непристойно.
– Если ты хочешь говорить о матушке… о ваших личных недоразумениях…
– Ох, боже, конечно, нет! Твоя мать никогда, ни разу… Неважно. Речь обо мне. Я желал Вивьен по самой простой причине: я её желал, вот и всё. Меня привлекала её юность, её свежесть.
– Я не хочу…
– Ты сама об этом заговорила, милая. И теперь должна выслушать всё до конца. Я эту девушку не совращал. Ты ведь именно так подумала?
Он посмотрел на Манетт. Она заметила его взгляд, но продолжала упорно глядеть только вперёд, на тропу, туда, где она поворачивала вместе с береговой линией, туда, где она поднималась вверх, к деревьям, которые как будто отступали всё дальше и дальше, несмотря на то что они с отцом шли в их сторону.
Файрклог продолжил:
– Я совсем не соблазнитель по природе, Манетт. Я просто заговорил с ней. Она тогда работала у меня около двух месяцев. И я был с ней честен, так же как был честен с твоей матерью, Манетт, в тот вечер, когда встретился с ней. Я сказал Вивьен, что ни о каком браке не может быть и речи. Сказал, что хочу сделать её своей любовницей, тайной, и что это никак не помешает её карьере… я ведь знал, что карьера для неё очень важна. Она обладала блестящим умом и большим будущим. Я даже и не думал, что ей вдруг захотелось бы тратить жизнь на какие‑нибудь сельские проекты или отказаться от перспектив просто потому, что мне вздумалось уложить её в постель на то время, пока она остаётся в Камбрии.
– Я не желаю всё это знать! – резко бросила Манетт.
У неё так сжалось горло, что больно было говорить.
– Но ты узнала о Вивьен, заговорила о ней, вот и будешь слушать. Она попросила дать ей время на размышления, чтобы прикинуть, куда может её завести согласие. Она думала две недели. Потом сама пришла ко мне, с собственным предложением. Вивьен готова испытать меня в качестве любовника, сказала она. Она никогда не рассматривала себя в такой роли и никогда не задумывалась о возможности быть так или иначе связанной с человеком, который старше её собственного отца. Вивьен честно призналась, что это ей даже и неприятно, потому что она не принадлежит к тем женщинам, которых возбуждают деньги мужчины. Ей нравятся молодые люди её возраста, и она не знает, удастся ли ей естественно держаться со мной в постели. Она не представляет, чтобы я смог её волновать, так она сказала. Но если я устрою её в качестве любовника, чего она, откровенно говоря, не ждёт, она согласна на такой договор. Если же я не смогу доставить ей удовольствия, то нам всё равно не стоит становиться врагами.
– Боже… Да она могла на тебя в суд подать! Сексуальное домогательство… Это могло обойтись тебе в сотни тысяч!
– Я это знал. Но это было просто безумное желание, я же тебе сказал. Этого не объяснить, пока сам такого не испытаешь. И в такой момент всё кажется разумным, даже вот такое гнусное предложение и очень странный ответ. – Они медленно шли по тропе, с озера задул ветер. Манетт задрожала. Отец обнял её за талию и прижал к себе, говоря: – Похоже, дождь вот‑вот начнётся. – А потом продолжил: – В общем, какое‑то время мы играли две роли, Вивьен и я. На службе мы были нанимателем и его исполнительной помощницей и никогда не позволяли себе даже лёгкого намёка на то, что между нами есть нечто большее. А в другие часы мы были просто мужчиной и его женщиной, и дневные часы сдержанности только добавляли огня к тому, что происходило ночами. А потом она устала. Ей хотелось двигаться дальше в своей карьере, а я не был настолько глуп, чтобы пытаться её остановить. Мне пришлось её отпустить, как я и обещал с самого начала, потому что готов был подчиниться её желаниям.
– И где она теперь?
– Понятия не имею. Ей предложили работу в Лондоне, но это было довольно давно. Думаю, она могла уже продвинуться выше.
– А как насчёт мамы? Как ты мог…
– Твоя мать никогда ничего не знала, Манетт.
– Но ведь Миньон знает, так?
Бернард отвернулся. Прошло несколько мгновений, в которые над ними пронёсся клин диких гусей, снизившихся над озером и снова взмывших ввысь. Наконец Файрклог сказал:
– Знает. Понятия не имею, как она всё раскопала, но как‑то ведь она вообще обо всём узнает?
– Значит, именно поэтому она…
– Да.
– А Ян? Почему он постоянно перечислял деньги Вивьен?
Файрклог покачал головой, посмотрел на дочь.
– Видит бог, я не знаю, Манетт. Если Ян платил Вивьен, это могло быть только по одной причине: он хотел меня защитить от чего‑то. Она могла связаться с ним, чем‑то угрожать?.. я просто не знаю.
– Возможно, она угрожала рассказать маме? Как Миньон. Миньон ведь именно это делает, так? Угрожает рассказать обо всём маме, если ты перестанешь оплачивать всё, что ей хочется, так? А что бы мама сделала, если бы узнала?
Файрклог повернулся к дочери лицом, и Манетт впервые подумала о том, что отец стал выглядеть стариком. Хрупким, готовым вот‑вот сломаться.
– Твоя мать была бы просто убита, милая, – сказал он. – И после всех этих лет мне хотелось бы оградить её от такого испытания.
Камбрия, Брайанбэрроу
Тим видел Грейси из окна. Она прыгала на своём батуте, и это продолжалось уже с добрый час; она всё прыгала и прыгала, с невероятно сосредоточенным видом. Время он времени она падала на попу и скатывалась с батута, но тут же забиралась на него снова и продолжала подпрыгивать.
Немного раньше Тим заметил её в саду за домом. Она копалась в земле, и Тим заметил стоявшую рядом с ней на земле маленькую картонную коробку, перевязанную красной лентой. Выкопав достаточно широкую и глубокую ямку, Грейси опустила в неё коробку и засыпала землёй. Излишки земли она собрала в ведёрко и аккуратно рассыпала её по саду, хотя в это время года сад пребывал в полном запустении, и в такой аккуратности совсем не было необходимости. Но прежде чем убрать лишнюю землю, Грейси опустилась на колени и скрестила руки на груди: правый кулак к левому плечу, левый – к правому, голова склонена вбок… Тиму пришло в голову, что сестрёнка немного похожа на одного из тех ангелов, которых можно видеть на старых викторианских кладбищах, и тут он догадался, чем занималась девочка. Она хоронила Беллу, устроив настоящее прощание по кукле.
Но ведь Беллу можно было починить. Тим, конечно, здорово постарался, ломая её, но руки и ноги можно было прикрепить на место, а царапины закрасить… Но Грейси ничего такого не захотела и не захотела видеть Тима, когда он вернулся из Брайан‑Бек, мокрый насквозь. Переодевшись, пошёл к Грейси и предложил заплести ей французские косички, но она и слушать его не хотела.
– Не трогай меня и не трогай Беллу, Тимми! – вот и всё, что она сказала.
И она не казалась грустной – просто не желала иметь с ним дела.
После похорон куклы Грейси отправилась на батут – и с того момента прыгала на нём. Тиму хотелось остановить сестрёнку, но он не знал, как это сделать. Он подумал о том, чтобы позвонить матери, но тут же отказался от этой мысли. Тим знал, что скажет мать: «Она сама перестанет прыгать, когда устанет. И я не собираюсь тащиться в такую даль просто ради того, чтобы снять твою сестру с батута. А если тебе надоело на неё смотреть, попроси Кавеха, чтобы он её оттуда снял. Он будет только рад возможности поиграть в родителя». И она бы сказала всё это ворчливым, раздражённым голосом. А потом отправилась бы к этому идиоту Уилкоксу, потому что он – подходящий мужчина. Так она смотрела на вещи. Чарли Уилкоксу она нравилась, значит, он был хорош. А если мужчина не хотел иметь с ней дела, как отец Тима, то он был просто куском дерьма. Ну, в общем‑то так оно и было. Его отец был дерьмом, и Кавех тоже, и теперь Тим убедился в том, что и все остальные ничуть не лучше.
Когда он вернулся в дом после купания в пруду с утками, Кавех пришёл следом за ним и всё пытался с ним заговорить, но Тим и смотреть не желал в его сторону. Уже то было слишком плохо, что этот грязный тип хватал Тима своими лапами. А ещё и разговаривать с ним… Нет, ни за что.
Но ещё Тим думал и о том, что Кавех мог бы уговорить Грейси слезть с батута. Что Кавех мог бы уговорить Грейси позволить Тиму выкопать куклу и отвезти её в Уиндермир, отдать в ремонт. Девочке нравился Кавех, потому что это ведь была Грейси. Ей всё нравились. Так что она бы его послушала, ведь так? Кроме того, Кавех никогда её не обижал, если, конечно, не считать того, что разрушил её семью.
Да Тиму и самому хотелось поговорить с Кавехом. Ему бы нужно было спуститься вниз, найти его и сказать, что Грейси уже давно прыгает на батуте. Но если бы он это сделал, Кавех вполне мог бы сказать, что ничего нет плохого в том, что девочка прыгает на батуте, в конце концов, батуты для того и предназначены, разве нет? И разве не потому был поставлен этот батут, что Грейси нравится на нём прыгать? И Тиму пришлось бы объяснять, что это продолжается уже с час и что Грейси, скорее всего, делает это потому, что ей очень плохо. А Кавех мог бы сказать вполне очевидную вещь: «Мы ведь оба знаем, почему ей плохо, так, Тим?»
Но Тим не хотел причинять сестрёнке боль. В том‑то и состояла проблема. Он не хотел доводить Грейси до слёз. Она была единственным человеком, действительно имевшим для него значение, и для него было достаточно уже того, что она находилась рядом. Тим ведь совсем не думал о том, что будет после того, как он схватит Беллу и оторвёт ей руки и ноги. Ему просто хотелось сделать что‑то такое, чтобы выплеснуть кипевшую внутри боль. Но разве Грейси поняла бы это, если её саму ничто не мучило? Она могла увидеть только внешнюю подлость его поступка…
Грейси на мгновение прекратила прыжки. Тим видел, что она очень тяжело дышит. И ещё он заметил в ней нечто новое, что заставило его вздрогнуть. У неё начала набухать грудь, и крошечные соски приподнимали трикотажную ткань её футболки.
От этого Тиму стало невероятно грустно. У него на несколько мгновений всё затуманилось перед глазами, а когда туман рассеялся, Грейси уже снова прыгала. И теперь Тим следил за её крошечными грудями. Он понял, что нужно что‑то предпринять.
Он снова спросил себя, насколько бессмысленно было бы звонить их матери. То, что у Грейси начала появляться грудь, значило: она нуждается в помощи матери… Например, та должна отвезти её в город и купить ей детский бюстгальтер, или что там носят маленькие девочки, когда начинают созревать… Теперь ведь дело было не только в том, чтобы согнать Грейси с этого проклятого батута, разве не так? Именно так, но ведь и то правда, что Найэм отнеслась бы к новости точно так же, как она относилась ко всему остальному. Сказала бы: «Поговори с Кавехом. Кавех разберётся».
Всё связывалось в один тугой узел, и с какими бы проблемами взросления ни столкнулась Грейси, ей, скорее всего, придётся решать их без помощи матери, потому что Тим был абсолютно уверен только в одном: если Найэм Крессуэлл и строит какие‑то планы относительно своего будущего, в эти планы не входят дети, рождённые от мерзкого мужа. Так что всё ложилось на Тима или на Кавеха. Или на них обоих. Им придётся помогать Грейси стать взрослой.
Тим вышел из комнаты. Кавех был где‑то в доме, и Тим рассудил, что этот момент не хуже любого другого подходит для того, чтобы сообщить ему о необходимости поездки в Уиндермир и покупки необходимых вещей. Если они этого не сделают, мальчишки в школе начнут дразнить Грейси. Да и девочки вполне могут к ним присоединиться. А от поддразниваний недалеко и до драк, это Тим отлично знал.
Спускаясь по лестнице, он услышал голос Кавеха. Тот доносился вроде бы из гостиной. Дверь туда была прикрыта, но на пол изнутри падала полоса света, и Тим слышал, как постукивает кочерга по решётке камина.
– …вообще‑то не входит в мои планы, – вежливо сказал кому‑то Кавех.
– Но ты ведь не можешь думать, что останешься здесь теперь, после смерти Крессуэлла.
Тим узнал голос Джорджа Коули. И сразу понял, о чём они говорят. «Остаться»… конечно, речь шла о ферме Брайан‑Бек. Джордж Коули должен был воспринять смерть отца Тима как шанс избавиться от соседа и купить ферму. Но Кавех явно не был с ним согласен.
– Могу думать, – ответил он.
– Что, собираешься разводить овец, да?
Коули явно развеселила подобная идея. Он, наверное, представил себе, как Кавех топчется по двору фермы, в светлых брюках и лавандовом жилете, гоняясь за овцами…
– Я вообще‑то надеялся, что вы будете арендовать землю, как было до сих пор, – сказал Кавех. – До сих пор это ведь всех устраивало. И не вижу причин что‑то менять. Кроме того, земля здесь достаточно дорогая, если уж говорить о продаже.
– А ты думаешь, что у меня и денег‑то нет, чтобы её купить, – сделал вывод Коули. – Ну, а ты‑то сумел её приобрести, а, парень? Думаю, нет. И в любом случае на несколько месяцев будет наложен запрет на продажу, а к тому времени я и появлюсь с денежками.
– Боюсь, никаких запретов не будет, – сказал Кавех.
– Ты что хочешь сказать? Ты ведь не станешь утверждать, что он оставил всё тебе?
– Так уж получилось, что действительно оставил.
Джордж Коули надолго замолчал, усваивая неожиданную новость. И наконец сказал:
– Да ты просто морочишь мне голову.
– Так уж получилось, что нет.
– Нет? Ну, в таком случае какие у тебя планы, а? Как ты заплатишь налог на наследство? Это ведь куча денег!
– Налог на наследство вряд ли может стать проблемой, мистер Коули, – ответил Кавех.
Снова наступило молчание. Тим гадал, как Джордж Коули справится со всем этим. И ещё он впервые задумался над тем, как вообще Кавех Мехран вписывается в картину смерти его отца. Но это ведь был несчастный случай, простой и понятный, разве не так? Все так говорили, включая и коронёра. Но тут вдруг Тиму показалось, что не всё так просто. А то, что в следующее мгновение слетело с губ Кавеха, окончательно всё запутало, и Тим уже перестал что‑либо понимать.
– Видите ли, моя семья приедет сюда, ко мне. И все вместе мы вполне справимся с налогом на наследство…
– Семья? – фыркнул Коули. – И что, интересно знать, представляет собой эта твоя семья?
Кавех ответил не сразу. А когда он наконец заговорил, его тон был предельно официальным.
– Семья – это прежде всего мои родители. Они переедут ко мне из Манчестера. Вместе с моей женой.
У Тима потемнело в глазах. А пол под ногами покачнулся. Всё то, что он, как ему казалось, знал, вдруг закрутилось в водовороте слов, означавших нечто такое, чего они вовсе не значили, всё то, что он вроде бы прекрасно понимал в свои четырнадцать лет, было уничтожено одним коротким заявлением…
– Твоя жена, – неживым голосом произнёс Коули.
– Моя жена. Да.
Послышались какие‑то звуки. Похоже, Кавех отошёл к окну или к письменному столу в другом конце комнаты. Или остался стоять у камина, положив одну руку на каминную полку, с видом человека, у которого на руках все козыри.
– Я женюсь через несколько месяцев.
– О‑о, просто отлично! – прорычал Коули. – А твоя будущая жена знает об обстоятельствах твоей жизни здесь, а? Эта твоя молодая невеста.
– Обстоятельствах? Что вы имеете в виду?
– Ах ты, невинное дитя! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Тебя и Крессуэлла, ваши задницы! Как насчёт всего этого? Думаешь, в деревне никто ни о чём не догадался?
– Если вы хотите сказать, что в деревне знают о том, что мы с Яном Крессуэллом жили в одном доме, то, конечно же, они это знают. А что ещё?
– Ах ты, долбаный паршивец! Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что я уже практически женат, и что моя жена будет жить здесь, и мои родители тоже, а потом и мои дети. Если вам что‑то всё равно неясно, я просто не знаю, что добавить.
– А как насчёт этих детишек? Ты думаешь, одному из них не захочется рассказать твоей новенькой жене о том, что здесь происходило?
– Вы говорите о Тиме и Грейси, мистер Коули?
– Ты прекрасно знаешь, что я говорю о них, чёрт побери!
– Ну, если оставить в стороне тот факт, что моя жена не говорит по‑английски и не поймёт ни слова, что бы ей ни говорили, им всё равно нечего рассказывать. К тому же Тим и Грейси вернутся к своей матери. Это уже решается.
– Вот, значит, как?
– Боюсь, что да.
– А ты здорово себе на уме, парень, а? Думаю, ты с самого начала всё это задумал.
Тим не стал слушать ответа Кавеха. Он уже услышал более чем достаточно. И, спотыкаясь, ушёл в кухню, а потом вон из дома.