В последний вечер я сидела на улице вместе с женщинами. Солнце садилось за холмы со стороны Индии, окрашивая облака над джунглями и воду Рапти в ярко‑ оранжевый цвет. Мои самые младшие племянницы Сачита и Зарисма играли перед нами на земле с парой щенков. Они визжали от удовольствия и бегали за неуклюжими черными щенками, сверкая своими голыми попками.
И вдруг как гром с ясного неба Бисрами спросила, как у меня дела в Катманду. В первый раз кто‑то из моей семьи спросил о том, как я себя чувствую.
– Ты счастлива там, в городе, у богатых людей? Конечно, они живут иначе, чем мы. – Конечно, у них прекрасная квартира, настоящая мебель и вода в водопроводе…
Какой‑то момент я медлила. Однако затем я решилась – впервые за восемь лет – рассказать им, как обстоят дела на самом деле:
– Я работаю с утра до ночи на три семьи. Зита обращается со мной хорошо, но остальные ведут себя подло по отношению ко мне и ненавидят меня. Они обращаются со мной как с дерьмом. Для них я не человек, а всего лишь камалари, которая в любое время, ничего не спрашивая и не возражая, должна выполнять работу за них. В школу мне так и не разрешили ходить. Нет, я там несчастлива. Но я делаю это для нашей семьи.
Я перевела дух. Я заметила, что стала говорить все громче. Женщины с ужасом смотрели на меня. «Сейчас или никогда», – подумала я. Это был тот момент, когда можно было избавиться от тяжкого груза, давно уже лежавшего у меня на душе.
– Вы должны мне кое‑что пообещать, – нерешительно начала я. Женщины все еще были в шоке, потому что никогда раньше я так проникновенно и прямо не говорила с ними.
– Что мы должны тебе пообещать? – продолжала спрашивать Бисрами.
Я выпрямилась, посмотрела Бисрами в глаза и собрала все свое мужество.
– Даже если я в этот раз снова вернусь в Катманду, я хочу, что вы пообещали мне, что я – последняя камалари в этой семье. Сачиту, Зарисму, Магешвори и Рамиту вы никогда не отдадите в услужение, пообещайте это мне. Я – последняя камалари в нашей семье.
Они с ужасом смотрели на меня. Прошла пара минут, пока Бисрами прервала молчание. Она была на моей стороне:
– С моей стороны, Урмила, я даю тебе обещание! У меня только одна дочка, но я никогда не отдам Махешвори никому в качестве камалари. Я не хочу, чтобы она пережила то, через что сейчас проходишь ты!
Она вытерла слезы с глаз.
Индравати, жена моего старшего брата, взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала:
– У меня тоже только одна дочка, но я спасу Рамиту от этой тяжкой участи, обещаю.
Жена моего третьего брата медлила. Для нее это было труднее всего. У нее уже было три дочери и еще ни одного сына.
– Радха, пожалуйста, ты тоже пообещай мне, что не допустишь, чтобы Сачита и Зарисма стали камалари. Пожалуйста, сделай это для меня, – умоляла я ее.
Радха посмотрела на своих двух девочек, которые до сих пор играли со щенками. Они смеялись и пытались удержать собачек. Но те все время от них убегали.
– Хорошо, Урмила, пусть даже трудно обещать здесь и сегодня, но вот тебе мое слово! Я сделаю все, чтобы защитить их.
– Спасибо вам, большое вам спасибо!
Мне стало легче оттого, что я наконец сказала это вслух. Мысль о том, что моих племянниц ожидает та же судьба, была невыносимой и мучила меня уже много месяцев. То, что мои невестки попытаются спасти своих дочерей, уже было большим шагом.
Лишь только одна моя родная мать не сказала ни слова и избегала встречаться со мной взглядом. Для ее поколения было совершенно нормально, что они отдавали своих дочерей чужим людям. Родители даже гордились тем, что их дети работали в качестве камалари.
«Тогда моя дочка научится кое‑чему, а позже быстрее найдет себе мужа», – таким было расхожее мнение у народности тхару. Однако мое поколение и поколение моих невесток, Может быть, я надеюсь, наконец‑то сбросит иго крепостничества и убережет своих дочерей от этого унижающего человеческое достоинство рабства.
Через два дня меня снова забрал родственник Зиты. Однако у меня на душе было уже не так тяжко, как при прощании в прошлый раз. Я уже немного свыклась со всем.
Автобусом из Гхорахи назад в Катманду я поехала одна. Отец Зиты в этот раз лично привез меня на остановку. Я попросила его, чтобы он разрешил мне купить что‑ нибудь попить, и купила себе еще и газету. Он удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я попрощалась с ним и втиснулась в переполненный, как обычно, автобус. Мне повезло – в предпоследнем ряду я нашла одно место рядом с пожилой женщиной, у которой было много багажа. Но для меня места все же хватило.
По дороге нас остановили. На одном из мостов движение было заблокировано. Очевидно, здесь произошел несчастный случай и взбудораженная толпа захватила мост, пока не появилась полиция и уладила спор. Целых два часа мы стояли здесь, и не было никакого движения. Перед нами собралась колонна из не менее чем двадцати автобусов, и все они тоже хотели ехать дальше. Люди выходили из автобусов и громко обсуждали, когда все же продолжится наша поездка. Но ничего не происходило.
Время от времени водители заводили моторы, потому что внезапно разносился слух, что перекрытие моста отменено. Однако каждый раз оказывалось, что это ложная тревога. Я, тем не менее, не решалась покинуть свое место, потому что боялась, что автобус может уехать дальше без меня или же я потеряю свое сидячее место. Пожилая женщина рядом со мной задремала и стала храпеть. Так что я осталась сидеть на своем месте и просто терпеливо ожидала дальнейшего развития событий. К счастью, я купила газету и прочитала ее от первой до последней страницы, разбирая даже самые мелкие сообщения.
И тем не менее у меня оставалось достаточно времени для размышлений. Что, если я просто встану и поеду назад, в Манпур? Я могла бы сесть на автобус в направлении Гхорахи на другой стороне моста и снова вернуться в Манпур. Однако у меня была всего лишь пара рупий, которые мне сунул в руку отец Зиты перед самым отправлением. Кроме того, я опозорю семью, если убегу. Нет, мне, наверное, придется терпеливо ждать здесь, пока автобус не поедет дальше.
Наконец, спустя целую вечность, движение было возобновлено. Солнце уже было низко над горизонтом и бросало свои косые лучи на кроны и огромные стволы деревьев. Моторы взвыли, и автобусы один за другим медленно отправились в путь. Мы переехали мост со скоростью пешехода.
Там действительно произошел несчастный случай. Мотоцикл попал под автобус и лежал, полностью раздавленный, на обочине дороги. Я не имела ни малейшего понятия, что произошло с водителем. Его рядом не было. Однако лужа крови, засыпанная песком, указывала на то, что дело действительно обстояло плохо. Я быстро закрыла глаза, чтобы не смотреть туда. Я так или иначе всегда испытывала страх, когда ехала в междугороднем автобусе. По той причине что водители автобусов часто ездят как ненормальные, совершают обгоны на узких горных извилистых дорогах или же при обгоне выезжают на встречную полосу и, громко сигналя, мчатся прямо на встречную легковую машину, которая лишь в последний момент сворачивает в сторону и уступает дорогу. Я тогда очень часто закрывала глаза и молилась, чтобы мы выбрались отсюда целыми и невредимыми. Дело в том, что у нас на дорогах действует закон силы. Легковые автомобили, мопеды, велосипеды, рикши и в первую очередь пешеходы должны уступать дорогу автобусам.
После того как автобус по изобилующей поворотами дороге выбрался наверх, на перевал, и мне снова стало плохо на этих поворотах, вдруг перед нами на горизонте возникли вершины Гималаев.
До сих пор я в основном ездила из Ламахи в Катманду ночным автобусом, когда туман или облака закрывали горы, но сегодня небо было чистым. Как обычно, это было захватывающее зрелище! Я с удивлением смотрела на острые зубья вершин, блестевших, словно металл, в мягких лучах вечернего солнца. Моя соседка, пожилая женщина, проснулась, увидела мое восхищенное лицо и улыбнулась.
– Мору – прекрасно, разве не так?
Я кивнула, все еще не в силах сказать ни слова.
– Я до сих пор очаровываюсь видом гор, – призналась она, – а мне уже больше семидесяти лет, и выросла я в долине Катманду. Однако когда передо мной предстает крыша мира, каждый раз, как и впервые, я прихожу в восторг, и я благодарна за то, что имею возможность видеть такую красоту.
Возвратившись в Катманду, я все еще не могла забыть Манпур. В ноябре мне исполнилось пятнадцать лет, а я была измученной, оттого что приходилось каждый день обслуживать три семьи. Я рассказала Зите, как тоскую по дому и что до сих пор самое большое мое желание – ходить в школу.
Когда она никак не отреагировала, я повторила:
– Если мне нельзя ходить в школу, то лучше отправьте меня домой. Или хотя бы пусть я буду работать только для вас, а не для других. Я могу выполнять любую тяжелую работу, но убирать в трех квартирах и обслуживать три семьи – это уже слишком! Пожалуйста, разрешите мне вернуться в Манпур, к моей семье.
– Остальная моя родня никогда не согласится с тем, что ты будешь работать только у меня, – сказала Зита, – а отправлять тебя домой обратно пока что все еще очень опасно. Но если ты хочешь, я могу предложить тебе место у моей тетки. Она как раз ищет служанку. Она живет одна, ее сыновья выросли и учатся в Америке. Это значит, что у нее не так уж много работы. Она богатая и влиятельная женщина, живет в большом доме. У тебя будет своя комната, и она определенно будет платить тебе, если ты останешься у нее. Может быть, так будет лучше для тебя, – пыталась уговорить меня Зита.
Может быть, она действительно хотела сделать для меня как лучше, я этого не знаю. Может быть, ей уже надоели вечные ссоры с ее братом. Но мне в любом случае так опостылели постоянные споры и нападки со стороны ее брата и остальной семьи, что мне было уже все равно. Мне хотелось лишь одного – чтобы наконец закончилась эта бесконечная беготня между квартирами. Поэтому я однажды сдалась и согласилась. Я думала, что хуже уже не будет. Как же я, однако, ошибалась…
Жестокая Мадам
Хотя я родилась человеком, до сих пор моя жизнь была недостойна человека.
Песня Урмилы
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Прощание с Зитой, Паийей и Моханом после восьми с половиной лет было очень тяжелым для меня. Зита все же в основном относилась ко мне хорошо. Она никогда не била меня, а в последние месяцы обращалась со мной больше как с собственным ребенком, чем со служанкой.
До сих пор мы поддерживаем с ней контакты. Когда я в прошлом году выступала по телевидению, где давала интервью по проекту «Камалари», она позвонила мне и была очень взволнована:
– О, я так горжусь тобой! Я никогда не думала, что увижу кого‑то из моих детей по телевизору!
Ни с того ни с сего она вдруг назвала меня своим ребенком! Даже не верится! То, что я в этом интервью протестовала против практики продажи девочек в качестве камалари, ее не смутило.
Сама же Зита до сих пор не чувствует себя виноватой в том, что заставляла меня работать у себя в качестве камалари.
– Ладно, ты не ходила в школу. Зато я всегда хорошо обращалась с тобой. Я давала тебе одежду, еду и даже дарила подарки. Я воспринимала тебя как родную дочь, – так она извинялась за свои действия.
И с Паийей я тоже до сих пор поддерживаю дружеские отношения. Она изучает медицину в Катманду. Когда я в последний раз была в городе, проводя кампанию, я побывала у нее в гостях. Она относится к традиции покупать камалари намного скептичнее, чем ее мать. Она говорит, что то, что я делаю, – это здорово. То, что я борюсь за права камалари.
Она также извинилась передо мной:
– Это неправильно, что девочек, таких как ты, за мизерные деньги заставляют работать в чужих семьях. Девочки из бедных семей тоже должны иметь право ходить в школу!
Это было жарким летом в месяце ашад, когда вдруг кто‑ то позвонил в дверь. По непальскому календарю было 18 марта 2061 года, а по западному – среда, 2 июля 2004 года.
Я так точно знаю это, потому что за некоторое время до этого я начала вести дневник. Я записывала в тетрадь все, что было у меня на душе и о чем я никому не могла сказать. Первая тетрадь уже была почти полной. Хорошо было иметь такого «союзника». Мне надо было лишь стараться хорошо прятать дневник, потому что если бы Зита или кто‑то из ее детей нашел его, у меня определенно были бы большие неприятности. День, когда я покинула
Зиту и перешла на работу к ее тетке, навсегда запечатлелся в моей памяти. Это был черный день для меня…
Зита нажала на кнопку открытия двери. Через пару минут двери лифта открылись и в дверях появилась худощавая, элегантно одетая женщина в светлом костюме песочного цвета. Ей было где‑то около пятидесяти лет. На ней были солнцезащитные очки, которые она сдвинула на волосы, губы были накрашены светло‑оранжевой помадой, и вообще у нее был очень строгий и важный вид.
– Я приехала, чтобы забрать девочку.
Зита приветствовала ее почти с трепетом. Я еще никогда не видела ее такой подобострастной. Паийя и Мохан тоже поклонились тетке. Она лишь коротко коснулась их голов.
– Урмила, это моя тетя. Она твоя новая махарани. С этого момента ты будешь работать у нее, – объяснила Зита.
Мохан и Паийя убежали назад в свои комнаты и наблюдали за этой сценой с безопасного расстояния.
– Я могу предложить тебе чай или стакан воды? – спросила Зита.
– Нет, спасибо, у меня мало времени, – ответила тетка.
Зита помогла мне упаковать мою сумку. Потом взяла ее в руки и проводила меня и тетку вниз. Я попрощалась с Моханом и обняла Паийю. Мои глаза наполнились слезами. Паийя пообещала мне, что мы будем видеться.
– Ну иди же сюда, девочка, – нетерпеливо позвала тетка.
Перед домом стоял большой темный джип с затемненными стеклами. Водитель в синем костюме открыл мне дверцу и поставил мою сумку в багажник. Тетка попрощалась с Зитой и села на заднее сиденье.
– Намаете, Урмила, – сказала Зита и крепко прижала меня к себе, – надеюсь, что тебе у моей тети будет лучше. Она пообещала платить тебе в месяц тысячу пятьсот рупий[12]– ты можешь послать эти деньги своей семье или приберечь их для себя. Это было бы хорошо.
Я не хотела отпускать ее, и несколько слезинок скатились по моим щекам.
– Ну иди же! – Зита мягко подтолкнула меня к двери. Я села в машину, и она тронулась. Я махала рукой до тех пор, пока Зита и ее дом не исчезли из виду.
Моя новая махарани жила в Джавалкхеле, в Лалитпуре, на другой стороне реки в другом конце города. Водитель и махарани во время поездки не сказали мне ни слова. По радио передавали новости. Какой‑то мужчина взволнованно рассказывал о банда – забастовках на юге страны, которые также должны были перекинуться на Катманду. Я, как часто бывало в моей жизни, почувствовала себя совершенно маленькой на большом заднем сиденье.
За окном мимо меня тянулся город. Шум, сигналы машин, обычный транспортный хаос, огромное количество людей, идущих и едущих с работы или из магазина домой. Тук‑туки[13], автобусы, рикши, которые пытались проложить себе дорогу. Все выглядело странно золотистым через затемненные стекла.
Перед заправкой стояла длинная очередь из машин и мопедов. Наверное, опять были проблемы с бензином, поэтому все становились в очередь. На террасе перед рестораном фаст‑фуда под солнечным зонтиком седела пара девочек моего возраста. Они были одеты по‑западному, на них были облегающие джинсы, пестрые кроссовки, футболки с блестящими надписями, и их волосы были распущены. Они через соломинки пили безалкогольные напитки из картонных стаканчиков и громко смеялись. Я с завистью смотрела на них. Чего бы я только ни отдала, чтобы быть рядом с ними и чтобы у меня тоже была подружка. Подружка, которой я могла бы рассказывать все, с которой могла бы делиться всем и с которой мне было бы так же приятно.
Возле реки я впервые увидела хижины из пресс‑фанеры, картона, пластиковых панелей, тряпок и гофрированного железа. Еще беднее, чем в моей деревне. В них жили люди. Каждый день сотни людей приходили в город. Они покидали деревни, надеясь найти здесь, в Катманду, работу или лучшую жизнь. Но многие из них терпели неудачу и попадали в эти поселения возле реки. Среди мусора и нечистот.
Машина ехала мимо трущоб, мимо офисов и бюро, придорожных ресторанов и магазинов, мимо храмов и жилых кварталов. Она ехала наверх, на холмы, где усадьбы были все больше и больше, а ограды вокруг домов – все выше и выше.
Тетя жила в шикарном и дорогом жилом квартале. Лишь изредка здесь можно было через дверь или ворота увидеть господский дом.
Машина остановилась перед большой виллой. Дом выглядел как замок и был окружен высокой каменной стеной. Водитель посигналил, и ворота открылись. Мы свернули в пышный зеленый сад.
Я нерешительно вышла из машины. Газон имел цвет сочной зелени и был коротко подстрижен, словно ковер.
Садовник работал на одной из цветочных клумб, хотя уже смеркалось. Такого красивого места я еще никогда не видела. Все выглядело так упорядоченно и красиво! Здесь могли бы жить сразу несколько семей – столько здесь было места.
Я, онемев от изумления, озиралась вокруг, когда чей‑то голос позади меня внезапно окликнул:
– Девочка, где ты?
Это была тетка. Она строго посмотрела на меня.
– Идем, я покажу тебе, где ты будешь спать.
Водитель поставил мою сумку возле входа. Я взяла ее
и пошла вслед за теткой в дом. Она прошла по коридору и направилась к одной из дверей. За ней узкая лестница вела в подвал. Там было несколько комнат для обслуживающего персонала.
Тетка показала мне на одну комнату.
– Здесь ты будешь спать. В настоящее время у меня нет других слуг, которые жили бы здесь. Так что ты можешь выбрать себе кровать.
В комнате стояли две двухэтажные кровати и металлический шкаф с четырьмя ящиками, окон здесь не было, и все помещение выглядело почти как тюремная камера.
– О нет, махарани, пожалуйста, не надо оставлять меня здесь! Я боюсь оставаться одна в подвале! – заплакала я.
– Во‑первых, ты должна обращаться ко мне «ваше превосходительство», а во‑вторых, мой персонал всегда живет здесь! – набросилась она на меня.
– Но тут же никого нет, ваше превосходительство!
– Да, сейчас никого нет. К сожалению, повариха ушла от меня. Она была такой неблагодарной, как и большинство служащих.
Я при всем желании не могла себе представить, как я буду спать одна в этой темной дыре.
– Пожалуйста, мадам, ваше превосходительство, разрешите мне спать где‑нибудь наверху. Дом такой большой, я его еще не знаю, я боюсь оставаться одна.
– Это мы еще посмотрим, – раздраженно сказала тетка. – В любом случае, свои вещи ты оставишь здесь. Сейчас я сначала покажу тебе, где ты будешь работать.
Она повернулась, простучала каблуками по лестнице снова наверх и провела меня в кухню.
– Здесь в основном ты и "будешь работать, – объяснила она, – для начала тебе этого хватит. Больше тебе сегодня пока ничего не нужно, – решила она и стала задавать мне множество вопросов: откуда я родом, сколько мне лет, кто мои родители, умею ли я готовить еду, умею ли я стирать и что я слышала о ней. Она даже спросила меня, есть ли у меня друг.
– Нет, – ответила я и покачала головой.
– Я хочу, чтобы ты знала, что я, если ты работаешь на меня, ожидаю от тебя абсолютной преданности. Если ты за моей спиной будешь говорить обо мне плохо или будешь говорить вещи, которые мне не нравятся, то я вышвырну тебя вон. Значит, не серди меня, девочка! Я пережила уже много глупых служанок, которые думали, что они хитрее, чем я, – угрожающе предупредила она меня.
Вечером она разрешила мне спать перед дверью ее спальни на втором этаже.
– Но только сегодня, потому что ты еще новенькая, – тут же добавила она, – завтра ты будешь спать внизу, в комнате для персонала.
Я была рада, что мне не придется спать одной в подвале, и разложила свою циновку в коридоре.
На следующее утро она разбудила меня в пять часов. Сначала она приготовила себе чай на кухне, затем показала мне остальную часть дома. Он был огромен. В доме было три этажа и подвал. От коридора расходились в разные стороны многочисленные комнаты, но все двери были заперты. Собственно, дом был слишком велик для нее одной. Множество дверей и помещения, в которых не было людей, внушали мне страх. Я боялась, что заблужусь в этом лабиринте.
– Чего ты боишься? – спросила тетка. – Возле ворот всегда дежурит сторож, который следит за всем. Сюда без разрешения никто не войдет.
Казалось, ей нравится жить в крепости.
Наверное, ей и надо было жить так, потому что она была депутатом парламента. Она была членом Национальной демократической партии, поддерживающей короля.
До 1990 года Непал был абсолютной монархией. Это я прочитала в школьном учебнике Паийи. Первые попытки создать здесь демократию переросли прямо в гражданскую войну. Конфликт то затухал, то разгорался снова. Регулярно возникали забастовки, баррикады на улицах, а также вооруженные столкновения, во время которых восставшие и сторонники маоистов сражались на одной стороне, а полиция и армия – на другой. В ходе боев часто были убитые, как сообщали об этом новости.
Однако Непал до сих пор является феодальным государством. Это значит, что сейчас несколько богатых и привилегированных людей правят страной, как раньше правили короли и князья. Тетка относилась к этой элите. Она родилась в одной из влиятельнейших семей и принадлежала к высшей касте. Она с самого детства привыкла к тому, что ее все обслуживают и ей повинуются. Этого же она всегда требовала от всех своих подчиненных. И особенно – от меня.
ВЗАПЕРТИ
Уходя в это утро из дому, она заперла все двери на ключ. Я могла передвигаться только по кухне, по коридору, в подвале и в саду. Может быть, она боялась, что я что‑нибудь украду, буду без спроса заглядывать в ее шкафы или отдыхать на шелковом диване. У нее все слуги были людьми, не заслуживающими доверия, подлецами, посягающими на ее богатство. Если она со всеми обращалась так, как со мной, то не удивительно…
Кухня была сделана из сияющего белого мрамора. Она одна была больше, чем весь дом моих родителей в Манпуре, и оснащена совершенно по‑современному. Тут было два холодильника, множество кухонных комбайнов, микроволновая печь, просто печь, в которой можно было приготовить поросенка целиком, и даже стоял телевизор. Поверхности плит из нержавеющей стали соперничали в блеске с темной стеклянной поверхностью электрической печи. Я беспомощно стояла посреди всего этого. Затем открыла один из ящиков и заглянула внутрь. Все ящики открывались сами по себе и закрывались точно так же. Я пару раз открыла и закрыла их. Затем я нажала на кнопку телевизора и испугалась, потому что внезапно чужой мужской голос заорал на всю кухню. Я инстинктивно присела, но это всего лишь были новости, в которых какой‑то политик что‑то прогнозировал и при этом дико жестикулировал. Его голос гулко разносился по огромному пустому дому. Было жутко. Я чувствовала себя бесконечно одинокой. Одинокой в этом доме, в этом городе, на этой планете.
Через пару минут я выключила телевизор, потому что боялась, что меня может услышать сторож или тетка это как‑то заметит и рассердится.
Снаружи уже потеплело. Конечно, будет жаркий день. Но внутри дома всегда было холодно, потому что там почти постоянно был включен кондиционер. Тетке нравилось жить в холодильнике. Как только выключался вентилятор, она тут же жаловалась, что ей слишком жарко.
Итак, я пошла в сад. Он был большим и красивым. С цветочными клумбами, посыпанными гравием дорожками и мягким газоном. Установка, поливающая газон, была включена почти целый день. Как чудесно было чувствовать солнце и ветер на своем лице! Я посмотрела на цветы: некоторые из них я никогда не видела. У тетки были прекрасные розы, которые, наверное, требовали очень много ухода, потому что какой‑то из садовников постоянно был занят тем, что подвязывал кусты роз, подрезал или удобрял их и всячески ухаживал за ними.
Кроме того, я обнаружила грядку, на которой тетка выращивала лекарственные растения для своего здоровья и красоты. Алоэ вера, салат джамара, кунжут, огурцы, дыни, мяту, кориандр, ромашку. Этой грядкой должна была заниматься я. Я выдернула пару сухих лепестков и цветов и притащила сюда пару леек с водой. Я выполнила все, что мне было поручено, и на этом работа закончилась. Просто сесть на траву или на террасу я не решилась, потому что сторож или садовник могли доложить об этом тетке. Я снова потащилась на кухню. Я уже стала скучать по работе у Зиты и ее родни. Считать минуты – это еще хуже, чем иметь слишком много работы.
И огромные железные ворота на улицу тоже были всегда на замке. Никто не должен был зайти сюда, но и я не могла выйти на улицу. Я чувствовала себя взаперти. Меня заперли, как тигра в клетке.
Ее превосходительство, моя новая махарани, имела взрывной темперамент и тяжелый характер. Это я узнала довольно быстро. У нее на все была своя особая точка зрения, свои представления, и она не терпела никаких возражений.
Она тщательно следила за своим здоровьем и красотой. Хотя ей было около пятидесяти с небольшим, она все еще действительно выглядела очень хорошо. Этим она очень гордилась и делала все, чтобы предупредить появление новых морщин и всегда оставаться в форме.
День начинался со сложного, долгого и трудоемкого ритуала наведения красоты: утром в четыре часа она просыпалась и для начала долго лежала в ванне. Когда я слышала, как бежит вода в ванной комнате наверху, это означало, что мне нужно вставать. Затем она причесывалась, намазывалась кремом и несколько часов ухаживала за своей кожей. Затем делала утреннюю зарядку и тщательно выбирала одежду.
Иногда она спрашивала меня, что ей лучше подходит. В конце концов, я была единственным человеком в округе, с которым она могла поговорить. Тогда мне приходилось быть очень осторожной в своих словах и советах. Если я всегда говорила ей, что все очень хорошо, она выходила из себя и только орала:
– Ах, зачем я спрашиваю какую‑то приблудную девчонку‑тхару, ты же ничего не соображаешь!
Но когда я однажды сделала ошибку и честно сказала ей свое мнение, например, что синий цвет нравится мне больше, она тут же набросилась на меня:
– Как ты смеешь так говорить со мной? Ты просто служанка в доме!
Это было как ходьба по канату. Главное – не разозлить ее. Так что я пыталась как можно быстрее исчезнуть из ее комнаты.
Утренние часы были четко расписаны: в шесть утра она хотела пить свежий сок из цветков джамары. Ее зеленые и желтые листья я до сих пор знала только в качестве жертвоприношений для богов и украшений для волос на религиозных праздниках. В праздники Дассаин или Тихар мы часто украшаем себя ими. Но она каждое утро пила сок из них, поскольку он, как она говорила, очень полезен для кожи.
Растения в саду я должна была беречь как зеницу ока. Тетка очень подробно объяснила мне, когда и сколько воды я должна выливать на них. Я должна была срывать только самые верхние листочки и затем в блендере превращать их в пюре.
В семь часов утра я должна была подавать ей свежий сок из огурцов. В восемь утра она принимала фруктовый сок – яблочный, ананасовый или апельсиновый, но теперь уже из бутылки. К девяти утра я нарезала ей тарелку свежих фруктов: папайю, манго, яблоки, а из овощей – дыню.
Пока она приводила себя в порядок, она успевала созвониться с множеством разных людей. У нее было шесть различных телефонных аппаратов, и горе было мне, если я недостаточно быстро снимала трубку, чтобы ответить на звонок. Как только звонил один из телефонов, я должна была все бросать и мчаться к телефону. Иногда она одновременно говорила по двум или даже трем аппаратам. Тогда она кивала мне с нервным раздражением, чтобы я – я оставляла стакан и исчезала так быстро и беззвучно, насколько возможно.
В зависимости от того, кто был на линии, ее голос мог звучать даже очаровательно и мелодично. Тогда она много смеялась, отбрасывала волосы на затылок, играла со своим браслетом или наблюдала за собой в зеркале во время разговора. Однако чаще всего ее голос был повелительным и высокомерным и она орала ругательства в телефон. Тогда она бегала взад и вперед во время разговора и дико жестикулировала.
Ее слугам было не до смеха. Она была человеком настроения, эгоцентричной персоной, которой невозможно угодить и которая заставляла каждого почувствовать, что она считает себя лучше всех. Конечно, за исключением тех случаев, когда она имела дело с могущественными и богатыми людьми этой страны или всего мира – тогда она демонстрировала себя со своей любезной и духовно богатой стороны. В ней, как я думаю, и на самом деле жили две души.
Вскоре я поняла, почему так мало людей могут выдерживать ее общество. Последние слуги или когда‑то сбежали от нее, или же она сама выгнала их. Она гордо рассказала мне, что выгнала последнего сторожа вместе с его женой потому, что он якобы был недостаточно внимателен. Его вещи она просто приказала выбросить на улицу.
И своего мужа она тоже прогнала из дому. Она принадлежит к одной из самых старых и могущественных семей в Непале. По политическим причинам она вышла замуж не внутри своей касты, то есть ее муж был по происхождению не из той касты, что она сама, а из более низкой. Когда он ей надоел, она выставила его из дому. Двое ее взрослых сыновей учились в Америке. Один из них должен был стать кинорежиссером, другой – модным дизайнером, как с гордостью рассказала она мне. Ее дочь была уже замужем за человеком, унаследовавшим гостиницу, – отпрыском одной из самых богатых семей страны.