18+
(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)
Любое копирование без ссылки
на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Пожалуйста, уважайте чужой труд!
Даже не видя ее лица, я знаю, что женщина, стоящая у берега, отчаянно грустит. Ее плечи поникли, возможно, от тяжести сожаления. Меня убивает, что отчасти в этом виноват я, и поэтому мне сложно смотреть на нее. Я прислоняюсь к стволу дерева и закрываю глаза. Моя жизнь всегда будет начинаться, и заканчиваться этой женщиной, и я не могу смотреть как разбивается ее сердце.
Не могу стоять на месте, поэтому начинаю ходить из стороны в сторону. Она еще ждет его или он уже ушел? Страх проходит по моим венам. Больше всего я хочу, чтобы она была счастлива. Если будет слишком тяжело, мне придется снова уйти. Я выдыхаю, расстроенный всей ситуацией.
Эмерсон Харт – любовь всей моей жизни. И к сожалению, я не единственная ее любовь. В этом и заключается вся проблема.
Даже не видя ее лица, я знаю, что женщина, стоящая у берега, отчаянно грустит. Ее плечи поникли, возможно, от тяжести сожаления. Меня убивает, что отчасти в этом виноват я, и поэтому мне сложно смотреть на нее. Я прислоняюсь к стволу дерева и закрываю глаза. Моя жизнь всегда будет начинаться, и заканчиваться этой женщиной, и я не могу смотреть как разбивается ее сердце.
Не могу стоять на месте, поэтому начинаю ходить из стороны в сторону. Она еще ждет его или он уже ушел? Страх проходит по моим венам. Больше всего я хочу, чтобы она была счастлива. Если будет слишком тяжело, мне придется снова уйти. Я выдыхаю, расстроенный всей ситуацией.
Эмерсон Харт – любовь всей моей жизни. И к сожалению, я не единственная ее любовь. В этом и заключается вся проблема.
Настоящее.
— Эмерсон, соберись! — голос моего босса эхом отскакивает от стальных поверхностей кухни. — Эти кексы сами себя не приготовят.
Кэрри Синглтон, владелица «Выпечка от Кэрри», перфекционистка, начальница и женщина с деловой хваткой. С ее вспыльчивостью и громким голосом, Гордон Рамзи (прим: англ. Gordon James Ramsay; 8 ноября 1966 – знаменитый британский шеф-повар) выглядит безобидным, а сотрудники из-за этого надолго не задерживаются. Я работаю здесь уже три недели, и иногда мне кажется, что ей хочется стать друзьями. Иногда. Не сегодня.
— Прости, Кэрри, — отвечаю я.
Левой рукой она берет планировщик и делает заметки. Подняв голову, она смотрит на меня поверх своих очков.
— В полдень ты должна быть в резиденции Холландов.
— Знаю, — уверенно улыбаюсь ей. — Я тебя не подведу.
— Тебе лучше не делать этого. Сара – очень важный клиент.
— Знаю, — повторяю я, не забывая поддерживать профессиональный тон.
Когда она уходит, я пытаюсь переключиться. Не могу посчитать, сколько работ сменила с тех пор, как переехала в Мельбурн вскоре после окончания средней школы, но это определенный шаг по сравнению с моей предыдущей работой, на которой я оформляла страховки для сомнительных брокеров. Меня хватило на два дня, после чего я снова начала поиски. У меня нет высшего образования, но я быстро учусь, и буду пробовать свои силы практически во всем. Чтобы ускорить поиск, я ответила на объявление о работе в кондитерской в одном из самых элитных пригородов. «Выпечка от Кэрри» расположена среди модных кафе, дорогих магазинов с товарами для дома и небольшой художественной галереи, в которой я еще не была. Зеленые улицы создают прекрасную деревенскую атмосферу, и понятно, почему здесь такие высокие цены на жилье.
Кэрри в то время очень нуждалась в помощи и сразу же меня наняла. Когда на мой второй рабочий день она уволила декоратора, у меня появилась возможность проявить талант. С тех пор я проводила дни с помадкой и пищевым красителем.
Сейчас меня все устраивает, и это лучшее, на что я могу надеяться в ближайшее время. С этими мыслями, я упаковываю кексы в коробку и ухожу.
Жаркое летнее солнце согревает мои голые руки. На лбу выступают капельки пота, когда я с осторожностью несу коробку с пятьюдесятью кексами. Поднимаясь по песчаниковой дорожке к большой входной двери, мои руки болят от тяжелой коробки. Шоколадные кексы с белой помадкой и черным горошком выглядят прекрасно и изысканно, как мне кажется.
У меня получается нажать локтем на кнопку внутренней связи, и когда никто не отвечает, я пытаюсь снова. Ничего. Вздохнув, я удерживаю коробку одной рукой, и пытаюсь постучать.
Я не уверена, но, кажется, внутри слышу голос женщины.
— Привет, — говорю я, приближаясь к двери.
Мне не отвечают, я берусь за медную ручку и вижу, что дверь открыта.
— Есть кто?
Несмотря на роскошный холл, дорогой декор меня не пугает, как это бывало в домах других клиентов. Я вдыхаю притягательный цитрусовый аромат свечей, горящих на деревянном столе. Сложно не заметить картины на стене над столом, и я сразу узнаю ее, благодаря книге по истории искусств, которую я изучала в старшей школе. Это работа Моне «Женщина с зонтиком». Наш учитель рассказывал, что на этой прекрасной картине изображена первая жена Моне и его старший сын, на которой художник уделил внимание свету и цвету над линией и формой. Я находилась под впечатлением, когда была подростком, но видеть это лично, пусть и копию, поразительно, и я быстро отвожу взгляд.
— Чем могу помочь?
Я смотрю вверх, в сторону лестницы, где сидит элегантная женщина, обхватив руками свои ноги. На ней белое льняное платье, а ноги в дорогих туфлях плотно прижаты друг к другу. Она заправляет прядь золотистых волос за ухо и глубоко вздыхает. Ее глаза покраснели, а тушь стекает по щекам. Я застала ее в личный момент и это неловко.
— Здравствуйте, миссис Холланд, — говорю я. — Я – Эмерсон, из «Выпечка от Кэрри». Принесла заказанные кексы. Если вы скажете, куда их поставить, то быстро избавитесь от моего присутствия.
Молча, она хватается за лестницу с ковровым покрытием, поднимается, и спускается с легким изяществом.
— Я ждала одного из своих сыновей, — говорит она, когда спускается. — Мне жаль, что ты застала меня в таком виде, — ее нижняя губа дрожит с каждым произнесенным словом.
— Пожалуйста, не извиняйтесь, — говорю искренне.
Она кивает и грустно улыбается.
— Кухня там, — ее каблуки щелкают, когда она идет по плиткам.
Я иду за ней по лестнице, через арку в коридор, ведущий к просторной кухне.
— Куда их поставить? — спрашиваю тихо. Она кажется такой хрупкой, и боюсь, что она может сломаться, если скажу что-то не так.
— Ой. Да, — она указывает на дальний угол кухни с открытой дверью. — Оставь там. Или в любом свободном месте.
Я прохожу через кухню в просторную кладовую и аккуратно ставлю кексы на скамейку. Быстро осмотревшись, я возвращаюсь на кухню и вижу миссис Холланд в прилегающем дворе.
Она сидит за большим столом с белой скатертью. В центре стола в вазах лежат лимоны в окружении свежих цветов.
— Извините, миссис Холланд, — говорю, стоя у двери. — Я пойду, — не уверена, услышала ли она меня. Ее плечи слегка трясутся, а тело дрожит от тихих рыданий.
— Вы в порядке? — понимаю, что это глупый вопрос, но это все, о чем я могу спросить.
Она смотрит на меня влажными глазами.
— Ты можешь немного посидеть со мной? — спрашивает хриплым голосом. — Уверена, мой сын скоро придет, но мне бы очень понравилась компания.
— Конечно, — отвечаю я, нерешительно присаживаясь на мягкое кресло кремового цвета. — Уверена, Кэрри не будет против, если я немного задержусь.
Она кивает, и достает из кармана платья бледно-розовый платок, чтобы вытереть глаза. Потом наливает две чашки холодного чая из кувшина, стоящего на столе, и подает мне одну из чашек.
— В тебе есть что-то странно знакомое, — говорит она. — Не знаю почему, хотя уверена, что мы никогда не встречались, — она изучает меня, и я не знаю, что сказать. — Как только я тебя увидела, то почувствовала, что уже знаю тебя.
Я делаю глоток чая.
— Я много где работала, поэтому, возможно, вы видели меня раньше.
Она смотрит вдаль.
— Возможно. Я могу быть немного рассеянной время от времени.
В течении минуты мы молчим, и могу сказать, что она полностью потеряна в своих мыслях. Я смотрю на часы и размышляю, не думает ли Кэрри, что я заблудилась. Поерзав в кресле, я решаю нарушить тишину и, возможно, найти способ удалиться.
— У вас вечеринка? — спрашиваю я.
— Сегодня у меня благотворительный прием с послеобеденным чаепитием, — отвечает она.
Я киваю, и пытаюсь придумать, что сказать, осознавая, что глаза этой бедной женщины полны слез.
— Вы хотите поговорить об этом? — осторожно спрашиваю я.
Она качает головой.
— Не особо, — слезы льются из ее ярко-зеленых глаз.
Как бы мне ни хотелось уйти, я принимаю решение просто сидеть с ней, пока не придет ее сын.
— Вы живете здесь одна?
Она кивает.
— Мой муж умер от сердечного приступа.
— Боже мой. Мне очень жаль. Когда?
Она глубоко вздыхает и смотрит на меня.
— Десять лет назад. Ты, наверное, подумала, что я скажу, что это произошло на прошлой неделе.
Я качаю головой.
— У горя нет сроков.
Она кивает и с благодарностью улыбается.
— Мы так ждали возможности насладиться нашими золотыми годами, но потом… — она достает носовой платок и промокает глаза. — Я знаю, что этот дом слишком большой, но я не могу его продать. Это наш дом, и не могу представить, чтобы кто-нибудь еще жил здесь, — еще больше слез скатывается по ее щекам. — Мне очень жаль, Эмерсон. Ты просто доставляешь кексы, а тебе приходиться выслушивать меня.
— Все в порядке, — успокаиваю ее.
— Бывают дни, когда я в порядке, и боль не такая сильная, — она сморкается в платок. — Но в другие дни, как сегодня, просто невыносимо.
— Я сожалею о вашей потере, миссис Холланд.
— Пожалуйста, зови меня Сара, — говорит она, пожимая плечами. — Десять лет, — она качает головой. — Я не могу поверить, что прошло целое десятилетие, и я все еще скорблю, как будто это было вчера. Я думаю, что после некоторых потерь невозможно восстановиться. Неважно, что ты делаешь или как сильно пытаешься двигаться дальше, боль слишком сильная, и твой разум не позволяет сердцу исцелиться, — она смотрит на меня затуманенными глазами, и я хочу, чтобы было что-то, что я могу сказать или сделать. — Я потеряла любовь всей моей жизни, и я не знаю, как держаться в определенные дни.
Я жую внутреннюю часть щеки, размышляя, могу ли я сделать что-то полезное, поэтому тихо говорю:
— Я думаю, вам просто нужно плыть по воде, надеясь, что с каждым днем станет легче оставаться на плаву.
Ее взгляд смягчается.
— Мой сын, Джош, когда-то дал мне то, что помогло мне остаться на плаву. Он тяжело перенес смерть отца и всегда много беспокоился о моем благополучии, — она поворачивает голову к открытым французским дверям. — Я могу показать тебе?
Я киваю.
— Конечно.
— Мам, — раздается мужской голос.
— О, а вот и Джош, — говорит она, снова вытирая глаза.
— Я действительно должна идти, — говорю, глядя на свои часы. — Сара, надеюсь, скоро вам станет лучше.
Она кивает, когда мы встаем.
— Большое спасибо, Эмерсон. Было очень мило с твоей стороны остаться и выслушать меня.
Сара ведет меня обратно на кухню. Когда мы заходим, мужчина со стуком бросает сложенную газету на кухонный стол, что заставляет меня остановиться. У меня пересыхает во рту, когда он поворачивается к нам. Не в состоянии двигаться и ясно мыслить, я нагло разглядываю незнакомца.
Он высокий, может быть, шесть футов и два или три дюйма (187-190 см), с широкими плечами и сильным натренированным телом. У него русые волосы, стянутые в короткий хвост, и легкая щетина на красивом лице. Все, о чем я могу думать, это что он слишком красив, чтобы быть реальным.
— Дорогой, — с теплотой спрашивает Сара. — Как ты?
Он размахивает перед собой связкой ключей.
— Мама, дверь была не закрыта.
Она поворачивается ко мне.
— Это мой сын, Джош. Он немного помешан на домашней безопасности.
Джош закатывает глаза, и на его лице появляется потрясающая улыбка, но потом он странно смотрит на меня, как будто смущен моей внешностью.
— Я как раз рассказывала Эмерсон, какой ты хороший сын и как заботишься о своей любимой маме.
Он улыбается и смотрит на меня, протягивая руку.
— Рад знакомству, Эмерсон.
Я делаю неуверенный шаг вперед и пожимаю ему руку.
— Приятно познакомиться, Джош, — я горжусь тем, что мой голос звучит нормально и ровно.
Когда он отпускает мою руку, я понимаю, что он держал ее слишком долго, или, скорее всего это я держалась за него. В любом случае, это было странно, и мои щеки горят. Мне показалось, что, возможно, на моем лице немного муки или пищевого красителя, поэтому он с интересом смотрел на меня.
— Эмерсон привезла кексы для моего послеобеденного чая, и была очень любезна, чтобы остаться и составить мне компанию, — говорит Сара. — Боюсь, она приехала, когда у меня была вечеринка жалости.
— Ну, надеюсь, еще осталось немного кексов, — говорит Джош. — Я голоден.
— Держи свои жадные руки подальше от них, — говорит она легким, но непреклонным тоном. — Они для моих гостей.
Она поворачивается ко мне и спрашивает:
— Тебе нравится искусство, Эмерсон?
Из всех вопросов в мире, она спросила именно о том, что вызывает неудобство.
— Я… хм… ну, когда-то я этим занималась.
— Мой Джош проводит занятия по арт-терапии (прим: направление в психотерапии и психологической коррекции, основанное на применении для терапии искусства и творчества) в среду и четверг по вечерам в галерее, которая находится на той же улице, где и твоя работа. Ты должна знать.
Я вздрагиваю и очень надеюсь, что это не слишком очевидно.
— Ох, ничего себе, — говорю я неловко. — Это звучит… замечательно.
— Он удивительный художник, — продолжает она. — Он получал награды и выставлял свои работы в некоторых крупных галереях по всей стране.
— Поздравляю, — говорю Джошу, который пожимает плечами, но дарит мне еще одну из своих мегаваттных улыбок. Он великолепный, работающий художник, который заботится о своей скорбящей матери. Мне нужно отойти подальше, пока мои и без того неуместные мысли не причинили ему реального вреда.
— Заходи как-нибудь в галерею. В среду и четверг в семь вечера, — говорит он, пронзая меня взглядом. — Мои занятия спокойные и приятные, и мне нравится думать, что мои ученики наслаждаются ими.
— Ладно. Конечно. Удачи, — говорю я, прежде чем повернуться к его матери. — До свидания, миссис Холланд. То есть Сара.
— Еще раз спасибо за беседу, Эмерсон, — отвечает она с теплой улыбкой, и выглядит намного спокойнее.
Мое сердце пропускает удар, когда Джош переводит взгляд на меня.
— Было очень приятно познакомиться, — говорит он. — Я провожу тебя.
Когда мы подходим к входной двери, я с болью осознаю, что он позади меня. Кажется, одна из моих ног длиннее другой. Как настоящий джентльмен, Джош проходит вперед и открывает дверь.
— Эй, Эмерсон, — говорит он, а я все еще стою на месте из-за его изумрудного взгляда. — Спасибо.
— За что?
— За то, что ты была здесь ради мамы, когда было необязательно.
— Это не проблема, — с улыбкой я помахала рукой, перед тем как уйти.
На слегка заросшей дорожке, ведущей к главным воротам, я замечаю небольшой и идеально ровный камешек, который выглядит совершенно неуместным. Нерешительно я наклоняюсь, поднимаю его и пробегаюсь по нему большим пальцем. Практически сразу на меня нахлынули детские воспоминания, которые я до сих пор успешно блокировала. Я перехожу на легкий бег, и попадаю в приятный пустынный парк, где падаю на качели. Независимо от того, как сильно я пытаюсь забыть прошлое, воспоминания приходят слишком быстро и ясно. Закрыв глаза и сжимая цепи на качелях, я сдаюсь, когда защитная стена ломается, и ко мне возвращаются воспоминания о моих первых восемнадцати годах жизни.
Прошлое.
10 лет.
Несмотря на то, что мне было всего десять лет, никто не думал где я и что делаю, до тех пор, пока я помогала готовить ужин. Мы жили на окраине провинции, но я не часто бывала дома, в основном, чтобы избежать моего сводного брата Трента. Несмотря на то, что мы вместе учились, я пыталась держаться от него подальше и в школе. Мой отчим всегда был в пабе, поэтому я не видела его. А моя мать или игнорировала меня, или рассказывала о том, что я разрушила ее жизнь и, без сомнения, разрушу и свою.
В один особенно теплый летний день я притворялась искателем приключений из космоса, исследуя город, будто это новое и увлекательное место. Я даже сделала ободок с антеннами, просто для эффекта. Я всматривалась в грунтовую дорогу под ногами, надеясь найти какие-нибудь монеты или другие заброшенные сокровища.
Появившаяся тень заставила меня повернуть голову, и я увидела перед собой Трента и его отвратительную свиту.
— Неудивительно, что у тебя нет друзей, — сказал Джейкоб Смит, самый неприятный мальчик в школе, указывая на мою голову. — Ты уродина, — он подошел ближе и сорвал ободок, зацепив несколько прядей моих длинных волос.
— Прекрати, — стоящий рядом с ним мальчик, Мереки, схватил Джейкоба за руку, что меня очень удивило. — Оставь ее в покое.
Джейкоб отмахнулся от него.
— Зацени, — сказал он, держа мои антенны и смеясь.
Трент ухмыльнулся.
— Эмерсон – насекомое, — все мальчики засмеялись, кроме Мереки. Боль в его взгляде на удивление меня успокаивала.
— Знаешь, что мы делаем с насекомыми? — мое внимание было приковано к Джейкобу. От его прищуренного взгляда и угрожающего тона я не могла пошевелиться.
Я покачала головой.
Он бросил мой ободок и растоптал ногой.
— Мы отрываем им крылья, а потом давим их.
Я отскочила назад, когда они с Трентом бросились на меня. Потом развернулась и побежала без оглядки. Их жестокие слова снова и снова проигрывались в моей голове, пока я бежала по твердой грунтовой дороге.
Я не останавливалась, чтобы понять, куда именно направляюсь. Я прожила в этом городе всю жизнь, поэтому не могла заблудиться. Мне было все равно. Я просто хотела быть как можно дальше.
Когда у меня больше не было сил бежать, я остановилась и положила руки на колени, глубоко дыша и оглядываясь на любые признаки моих мучителей. На побережье никого не было, но они получили то, что хотели. Они разрушили то, что принадлежало мне.
Я встала прямо и попыталась сориентироваться. Мне было незнакомо это место, но я слышала музыку в парке через дорогу, где было явно много людей. Я подумала, что это рынки, о которых слышала. В последний раз я осмотрелась, нет ли плохих мальчиков поблизости, и побежала через улицу.
Я нырнула под деревянные перила и прошла по газону до первого ряда торговых палаток. В первой продавалось мыло ручной работы. Оно пахло как парфюм, которыми пользуются старые леди, поэтому я поспешила в палатку напротив, в которой женщина продавала соты. Она предложила мне кусочек, я с благодарностью взяла его и засунула в рот. Это было восхитительно. Я поблагодарила ее и пошла дальше. Возможно, чуть позже я вернусь и куплю немного.
Я подошла к другим палаткам и решила сказать что-нибудь приятное каждому продавцу.
— Это очень интересно, — сказала я человеку, продающему какие-то скульптуры. — Вы должно быть очень умны, чтобы сделать их.
Мужчина с жидкими седыми волосами и бородой смеялся так сильно, что ему пришлось наклониться и отдышаться.
— Милая, ты знаешь, что это? — спросил он, вытирая слезы с глаз.
Я покачала головой.
— Это специальные игрушки для взрослых.
Я пожала плечами, все еще не понимая, но довольная его объяснением.
— Ладно. Пока, — я помахала рукой, и пошла к другой палатке.
В следующем ряду я остановилась рядом с женщиной, продающей картины. На столе стояли маленькие подставки. Одна привлекла мое внимание, и я наклонилась вперед, чтобы рассмотреть.
— Тебе нравится?
Я оторвала взгляд от картины, и увидела женщину с черными вьющимися волосами и добрыми карими глазами, которые были такие же, как и ее красивая кожа, намного темнее моей.
У моей матери, отчима и сводного брата были светлые кожа и волосы. Я отличалась. Я была где-то посередине между моими светло-каштановыми волосами и оливковой кожей.
Кивнув, я снова повернулась к картине, полностью загипнотизированная каждым штрихом, каждой точкой и цветом. Она состояла из сотен, а может и тысяч разноцветных точек разных размеров.
— Что это? — спросила я, сморщив нос и прищуриваясь.
— Это секрет, — прошептала она, приложив палец к губам.
— Почему? — прошептала я в ответ.
Она наклонилась вперед, и я сделала то же самое.
— Наше искусство рассказывает истории о том, когда был создан мир, много лет назад.
— Но как можно рассказать историю без слов?
— Мы используем символы, и каждый что-то означает. Мы используем различные комбинации символов для создания изображения.
— Почему они спрятаны за точками? — спросила я.
Она улыбнулась.
— Нам нужно разрешение, чтобы нарисовать эти истории, и они должны принадлежать нашей семье, — она махнула рукой над столом. — Наши рисунки были изображены только на холсте, и
распространились за пределы нашего сообщества за последние пятьдесят лет. Точки нужны, чтобы скрыть священные тайны.
Я отошла, долго размышляя над ее словами.
— Значит, я не могу их нарисовать, потому что я не такая, как вы?
Ее улыбка сменилась грустью, прежде чем она обошла стол и обняла меня. Я не знала, почему она это сделала, но мне понравилось. Она отстранилась, держа меня на расстоянии вытянутой руки, глядя прямо в глаза.
— Никто не похож на меня, и никто не похож на тебя.
Почему-то я знала, что ее слова имеют значение. Я снова и снова повторяла их мысленно, прежде чем запечатлеть в памяти.
— Ну, думаю, что вы очень красиво рисуете, — сказала я с почтением. — Мне кажется, я тоже хотела бы быть художником.
Она подняла и протянула понравившейся мне холст.
— Подарок от одного художника другому.
— Но я еще не художник.
— Это не так, — настаивала она, широко раскинув руки. — Просто ты не знала этого до сегодняшнего дня.
Я так сильно улыбалась, что у меня заболели щеки, и я почувствовала вес более значимого подарка, чем могла представить.
— Спасибо, — я была в полном восторге.
Как только я отошла, мой взгляд привлекла необычно высокая женщина. Ее руки были покрыты интересными знаками, и я остановилась, чтобы рассмотреть лучше. Длинные темно-каштановые дреды спадали с плеч, и когда она повернулась ко мне лицом, я была поражена ее голубыми как лед глазами.
Она помахала мне и улыбнулась.
— Как тебя зовут? — спросила она, когда я подошла.
— Эмерсон.
— Я Дженни, — сказала она, взглянув на мой холст.
— Думаю, у вас самые классные волосы, которые я когда-либо видела, — сказала я.
— Спасибо, — ответила она. — Я думаю, у тебя самые красивые глаза, которые я когда-либо видела. Они такие же, как и твои волосы.
Я засияла от гордости.
Она указала на мой холст и спросила:
— Что там?
Я показала ей свою картину.
— Очень красиво, — сказала она. — Хочешь взглянуть на мое творчество?
Я кивнула, и она проводила меня к месту, где мужчина что-то рисовал на лопатке женщины. Он посмотрел на нас, когда мы подошли.
— Нашла себе красивый, чистый холст? — спросил он, посмеиваясь.
— Не обращай внимания на Эвана, — сказала женщина. — Мы занимаемся боди-артом. Используем свой рисунок или что-нибудь по твоему выбору, на любой части тела.
Мои глаза расширились в изумлении.
— Вы можете нарисовать что-нибудь на мне?
— У тебя есть деньги?
Я раскрыла ладонь, показывая все, что у меня есть – три доллара и шестьдесят пять центов.
Она сморщила нос.
— Я не могу ничего сделать с этим, — она оглянулась. — Но я нарисую что-нибудь простое, пока никого нет.
С трудом сдерживая волнение, я села на пластиковый стул.
Дженни передала мне черную папку.
— Пролистай и покажи мне то, что говорит с тобой.
— Истории без слов, — сказала я с улыбкой.
— Именно. Искусство не зависит от языка.
Ничего не привлекало меня, пока я не остановилась на странице, где было изображено множество перьев. Некоторые из них были настолько подробными, как будто фотографии. Другие были просто набросками.
— Закрой глаза и расскажи, что увидела на странице.
Я перестала говорить «перья», потому что не думала, что в этом смысл. Я вспомнила, что сказала та женщина, подарившая картину. Закрыв глаза, я положила руку на страницу и представила себе перья, летящие на ветру, плывущие над рынком, по городу и вверх в голубое небо, размытое белыми дымчатыми облаками.
Я больше не смотрела на перья, которые кружились вместе с музыкой, играющей в моей голове. Теперь я была с ними, смотрела вниз на тихие улицы города. Я видела свой дом, незначительный недостаток, бессмысленный, как мне кажется.
Я видела реку, огибающую город и протекающую туда, где она заканчивалась. Когда я увидела Трента и его друзей, я взлетела выше, пока они не стали крошечными, и я стала неприкасаемой.
— Они заставляют меня чувствовать свет и надежду, — сказала я, открывая глаза. — Они дарят мне крылья.
Дженни широко улыбнулась.
— Большинство людей просто говорят «перья».
Я кивнула, указывая на добрую женщину в художественной палатке.
— Она сказала, что я художница, — гордо ответила я. — Впервые кто-то не назвал меня помехой, а потом она обняла меня.
— Тогда она – перо в твоих крыльях, — Дженни подняла кисть и открыла несколько баночек с краской. — На протяжении жизни, некоторые люди будут пытаться подрезать твои крылья, в то время как другие помогут научиться летать.
Я вздрогнула от щекотки, когда краска заскользила по коже на моей руке. Сполоснув кисть, она окунула ее в баночку с краской более темного оттенка, прежде чем сделать одну гладкую линию.
— Твое первое перо, — сказала Дженни, снова промывая кисть.
Я склонила голову и вытянула руку, чтобы увидеть ее работу. Это было прекрасно. Пушистое белое перо с темным стеблем, придающим ему силу.
— Спасибо.
— Что еще?
Я приподняла подбородок.
— Однажды я бы хотела увидеть океан.
Она кивнула и начала рисовать идеальную ракушку на другой руке.
Может быть, она наслаждалась моим восхищением или, может быть, потому, что не было других посетителей, она позволила мне выбрать другой рисунок.
— Я хочу почувствовать себя воином. Воин, который находит свои крылья.
Следующие пятнадцать минут Дженни рисовала различные узоры на моих руках. Я попросила ее добавить точки и звезды. И без объяснений, она нарисовала их на моих руках.
— Почему вы нарисовали глаза на руках? — спросила я растерянно.
— Это глаз Гора – древнеегипетский символ защиты и власти. Каждая часть рисунка связана с одним из чувств. Правая сторона глаза – запах, зрачок – зрение, а бровь – мысли, — она указала на левую сторону глаза. — Слух, — ее палец парил над моей кожей, следуя за изогнутым хвостом. — Вкус, и наконец, — она указала на слезу и нежно постучала меня по носу. — Прикосновение, — мы улыбались друг другу, как будто только что поделились большим секретом. — Теперь ты будешь видеть вещи не только глазами.
Моя улыбка поникла, когда я пыталась осмыслить сказанное. Подняв руки перед собой, я смотрела на прекрасные рисунки с трепетом, удивлением, благодарностью и упоением.
Дженни продолжила:
— Используй найденное своими руками и что видишь разумом, чтобы сотворить что-то свое.
Счастливая, я спрыгнула со стула.
— Я начну сегодня же.
— Эван, ты слышал? — сказала она. — Мой маленький чистый холст однажды станет известной художницей.
Эван рассмеялся, но я не чувствовала, что он смеется надо мной.
Отдавая Дженни свои деньги, я не удержалась и обняла ее, надеясь, что не размазала краску.
— Спасибо, что показали мне свое творчество, — сказала я. — Я в восторге.
— Всегда пожалуйста, Эмерсон. Не позволяй никому подрезать твои крылья, но и не воруй чужие. Договорились?
В тот момент я чувствовала себя непобедимой. С крыльями я могла улететь от безразличия матери, кулаков сводного брата, насмешек Джейкоба и любого, кто говорил мне, что я никогда ничего не добьюсь.
Как только я вышла из палатки, в моей голове начали зарождаться идеи. Я могла бы нарисовать свою картину. Я могла бы сделать что-то только для себя. С тысячью разных мыслей, я перебралась через забор и подошла к склону у реки, наслаждаясь прохладой. Горячее солнце опаляло мои голые руки, и капли пота стекали по моему лицу. Мне нужны тень и принадлежности, поэтому я начала искать. Я слышала пение птиц, когда ходила по берегу. Возможно, так они меня подбадривали. Похоже, что так, потому что чем сильнее увеличивался звук, тем больше камней я смогла собрать.