Латынь по праву считается одним из древнейших письменных языков цивилизации. Люди образованные и не балующиеся сомнительными сочинениями ревизионистов истории твердо знают, что эта италийская лингва - часть великой античной культуры. Золотой век латыни пришелся на первое столетие до нашей эры и первое после Рождества Христова, когда великий Рим был грандиозен и могуч во всех своих проявлениях. Но и с распадом удивительнейшей из всех империй латинская языковая картина мира продолжала, согласно данным историков, господствовать в умах и речевых аппаратах многих средиземноморцев и примкнувших к ним в культурном отношении варваров. Латынь стала попутчиком Христианской Церкви и богословия, а позже - базовым языком ученых и образованцев. На латыни сочинялись трактаты и диссертации, проводились диспуты и дискуссии, велась научная и дипломатическая переписка, составлялись хроники и летописи.
Совсем иная судьба у славянских языков. Несмотря на многочисленные попытки доказать, что уже за полтора тысячелетия до Рождества Христова некая праславянская речь звучала на европейских просторах (см., например, работы Ф. Славского и Л. Мошинского), первые зафиксированные тексты на славянских диалектах относятся учеными самое раннее к X веку нашей эры. Из этого, как нетрудно догадаться, делается простой вывод: к моменту возникновения у славян письменности и способности создавать с ее помощью культурный ландшафт латынь уже минимум 1500 лет облагораживала вокруг себя все живое и неживое пространство. Из этого тезис о культуртрегерстве вытекает самым естественным образом. А вместе с ним и взгляд сверху вниз, и желание поучаствовать в судьбе незатейливых дикарей, и апелляции к прошлому, в котором одни как бы создавали цивилизацию, а другие лишь пытались копировать (и то с горем пополам) ее достижения. Но самое главное - весь этот гуманизм для избранных предполагает незатейливое «а вы чьих будете» с последующим делением «контингента» на первый, второй и прочие сорта.
При этом и наука, и общественное сознание изначально ставятся перед фактами, от которых нужно плясать, как от печки. Латынь - это античность, язык Церкви и образования. Славянские же языки - всего лишь средство коммуникации, заведомо черпающее все лучшее из той же античной или средневековой цивилизации. В крайнем случае то, что не было получено от древности с ее греко-римским профилем, славяне позаимствовали у немцев, арабов и прочих тюрок в период разброда и шатания Средневековья. Потому что никакого прямого контакта блестящей антики с гога-магогами не было и быть не могло.
И спорить тут с людьми образованными и начитанными практически бессмысленно. Любые попытки указать на вопиющие факты наталкиваются на песню отпора с припевом: непрофессионализм, шарлатанство, псевдопатриотизм, дилетантство, лженаука. В крайнем случае подключается тяжелая артиллерия в виде маститых (чуть было не сказал «племенных») исследователей с солидной академической репутацией, которые, брезгуя вдаваться в подробности, бросают с барского плеча что-нибудь типа: «чистая случайность». После чего всякому здравомыслящему индивиду становится ясно как дважды два, что очередная группа покусившихся на устои законно получила по сусалам от представителей интеллектуальной научной элиты. Лавровые венки, фанфары, vivat Academia, vivant professores! И полные щенячьего гаудеамуса глаза сочувствующей интеллигенции.
А потом аккуратная констатация одним из мэтров факта безусловного превосходства правильной науки. Чтобы ни у кого даже тени сомнения не возникло, кто есть who. Причем, как это принято у ученых с большой буквы, обращение следует не к кому-то конкретному, а ко всем несогласным сразу, скопом (A.A. Зализняк «О профессиональной и любительской лингвистике»):
Вот некоторые примеры сходства как формы, так и значения, за которым, однако, не стоит ни отношения родства, ни отношения заимствования, то есть ничего, кроме чистой случайности.
Итальянское stran-o «странный» и русское странный одинаковы по значению и имеют одинаковый корень (но итальянское слово произошло из латинского extraneus «внешний, посторонний, иностранный», от extra «вне», а в русском тот же корень, что в «страна, сторона»).
Действительно, академик от профессионалов привел блестящий пример «чистой случайности» совпадения содержания и формы. Ведь итальянское strano к русскому странный не имеет никакого отношения. Почему не имеет? Потому что происходит от латинского extraneus, которое, в свою очередь, идет от латинского extra. И все было бы чудесно, ежели б не одно но: слова extraneus не существовало в классической латыни, а появилось оно только в латыни позднесредневековой, когда славянские языки уже могли оказывать на нее влияние. Академик об этом попросту забыл (вариант № 1) или банально не знал (вариант № 2). А еще забыл Зализняк сообщить, что и отдельной лексемы extra в классической латыни не было, она появляется в виде приставки только в одном (одном!) слове - extraordinarius. Все остальные псевдолатинские слова с extra - продукт совсем поздней, ученой латыни XVII-XVIII столетий (это не изобретение новохронологов, это жесткая ТИ-версия). Так с чего вдруг мы должны поверить (а иного слова и не подберешь, ибо никаким знанием реалий тут и не пахнет), что странный и strano не являются родственниками? Вообще-то все может быть с точностью до наоборот. Сначала новые языки, а потом - научная псевдолатынь, в которую, кстати, вошло огромное количество совсем не латинских, переделанных слов, ибо школяры всегда баловались фразами типа тамбовский люпус тебе амикус.
Впрочем, возможно, ошибка резидента-академика - это всего лишь «чистая случайность»? Ну с кем не бывает? Подсунули ассистенты не тот пример, а мы и рады глумиться... Что ж, дайте блондинке еще один шанс, как говорили ее поклонники в стародавнем анекдоте. Вот, предположим, великий и непотопляемый Фасмер. Этимолог с большого Э-э-э... Человек, чей словарь считается образцом работы ученого.
Смотрим, что наудил герр Фасмер про простое слово палата:
полата, обычно палата, палатка, полати мн. «дощатый настил, нары», также «чердак, настил для охотника в лесу», укр. палата, др.-русск. полата (Син. Патер. XI в.; см. Срезн. II, 1122 и сл.), ст.-слав, подата «дворец, покой, шатер» (Супр.). Из ср.-греч. TtaAcmov от лат. palatium; см. Mi. EW 255; Г. Майер, Ngr. Stud. 3, 51; Фасмер, ИОРЯС 12, 2, 267; Гр.-сл. эт. 154; Брандт, РФВ 23, 302; Соболевский, ЖМНП, 1914, авг., стр. 365; Романский, JIRSpr. 15, 125; Стендер - Петерсен, Class, et Mediaev. 3, 10 и сл. Сюда же др.-русск. полати мн. «хоры в церкви» (Зеленин, AfslPh 32, 602). Менее вероятно непосредственное заимствование из лат. palatium (Мейе, Et. 183); см. также Преобр. II, 90.
Таким образом, получается, что слово палата (полата) заимствовано в русский язык из среднегреческого, а у греков оно из латыни. А уж в латынь слово пришло незнамо как. То ли богиня с таким именем была, то ли вездесущие этруски подсуетились. Но путь Рим - Греция - Русь ни у кого возражений не вызывает. При этом перечитывать даже себя, любимых, у знатоков русской и прочей словесности не сильно принято. Ведь тот же Фасмер на одной странице с палатами рассказывает о том, что:
пол I, род. п. -а «пол»; укр. піл, род. п. полу «спальная лавка», блр. пол, др.-русск. полъ «основание».
И любому вменяемому человеку ясно, что полаты произошли от пола, то есть сначала основание, спальное место, настил, а потом уже полати (настил, нары и т.п.) и полаты (жилье вокруг этого самого настила). И только лингвисты работают по принципу «не верь глазам своим». Может быть, поэтому о некоторых из них говорят, что они существа бесполые...
Никаких сомнений не было у г-на Фасмера и по поводу слова поганый. Максимилиан Романович твердо знал, что сначала было латинское paganus (языческий, сельский), а потом уже все остальное. Ничего, что в польском и чешском сохранились hanic и haniti (хулить, осуждать). Такие досадные и мелкие глупости не выбьют из седла настоящего ученого. Кто сказал, что по- является приставкой? Это фсё есть диферсия и злобное потяффкифание из кустофф!
И слово обет Фасмер раскалывает на раз-два. Только после раз-два отчего-то три-четыре не услышать. А жаль. Ведь слово-то какое интересное! Действительно, состоит из двух компонентов: приставки об- и корня -вет*. С этим не поспоришь. А то, с чем можно спорить, Фасмер благополучно оставляет за скобками. И отчего-то не верится, что не знал сей ученый муж слова obey (подчиняться, слушаться, повиноваться). Или, может быть, мне кажется, что слова обет и obey, имеющие к тому же практически одинаковое значение, являются родственными? Ну а латинское obedire, oboedire, наверное, вообще ни при чем. Потому как это очередной образчик «чистой случайности».
Такой же, какую мы наблюдаем в словах обитать/обитель, сравниваемых с латинским oppidum (оппидум, временный город-крепость). Известно и очевидно, что славянское обитать - это добавка приставки об- к слову витать в значении жить. А чем же нас порадуют профессиональные знатоки латыни? Они полагают, что oppidum - это ob + pedum, то есть попросту след, отпечаток (ноги). А уж там, где наследили римляне, обитать можно лишь с придыханием, замерев в глубоком пардоне перед их культурным величием. Поэтому oppidum обители не товарищ, не брат и даже не однофамилец. Ничего, что в некоторых языках это самое oppidum превратилось в совсем понятное obitos, а потом в Обидуш (есть такой город в Португалии). Никакими сравнениями настоящего лингвиста не переубедить. Потому что немецкая лингвошкола XIX столетия не завещала верить в такие глупости. Кстати, в статье Витать, где Фасмер честно пишет, что это слово раньше имело значение жить (оно, например, осталось в идиоме витать в облаках), никаких упоминаний о латинском слове vita не имеется. Интересно было бы узнать, почему. Впрочем, в статье Обитать Фасмер habitatio упоминает, но расшифровки родства от него не дождаться. Потому что это обратно чудесное совпадение. Называемое профессионалами «чистой случайностью».
У западных ученых такого безобразия, конечно же, не наблюдается. Они про славянские языки что-то когда-то слышали, но брать в расчет всякую периферийную дребедень ни в коем разе не подписывались. Отсюда и чудесные этимологические зарисовки на тему латинской основы всего и вся. Просто прелесть что такое, разумом и логикой веет от еще даже не прочитанного исследования. А уж после прочтения нет никакой человеческой возможности воздержаться от громких и продолжительных аплодисментов.
Вот, к примеру, предлагают нам британские ученые западные этимологи логическую цепочку:
Testament, с. 1290, “last will disposing of property,” from L. testamentum “a will, publication of a will,” from testari “make a will, be witness to,” from testis “witness,” from PIE *tris- “three,” on the notion of “third person, disinterested witness.” Use in reference to the two divisions of the Bible (c. 1300) is from L.L. vetus testamentum and novum testamentum, loan-translations of Gk. palaia diatheke and kaine diatheke. L.L. testamentum in this case was a mistranslation of Gk. diatheke, which meant both “covenant, dispensation” and “will, testament,” and was used in the former sense in the account of the Last Supper (see testimony) but subsequently was interpreted as Christs “last will”.
Перед нами латинское (а позже и английское, и французское, и еще незнамо чье) слово завещание. По мнению экспертов, изначальное латинское testamentum произошло от глагола testari (завещать, свидетельствовать, заверять). Что ж, пока все логично. Смотрим далее. Testari произошло от testis (свидетель, заверитель, очевидец). Что ж, уже кривовато (ибо завещательное значение куда-то потерялось), но еще, с натяжками, логика просматривается. Глагол обычно появляется позже основного в смысловом гнезде существительного. И это правило действует практически во всех индоевропейских языках. А вот что было до существительного testis? Слово-то явно появилось не на пустом месте. Нам говорят: до него была... индоевропейская основа *tris- (то есть три). Тут, что называется, хотелось бы подробностей. Что хотят сказать глубокоуважаемые эксперты? Во-первых, как это три легко превратилось в testis? Где, пардон, зафиксированы промежуточные слова? Ведь свидетель, завещатель - это термины права, а наличие развитого института права предполагает уже некое развитие цивилизации, со всеми ея атрибутами. И, во-вторых, почему это завещатель - некто третий? В чем логика? Ведь в вопросах наследования фраза «третьим будешь?», мягко говоря, не всегда уместна. Или лингвисты считают, что свидетель - это «третий лишний»? Можно, конечно, принять во внимание и то, что написано выше, в словарной статье: третий - потому что «незаинтересованное лицо». Убийственный аргумент. Приблизительно так же можно вывести, например, слово муха из слова котлета на том основании, что теоретически и практически надо уметь отделять первое от второго.
Итак, логика произведения латинского testis из индоевропейского три, прямо скажем, хромает. А вот были бы господа лингвисты людьми любознательными и незашоренными, глядишь, и увидели бы в латинском слове зашитый славянский корешок:
часть ж., род. п. -и, участь, счастье (см.), укр. часть, блр. часць, др.- русск. часть «доля, земельный участок, наследство», ст.-слав, часть (iepoq (Остром., Супр.), болг. чест ж. «часть, доля, счастье», сербохорв. чёст ж., чеш. cast, стар, сiest ж. «часть», елвц. cast’, польск. czesc, в.-луж. ease. || Праслав. sestѣ, связано чередованием гласных с кosъ (см. кусок), польск. kadek «кусок» (из kdъkъ), лит. kandu, kasti «кусать», kandis «укус”, лтш. kuöst, kuozu «кусать»; см. Брандт, РФВ 21, 215; Бернекер 1 155; Траутман, BSW 116; Младенов 679; М. - Э. 2, 349. Следует отделять, вопреки Педерсену (Kelt. Gr. 1, 160), эти слова от греч. τενδω «обгладываю», которое связано с лат. tondeö, totondl, tondere «стричь, ощипывать»; см. Буазак 954 и сл.; Вальде - Гофм. I, 689 и сл. Неприемлемо сближение с лат. scindö, -ere «раскалывать», греч. σχίζω, вопреки Миклошичу (Mi. EW 32), Шарпантье (AfslPh 29, 4), Микколе (Ursl. Gr. 3, 40); см. Бернекер, там же.
И ведь, что характерно, в древнерусском часть - это как раз доля, земельный участок, наследство. А ведь кто бы мог подумать?! И все сразу встает на свои места. Что человек получает по завещанию? Правильно, свою ЧАСТЬ (TEST в латинской транскрипции) имущества. И никак не потому, что был где-то «третьим» или некто «третий» свидетельствует это право. Все гораздо проще и прямее. Получил свою ЧАСТЬ, вот тебе и завещание, твоя УЧАСТЬ. И будет тебе, мил человек, если не потеряешь завещанное добро, СЧАСТЬЕ. А господам лингвоэтимологам останется только тихо, по-индоевропейски, соображать «на троих», разумно уповая на то, что их соплеменники никогда не освоят славянику настолько, чтобы прочувствовать это самое счастье. Разумно уповая...
Кстати, о разуме. В русском разум. В английском и французском reason. Из латыни, естественно. От rationem. Которое от reri (считать, вычислять). Ну что ж, можно и так. Потому что русское раз-ум точно им не подходит. Зачем им ум? Им нашего ума не надо. У них своего палата palatium. Вот, опять безрассудно нарвались на «чистое совпадение». Потерпевший случайно упал на нож, и так 48 раз.
О! Кстати, о ножах. Полулирическое отступление. Наука, как говорится, наукой, а кесарю кесарево.
Кесарево сечение есть проведение родов с помощью полостной операции, при которой новорожденный извлекается через разрез брюшной стенки матки. Общеизвестный (медицинский) факт.
А откуда термин взялся? Большинство исследователей настаивает на «царском» происхождении. То ли кто-то из предков Цезаря (Кесаря) был рожден таким образом, то ли сам Гай Юлий появился на свет после операционного вмешательства, то ли был римский закон, предписывающий доставать ребенка у умирающей матери, то ли еще какие латинские радости повлияли... Иногда, правда, исследователи вопроса упоминают латинский глагол caedere (резать, отсекать), который под влиянием народной этимологии мог превратиться в царский, но, принимая эту точку зрения, мы получаем масло масляное, ибо произведенное от caedere слово (кстати, как образованное?) в сочетании с сечением даст отсекающее сечение.
Итак, ясно, что ничего неясно. Явление названо кесаревым сечением, но связи между царями и полостной операцией не наблюдается. Кроме того, о каких вообще цезарях может идти речь, если первые удачные роды посредством кесарева сечения приходятся (по разным данным) на XV-XVII века? Или Юлий Цезарь жил именно в это время и был жертвой аборта?
Ладно, попробуем разобраться, что к чему.
Применяем стандартный метод. Латынь, как теперь уже понятно, замешана на славянике. Что будет, если мы прочтем слова caesarea и sectio на языке оригинала? Масло масляное? He-а. Слово косарь/косырь/касарь (можно посмотреть у Даля статью Коса) означало большой (широкий) нож. Слово сечь, думаю, переводить не надо. Что получаем на выходе? Косареву сечь, то есть рассечение ножом, чем полостная операция и является. Никаких царей, цезарей, их родственников и сказочников Плиниев. Все четко по существу. Для тех, кто, тяжело вздохнув, осклабился со словами «ну да, Россия - родина слонов, фоменковщина», в очередной раз повторяю: речь не о русском языке и не о том, что все на свете изобрели русские. А о том, что латынь есть искаженный язык славян. Не русских, которые появились как народ достаточно поздно, а именно славян, аборигенов Центральной Европы.
Кстати, из этого же смыслового гнезда вывалилось еще несколько любопытных «латинских» слов. Например, castrare (кастрировать), castus (отрезанный, отделенный), которое позже превратилось во всем нам знакомое слово каста, cestus (кастет) и пр. При этом этимологи честно признают, что в основе этих слов лежит индоевропейская основа kes- (резать), но никаких примеров живых слов в мертвых древних языках с этой основой не приводят, ограничиваясь гипотетическими формами. Оно и понятно. Трудно привести в пример то, чего никогда не было. Зато в славянских языках эта основа всегда была более чем продуктивна. Да и семантика преобразований просматривается практически идеально. Сначала была кость (нечто твердое, окаменевшее), потом из нее получали и костыли (палки для опоры), и косыри (ножи), и косы (заостренные инструменты для разных нужд), и костры (ритуальные, для сожжения костей), и костерь (жесткая кора, идущая на пряжу) и т.д. Основа кос- в славянских языках рабочая (в отличие от той же латыни, где этой основы в чистом виде просто не существует). Кстати, выскажу еще более радикальное предположение: от кости (то есть, по Далю, каменистой основы животного тела) могло произойти и латинское castrum (крепость), оно же (каменное) укрепление. То есть по материалу названо и изделие. Что логично.
Логично. Ладно. Выходим из состояния полулирического отступления и возвращаемся к латинским этимологиям. Но чтобы не сразу с места в карьер, сначала присказка. А лингвистическая сказка - впереди. И уж если был помянут Юлий наш Цезарь, то о нем как об ученом-словеснике (не шучу, между прочим) и поговорим.
В стародавние времена жил-был славный римлянин Юлий по прозвищу и призванию Цезарь. И был он политиком, военачальником, эдилом, писателем, администратором, диктатором и прочая, и прочая. А уж каким острым на язык был пламенный трибун Гай из древнего рода Юлиев! «Пришел, увидел, победил». Каково сказано, а? Или это: «Каждый кузнец своей судьбы». Бессмертная классика, рядом только Грибоедов устами Скалозуба или на худой конец Фамусова. И даже предсмертное «И ты, Брут!» звучит не хуже, чем шекспировский канон. Эх, ему бы Марло в секретари или Джона Донна! Уж они бы не допустили, что до нас дошли всего лишь два незначительных сочинения и десяток афоризмов. Но большое, как известно, видится на рас
| і |
Впрочем, и в «Записках о галльской войне» языковедам есть чем поживиться. Не сказать, чтобы все было на поверхности, но кое-что для наблюдательного собрата-филолога Гай Юлий припас. Вот, например, этот пассаж:
Turn demum necessario Germani suas copias castris eduxerunt generatimque constituerunt paribus intervallis, Harudes, Marcomanos, Tribocos, Vangiones, Nemetes, Sedusios, Suebos, omnemque aciem suam raedis et carris circumdederunt, ne qua spes in fuga relinqueretur (Только тогда германцы уже по необходимости вывели из лагеря свои силы и поставили их по племенам на одинаковом расстоянии друг от друга: это были гаруды, маркоманы, трибоки, вангионы, неметы, седусии и свебы. Все свое войско они окружили повозками и телегами, чтобы не оставалось никакой надежды на бегство).
Перечисляя племена германцев, Цезарь честно признается, что среди них были и NEMETES, то есть по-нашему, неметы или немцы (кому больше нравится словенское произношение, кому русское - это вопрос десятый). К сожалению, Гай Юлий не приложил к тексту этимологической справки (а ведь, будучи грамматиком, мог бы) и тем самым поставил своих потомков-коллег по языковому цеху в неприлично наклонное положение. Ведь слово немец, какой бы из его вариантов ни звучал, однозначно и бесспорно является славянским, произошедшим от немой или нем. Этим словом называли германцев только и исключительно славяне, спорить с этим бессмысленно. Но какие же могут быть славяне под боком у Цезаря, если ближайшие к нему по времени и географии представители этого племени (словенцы) всплывут из ниоткуда только в VI в. н. э.?!
Может быть, Гай Юлий заблуждался? И не было никаких немцев, и вообще все ему померещилось? Как, кстати, померещилось Корнелию Тациту и Плинию Старшему. Они, оказывается, тоже знали о немцах и не молчали:
...ipsam Rheni ripam haud dubie Germanorum populi colunt, Vangiones, Triboci, Nemetes (Тацит, Opera Minora);
rhenum autem accolentes germaniae gentium in eadem provincia nemetes, triboci, vangiones, in vbis colonia agrippinensis, guberni, batavi et quos in insuli diximus rheni (Плиний Старший, Naturalis Historia).
Нет. Видимо, не мерещилось и даже не казалось. Теперь остается только узнать у господ профессионалов с лингвистическим образованием, откуда в минус I веке Цезарь и в I веке нашей эры прочие деятели римских искусств получили в латынь славянский этноним. Впрочем, можно рассмотреть еще один вариант развития событий: Цезарь энд компани жили не в лохматых минус веках, а в столетии эдак XII—XIII, а то и XIV. Тогда, в общем и целом, понятно, откуда свалились на их голову галльская война и немцы.
И ведь ладно бы только немцы! Так ведь помимо них, вопреки всем историческим нетленкам, Цезарь и прочие латинские граждане вынуждены были подчинять Риму славянские города в самой Италии. И подчинили, слава Юпитеру! Отчего ж не подчинить?! Вот только об историках и этимологах будущего не подумали. Нет чтобы сразу назвать свежеприхваченные обиталища как-нибудь по-древнеримски: Юлия Капитолина там, или Альба Лонга, или Кесария Маритима! Красиво, звучно, и комар носа не подточит. Но сначала развели демократическую бодягу, потом чиновникам было уже не до этого, а затем Рим накрылся классическим медным тазом, и всем стало скучно, средневеково и не до заметания следов. Кто ж тогда знал, что славян книжно омолодят на несколько веков, чтобы они смотрелись в Европе пришельцами из Тартара? Так что славянские корни выпирают теперь чуть ли не из половины итальянских топонимов, а этимологи с историками дружно это игнорируют. То есть замечают, но, во избежание лишних недоумений, никак не комментируют. От греха подальше.
А вот Цезарь мало того что ничего не боялся, так еще и (как истинный фольклорист) славянские названия записывал максимально достоверно. Например, в «Записках о галльской войне» им упомянут город Tergeste, нынешний Триест. Не увидеть в этом названии торг можно только при нечеловеческом желании. Но самое забавное, что Цезарь фактически дает славянское Торжище (Tergeste) в чистом виде, а на латыни это название не имеет никакого смысла.
Точно так же обстоят дела с римским городом Ravenna. Не трудитесь искать этимологию этого имени в латыни, ее там нет. Зато в соседней Балканской республике имеется город с аналогичным названием - Ровенье. И его этимология прозрачна, как хорошо очищенный самогон. Ровенье - это селение на равнине, на ровном месте. Как и украинское Ровно.
Очевидное славянское пятно на карте Древнего Рима - Petavium, он же современная Падуя (Padova). Однокоренных латинских слов не существует, зато на словенском potovje означает перекресток, пересечение дорог. Чем, собственно, Падуя всегда и была.
А еще есть такой город, как Виченца. С гордым псевдоримским профилем. В древности звалась Vecetia. То есть, по-нашему, соборная (ВЕЧЕВАЯ) площадь.
Болонья. Тут старика АСХ опередили. Хотя писали совершенно о другой местности и параллелей не провели. А могли бы. Имели полное римское право. Вот:
Соседство славян и угро-финских племен в Восточном Подмосковье продолжалось до конца XV века, когда последние были окончательно ассимилированы Московским княжеством. Тем не менее, интересен процесс перенесения смысловых созвучий в язык другого народа. Так, древнерусское БЪЛОНЬ обозначает и утолщение, расширение, шишку, и сруб дерева (аналогично коми); БЪЛОНА - оболочка, БЪЛОКОМ - укрытый чем-либо (у В.И. Даля: БОЛОНКА, ОБОЛОНЬ - щит, заслон, преграда; БОЛОСНИТЬ - затягивать тучами). Кроме того, БЪЛОНЬЕ (так же, как и в польском языке BLONE) обозначает окрестности, околицу, низменный, пойменный участок реки (как у вепсов BALAT). Таким образом, топоним мог перейти в русский язык с похожим смысловым значением. Опять-таки название связывается по смыслу с границей, оградой. Действительно, места, о которых идет речь, были околицей, краем угодий общин сел и деревень Лукино, Никольское (Трубецкое тож), Остеево[4].
И откуда же, спрашивается, взялся на землях то ли галлов, то ли этрусков город Болонья? Да оттуда. От «чистой случайности», вот.
Про Венецию пока ни слова. Ибо о венетах, которые, конечно же, никакого отношения к славянам не имеют (как, впрочем, и этруски), разговор отдельный, долгий и обстоятельный. Даже, не побоюсь этого определения, серьезный (не путать с «профессиональным»).
Впрочем, что нам, ниспровергателям, серьезно, то большим ученым смех. Действительно, как еще можно реагировать на людей, на голубом глазу уверяющих, что вся античность фальсифицирована? Да никак, снисходительно. С присущим настоящим профессионалам циничным юмором. Который, кстати, тоже изобрели те самые античные римляне. Вы не знали? Да что вы! Ведь латинское итог и есть основа нашего юмора! Это ведь так очевидно. И в латыни это слово вполне мотивировано. Что означает? Да влагу означает, жидкость. Если кому смешно, так сразу и вся тога мокрая от хохота бывает. Ну, люди культурные понимают. А некультурные (то есть варвары) говорят, что это просто УМОРА. Приставка у-, корень м(о)р. Воистину: что латинянину хорошо, то славянину...
Ладно-ладно, закругляюсь. Надо знать меру даже при перечислении «чистых случайностей». Хотя еще один лингвистический анекдот рассказать стоит. На посошок, так сказать. Наука, знаете ли, это вам не только сел, подумал, открыл.
Кунштюк из серии «нарочно не придумаешь».
Слово vagina (влагалище) в латыни изначально имело значение ножны. Отчего именно так, специалисты объяснить затрудняются. Этимологи предполагают, что основу слова составляет компонент *wag- (рассекать, разбивать, рубить). Какое отношение рассекание-разбивание имеет к ножнам, лингвисты не уточняют, зато твердо уверены, что современное медицинское значение существует только с начала XX века.
Теперь открываем книгу гениального собирателя слов русских В.И. Даля и читаем в статье Нож: «Ножны ж. мн. ВЛАГАЛИЩЕ (выделено мной. - АСХ) для ножа, кинжала, сабли, шпаги и пр.». И из того же источника статья Влагать: «Влагалище ср. вместилище, вещь, служащая для вложения в нее другой; мешок, кошелка; чехол, НОЖНЫ(выделено мной. - АСХ), футляр». И ведь как все логично и точно! Место, в которое влагают что-либо, и есть влагалище.
Возвращаемся к латинскому vagina. Восстановив в нем утерянную «самыми древними римлянами» буковку L, мы и получим слово вложено. И никакие псевдоколющие и псевдорубящие основы не нужны. А дальше - все просто: аффикс в-, основа лаг/лож и т.д. И древнеримские ножны накрываются... э-э-э... вагиной.
За последнюю фразу готов извиниться. Потому как «чисто случайно» вырвалось. Хотелось ведь как у больших ученых. Как у настоящих профессионалов. Ведь за сходством формы и значения обычно не стоит ничего, кроме... ну, вы понимаете.