Карта военных действий 1830—1849 гг. 1 глава

ЖИЗНЬ

ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ

ЛЮДЕЙ

Серия биографий

ОСНОВАНА

В 1933 ГОДУ

М.ГОРЬКИМ

ВЫПУСК 18 (459)

МОСКВА

Ю. Оганисьян

АБД-АЛЬ-КАДИР

ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

_____________________________________________

OCR и вычитка – Aspar, 2011. Постраничные ссылки заменены сквозными

СОДЕРЖАНИЕ

СЫН МАРАБУТА

ТРОПОЙ ГЕРОЯ

ТУПИКИ ВЛАСТИ

ПТИЦА НА ШЕЕ

ИТОГИ

ОСНОВНЫЕ ДАТЫЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНО­СТИ АБД-АЛЬ-КАДИРА

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

СЫН МАРАБУТА

Под властью янычар

 

У древних греков горы, протянувшиеся вдоль средиземноморского побережья Северной Аф­рики, обозначали край света. Здесь, по их поверьям, обитал великан Атлас, на плечах которого покоился небесный свод. Его дети-атланты согласно этим поверьям и составили племена, населявшие Северную Африку. Это были сильные и воинственные племена, называв­шие себя «мазиг», что означает «свободные люди». Начиная с глубокой древности, они вели бесчисленные войны с чужеземцами, которые покушались на их независимость.

Северная Африка, богатая и чрезвычайно удобно располо­женная на торговых путях, всегда была вожделенной добычей для завоевателей. Еще во втором тысячелетии до нашей эры ее безуспешно пытались подчинить себе египетские фараоны. Более преуспели в утверждении своего господства финикий­цы. В конце IX века до н. э. они основали на североафрикан­ском побережье колонию Карфаген, которая несколько столетий спустя превратилась в могущественное государство. Кар­фаген стремился покорить внутренние районы Северной Африки. Но ему не удалось преодолеть сопротивление Нумидии, государства, возглавлявшегося местными правителями и достигшего своего наивысшего расцвета в начале II века до н. э., в период правления Масиниссы. Оба эти государства пали под ударами римлян, которых в V веке н. э. сменили вандалы, в свою очередь, через столетие покоренные византийцами.

Каждый из завоевателей привносил в Северную Африку свои общественные порядки, культуру, традиции. Каждый оставил свои следы, многие из которых сохраняются и поны­не. Но лишь арабы, обосновавшиеся в Северной Африке в итоге двух крупных вторжений (VII и XI века), преобразовали ее глубоко и необратимо. Берберы — коренное население — были в большинстве арабизированы. Местные культы раство­рились в исламе. Формы социального устройства, язык и куль­тура арабов стали господствующими в Магрибе (в буквальном переводе с арабского — «Запад»), как часто называют регио­нальную совокупность североафриканских стран.

К началу XVI века в бурной истории Северной Африки назрел новый перелом. К этому времени золотой век арабских завоевателей отошел уже в область преданий. От громад­ного Арабского халифата, простиравшегося некогда от Инда до Пиренеев и от Кавказских гор до Нильских порогов, оста­лись лишь жалкие осколки. На востоке арабские владения одно за другим были поглощены Османской империей. На западе стремительно росло могущество католической Испании, которая в 1492 году захватом Гранады завершила реконкист и изготовилась для новых «крестовых походов» на мусульманские страны.

Магриб оказался между двух огней. И не только в переносном смысле. На западе пылали костры святой инквизиции, в которых тысячами гибли испанские мавры. Не многим лучше обращались со своими арабскими единоверцами и турки вторгшиеся в Египет.

Над Северной Африкой вновь нависла угроза нашествия чужеземцев. Соблазн для захватчиков был велик: страны Магриба, управляемые отпрысками одряхлевших династий, были совершенно обессилены внутренними распрями. «Вся страна, — доносил из Магриба испанский агент, — в таком состоянии, что кажется, сам господь хочет отдать ее их величествам». Шейхства, султанаты, княжества, союзы племен — десятки их, больших и малых, самостоятельных и вассальных, мозаично пестрой каймой обрамляли северную часть Африки, Египта до Марокко. Повсюду царил дух вражды и соперничества. Кочевые племена бедуинов постоянно нападали на оседлые поселения земледельцев. Города с трудом отбивались от нашествий разбойников. Монархи боролись с самовластьем крупных феодалов. Феодалы враждовали друг с другом и соперничали с горожанами. И все это буйное коловращение политической жизни Магриба было пронизано густой сетью дворцовых интриг, династических заговоров, межплеменных распрей.

Своеобразная обстановка сложилась в портовых городах. Корсар и работорговец стали здесь столь же типичными фигурами, как купец и ремесленник. Процветание портов Магриба находилось в прямой зависимости от морского разбоя, торговли невольниками, а также от солидных сумм, вносимых в качестве выкупа за пленников. Правители Туниса, Бужи, Алжира, Орана и других североафриканских городов снаряжали целые пиратские флотилии, которые грабили корабли христиан и даже нападали на европейские порты. Средиземное море оказалось во власти магрибских пиратов.

«Плавая зимой и весной, они бороздят море с востока на запад, насмехаясь над нашими кораблями, экипажи которых тем временем пируют в портах», — писал бенедиктинский монах Хаэдо, побывавший в плену у алжирских пиратов. — Зная, что заваленные всякой всячиной галеры христиан при встрече с их легкими, тщательно очищенными от ракушек и водорослей галиотами не могут и мечтать о какой-либо погоне за ними или помешать им грабить и воровать, как им заблаго­рассудится, они обычно дразнят их, развертываясь перед ни­ми и показывая им корму».

Но не одной лишь корыстью можно объяснить действия корсаров. Магрибские пираты того времени участвовали в «свя­щенной войне», которую мусульманская Африка вела против христиан. Мавры и мориски (обращенные в христианство ибе­рийские мусульмане), которых изгоняла из Испании католиче­ская церковь, составляли основную ударную силу североафри­канского корсарства.

В 1505 году после опустошительного нападения магриб­ских пиратов на испанское побережье король Фердинанд Като­лик направляет морскую армаду к североафриканскому побе­режью. За несколько лет испанцы захватывают почти все крупные порты Магриба. Мусульманское господство в Север­ной Африке оказывается на грани катастрофы.

В этот драматический момент магрибские пираты и высту­пают в необычной для рыцарей удачи роли исторических дея­телей.

История своенравна в выделке своих героев. Для нее не существует готовых образцов. Всякий материал — не только библейская глина или языческая бронза — идет в дело. Четы­рех братьев с острова Лесбос, что в Эгейском море, — Аруджа, Хайраддина, Элиаса и Исхака — летописцы из числа стряпчих проводят обычно в своих скрижалях по разряду не­законнорожденных детей истории. Ни происхождение — их отец был горшечником, — ни деяния — с отроческих лет они занимались морским разбоем — не позволяют причислить их к канонически узаконенному лику хрестоматийных героев.

История о том и не заботилась. Безразличная к родослов­ной, равно как и к моральному облику братьев-корсаров, она прихотливо вплела авантюрную судьбу беспутных сыновей горшечника и сложную вязь политических событий переломной для Северной Африки эпохи начала XVI века.

Перебравшись из Эгейского моря в западное Средиземно­морье, братья-корсары быстро прославились здесь как самые бесстрашные, жестокие и удачливые разбойники. К тому времени злая пиратская судьба уже сурово наказала двоих из них. В одной из абордажных схваток был убит Элиас. Старший брат Арудж, взятый в плен рыцарями ордена святого Иоанна, изведал вкус бичей на христианских галерах, а после побега ему при штурме североафриканского порта Бужи ядром оторвало руку.

Но вопреки всем превратностям авантюрной жизни — или благодаря им? — сыновья горшечника, когда пробил их звездный час, сумели подняться выше предуготовленной им судьбы. В 1516 году правитель города Алжира обратился к Аруджу, возглавлявшему семейный синклит пиратов, с просьбой помощи в борьбе с испанцами. Однорукий корсар охотно откликнулся на этот призыв. Он давно уже подыскивал на севе африканском побережье безопасное убежище для своих кораблей. Алжир как нельзя лучше подходил для этой цели.

Небольшой город, основанный в X веке на месте финикийского, а затем римского порта Икозиума, Алжир в отличие от многих других магрибских городов имел довольно скромную историю и не блистал ни мощью своего флота, ни масштабами своей торговли. Но у него были другие преимущества, по достоинству оцененные пиратом. Алжир занимал ключевое положение на побережье Магриба, имел прекрасную гавань, огражденную четырьмя островками (отсюда и арабское название города — аль-Джазаир), и, наконец, был абсолютно беззащитен — приходи и владей.

Арудж так и сделал. Явившись со своим флотом в Алжир, коварный пират, не долго мешкая, удавил обратившегося к нему за помощью шейха, казнил для пущей острастки нескольких знатных горожан и провозгласил себя султаном. Столь успешное начало деятельности на государственном поприще разожгло честолюбие корсара. В течение двух последующих лет он освободил от испанского господства целый ряд городов, повсюду уничтожая местных правителей и присваивая себе верховную власть. Но триумф однорукого пирата продолжался недолго. В 1518 году он был убит в бою. Незадолго до этого та же участь постигла его брата Исхака.

Молниеносные захваты Аруджа круто изменили положение в Северной Африке. Однорукий пират предотвратил испанскую колонизацию Магриба и, как писал бенедиктинец Хаэдо, «положил начало великой мощи Алжира и Берберии».

Но до уровня истинно большой политики пиратский промысел был возвышен единственным из братьев, оставшимся в живых, — Хайраддином, прозванным современниками Барбароссой — Рыжебородым. В 1520 году он отдался под сюзеренитет турецкого султана, получив взамен титул паши и янычар­ское войско под свое начало. С этой помощью Хайраддин окончательно изгнал конкистадоров испанского императора Карла V из Среднего Магриба, сломил сопротивление местных шейхов и основал здесь Алжирское регентство, в котором с те­чением времени установилось господство осевших здесь янычар.

Завоевания пиратов закрепили государственно-политиче­ское деление Магриба, которое начало складываться еще в прошлые века. К востоку от Алжира образовалось подвласт­ное туркам Тунисское регентство. На западе алжирское го­сударство граничило с Марокко, в котором вплоть до начала XX века сохранялась власть местных династий.

Очень быстро Алжир превратился в один из важных цент­ров международной политики. Французский историк Андре Жюльен пишет на этот счет: «На полстолетия Алжир стано­вится передовым бастионом Османской империи в западном Средиземноморье, одним из «невралгических» пунктов в той грандиозной битве, в которой Карл V противостоит Сулейману Великому».

Что же касается Хайраддина Барбароссы, то он стал чуть ли не вторым лицом в Турецкой империи. Командуя всем османским флотом, он одержал немало блистательных побед и в 1546 году вопреки семейной традиции умер в Константи­нополе своей смертью.

Так волею истории, избравшей своими исполнителями сы­новей горшечника, Алжир, захолустный в прошлом городок, стал столицей сильного государства и одним из центров со­бытий мирового значения.

Сам по себе пиратский авантюризм братьев-разбойников не наложил бы, конечно, столь сильного отпечатка на становле­ние алжирского государства. Но, обратившись в орудие мощ­ных сил, вершивших в то время судьбы народов в этой части света, он вывел страну из состояния политического безвре­менья и во многом определил русло ее последующего раз­вития.

Утратив свою былую религиозную окраску, морской раз­бой при преемниках Хайраддина стал официально признанной нормой государственной политики. На нем основывалось эко­номическое процветание и военное могущество янычарских правителей. Он обеспечивал Алжиру престиж на международ­ной арене.

Алжирское корсарство проводилось с небывалым разма­хом. Сфера его действия раздвинулась далеко за пределы за­падного Средиземноморья. От Эгейского моря до Исландии рыскали алжирские пираты, наводя ужас на купеческие корабли и портовые города. В Алжирский порт стекались огромные богатства. Город быстро расширялся, застраивался роскошными дворцами и великолепными мечетями: даровых рабочих рук было в избытке. В середине XVII века почти треть стотысячного населения Алжира составляли пленники, захваченные пиратами. Надо отметить, однако, что с невольниками обращались сравнительно мягко. Во всяком случае, их положение было много лучше, чем положение их собратьев в европейских колониях в Африке и в Америке. На это обратил внимание наш соотечественник, бригадир российский Матвей Коковцев, по­бывавший в Северной Африке в конце XVIII века. В своем сочинении «Достоверные известия о Алъжире», изданном в Санкт-Петербурге в 1787 году, он писал об алжирских плен­никах: «во все время их невольничества альжирцы обходятся с ними гораздо человеколюбивее, нежели как европейцы со своими невольниками».

По мере усиления Алжира дух пиратской вольницы все более разъедал верноподданность янычар по отношению к ту­рецкому султану. Уже к концу XVII века они добились фак­тической независимости от Порты. А вскоре турецкий паша, присланный из Константинополя, был изгнан из Алжира, и впредь его место стал занимать дей, избираемый янычарскими военачальниками из своей среды.

В Алжире установился весьма своеобычный государ­ственный строй — нечто среднее между абсолютистской монар­хией и корпоративной республикой с избираемым правителем. Правящая верхушка состояла из янычар, которые обра­зовывали замкнутую общину, инородную относительно корен­ного населения страны. Военная служба и корсарство почита­лись в их среде единственно достойными занятиями. Янычары получали высокое жалование и имели право на долю в пират­ской добыче. Купцы обязаны были отпускать им товары по пониженным ценам. Они подчинялись только своим начальни­кам и были неподсудны обычному правосудию. Преступника мог покарать лишь тайный янычарский суд. Тайно же верши­лись казни осужденных янычар.

Избирая дея, янычары номинально вручали ему самодер­жавную власть. Но фактически исполнять ее алжирский пра­витель мог, лишь повинуясь корпоративным интересам яны­чарской общины. Дей, по сути дела, находился на положении пленника. Внутренний механизм янычарской тирании строился нарабской взаимозависимости деспота и привилегированной корпорации его подданных. Этот порядок был закреплен ри­туальными правилами. После избрания дея разлучали с семьей и водворяли во дворец. У себя дома он мог проводить лишь один день и одну ночь в неделю. Придворные неусыпно следи­ли за каждым его шагом. Даже свое имущество дей не мог передать наследникам, после его смерти оно отчуждалось и по­ступало в казну. «Человек богатый, но не распоряжающийся своим богатством; отец без детей; супруг без жены; деспот без свободы; король рабов и раб своих подданных», — писал об алжирском дее испанский историк Хуан Кано.

За всякую попытку изменить это положение дей обычно расплачивались жизнью. Из тридцати деев, правящих в Ал­жире до начала XIX века, шестнадцать были убиты взбун­товавшимися янычарами.

Личная власть дея распространялась фактически лишь на провинцию Алжир. В остальные три провинции — Западную (Оран), Центральную (Титтери) и Восточную (Константина) — назначались наместники — беи, которые были полновластны­ми правителями в своих владениях. Им подчинялись начальни­ки округов — каиды.

На этом административная иерархия янычарского государ­ства обрывалась. Далее начинался совершенно иной мир, охва­тывавший коренное население. Этот мир жил по своим за­конам. Он имел собственных вождей-шейхов, не подотчетных в племенных делах чиновникам дея. Арабские и берберские пле­мена были автономными ячейками, социально и политически обособленными от янычарского государства. «Каждое поколе­ние сего народа, — писал бригадир Коковцев, — составляет особливую Республику под ведением своих Шеков, коих они из старших своего рода избирают». Эти «республики» пред­ставляли собой в действительности арабские или берберские племена, в которых господствовал клановый дух, враждебный всякой централизованной системе государственной власти.

Господство янычар распространялось примерно на шестую часть современного Алжира. Кочевые племена Сахары, бер­берское население горной страны Кабилии совершенно не при­знавали власти янычарских правителей. Многие племена в отдаленных от побережья районах находились в очень слабой вассальной зависимости от турок. Но даже и те племена, ко­торые населяли прибрежную часть страны, терпели власть янычар лишь до тех пор, пока она не вмешивалась в их внут­реннюю жизнь и не покушалась на их собственность.

Янычарское господство не наложило сильного отпечатка и на алжирскую культуру, которая продолжала развиваться в старых традициях магрибской цивилизации. Культурный уро­вень страны был довольно высоким. В городах Алжире, Тлемсене, Константине существовали крупные мусульманские университеты. В стране насчитывалось несколько сот начальных и средних школ. По мнению некоторых историков, степень грамотности населения Алжира в начале XIX века была выше, чем во Франции того времени. Для того чтобы составить себе некоторое представление о культурном уровне Алжира, стоит ознакомиться со свидетельством французского географа М. Розе. В книге «Путешествие в Алжирское регентство» он пишет об Алжире 1830 года:

«...На каждой улице — множество украшенных замечательными арабесками фонтанов из мрамора или шифера, которые питает водопровод. В толстых городских стенах оставлены проемы, предназначенные для мусора, и власти заботятся их очистке.

...В Алжире любая религия пользуется свободой. Терпимость распространяется даже на иностранные культы. Христианам отведено для церкви помещение в государственном здании; евреям принадлежат десять молелен, из них четыре пределах города.

...Магометане отличаются необыкновенной чистоплотностью. В городе много бань. В одном только Алжире сто общественных и специальных школ. Молодые мусульмане весьма прилежны. Мой приход едва заставил их поднять головы; они обратили на меня очень мало внимания. Я видел, как их исправлял учитель, но никогда мне не приходилось наблюдать, чтобы к ним плохо относились, как это имеет место во французских деревенских школах.

...На полях страны пасутся тучные стада. Каждой семье принадлежит несколько хижин, стоящих посреди садов и ого; родов; их окружают фиговые деревья, посадки пшеницы, гороха, бобов, картофеля, а также небольшие виноградники. Вся земля обработана. Арабы почти все умеют читать и писать». Правда, сфера экономического и культурного благоденствия ограничивается в основном городами и окрестными районами. Большинство арабского населения живет трудно, голодно, дико. Хозяйство бедуинов-кочевников и феллахов-земледельцев застыло где-то на подступах к железному веку. Они; еще полностью зависят от капризов природы. Их жизнь далека от патриархальной идиллии. Жизнь в вечном страхе перед стихийным бедствием или — что бывает пострашней — перед; набегом разбойников, нападением враждебного племени, нале­том янычар. Вся надежда на аллаха. А эта надежда так же; призрачна, как мираж в Сахаре.

Вражда между янычарами, засевшими в городах, и арабскими племенами в известной мере смягчалась благодаря общности религии — ислама. Но только до поры до времени. Богу-то турки и арабы молились одному, но не одинаково вкушали от благ земных. Чисто мирская ненависть и зависть обездоленных к преуспевающим единоверцам неизбежно обора­чивались религиозной нетерпимостью праведников к святотат­цам. Янычарство, которое, говоря словами Коковцева, «утопая в пороках, одну токмо наружность веры сохраняет», становилось в глазах правоверных арабов воплощением безбожия и греха. Алжир в этом отношении не был исключением на Араб­ском Востоке. Вплоть до конца XIX века народные движения в мусульманских странах, скованных порядками феодального средневековья, были облечены, как правило, в религиозную оболочку. В работе «К истории первоначального христиан­ства» Энгельс писал:

«Ислам — это религия, приспособленная для жителей Во­стока, в особенности для арабов, следовательно, с одной сто­роны, для горожан, занимающихся торговлей и ремеслами, а с другой — для кочевников-бедуинов. Но в этом лежит за­родыш периодически повторяющихся столкновений. Горожане богатеют, предаются роскоши, проявляют небрежность в со­блюдении «закона». Бедуины, которые живут в бедности и вследствие бедности придерживаются строгих нравов, смотрят на эти богатства и наслаждения с завистью и жадностью. И вот они объединяются под предводительством какого-нибудь пророка, махди, чтобы покарать изменников веры, восстано­вить уважение к обрядам и к истинной вере и в качестве воз­награждения присвоить себе богатства вероотступников. Лет через сто они, естественно, оказываются в точно таком же положении, в каком были эти вероотступники; необходимо но­вое очищение веры, появляется новый махди, игра начинается сначала»[1].

В Алжире ненависть арабских племен к городу обостря­лась тем, что именно город был вместилищем власти иноземных завоевателей. До тех пор, пока корсарство экономически и политически ориентировало янычарское государство в сторо­ну моря, эта ненависть выплескивалась лишь в эпизодических выступлениях арабских племен. Положение изменилось, когда морской разбой стал приходить в упадок и янычары, не утра­тившие от того пиратских привычек, начали разбойничать внутри страны.

К началу XIX века на морских путях господствовали мощные флоты европейских держав. Алжирские корсары не отваживались уже на дальние рейсы. Их флот сократился до десятка кораблей. В алжирских тюрьмах содержалось все лишь несколько сот пленников, ожидавших выкупа. Добычи пиратов не хватало даже на выплату жалованья янычарам. Правда, и тогда алжирские корсары все еще контролировал морские подходы к магрибским портам. Чтобы обеспечить себе свободу судоходства в этом районе, многие государства платили дею ежегодную дань. Среди них были такие сильные морские державы, как Соединенные Штаты Америки, Голландия, Португалия, Норвегия.

Но пиратство в то время было уже для янычар побочным промыслом. Главным источником их доходов стало податное ограбление алжирских землевладельцев. Дей, заключавший миллионные сделки с Францией на поставки алжирского зерна, выколачивал подати, не считаясь с традиционным для всех мусульманских стран налогом: десятой частью урожая приплода скота. В деревнях бесчинствовали отряды янычар, посланные для сбора налогов. Им помогали военнослужилые племена, называвшиеся махзен. Эти племена были освобождены от податного обложения и сохраняли поэтому верность янычарам. У крестьян отнимали даже семенное зерно. Непокорным рубили головы.

Арабские и берберские племена, привыкшие к вольной жизни, бунтовали. Восстания вспыхивали повсеместно. Наиболее крупное произошло в конце XVIII века в Орании, близ границы с Марокко. Оно продолжалось несколько лет. Лишь бросив на восставших почти все янычарское войско, дей смог утвердить свою власть вэтом районе. Но только временно И практически только в городских центрах провинции. В глубине страны вызревали новые силы, способные сокрушить янычарское господство.

Небольшой поселок в несколько десятков домов приютился у одной из излучин речки Хаммам, что протекает в западной части Алжира, южнее Орана. Как и все такие реки — уэды, — питающиеся лишь скудными дождями, она маловодна и иссякает, не добравшись до Средиземного моря. Но ее воды хватает на то, чтобы давать жизнь многим земледельческим поселкам вроде Гетны. Нехитрая система отводных каналов орошает апельсиновые и оливковые сады, окружавшие деревню, и, разветвившись за окраиной на множество ручейков, поит живительной влагой пшеничные поля. За ними далеко на юге зыбится мутное марево великой пустыни Сахары. Ее жаркое дыхание опаляет днем Гетну пропылен­ным раскаленным ветром. На западе голубеют поросшие лесом отроги гор древнего Атласа. Оттуда вечерами веет отрадная для уставшего за день земледельца прохлада.

Одноэтажный глинобитный дом с плоской земляной кров­лей, расположенный в центре Гетны, выделяется среди других таких же домов своей массивностью и просторным двором. Отличается он от своих соседей и внутренним убран­ством. Богаче украшено оружие, развешанное по стенам, тонь­ше выделка устилающих полы ковров, искусней изготовлена домашняя утварь. В остальном жизнь в резиденции шейха Ма­хи ад-Дина, возглавляющего племя хашим, обставлена столь же скромно и неприхотливо, как и в обычном арабском жи­лище.

Во дворе шейха всегда многолюдно, а рядом обычно раз­биты шатры арабов, приехавших искать помощи или совета у своего вождя. Далеко окрест простирается власть и влияние Махи ад-Дина. Судьба многих соплеменников зависит от его решений.

Никто из всей Орании не почитаем в народе столь глубо­ко, как Махи ад-Дин. И заслуженно. Шейх прост в обраще­нии, непритязателен в одежде, умерен за пиршественным столом. Он столь же славится благочестием и набожностью, сколь мудростью в делах и доблестью в бою. Несмотря на преклонный возраст, седобородый шейх юношески строен и вынослив. Одетый в неизменный белый бурнус — шерстяной плащ с капюшоном, — он может целый день провести в пу­ти, расставаясь с седлом лишь для того, чтобы совершить по­ложенные для каждого правоверного молитвы. Янычарам не однажды приходилось испытывать на себе твердость его духа и силу его руки: Махи ад-Дин был одним из вождей Оранско­го восстания.

Смирившись с поражением, шейх не смирился с инозем­ным господством. Он одержим идеей освобождения своего на­рода. Оранский бей осведомлен об этом, но остерегается свое­вольного шейха. Слишком велико его влияние. Слишком опасно возбуждать и без того озлобленное на турок население.

Сам Махи ад-Дин держится в отношениях с беем с досто­инством, но не вызывающе. Он исправно выплачивает подати и не позволяет своим людям нападать на янычар. Он знает, что время для решающей схватки еще не пришло. Его надо ждать, к нему надо готовиться. Этому посвящены все помыслы и дела Махи ад-Дина. В укромных местах неутомимый шейх создает склады оружия, скрытно договаривается о союзе с вождям других племен, заключает тайные сделки с французскими и испанскими купцами на поставку военного снаряжения.

Но первая его забота — о силе и сплоченности собствен­ного племени. Сложны и многообразны повседневные обязан­ности шейха. Он распределяет землю, пастбища и источники воды между родами и семьями, намечает сроки начала и окон­чания полевых работ, устанавливает раскладку податей. Его слово решает споры и тяжбы между соплеменниками. Он сле­дит за религиозным воспитанием и военным обучением моло­дежи. Он — хранитель племенных традиций и главное лицо при исполнении религиозных обрядов.

Только властью шейха может быть принят в племя иноро­дец. И только лично ему вступающий приносит традиционную клятву, звучащую, как заклинание:

«Моя кровь — твоя кровь, мой ущерб — твой ущерб, моя месть — твоя месть, моя война — твоя война, мой мир — твой мир, ты наследуешь мне — я наследую тебе, ты взыски­ваешь за меня — я взыскиваю за тебя, ты платишь выкуп за меня — я плачу выкуп за тебя».

Горе тому, кто преступит эту древнюю клятву. Высшая кара для клятвоотступника — изгнание из племени. А тогда может спасти только чудо. Ибо без племени он — ничто. Лишенный всех средств существования и поддержки соплемен­ников, оскверненный их презрением, он будет неминуемо раздавлен средневековой жестокой жизнью.

Для человека племени нет ничего более святосокровенного и жизнедейственного, чем асабийя. Это слово обозначает высшее духовное единство, связующее соплеменников узами взаимной ответственности, созданием кровнородственной об­щности, любовью к родному племени. В асабийе воплощено превосходство общеплеменных интересов и ценностей над личными устремлениями. Она образует духовную основу со­вместной практической деятельности соплеменников. Поэтому асабийя — туманное и отвлеченное понятие для непосвящен­ного — имеет вполне конкретный смысл и реальное значение для человека племени.

Арабское племя — отнюдь не община равных. В нем есть богатые и бедные, слуги и господа, аристократия и чернь. И хотя племенная асабийя сохраняет многие черты первобытного равенства, из которого она произошла, изнутри она уже поросла иерархией богатства, знатности, родовитости. Одина­ково защищая каждого соплеменника от покушений внешнего мира, она — согласно этой иерархии — избирательно отно­сятся к нему в пределах племени.

Каждый род и каждая семья обладают собственной асабийей, передающейся из поколения в поколение. И тот род или семья, которые силой и древностью асабийи превосходят дру­гие роды и семьи, главенствуют в племени.

Именно таков род Махи ад-Дина издревле знатный и вли­ятельный, он, по семейному преданию, принадлежит к одной из ветвей Фатимидов. А это означает, что родословная Махи ад-Дина восходит к святой Фатиме, дочери основателя ислама Мухаммеда, единственной продолжательнице его рода (у про­рока, кроме нее, детей не было). По старому же преданию кто-то из рода Фатимидов станет новым мессией — махди, ко­торый явится, чтобы объединить и возглавить арабский народ, укрепить истинную веру и восстановить справедливость.