Карта военных действий 1830—1849 гг. 7 глава

— Абд-аль-Кадир обязуется не допускать на побережье Алжира никакой иностранной державы.

— Французские власти и эмир обмениваются диплома­тическими агентами.

Впоследствии в арабском и французском текстах договора обнаружится серьезное разночтение, которое вызовет тяжкие последствия для обеих сторон. В арабском тексте первая статья договора вовсе не обозначала признание Абд-аль-Кадиром вассальной зависимости от Франции. Согласно этой статье эмир лишь «признает, что король Франции велик». Другое различие: пункт, ограничивающий французскую тер­риторию, по-арабски звучит «до вади Кадар и выше», что означает закрепление фактического владения, по-француз­ски — «до вади Кадар и дальше», что не ставит пределов возможным притязаниям французов на всю провинцию Кон­стантину.

Но и французский текст договора был принят с большим недовольством в Париже, который в инструкциях, данных генералу Бюжо, настаивал на двух непременных условиях: ограничении владений эмира провинцией Оран и выплате им ежегодной дани, которая служила бы символом его признания вассальной зависимости от Франции. Пытаясь оправдаться, генерал писал министру иностранных дел:

«Как Вы можете предположить, я с чрезвычайной неохотой был вынужден нарушить Ваши инструкции относительно гра­ниц владений эмира. Но иначе я не мог поступить. Уверяю Вас, что мир, который я заключил, является наилучшим вы­ходом из положения».

Генерал знал, что писал. Ему лучше, чем кому бы то ни было в Париже, было известно действительное состояние дел в Алжире. Договор по крайней мере закреплял за францу­зами основные захваченные ими земли и, провозглашая сво­боду торговли, устранял постоянную опасность голода, тяго­тевшую над оккупированными городами. И если для Абд-аль-Кадира главным в этот момент было выполнение территориальных условий договора, то Бюжо прежде всего настаивал на возобновлении торговли арабских племен с городами. Об этом свидетельствует описанная современником беседа, которая состоялась между Абд-аль-Кадиром и Бюжо. Любо­пытна она еще и тем, что в ней обнаруживаются некоторые черты характера собеседников.

Утром 31 мая 1837 года генерал Бюжо в сопровождении шести батальонов и нескольких батарей полевых орудий при­был на условленное место встречи. Эмира там не оказалось. В полдень его все еще не было. Обеспокоенные французы начали строиться в боевые порядки, опасаясь неожиданного нападения. Наконец прискакали арабские гонцы, передавшие извинения эмира и его просьбу отложить встречу на следую­щий день.

Опоздал он потому, что не успел как следует подгото­виться к ней. Абд-аль-Кадир, впервые встречавшийся лично с французским генералом, хотел ритуально обставить свидание так, чтобы произвести наибольшее впечатление на французов и, что еще важнее было для него, на арабских вождей.

На другой день утром французы увидели невдалеке от своего лагеря конницу эмира, которая состояла из 15 тысяч всадников, выстроенных в образцовом порядке. От нее отде­лился отряд в несколько десятков вождей в разноцветных одеждах и увешанных оружием, сверкающим золотом и дра­гоценными камнями. Впереди на великолепном вороном коне скакал эмир, одетый в белый бурнус. Генерал Бюжо, окру­женный своими офицерами, направился ему навстречу. Про­тивники пожали руки, спешились и, усевшись на траву, нача­ли беседу при помощи переводчиков.

— Знаете ли вы, — со снисходительным высокомерием начал Бюжо, — что не всякий французский генерал решился бы заключить подобный договор, возвышающий вас? Я же по­шел на это, потому что уверен, что условия этого договора могут быть использованы вами для улучшения состояния арабского народа, для установления прочного мира и доброго согласия с Францией.

— Мне кажется, — ответил с легким сарказмом эмир, — что вы слишком высоко оцениваете меня. Но, видит бог, я по­стараюсь сделать арабов счастливыми; и если мир когда-либо нарушится, это случится не по моей вине. С моей стороны не ждите вероломства.

— В этом смысле вы так же можете быть уверены в ко­роле Франции. Разрешите ли вы торговать арабам с горо­дами?

— Нет еще. Я это сделаю только тогда, когда вы возвра­тите Тлемсен.

— Вы должны знать, что я не могу оставить город, пока договор не одобрен королем.

— Как долго надо ожидать ответа из Франции?

— Около трех недель.

— Это слишком много. Во всяком случае; мы не сможем торговать, пока не прибудет одобрение короля. Только тогда мир будет утвержден окончательно.

В таком же примерно духе беседа протекала и дальше. Генерал настаивал на немедленном возобновлении торговли. Эмир твердо стоял на том, чтобы французы сперва вернули отнятые у него города. Генерал угрожающе намекал на воз­можность новой войны. Эмир спокойно отвечал: «На то воля аллаха». Бюжо вернулся в свой лагерь, так и не добившись никаких преимуществ.

Для французской стороны с самого начала был характе­рен деляческий и недобросовестный подход к переговорам с эмиром. Одновременно с этим французы тайно пытались договориться с беем Константины о совместной войне против Абд-аль-Кадира. Сделка не состоялась, потому что узнавший о ее подготовке эмир прервал переговоры и пригрозил начать военные действия. Колонизаторам пришлось отказаться от своих замыслов, тем более, что Ахмед-бей также выставил неприемлемые для них условия.

Была в Тафнском договоре и еще одна темная сторона. Как обнаружилось позднее на судебном процессе в Перпиньяне по делу одного из подчиненных Бюжо офицеров, Абд-аль-Кадир через посредника передал генералу 180 тысяч франков. Бюжо, который выступал свидетелем на этом процессе, за­явил, что он хотел истратить 100 тысяч франков на «улучше­ние проселочных дорог своего департамента, а оставшиеся 80 тысяч распределить среди офицеров моего Штаба, которые оказали мне услугу». В заключение он сказал: «Как видите, господа, я перед лицом молодых офицеров, которые слышат меня, открыто признаю, что совершил поступок, недостойный дворянина и командующего армией».

По-видимому, кроме Официального договора, было под­писано еще и секретное соглашение, по которому Бюжо за крупную сумму денег сделал какие-то уступки эмиру и, в ча­стности, согласился поставить ему большую партию военного снаряжения; Это явствует из письма Абд-аль-Кадира генералу от 26 июня 1837 года:

«Язаключил соглашение, по которому Вы обязуетесь поставить мне 3000 ружей и 1000 кинталов пороха по ценам, обусловленным ранее. Согласно подписанному Вами обязатель­ству поставки оружия должны, завершиться в течение трех месяцев. Ваше письмо останется у меня в качестве свиде­тельства».

Подробности тайного соглашения до сих пор еще не выяс­нены. Но как бы там ни было, ясно главное: искусно исполь­зовав политическую обстановку в стане врага и сыграв на сребролюбии французского генерала, Абд-аль-Кадир добился всего, чего можно было добиться. Эмиру вернули отнятые у него города и земли. Он получил оружие. И наконец, он был фактически признан самостоятельным государем. Уже в июне 1837 года Тафнский договор был утвержден королем. 13 июля эмир торжественно вступил в город Тлемсен. Абд-аль-Кадир приветствовал древнюю столицу арабских монархов восторженной одой.

Увидев меня, красавица протянула мне свою руку для поцелуя.

Я поднял покрывало, скрывавшее тонкий овал ее лица,

Моё сердце затрепетало

От радости и счастья.

Её алые щеки напоминали пылающий огонь;

Расставаясь с ней, враг проливал горькие слезы.

Она всегда была безразлична к тому, кто был ее господином.

Она опускала свои прекрасные длинные ресницы и отворачивалась.

Лишь меня одного дарила она улыбкой и сделала счастливейшим из монархов.

Французы, стремившиеся взять реванш за уступки, сде­ланные Абд-аль-Кадиру, предприняли в октябре 1837 года новый поход на Константину, который возглавил генерал-губернатор Дамремон. На этот раз экспедиция была хорошо под­готовлена. После трехдневной бомбардировки осадной артиллерией город, был взят приступом. Ахмед-бей с небольшим от­рядом бежал в горы. Константина подверглась повальному ограблению. Участник штурма Сент-Арно свидетельствует:

«Грабеж, которым занялись сначала солдаты, захватил затем и офицеров. Когда мы оставили Константину, как все­гда, оказалось, что наиболее богатая и наиболее обильная часть добычи досталась командованию армией и офицерам штаба».

Другой французский автор пишет о взятии Константины: «Множество жителей, особенно, женщины, обезумев при виде французских солдат, бросались в глубокие ущелья, на дне которых течет река Руммель».

Падение Константины, объяснялось в значительной мере тем, что Ахмед-бей в прошлом упорно отвергал все предложе­ния Абд-аль-Кадира о заключении союза. После захвати го­рода французами бей, сохранявший большое влияние в Во­сточном Алжире, продолжал враждебно относиться к эмиру, В конце 1837 года население Бискры, крупного оазиса на во­стоке страны, опасаясь французского вторжения, признало власть Абд-аль-Кадира. Ахмед-бей воспротивился этому и по­пытался не допустить в Бискру наместника эмира, но его войско было разбито. Бей бежал в Сахару.

«Перевязь эскадронов»

Итак, Абд-аль-Кадир, которому не минуло еще и тридцати лет, стал властелином обширной страны, вдвое превышавшей янычарский Ал­жир. Сотни племен признали его власть. Под французским господством осталось лишь несколько при­брежных городов с прилегающими, к ним местностями. Но и оттуда арабское население, притесняемое французскими коло­нистами, перебиралось во владения эмира. Французский исто­рик С. Эскер пишет о подвергшихся колонизации районах Алжира: «Страдая от условий, в которых им не обеспечива­лись ни спокойствие в отношениях с новыми соседями, ни безопасность от грабежей, многие коренные жители переселя­лись на земли Абд-аль-Кадира... Арабская культура исчезла и лишь частично была заменена европейской».

Задуманное свершилось. Отгремели салюты в ознаменова­ние успешного окончания «священной войны». Отзвучали здра­вицы в честь ее победоносного вождя. Вознесены благодарст­венные молитвы аллаху. Что же дальше?

Дальше обычно в мусульманском мире оставалось все как было. Старые общественные и экономические отношения со­хранялись. Жизнь текла по замкнутому кругу благодаря по­литическому равновесию между городами и сельской мест­ностью. Задача государственной власти заключалась в том, чтобы поддерживать это равновесие.

«Все эти проходившие под религиозной оболочкой движе­ния, — писал об этом Ф. Энгельс, — вызывались экономиче­скими причинами; но даже в случае победы, они оставляют неприкосновенными прежние экономические условия. Таким образом, все остается по-старому, и столкновения становятся периодическими. Напротив, в народных восстаниях христиан­ского Запада религиозная оболочка служит лишь знаменем и прикрытием для нападения на устаревающий экономический строй. Последний в конце ниспровергается, его сменяет новый, мир развивается дальше»[7].

В Алжире традиционный круговорот мусульманской об­щественной жизни был нарушен французским вторжением. После окончания войны он не мог восстановиться по объектив­ным причинам. Поскольку все крупные города были захва­чены французами, мусульманская государственная власть ли­шилась одной из главных экономических опор, с помощью которой она могла бы поддерживать равновесие социально-политических сил в стране. Но главная причина не в этом. Оказавшиеся в руках французской буржуазии города и поселе­ния колонистов, социально чуждые окружавшей их феодальной и племенной среде, своим экономическим воздействием разла­гали мусульманское общество. А так как только что возникшее алжирское государство нуждалось в экономических связях с городами, которые ко всему прочему были еще и центрами внешней торговли, то оно не могло отгородиться от этого воздействия и должно было приспосабливаться к новым усло­виям. Наконец, чтобы обеспечить военную защиту от нового нападения иноземцев, ему нужно было создать армию, равно­ценную по боевым качествам войску противника. А это также влекло за собой необходимость преобразований в важнейших сферах общественной жизни. В общем, чтобы сохранить свою независимость, мусульманское общество должно было эконо­мически и социально перестроиться.

К старому путь был закрыт. Но он не был открыт и к но­вому. В этом заключалась историческая трагедия всех нацио­нальных движений в восточных странах той эпохи. Европейский капитализм допускал перенесение сюда экономического ₍и на­учно-технического прогресса только в форме колонизации. Причем, утратив независимость, колониальные страны не по­лучали взамен плодов перенесенного прогресса, которые цели­ком доставались колонизаторам. Если же народу удавалось отстоять независимость и во главе этого народа оказывался реформатор, сознававший необходимость социальных и иных перемен, западная буржуазия старалась наглухо закрыть для него всякий доступ к достижениям европейского прогресса.

Путь к преобразованиям был заперт и изнутри — старыми социальными связями, традициями, всем укладом обществен­ной жизни. Взгляды реформатора разделялись лишь ничтож­ным меньшинством его соотечественников. Как только власть вождя выходила за традиционно допустимые пределы, она сразу же натыкалась на патриархальную косность, феодальное местничество, религиозные предрассудки.

Единственным орудием, способным пробить дорогу новому, была армия. И не только потому, что она составляет главную силу власти. Армия, единокровная старым общественным институтам, всегда выступает охранительницей этих институтов, как это было в янычарском Алжире или в мамлюкском Египте. Но армия, выросшая в войне с противником, превосходящим ее в военно-техническом и прочих отношениях, преображается в такой войне, воспринимая у врага формы организации, тактические приемы, военную технику. Необходимость этого заимствования столь настоятельна и очевидна, а власть вождя во время войны столь велика, что косные силы оказываются не в состоянии помешать структурному обновлению войска. В итоге армия становится первым каналом, через который нововведения проникают в страну. И в силу этого она превращается в орудие дальнейших преобразований. Армия служит центральной власти не только как средство насилия, но и являет собой образец для переустройства других общественных институтов и дает самой государственной власти готовую форму организации.

Именно армия стала скрепляющей силой и основой орга­низации независимого алжирского государства. Когда Абд-аль-Кадир начинал «священную войну», его войско представляло собой племенное ополчение, не знавшее ни надлежащей дис­циплины, ни строгого воинского порядка. Оно составлялось по племенам, и для воинов их шейх всегда оставался вопло­щением высшей власти, потому что и на войне племенная асабийя была сильней армейской дисциплины и воинского долга. По зову своего шейха солдаты могли покинуть поле боя, хотя бы и сам эмир повелевал им остаться. В течение го­да состав армии заметно менялся по сезонам: весной стреми­лись вернуться к своим пашням и садам феллахи, осенью вслед за кочевьями тянуло на юг бедуинов.

В ходе войны возникла регулярная армия. Пользуясь мир­ной передышкой, Абд-аль-Кадир постоянно укреплял и совершенствовал ее организацию и вооружение. Пехота подразделялась на батальоны. Каждый из них включал 1200 солдат и возглавлялся тысячником — агой. Батальон состоял из рот по сто солдат, которыми командовали сотники — сияфа. Кон­ница объединялась в 12 эскадронов, во главе каждого стоял ага. Батальонам придавались ремесленные команды из ору­жейников, шорников, портных; которые следили за готовностью военного снаряжения и исправностью обмундирования. Пехо­тинцы носили синюю форму, кавалеристы — красную. Коман­диры имели знаки отличия, на их одежде были вышиты изре­чения. У аги на правой стороне груди можно было прочесть: «Ничто так не содействует победе, как благочестие и храб­рость», на левой — «ничто так не вредит, как пререкания и жажда власти».

Сириец Си Каддур-бен-Мохаммед написал согласно настав­лениям эмира военный устав, называвшийся «Перевязь эскадронов и убор победоносной мусульманской армии». Дваж­ды в месяц устав зачитывался во всех войсковых подразде­лениях. На знамени эмира — зеленом полотнище с широкой белой полосой посередине была изображена рука, обведенная золотой надписью: «Победа от бога, и победа близка».

У французской армии эмир перенял барабанные и труб­ные сигналы. За проявленную в бою отвагу воины награжда­лись серебряными или золотыми значками в виде руки с вы­тянутыми пальцами: они давали право на дополнительное жалованье.

Абд-аль-Кадир приглашал к себе на службу, военных ин­структоров из Туниса и Триполи. Обучением его армии зани­мались также французские дезертиры. При каждом батальоне имелся врач, в Тлемсене был создан военный госпиталь. Все врачи были европейцами, нанятыми эмиром.

Абд-аяь-Кадир стремился поелику возможно европеизиро­вать свою армию, следуя в этом реформам египетского пра­вителя Мухаммеда Али, с которыми он ознакомился во время своего паломничества. Но европеизация могла происходить лишь е помощью Европы. Франция же, во многом содейство­вавшая деятельности египетского реформатора — это подры­вало позиции Англии на Ближнем Востоке, — очень сдержан­но, если не враждебно, относилась к начинаниям алжирского преобразователя. Здесь Франция признавала европеизацию только по-французски, но никак не по-арабски. В противном случае она подрывала бы собственные позиции в Алжире, не говоря уже о том, что утратил бы всякий смысл миф о ее «цивилизаторской миссии». Поэтому эмиру лишь с величай­шим трудом и с различными ухищрениями удавалось нахо­дить европейских специалистов, приобретать машины и воен­ное снаряжение. Во Франции его вербовщиков арестовывали, законтрактованных техников перехватывали, отправку закуп­ленных материалов задерживали.

Хотя Абд-аль-Кадир значительно улучшил вооружение ал­жирской армии, оно все же еще сильно уступало вооружению французского войска. У солдат регулярной арабской армии, кроме холодного оружия, были гладкоствольные мушкеты, которые эмир закупал в Марокко, в Гибралтаре, Тунисе. Круп­ные партии оружия приобретал он и у французов, причем не только в мирное время. Один французский генерал заработал на тайных поставках оружия эмиру 20 тысяч франков.

Абд-аль-Кадир создал и собственные оружейные мастер­ские. В Милиане литейным заведением руководил французский минералог, Алкье Казе. В Тлемсене изготавливал пушки ис­панский мастер. В Текедемпте французские механики, рабо­тавшие по контракту, руководили производством ружей. В нескольких городах действовали пороховые мастерские. Сла­бее всего алжирская армия была вооружена артиллерией. На­считывалось всего лишь 20 пушек, по большей части устарев­ших или примитивно изготовленных. Поэтому эмир не мог себе позволить завязывать с французами крупные сражения или предпринимать осаду городов.

Военные потребности вызвали увеличение горнорудного производства. Расширились старые и возникли новые разра­ботки железа, меди, селитры, серы. Эмир лично следил за доставкой сырья в оружейные мастерские.

В армии Абд-аль-Кадира была установлена строгая дис­циплина, всякое ее нарушение жестоко каралось. Среди сол­дат царили пуританские нравы, введенные и бдительно охра­няемые самим эмиром. Впоследствии он будет рассказывать полковнику Черчиллю:

«Я полностью запретил украшать одежду золотом и се­ребром, потому что мне всегда претила в мужчинах кичли­вость и показная роскошь. Я терпел такие украшения лишь на оружии и конной сбруе...

Я первым подавал пример, одеваясь как самый последний из моих слуг. Делал я это отнюдь не потому, что опасался стать яркой мишенью для вражеских пуль; поступая таким образом, я хотел показать арабам, что в глазах бога они станут выглядеть лучше, если будут приобретать оружие, воен­ное снаряжение и коней вместо того, чтобы покрывать свою одежду тонким и красивым, но расточительным и бесполезным орнаментом.

Вино и азартные игры были строго запрещены. Точно так же, как и курение табака. Правда, курение не возбраняется нашей религией, но мои солдаты были бедны, и я стремился удержать их от привычки, которая иногда так захватывает че­ловека, что он в угоду ей может довести до нищеты свою семью и даже продать собственное платье. Курение и случалось, но очень редко и всегда тайком. Что же до марабутов, чиновных лиц и всех тех, кто был связан с правительством, то они совершенно отказались от курения. Один этот факт по­казывает, до какой степени я преуспел, добиваясь полного по­виновения».

Факт действительно показательный, если учесть, что в период турецкого господства в Алжире, особенно среди фео­дальной знати, в широкое употребление вошло курение кальяна.

Все вооруженные силы алжирского государства исчисля­лись примерно в 60 тысяч человек. Но в боевых операциях одновременно участвовало не более 20 тысяч, потому что чаще всего применявшаяся тактика партизанской войны — вне­запные набеги, засады и т. п. — ограничивала в боевых дей­ствиях численность воинских единиц. В крупных сражениях Абд-аль-Кадир продолжал широко использовать и племенное ополчение, целиком состоявшее обычно из арабской конницы.

В зависимости от местных условий и характера боевых действий регулярная армия прибегала к помощи вооруженных феллахов и бедуинов и в небольших операциях. После окон­чания боя они возвращались к мирному труду. Это позволяло сравнительно небольшим отрядам регулярной армии, легко маневрируя, ускользать от французских войск, а в нужный мо­мент обрастать крестьянским пополнением и наносить неожи­данные и действенные удары. Такая тактика приносила не только военные успехи. Она ослабляла боевой дух французско­го войска: колонизаторы в каждом местном жителе видели партизана, в каждом племени — партизанский отряд. Это со­здавало вокруг захватчиков атмосферу постоянного страха и неуверенности.

Чтобы обеспечить защиту страны в случае новой войны с французами и укрепить контроль над племенами, Абд-аль-Кадир разработал стратегический план обороны. Он основы­вался на создании трех оборонительных линий, протянувших­ся вдоль побережья. Первая состояла из племен, расселенных эмиром вблизи французских владений. Две другие образовы­вали цепи укрепленных фортов.

Среди этих крепостей эмир выделил Текедемпт, основанный некогда римлянами, возродившийся как крупный культурный центр после прихода в Магриб арабов и разрушенный в одной из междоусобных войн в X веке. Город был очень удобно рас­положен на торговых путях, ведущих из Алжира в Марокко и Сахару. Когда Абд-аль-Кадир впервые посетил Текедемпт, почти весь город лежал в руинах, заросших кустарником. Эмир сам подготовил проект его восстановления. Из других районов страны были доставлены мастеровые. Окрестные племена бы­ли освобождены от податей на том условии, что они предо­ставят людей для строительства. И уже через два года Текедемпт преобразился. Поднялись крепостные стены и башни, вырос белокаменный минарет, ожили городские дома, куда по приказу эмира переселилась часть жителей других алжирских городов. В древних погребах римской постройки были разме­щены склады и мастерские. В городе возродились ремесла и торговля.

«Согласно моему проекту, — говорил Абд-аль-Кадир, — Текедемпт должен был стать крупным городом — узлом торговых связей между побережьем и Сахарой. Арабы были довольны его местоположением. Они приходили сюда торговать, потому что это сулило им большие выгоды. Город стал колючкой в глазах для независимых племен, обитавших в пустыне. Они не могли ни укрыться от меня, ни досаждать мне. Сахара не родит хлеба, и за ним племена были вынуждены обращаться ко мне. Я воздвиг Текедемпт над их головами. Они чувствова­ли это и торопились заверить меня в своей покорности».

Но далеко не во всех местностях власть эмира утвержда­лась столь гладко. Крупные феодалы, враждебно встречавшие нововведения Абд-аль-Кадира. продолжали устраивать против него Заговоры и мятежи. В начале 1838 года на юге провин­ции Титтери несколько племен объединились в военный союз, возглавленный сахарским шейхом Ибн Моктаром, и заявили о своем отделении от алжирского государства. Абд-аль-Кадир приказал своему наместнику в Милиане Вен Аллалю подавить мятеж. Однако войску Бен Аллаля это оказалось не под силу! Тогда эмир, направив в Титтери подкрепления, сам возглавил поход на взбунтовавшиеся племена. Прежде чем напасть на мятежников, Абд-аль-Кадир попытался миром склонить их к повиновению. Он направил Ибн Моктару письмо, которое заканчивалось так:

«Не обольщайтесь числом ваших воинов, ибо, хотя оно было бы и вдвое большим, я победил бы их; со мной Аллах, и я повинуюсь ему. Не питайте надежду, что сможете ук­рыться от меня. Клянусь, вы для меня не более как стакан воды в руках жаждущего».

Угрозы и уговоры не подействовали. Началось сражение, которое с небольшими перерывами продолжалось три дня. Мятежное войско было разгромлено, Ибн Моктар сдался и плен и просил пощады. К его удивлению, эмир не только даровал ему жизнь, но и назначил его своим халифом в этой области. С тех пор Ибн Моктар оставался одним из самых преданных сторонников эмира.

Выступая как орудие государственного объединения, ар­мия Абд-аль-Кадира силой подавляла проявления феодально-племенного сепаратизма. Выполняя миссию политической орга­низации молодого государства, она силой же сломала старые порядки и традиции. Но это не означает, что армия стала привилегированной настой, обособленной от народа и чуждой ему по своим интересам. Напротив, именно благодаря своей близости народу армия могла осуществлять свои реформатор­ские цели. Эти цели были слиты воедино, с общенародной задачей борьбы против иноземного порабощения. Они выражали в этот период интересы всего коренного, населения Алжи­ра, независимо, от социальных, племенных, культурных разли­чий. Поэтому большинство племен и общественных слоев народа поддерживало, добровольно или вынужденно, нововве­дения Абд-аль-Кадира.

Все племенные и феодальные вожди, которые искренно и сознательно стремились отстоять свободу от колониального господства европейцев, рано или поздно убеждались в бла­готворности реформ, вводимых центральной властью. Даже во времена тяжелых испытаний эти вожди сохраняли верность Абд-аль-Кадиру, не поддаваясь тем искусам, которыми их пы­тались соблазнить колонизаторы. Когда после возобновления войны французский генерал предложил Бен Аллалю изменить эмиру за огромное денежное вознаграждение и возвращение захваченных у него земель, наместник эмира ответил:

«От Джебель Дахла до Уэд Фодда я властвую, я борюсь, я творю суд. Что же ты мне предлагаешь взамен этой власти, осуществляемой мною во славу божию и на службе у эмира Абд-аль-Кадира? Мои владения, которые порох может так же вернуть мне, как он и взял их у меня? Да еще деньги и зва­ние предателя?»

Такой же ответ получили французы от племен, обитавших в районе Маскары:.

«Старайтесь получше управлять своей собственной страной, от жителей же нашей страны вы не добьетесь ничего, кроме огня из наших ружей. Даже если вы останетесь у нас на сто лет, ваши хитрости не обманут нас. Мы целиком уповаем на бога и на его пророка. Наш господин и имам аль-Хадж Абд-аль-Кадир среди нас».

Становление алжирского государства опиралось, прежде всего, на общность интересов и целей алжирцев, возникшую в ответ на вторжение иноземных завоевателей. При, этом насилие со стороны центральной власти выполняло служебную роль. Армия была не столько подавляющей, сколько направ­ляющей силой. И не страх, вызываемый этой силой, соединял людей в государстве, а чувство, проистекавшее из общности жизненных интересов народа, над которым нависла угроза иноземного порабощения. Современный алжирский социолог и общественный деятель М. Лашераф называет это чувство «крестьянским патриотизмом, явлением неопределенным и не находящим выражения в отточенных формулировках доктрин, но бесспорно национальным по своему значению».

Это чувство предвещало возникновение национального сознания алжирского народа. В нем проявилось стремление алжирцев к объединению, поборником которого выступил Абд-аль-Кадир.

Строитель государства

Абд-аль-Кадир был сыном своего народа и сво­ей эпохи. И хотя он смотрел дальше и видел глубже, чем его соотечественники, его рефор­маторские дерзания ограничивались социаль­ными условиями этой эпохи. Для общественного строя Алжира того времени характерно тесное переплетение старых родо-племенных связей и выросших из них классовых феодальных отношений, которые, как правило, выступают в прежней обо­лочке. Они лишь начали оформляться в самостоятельную со­циальную систему и действовали вместе и одновременно с еще жизнеспособной системой патриархально-общинных отношений. В каждом из общественных слоев, будь то крестьянство, фео­далы или ремесленники, самодеятельной единицей являлась все еще группа родственников — племя, род или патриархаль­ная семья, — а не индивидуум, который обретал социальную значимость лишь как член группы. Отсюда консерватизм ран­них общественных форм, устойчивость которых, не подры­ваемая частной инициативой, охраняется родо-племенными порядками.

В своих нововведениях Абд-аль-Кадир в целом не выходил за рамки этого общественного строя. Советская исследова­тельница Н. Г. Хмелева, изучавшая государственную деятель­ность эмира, приходит к выводу, что основанное им государ­ство Оставалось феодальным и своих главных устоях. Но, бо­рясь против племенной замкнутости и феодального сепаратиз­ма, Абд-аль-Кадир содействовал вызреванию единой алжирской народности. «Этот момент, — пишет Н. Г. Хмелева, — является тем основным пунктом, который в корне отличает алжир­ское государство от ранее существовавших на территорий Алжира, в частности, от турецко-янычарского государства, уничтоженного французами».